Читать книгу: «Власий»
© Лёвин В.В., 2017
* * *
Часть I. Цугцванг. Кризис мужчины среднего возраста
Дождь стоял стеной. Такого ливня Москва не знала этим летом. Дворники машины не успевали сбрасывать непрерывный поток воды с лобового стекла. Капли дождя барабанили по капоту и брызгами отскакивали от него на асфальт в разные стороны. Вода в городе прибывала минута к минуте. Полотно шоссейной дороги покрылось водянистой пленкой, перетекавшей непрерывным потоком по асфальту вниз по улице. Колеса рассекали воду, оставляя за собой водяные бороздки размером с бордюрный камень, тут же заполнявшиеся дождевой водой. Машина на медленной скорости проплывала мимо светофоров и вымокших до нитки одиноких прохожих – в сторону Молдавской улицы. Чуть поодаль, метрах в ста – ста пятидесяти по правую руку на обочине шоссе, Петр Петрович разглядел смутный силуэт невысокой женщины, стоявшей под цветастым зонтиком с вытянутой поперек дороги рукой. Он включил поворот и принял вправо, притормозив и сдав ходом, так, чтобы не окатить ее водой с ног до головы. Машина остановилась в полуметре от тротуара. Петр Петрович открыл дверь, наклонился из-за руля к стоявшей под проливным дождем брюнетке. Она была опоясана струйками дождя, стекавшими с краев зонтика ей под ноги, и была одета этим дождливым днем в безрукавное платье в поперечную красно-белую полоску и коричневые туфельки без каблуков.
– Вам куда?
– На Каширку, – раздалось в ответ.
– А где на Каширке?
– Сразу после онкоцентра направо и там еще с километр.
– Сколько платите?
– Пятьсот.
– Прыгайте скорее в машину, а то под таким дождем до нитки промокнуть успеете и никакой зонтик не поможет.
Женщина не заставила себя долго ждать, она уверенно и проворно шагнула одной ногой на подножку машины, изогнулась всем телом в дугу и одним движением плюхнулась на переднее сиденье автомобиля. Следом она сложила за собой зонтик и поставила его к себе в ноги. Протянулась рукой к ручке и прихлопнула за собой дверь. При этом ни одна капелька дождя проливного не замочила ее одежду. «Не иначе как из цирковых, – подметил про себя до всего и всегда наблюдательный Петр Петрович. – Проворна же баба».
Пассажирка была возраста среднего, на вид лет на тридцать пять. Темненькая, с солнцезащитными очками в правой руке и длинным крючковатым носом, изогнутым горбинкой посередке. «Явно не русской крови». Форма носа выдавала в ней грузинку.
– Как поедем?
– Как знаэте.
«Точно грузинка». Акцент, с которым она произнесла эти слова, был свойствен жителям именно этой небольшой горной страны – с говором не поспоришь. Петр Петрович щелкнул в уме навигатором и выбрал оптимальный маршрут передвижения по городу. «Поеду по Аминьевке по прямой до Балаклавки, в конце проспекта сверну на Варшавку налево – сделаю небольшой крюк в сторону центра и выеду на начало Каширки», – решил для себя Петр Петрович. Определившись с маршрутом, он придал машине хода, поддав газку.
Дождь усилился. Теперь он уже лил как из ведра. Город на какое-то время вымер и, затаившись, пережидал непогоду. Прохожие прятались от проливного дождя под навесами остановок и под козырьками подъездов домов, прочий люд отсиживался по офисам и по квартирам. Люди, с достатком выше среднего, предпочитали всему прочему уютный столик в придорожном кафе – напротив окна, с видом на проезжую часть. Дождь своей прохладой освежал город от пыли и зноя. От капель дождя, барабанивших по крыше автомобиля, веяло грустью и прохладой. Петр Петрович любил дождь, во всех его проявлениях, в такую погоду ему было хорошо на душе. Он грустил и мечтал в дождь, предаваясь настроению погоды.
Петру Петровичу недавно исполнилось сорок пять лет. Это был высокий и одинокий мужчина, выглядевший много моложе своих лет. Он немного сутулился при ходьбе и имел небольшой необременительный животик, точно мозоль. Три года назад от него ушла жена, и он жил вместе с дочкой, студенткой, которая была инвалидом детства. Дочка училась на платном отделении в текстильном институте на факультете прикладного искусства. Петру Петровичу нужно было кровь из носа собрать до августа шестьдесят пять тысяч рублей, чтобы оплатить ее обучение в институте за следующий год. До этого дня он уже насобирал около сорока тысяч.
Петр Петрович по сути своей был немного одиноким и замкнутым в себе человеком. Можно сказать, он был симпатичной наружности, но никак не красавец – до красавца он не дотягивал чертами лица и сутуловатой фигурой, узковатой плечами. Но все же женщины нет-нет да и посматривали в его сторону [не более того] – незаметно для себя, но не для него (Петр Петрович был человеком наблюдательной и дотошной натуры). Он старался в жизни все для себя подмечать и ничего не упускать. Волосы его еще не успели покрыться сединой, но пролысина все-таки уже просматривалась. Таксует Петр Петрович последние четыре месяца, каждый день с шести-семи утра и до вечера позднего. Полгода тому назад он разорился. Да так разорился, что еще и остался должен сто пятьдесят тысяч долларов. Этот долг тяготил его. Он не давал ему спокойной жизни, лишал его сна. Петр Петрович жил с этим долгом, он засыпал и просыпался с мыслями о нем. Долг с некоторого времени превратился для него в кандалы.
– Куда спешите? – поинтересовался Петр Петрович у пассажирки.
– К дочке в больницу.
– А что с ней?
– Болеет.
– Чем?
– Да так… – женщина небрежно махнула краем руки в сторону Петра Петровича. – Лучше и не спрашивайте, чего об этом говорить, кому от этого станет легче? Зачем лишний раз душу теребить.
Машина проехала Мичуринский проспект. Дождь поутих, небо просветлело, из-за туч появилось солнышко, а вслед за ним и лучики огненные. Петр Петрович щелкнул переключателем, дворники перестали частить по лобовому стеклу и взяли меньший ход.
Слово за слово и Петр Петрович разговорился с новой для себя пассажиркой. Он и не заметил того, как поведал ей немного о себе и о проблемах со здоровьем своей дочки. Петр Петрович был по своей натуре человеком словоохотливым и умел разговорить своих пассажиров, иногда он этим ловко пользовался с выгодой для себя, разговорил он и эту пассажирку.
– И у меня дочка болеет.
– А что с ней?
– Редкое заболевание, дистрофия Ландузи – Дежерина.
– Извините, не расслышала. Музыка громко играет, вы не можете убавить звук?
– Пожалуйста, – Петр Петрович подкрутил ручку радиомагнитолы и повторил пассажирке диагноз дочери.
Музыка в салоне грохотала, перебивая своим звучанием человеческую речь [так, что пассажирам иногда приходилось разговаривать с нашим героем чуть ли не во весь голос], – все из-за врожденной тугоухости Петра Петровича. Он плохо слышал, но зато хорошо видел и к тому же соображал быстрее быстрого.
– Спасибо, теперь расслышала. И как давно болеет?
– С одиннадцати лет. Вначале болезнь не очень бросалась в глаза и не доставляла особых хлопот. А потом мышцы стали постепенно ослабевать, то одна мышца атрофируется, то другая. Теперь еле ходит, у нее осиная талия. Сама высокая – рост метр семьдесят два, а весит тридцать восемь – ее ветром с ног сдувает. Как только задумается о чем-нибудь, так у нее сразу ноги подкашиваются, и она падает на коленки. У нее все коленки сбиты. Во время прогулок ей всегда сосредоточенной надо быть. А зимой ей лучше на улицу и не выходить – и шагу не шагнет без посторонней помощи. Чуть скользко, сразу летит вниз.
– Сколько вашей дочке лет?
– Восемнадцать, на первом курсе учится, вернее, на второй перешла.
– А где учится?
– В текстильном, на дизайнера.
– Вот видите, все-таки учится, а другие инвалиды из дому вообще не выходят.
– Это да, она у меня молодец. Старательная, усидчивая, на отлично учится. Одна проблема: ее приходится каждый день привозить и забирать из института. Но это только с сентября начнется, а пока надо денег подсобрать, чтобы за обучение заплатить. Вот набрал сорок тысяч, осталось двадцать пять – не знаю, успею или нет, всего неделя осталась. – Петр Петрович немного лукавил, в запасе у него был целый месяц, но на это лукавство у него были свои, только ему одному ведомые расчеты и резоны.
– А почему на платном учится? Ведь она инвалид, ей положено бесплатное место.
– Точно положено, а вам откуда это известно?
– Я в этой системе работаю…
– Долгая история. Она на первом вступительном экзамене два балла схлопотала, пришлось договариваться. Исправили ей все-таки двойку на тройку – уговорил председателя приемной комиссии, но с условием… что она будет учиться на платном отделении.
– Хоть так, и то хорошо.
– Конечно, хорошо, и слава Богу. Я не знаю, что с ней было бы, если бы она не училась в институте. А так живет полноценной жизнью. Группа у нее подобралась хорошая – вся из девчонок, кроме трех парней. Девчонки все как на подбор хохотушки, да она и сама человек с юмором, веселая по жизни – не прочь лишний раз пошутить. Общительная, ее на старосту метили, но куда там с ее-то здоровьем.
– А парень у нее есть?
– Да был один – ухаживал, ухаживал, а как стал замечать за ней проблемы со здоровьем, так и бросил. У него мама врач. Она ему подсказала, что заболевание такого типа генетическое и может по наследству передаваться. Так он как узнал об этом, то сразу и в кусты подался.
– Не расстраивайтесь, может, и к лучшему. Может, с кем в институте познакомится.
– А что, запросто может познакомиться. Она красивая, видная со стороны, только вот когда встанет со стула и пойдет, то ухажеры подостывают, у них всякая охота с ней знакомиться отпадает. А об этом я и не жалею – мужик с воза, кобыле легче идти. Вы представьте себе – родила бы, а он бросил бы ее с ребенком через пару лет. Вот тогда беда бы была. А может, и нет, ребеночек бы то остался.
– А с этим заболеванием рожают?
– Да рожают, врачи так говорят. Только на сохранении девять месяцев полежать придется. А так рожают, я точно знаю, я узнавал об этом.
Петр Петрович включил левый поворот и выехал на Варшавское шоссе. К этому времени дождик чуть моросил – на улице посвежело, на небе ни единой тучки, начинало понемногу припекать. Яркие солнечные лучи, проникавшие в салон автомобиля, в пять минут разогрели его так, что стало нестерпимо душно от насквозь прогретого и влажного воздуха. Петр Петрович приоткрыл боковое окошечко – вмиг стало легче дышать, в салоне повеяло освежающей прохладой летнего дня после проливного дождя. Через два километра после того, как он свернул с Варшавского шоссе на Каширку, дождь перестал моросить вовсе. Город приходил в себя и оживал после природной стихии. Горожане, словно тараканы, выползали из своих щелей на улицы города. Улицы наполнялись повседневной суетой и беготней, неразберихой и суматохой. На смену дождю приходила полуденная жара. Горожане спешили наверстать упущенное время и довершить начатые было ими дела, прерванные на час с лишним разбушевавшейся водной стихией, едва не переросшей в потоп. На улицах города в эти полтора часа было так темно и дул такой сильный ветер, что Петр Петрович немного даже испугался.
Петр Петрович проехал онкоцентр на Каширке.
– Вот здесь, вот здесь направо. – Шатенка засуетилась, напряглась – ее рука пришла в движение, и она уже изо всех сил силилась указать Петру Петровичу то место, где ему следовало повернуть направо. Петр Петрович же, словно бывалый-перебывалый таксист, со стажем не меньше чем в четверть века, улыбнулся многозначительно и сказал брюнетке с горбинкой на носу:
– Да знаю я дорогу, не первый год замужем. Мне здесь каждая колдобина знакома и каждый светофор в радость.
– Вы хотели сказать в тягость?
– Ну да, в тягость, на Каширке светофоров понатыкано, словно фонарных столбов, то и дело о красный свет лбом тыкаешься. А так-то я здесь уже бывал не меньше одного-другого десятка раз. Не переживайте. Сейчас повернем направо, вниз еще с километр проедем, и мы на месте. Там, по сути, тупик.
– Да, точно. Приятно иметь дело с бывалыми людьми. Вы, наверное, хорошо Москву знаете? Я-то не очень.
– Да не особо что. Так, основные развязки да с сотню-другую улиц. Москва с новыми властями разрастается как на дрожжах. Я когда в институте учился – еще при Гришине – здесь только эту станцию метро построили. Здесь кругом пустыри были, а теперь Москвой считается – чудно даже как-то.
– А вы где учились?
– Там же, где и дочка, в текстильном.
Через километр Петр Петрович остановил машину:
– Все, приехали.
– Надо же как, мы с вами быстро за разговором доехали. Словно и времени никакого не прошло вовсе. Так, как будто под зонтиком простояла возле остановки, пока дождь не закончился.
– Да, быстро доехали без пробок, нигде подолгу стоять не пришлось. И погода, похоже, налаживается, посмотрите – на небе и облачка нет. Наверное, через час такая жарища, такое пекло будет, что с ума сойти.
– Пусть уж лучше жара и пекло, чем такой ливень.
Перед тем как выйти из машины, женщина – с первого взгляда похожая на гимнастку из цирковых, протянула Петру Петровичу полторы тысячи рублей вместо оговоренных заранее пятисот. Петр Петрович с удивлением посмотрел ей в лицо.
– Возьмите, возьмите, это не вам, это вашей дочке.
Увидев нерешительность Петра Петровича, женщина положила деньги на «торпедо» и проворно – ровно так же, как и ранее села в нее на Молодогвардейской улице, – выскользнула из машины наружу и хлопнула на прощание дверкой, не дав даже и рта раскрыть изумленному Петру Петровичу. У него сразу же поднялось настроение, и он несколько взбодрился. Эта тысяча рублей не была сегодня лишней для него.
«Да, мир не без добрых людей, – отметил про себя Петр Петрович. – Грузины они такие – душевные и щедрые люди, добрые люди, хотя все же на кого и когда нарвешься».
К этому времени на улице парило вовсю от июльской жары. Полуденное солнце с энтузиазмом принялось за свое привычное и рутинное дело – за сушку асфальта от луж. Город к этому часу жил полноценной жизнью. От былого дождливого и затаенного настроения не осталось и следа. Солнце и только солнце было у всех на виду. Оно вышло из тени на первые роли и показывало себя всем и вся во всей своей красе, господствуя на земле и на небе. Оно парило нещадно и прогревало воздух быстро и ловко, напоказ всем. Не щадя при этом никого – ни встречного, ни поперечного. Для яркого солнца не было ни преград, ни расстояний. Ему было все подвластно и все доступно – и под силу, и по плечу.
Каждый укрытый уголок двора, каждый клочок асфальта, скрытый тенью от посторонних глаз, любой прохожий на улице, любое укромное деревце, любая проезжая либо вставшая насмерть пред красным сигналом светофора машина – все было подвластно ВЕЛИКОМУ солнцу. Солнце испепеляло все и вся на своем пути. Оно на эти два-три часа превратилось в мартеновскую печь в триллиард триллиардов гигаватт. Умом обычно никак не понять, как уже через час-другой Москва подсохнет почти полностью и на асфальте не останется ни одной, даже самой мало-мальской и маловажной лужицы. Все произойдет так быстро и стремительно, что остается только позавидовать тому волшебнику, по мановению чьей палочки все это произойдет, на радость всем горожанам и горожанкам, включая сюда подростков и прочий никому не нужный люд.
Петр Петрович пересчитал все заработанные им за сегодня деньги и аккуратно сложил их вместе в небольшую пачечку, после чего не забыл свернуть ее пополам. Приподнялся немного с сиденья и положил деньги для надежности в задний и никому кроме него самого не доступный карман брюк. Именно с этого момента его настроение улучшилось значительно. Что не замедлило сказаться на выражении его лица – оно, и без того задумчивое и печальное, стало еще более задумчивым и печальным. Как всегда, в такие минуты – минуты своего удовольствия, он подсчитывал барыши и прикидывал в уме упущенные возможности: «А что, если так, а что, если этак». Он подолгу все прикидывал и вертел в голове разное и по-всякому, но выходило все одно и то же – на сегодня он неплохо разжился «бабками».
Человеку, знавшему Петра Петровича с юных лет, сразу стало бы ясно при взгляде на него: да, видно хорошо он за сегодня поднялся по деньгам. Но может сказаться так, что вся причина была не только в деньгах, им честно заработанных за день, но и в проливном дождике – отчасти даже в большей мере. Но об этой причине – о дождике, знал и догадывался только он сам. Человек в никуда и человек ниоткуда, по прошествии прожитых им лет. Человек, прожегший и сжегший свою жизнь вместе с годами, им прожитыми.
«На сегодня, пожалуй, достаточно, хватит, наверное, уже бомбить – всех денег не заработаешь. Пора выдвигаться домой – поеду в сторону Кунцево. Если цепану кого по дороге, то и хорошо будет, нет так нет – поеду домой», – решил для себя Петр Петрович.
Петр Петрович включил левый поворот, посмотрел в зеркало бокового вида и тронул машину с места, отпуская понемногу педаль сцепления и одновременно с этим нажимая аккуратно на педаль акселератора. Но не отъехав и двадцати метров, он заметил впереди себя [и этого никак нельзя было не заметить], прямо перед лобовым стеклом машины стоящих в обнимку посреди дороги во втором ее ряду двух простодушных мужчин одинакового и небольшого росточка [не выше ста шестидесяти сантиметров]. Каждый мужик держал в свободной руке по бутылке водки. Сразу бросалось в глаза, что они были пьяны в хлам, и к тому же были очень и очень похожи друг на друга – и это несмотря на довольно приличную разницу по возрасту. Одному по виду под шестьдесят, а другому – лет тридцать. Скорее всего, отец за сына держится или сын за отца, чтобы не упасть и сохранить равновесие. Петр Петрович мгновенно оценил ситуацию. Дал срочно по тормозам и высунул из-за бокового стекла голову, сияющую доброжелательной улыбкой свойского пацана:
– Куда едете, отцы?! – бодрым и задорным голосом (проникся к сладкой парочке) спросил Петр Петрович.
– В Братеево, командир.
Ответил, чуть запинаясь и спотыкаясь о буквы и слова, младший из двоих.
– Сколько платите?
– Триста.
– Триста? Мне не послышалось? Вы что, ребята, с ума сошли? Да у меня бензин дороже выйдет, поеду за пятьсот.
– Нет, за пятьсот не поедем, тут ехать-то от силы десять минут.
«Блин, пьяные, пьяные, а соображают хорошо, считать умеют – кашу варят в голове». Плутоватый Петр Петрович не сдавался:
– Чего вы торгуетесь, кто вас в таком виде в машину посадит, кроме меня? Где вы второго такого дурака найдете, днем с огнем не сыщете, будете искать. Если я уеду, так и простоите целый день на дороге, пока вас не примут.
– Да кто нас примет? – ребята встрепенулись.
– Кто-кто, дед Пихто. Садитесь быстрей в машину, хватит торговаться. Вы что, не видите, что меня сзади менты поджимают?
– Где менты? Где менты? – отец и сын засуетились и стали оглядываться по сторонам.
«Подействовало, – заулыбался от души Петр Петрович, – попались воробушки в силки. А по-другому и быть-то не могло».
Мужики пытались посмотреть вокруг себя, но у них это получалось слабо и невыразительно. Лишь бы на ногах устоять и не упасть. Удержаться в равновесии самим и, самое главное, удержать на весу и не разбить об асфальт самое драгоценное, что было на тот момент в их жизни – бутылки с водярой – именно так стоял перед ними вопрос на данную минуту, и надо признать, от парней это требовало известной доли сноровки. Со стороны трудно было сказать, кто за кого держится и кто кого держит: то ли бутылки за мужиков, то ли же мужики за бутылки, которые ни при каких обстоятельствах им нельзя было выпустить из рук.
– Все, мужики, мое время вышло. Хотите пропадайте – если сами того желаете, а мне ехать надо. Отойдите с дороги, слышите, мне уже сзади сигналят.
– Кто сигналит, где сигналят? – вокруг в этот момент не было ни одной машины.
– Вы что, совсем оглохли? Отойдите быстрей с дороги и прячьтесь за остановку поскорее. Видно, ваша очередь пришла переночевать в вытрезвителе – готовьте бабки – там пятихаткой не отделаетесь. Послушайте, пацаны, если вы так и будете посреди дороги рты разинув стоять, то вас обоих и меня вместе с вами, точно в каталажку загребут, себе дороже выйдет.
Этот железный аргумент возымел на них решающее действие. И отцы, немного пошатываясь, крепко вцепившись друг в друга, подошли к машине. Петр Петрович в эту секунду исполнился первобытной радости и приоткрыл им дверь. Старший из двоих повис на задней двери, а младший пытался пропихнуться мимо него в салон авто.
– Эй-эй-эй, ты чего делаешь, эй ты, чего на двери повис? Зря я с вами связался. Аккуратнее вы. Слушай, ты мне так дверь в конце концов с петель снесешь.
– Не бойся, командир, ничего с твоей дверью не случится.
В этот момент Петр Петрович подумал: «Вот идиот-то, связался с алкашами – пожадничал, не надо было их сажать в машину». Пока Петр Петрович рассуждал на заданную тему, отец и сын уже удобно устроились и сидели в обнимку на заднем сиденье – они умудрились протиснуться чуть ли ни оба разом в заднюю дверь салона автомобиля, вот проныры-то. Таких не проведешь – такие свою дорогу знают и всегда свое огребут, так или иначе. Надо же, как только запах ментов за собой почуяли, так сразу все и сообразили – понятливые ребята.
– Пацаны, дверь забыли закрыть, хлопните посильнее, – Петр Петрович то ли подсказал это подвыпившим мужчинам, то ли попросил их об этом. – Еще раз хлопните, да посильней хлопайте, не стесняйтесь. Вот расхлопались. Да все-все, харе, хватит хлопать дверью – вы мне так ее сломаете.
После третей попытки дверь все-таки захлопнулась, прогремев так, что Петр Петрович содрогнулся. У него защемило под сердцем. И он подумал: «Вот два идиота-то недогадливых попались на дороге».
Петр Петрович включил левый поворот, машина тронулась с места. До Сабурова отсюда километров пять, а там налево. По расчетам Петра Петровича, ехать до Братеево было минут пятнадцать. Покончив с расчетами и подсчетами, Петр Петрович отключился от внутреннего навигатора и обратился лицом к дороге, дальше он ехал на автопилоте.
Солнце припекало все сильнее и сильнее – лето в этот год выдалось жаркое, асфальт подсыхал прямо на глазах.
По пути домой отец и сын, сидя в обнимку на заднем сиденье, постоянно и поочередно повторяли друг другу как заклинание только два слова. Отец говорит сыну: «Слово». Сын же отвечает отцу: «Дело». И наоборот, сын говорит отцу: «Слово», а отец ему вторит в ответ: «Дело». «Слово». – «Дело». – «Слово». – «Дело». И так всю дорогу и бессчетное количество раз и по очереди друг за другом и ни разу не сбившись словами. Они ни разу не произнесли, например, «слово – слово» или же «дело – дело». Именно что сокровенное «слово – дело», а через минуту опять «дело – слово», «слово – дело» и наоборот. Петр Петрович то и дело отвлекался от дороги и посматривал на своих пассажиров через зеркало заднего вида, даже не пытаясь встревать в их диалог. «Милые ребята и разговаривают друг с другом одними словами, правильно сделал, что подсадил их», – по его лицу протекла от края до края рта безжалостная насмешка.
Он вступал в явное противоречие с самим собой – он то сердился на пьяных мужиков, то умилялся им, а то и издевательски надсмехался над ними. С годами этот недостаток проявлялся в чертах его характера все менее и менее отчетливо. Все дело в том, что сама жизнь гнула нашего героя к земле, что есть мочи гнула, и, надо признать, небезуспешно. Жизнь гнула и сгибала Петра Петровича в дугу, в три погибели.
Лишь один раз старший из двух мужчин обратился к младшему со словами:
– Ты мою дочку особо не балуй, если Катька будет опять борзеть, то ты сразу бей ей в лобешник. Если она только свой рот разует и скажет лишнее словцо, то сразу должен быть ответ – должно быть дело – бей ей сразу в шнопак. Ты понял, про что я тебе говорю? Бабу надо в кулаке держать. Правильно я говорю, командир?
– Стопудово, слово – дело. Если бабой не заниматься, то это уже и не баба, а так, не пойми чего. Бабу воспитывать надо, а то распустится.
– Понял, что тебе шеф говорит?
– Хорошо, батя, за словом будет дело, – отвечал сын отцу.
«А-а-а, – догадался Петр Петрович, – это зять и тесть, а не отец с сыном – как же мне это раньше в голову не пришло, но как же походят друг на друга, мерзавцы, – как сын на отца и отец на сына».
Вот так между словом и делом и за своими размышлениями и наблюдениями Петр Петрович подвез двух мужчин разного возраста, но одинакового содержания к их дому. Петр Петрович остановил машину прямо напротив их подъезда.
– Держи, шеф, – с этими словами старший протянул Петру Петровичу пятьсот рублей.
– Спасибо, ребята. Аккуратнее выходите, бутылочки крепче держите, не дай Бог уроните, тогда ни за что себе не простите. Всего вам хорошего.
– Не уроним, шеф, такое не роняется. Тебе спасибо, не оставил нас в беде, не бросил на дороге.
– Батя, на выходе крепче держи пузырь.
– Крепко держусь.
В это время из подъезда дома на улицу вышли две тетки внушительных габаритов. Тетки внешне были очень похожи друг на друга, но зримо различались по возрасту. «Наверное, мать и дочь», – отметил про себя и для себя очень уж охочий до своих выводов Петр Петрович.
– Смотри, Катька с матерью из подъезда вышла, наверное, нас встречать. Батя, она к нам идет, – с испугом в голосе сказал «сын» «отцу».
– Не ссы, сынок, помни, что я тебе сказал. Слово – дело.
– Хорошо, батя, так тому и быть.
В это время к машине подошла гром-баба, весом примерно под центнер и ростом под метр восемьдесят. Она уперлась обеими руками в бока и уставилась строгим взглядом разом на обоих мужиков. Мужчины поочередно выползли из машины.
– Опять, суки, нажрались.
Петр Петрович явно не ожидал такого поворота событий. Он решил не торопиться и не стал сразу же уезжать от подъезда дома, к которому только что подъехал. Петр Петрович, затаив дыхание, ждал продолжения событий, ждал развязки, ждал, чем это все закончится.
После этих слов гром-баба, недолго думая, выхватила у первого и младшего по возрасту мужика бутылку водки и со всего размаха с треском разбила ее об асфальт. Бутылка разбилась вдребезги. Осколки разлетелись в разные стороны.
– Катька, чего творишь, в лобешник захотела?
– На, получай в свой лобешник.
Катерина со всего размаха засадила ему ладонью по физиономии. Шлепок от звонкой оплеухи хлопком отозвался в ушах Петра Петровича. «Сын» отлетел на три-четыре метра в кусты. Бабенция же произнесла сокровенное словосочетание:
– Слово – дело.
Следующим на очереди был папа. Он улетел на два метра, но в противоположную сторону, после того как дочурка выхватила из его рук вторую бутылку.
– Катька, не тронь бутылку, не тронь!..
«Отец» попытался приподняться и встать на ноги. Он цеплялся руками за кусты и умолял своим взглядом Катерину пощадить хотя бы вторую бутылку – пощадить последнюю надежу на задушевный разговор с «сыном» за вечерним столом. Его глаза были исполнены мольбой. В ответ на его мольбы она со всего размаха швырнула об асфальт и второй пузырь. Петра Петровича покоробило от увиденного, он сморщился и прочистил пальцем левое ухо.
– Слово – дело.
После этого Катя не стала более ничего поизносить вслух. Она молча сгребла в охапку мужа с отцом, схватив их за шкирки, и потащила волоком к подъезду, приговаривая на ходу:
– Я вам покажу слово, я вам покажу дело, вашу мать.
Ее мама держала перед ними открытую дверь и понимающе кивала головой – в знак согласия с дочуркой:
– Вот вам Катька дома наподдаст.
– Мать, возьми лучше из дома веник с совком и стекла перед подъездом замети, чтобы дворничиха языком не чесала.
– Слово – дело, дочка. Сейчас уберу. Ишь, суки, опять нажрались. Ну ничего, сейчас Катька займется вашим воспитанием.
– Мать, рот закрой.
– Сам свой хавальник закрой, пока по роже у меня не схлопотал.
Дверь в подъезд дома захлопнулась. Лужи на дорогах к этому времени уже подсохли. От них на асфальте осталось лишь воспоминание в виде темных сырых пятен. Темные пятна блекли прямо на глазах, они сужались под натиском солнечных лучей. Солнечный гений продолжал творить чудеса. За час с небольшим он непостижимым образом убрал безжалостной рукой хозяина положения с улиц города мегатонны воды, пролившейся с небес на землю. Убрал один, без начальников и подчиненных и вообще без чьей-либо сторонней помощи.
Да, точно, за словом всегда следует дело – чего ни возьми, чего ни коснись и до чего ни дотронься, не иначе как слово на дело приходится. Серьезная баба эта Катька, с такой точно не забалуешь, и повезло же пацанам… Петр Петрович включил левый поворот, посмотрел в зеркало заднего вида и поехал в сторону Кунцево. По дороге заехал на заправку «Лукойла» и залил машину полным баком отборного девяносто пятого, с неразбавленным октановым числом. Он всегда заправлялся на «Лукойле» – его жизнь к этому приучила. Петр Петрович всегда доверял его октановому числу – числу «Лукойла». На выходе с заправки он заодно прихватил со стеллажа бесплатный журнал «Недвижимость и цены». Петр Петрович вышел на улицу. На асфальте не осталось ни одного темного пятна, он полностью подсох после проливного дождя. Скоро наступит вечер, и на город спустится прохлада, и гневливое солнце начнет тихо, незаметно, постепенно и шаг за шагом клониться к горизонту. Что же, имеет на это полное право. Имеет право на покой – солнцу тоже нужен иногда покой, право на отдых никто не отменял, для этого нами и придуман восьмичасовой рабочий день. Все должно быть одинаково для всех: и для солнца, и для людей – восемь часов так восемь часов… безумного трудового дня. Сегодня безумный день был для солнца – оно как-никак на славу сегодня потрудилось.
Но это как посмотреть и как сказать – кто и как и когда потрудился. День на день не приходится. Да, бывает такое, что солнце возьмет да как и зарядит своей жарой на целый день, ну и что из этого – Петр Петрович [в отместку солнцу] как возьмет и как зарядит бомбить по шестнадцать часов в сутки, точно самый последний муравей-каторжанин. Тут уж кто кого пересилит, так сказать, кто кого возьмет за горло – ты солнце или же оно тебя. Как правило, Петр Петрович оказывался победителем в этой борьбе на истощение, он оказывался сильней своим духом СОЛНЦА САМОГО – и таксовал иногда с самого рассвета – восхода солнца и до самого заката, пока солнце не скроется за линией горизонта. Он явно перерабатывал по сравнению с солнцем, как, впрочем, и большинство людей тоже, как ни странно, оказываются сильней самого солнца, и помногу перерабатывают в жизни своей – по Духу своему. Дух человеческий по силе своего воздействия ни с чем не сравним – он способен не только повернуть реки вспять, но и расстояния и время стереть и вычеркнуть из памяти людской – куда там, какому-то ВЕЛИКОМУ солнцу с этим тягаться – тягаться с силой ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДУХА.
