Иловайский капкан

Когда полуденная жара спала и со стороны степи повеял ветерок, они с Оксаной неслись в сторону Северского Донца по уходящей среди полей вдаль серой ленте асфальта.

Вдали заблестела река, и мотоцикл свернул на грунтовку.

– Ну, вот тут и станем, – подрулив к роще верб, тянущихся вдоль песчаного пляжа, заглушил мотор Сашка.

В уши ударила тишина, нарушаемая пением дрожащего в небе жаворонка. Расстелив в тени деревьев плед и сняв одежду, пара с хохотом вбежала в воду. Парень замелькал саженками вперед, а девушка стала плескаться на мелководье. Накупавшись, с хохотом гонялись друг за другом по песку, Сашка ходил на руках и дурачился, а затем лежали в тени дрожащих листьев и слушали, как в бору считает года кукушка.

Осенью они поженились. Свадьба была скромной, в небольшом кафе. Сослуживцы жениха, приехавшие из Луганска, подарили молодым телевизор «Самсунг» и розового живого поросенка. Вскоре после свадьбы молодая чета сняла комнату в Каменобродском районе областного центра, в доме дальней родственницы Оксаны. Жизнь продолжалась.

Глава 5
Крот

Вольготно раскинувшись в шезлонге на овеваемой легким ветерком террасе, майор Линник потягивал из бокала ледяной «Миллер» и наблюдал закат солнца над Северским Донцом.

Утром он приехал с кураторским визитом из Луганска в Попаснянский отдел СБУ, расположенный в Первомайске, «озадачил» подконтрольных указаниями и полистал дела оперативного учета. Закончив дела, отобедал с начальником по фамилии Пасюк в коммерческом ресторане. По высшему разряду и с «Хеннесси», которому отдавал предпочтение перед другими напитками.

– Командировка, Олег, у меня трое суток, – ковыряясь зубочисткой во рту, сказал радушному подполковнику. – У тебя, в принципе, порядок. Я же, знаешь, немного устал. Организуй мне номер на одной из загородных баз отдыха, а вечером, часов в восемь, навестим нашего клиента.

– Слушаюсь, – изогнул спину Пасюк. А потом тихо спросил: – Номер с хорями?*

– Естественно, – сыто икнул Линник. – Для начала пришли одну. Помоложе, и чтобы хорошо строчила.

И вот теперь, накувыркавшись в прохладном пахнущем соснами номере с девицей (специально выделенный опер увез ее обратно), майор предавался размышлениям о жизни. Она была у Владимира Алексеевича двойная. До развала Союза – и после.

Родившись, как и Шубин, в шахтерской семье, в одном с ним городе и на одной улице, с малых лет в семье Володя получал, однако, совсем иное воспитание.

Его отец – Алексей Линник, родом с Западной Украины, происходил из «заможной» семьи, мужчины которой в годы войны, добровольно вступив в ряды УПА, активно боролись с оружием в руках против Советов и в результате бесславно кончили кто в густых буковинских лесах, а кто в лагерях ГУЛАГа. Тогда еще юному Алексею повезло. В начале июня 41-го он приехал погостить к своей родной тетке Полине, вышедшей замуж за москаля и проживавшей в Чутино, а с началом войны и оккупации немцами Донбасса вынужден был там и остаться. С местными пацанами собирал уголь на терриконах, стрелял из рогатки и ел галок, а еще мечтал вступить в полицию, но опасался появившихся в этих краях партизан.

Когда же Красная армия освободила Луганщину и на службу стали призывать не угнанных в Германию ребят 1925 года рождения, тетка выправила восемнадцатилетнему племяннику метрику, по которой тому было всего шестнадцать. Новые друзья ушли на фронт и в большинстве погибли, а Алексей был определен в трудармию и стал работать подземным слесарем в шахте.

Сразу после войны его тоже призвали (служил в оккупированной Германии), а после демобилизации вернувшись в Донбасс, тайно навестил Буковину. Там от дальней родни узнал, что случилось с его семьей, и быстро уехал назад, от греха подальше.

Советскую власть Алексей никогда не считал своей. Так его учили родители и ксендз. Теперь стал ненавидеть. Но надо было строить свою жизнь при ней, что и стал делать.

Для начала выбился в стахановцы и попал на шахтную Доску почета, будучи неплохим баянистом, принимал участие в художественной самодеятельности, на людях всегда был добр и приветлив. Женился на одной из местных девушек и построил напротив хаты тетки свой дом с обширной усадьбой, в котором вскоре запищали сыновья – старший Александр и младший Володя. Пока были малы, не неволил, а когда пошли в школу, исподволь занялся воспитанием потомков. Рекомендовал поменьше общаться со сверстниками – они, мол, быдло, научат плохому; стал прививать любовь к книгам Ивана Франко и Леси Украинки, а также к старой истории Украины, без москалей и коммунистов. Еще учил поменьше говорить, но больше слушать. В результате, под разными предлогами, те отказались вступать в комсомол. Отец, однако, скандал замял, а сыновьям наказал в комсомол вступить – желал дать молодым Линникам высшее образование. Но перед этим, сначала одному, а затем другому, рассказал о своих буковинских корнях, героях ОУН-УПА и дал напутствие: всегда помнить, кто они и откуда.

Старший окончил Харьковский авиационный институт и уехал строить самолеты в Ташкент, а Владимир на четвертом курсе Донецкого политеха, попав на практику в Москву, отыскал там своего школьного друга.

Как оказалось, отслужив срочную службу в погранвойсках, тот работал в КГБ, что вызвало при встрече живой интерес друга детства. Когда же приятели чуть выпили и обстановка стала совсем непринужденной, Володя между делом спросил, а нельзя ли и ему устроиться в «контору»? Мол, сам идейный, готовлюсь вступить в КПСС и не прочь стать бойцом невидимого фронта.

– Почему нет? – оценивающе оглядел его Виктор. – Трудно. Но можно попытаться.

И рассказал, как это сделать.

Спустя год «технарь» учился в Киевской высшей школе КГБ, готовящей офицеров контрразведки. Окончив ее, получил звание лейтенанта и должность оперуполномоченного в Управлении по Луганской области.

– Молодец, сынок, – сказал по этому поводу старый Линник. – Чую, далеко пойдешь. Но не забывай свои корни.

– Не забуду, отец. Коммунистам, думаю, недолго осталось.

Вскоре Союз рухнул, Владимир продолжил службу в «нэзалэжной» Украине и теперь не скрывал своих взглядов. Кроме того, стал зарабатывать капитал, как все силовики в новом государстве. А проще – крышевать. Тем более что обслуживал в Луганске крупное промышленное предприятие и курировал несколько райотделов СБУ на периферии. На первом за покровительство майор ежемесячно получал от новых хозяев заранее оговоренные суммы; начальники вторых отстегивали куратору за лояльность из своей доли.

Теперь у Линника в Старобельске, куда переехала их семья, был свой, оформленный на жену, бизнес, состоящий из нескольких магазинов, и Владимир планировал обзавестись небольшой фабрикой. Она была в том же городе, принадлежала бывшему директору, а метод был довольно простой: рейдерский захват.

С месяц назад он обратился за содействием в этом вопросе к своему приятелю детства Шубину, служившему в «Беркуте», обещая в случае успеха долю, но тот послал его «на хер» и едва не набил морду.

– Я тебе это еще попомню, сучий потрох. – Вернувшись от размышлений в реальность, майор поставил бокал и взглянул на свою «омегу». Стрелки показывали девятнадцать пятьдесят девять. Послышался тихий шум подъехавшего автомобиля. Хлопнули дверцы, под тяжелыми шагами заскрипела лестница, и на террасу взошел Пасюк в бейсболке, темных очках и спортивном костюме «адидас», чем-то похожий на итальянского мафиози.

– Мы готовы, Владимир Алексеевич, можем выдвигаться.

– Хорошо, через пять минут выезжаем.

В номере, сбросив купальный халат, Линник облачился в такой же, как у визитера, прикид и сунул в карман куртки «глок», который всегда брал с собой в командировки. Помимо служебных заданий генерала и его замов, там нередко приходилось выполнять их личные. Ибо начальство имело свои коммерческие интересы, но, в отличие от подчиненных, на всей территории области. В этот раз предстояло разобраться с владельцем Мирнодолинского завода, находившегося в поселке Тошковка.

Треть акций завода, выпускающего промышленное оборудование, оформленных на подставное лицо, принадлежали одному из руководителей областной СБУ (непосредственному начальнику майора), и тот желал получать более высокие дивиденды. Линнику поручили решить этот вопрос, используя оперативные возможности. Часть его, еще до выезда, майор решил, и теперь похищенный «неизвестными» из своего коттеджа в Первомайске главный акционер предприятия четвертые сутки томился в подвале на заброшенном хуторе в лесной балке. Первомайская милиция вместе с райотделом СБУ вела розыск коммерсанта, но безрезультатно.

Черный «ренджровер» с тонированными стеклами, в котором, кроме Пасюка с Линником, находились два оперативника, вырулил с территории пансионата и, оставив позади сосновый бор, запылил по степному шляху меж полей, в сторону села Нижнее. В паре километров от него свернул на едва приметную дорогу и, юля из стороны в сторону, спустился в поросшую вербами прохладную долину. Там, в зарослях лещины, виднелись остатки каменного дома.

– Приехали, – остановил машину сидевший за рулем подполковник, все вышли и по густой траве направились к жилищу.

– Давайте его сюда, – остановившись рядом, приказал начальник операм.

Те скрылись внутри, а затем появились, ведя похищенного в наручниках и с завязанными глазами.

– Слушай меня внимательно, – сказал Линник, когда тройка остановилась в двух шагах, а человек, втянув голову в плечи, испуганно всхлипнул. – Пан Коцюба (так звали подставного) желает иметь на тридцать процентов больше прибыли по своим акциям. Ты меня понял?

– П-понял.

– Завтра тебя найдут менты с эсбэушниками, – продолжил майор и подмигнул коллеге. – Но им о нашем разговоре ни гугу. Ясно?

– Да, – часто закивал пленник.

– Скажешь, что тебя похитили какие-то отморозки и требовали выкуп. Ну а если сболтнешь лишнее, тебя убьют.

– Не надо… – зарыдал толстяк, обвиснув в сильных руках, а на его штанах расплылось пятно. – Я все, все сделаю!

– Давайте его назад, – брезгливо поморщился Линник, а когда вихляющаяся тройка удалилась, бросил Пасюку: – Пошли к машине.

Когда в мерцании первых звезд пыльный «ренджровер» въехал на территорию дома отдыха, их встретил хозяин, приставленный к областному гостю.

– Для вас завтра выходной, – сказал операм начальник, и те потопали к припаркованному на стоянке «форду».

Хозяин же, по имени Вилорий, средних лет ражий детина, провел офицеров в свой личный блок, где те приняли душ Шарко, и потом повел в зал для почетных персон работавшего до утра ресторана. Оттуда слышалась разухабистая музыка и смех отдыхающих; с открытой веранды в небо то и дело взмывали, с треском лопаясь, фейерверки.

– М-да, прямо праздник жизни, – поцокал языком майор. – Красиво отдыхают.

– Сегодня День торгового работника, – расплылся в улыбке хозяин. – Это наши и из соседних районов бизнесмены.

Удобно расположившись в кожаных креслах гостевого зала, передняя стена которого, выполненная из прозрачного стекла, отражала звездный купол неба и сонную реку, полковник с майором с удовольствием оглядывали горячительное и холодные закуски, а Вилорий отдавал распоряжение нарисовавшейся рядом смазливой, с ногами от плеч, официантке.

– Ну что, приступим? – потянулся он волосатой лапой за бутылкой шотландского виски «Лох-Несс», когда та упорхнула.

– Можешь, – накладывая на тарелку Линника черную икру, кивнул подполковник.

Бокалы наполнили, и куратор произнес тост:

– За коммерцию и хозяина!

Утолив первый голод, выпили по второй – за процветание Украины, а вдогонку по третьей. Чтоб муха не пролетела. Появились две официантки – с судком стерляжьей ухи и нанизанными на шампуры шашлыками.

– Под них лучше водку, – потянул из ведерка со льдом запотевший «Абсолют» Вилорий и наполнил припасенные для него стаканы. – Ну, будьмо! – поочередно чокнулся с гостями.

Те неспешно высосали их до дна, побурев мордами, крякнули и навалились на уху, мыча от удовольствия. Что было после, Линник помнил смутно. Урывками в сознании всплывала длинноногая официантка, с которой пил на брудершафт, а затем трахался в смежной комнате; блюющий Пасюк, которого они с Вилорием тащили в туалет; и совсем уж странная сцена, когда он таскал хозяина за ворот и орал: «Убью, Ленин!»

Спустя сутки, отметив командировку, майор возвращался назад. Под колесами его «тойоты» ровно гудел Бахмутский шлях, магнитола томно пела голосом Челентано.

Глава 6
Щэ нэ вмэрла Украина

По Крещатику, залитому морем огня, шло факельное шествие. В первых рядах, вместе со священниками-иезуитами и дивчатами, несущими портрет «гэроя нации» Бандеры, двигались ветераны УПА в кашкетах с трезубцами, молодые, с горящими глазами активисты из «Свободы»*, а также многочисленная киевская интеллигенция со студентами и люмпенами, над головой которых реяли черно-красные знамена. Нэзалэжна с размахом отмечала столетие со дня рождения Степана Бандеры. Время от времени активисты с мегафонами и повязками на рукавах металлически гавкали «Слава Украини!», а толпа ревела в ответ «Гэроям слава!!!». Отлитый в бронзе Богдан Хмельницкий на коне апокалиптически отсвечивал в языках пламени; в окнах домов, за которыми угадывались обыватели, испуганно дрожали стекла.

– Гарно маршэруем! – сказал, кульгая на одну ногу, изрядно постаревший Деркач, в пошитой по такому случаю форме УПА, шагающему рядом с ним с факелом в руке заматеревшему внуку.

– Щэ б комуняк з жидамы на фонарях и було б зовсим файно!

– Будуть и комуняки, дидусь, – водил по сторонам налитыми кровью глазами Васыль. – Мы теперь сила!

На майдане, в старину именовавшемся Козьим болотом, начался шабаш. С высокой трибуны, скаля по-волчьи зубы, к присутствующим обратился теперь уже лидер фракции неонацистов в Раде Олег Тягнибок, которого встретили овациями.

– Они, – кивнул на портрет Бандеры, а потом ткнул пальцем в стоящих внизу в первых рядах старых бандеровцев, – не боялись, так и мы сейчас не должны бояться! Они взяли автомат на шею и пошли в те леса! Они готовились и боролись с москалями, боролись с немцами, боролись с жидвой и с другой нечистью, которая хотела забрать у нас наше украинское государство! Нужно отдать Украину, наконец, украинцам. Эти молодые люди, и вы, седоголовые, – обвел рукою возбужденную толпу, – это есть та смесь, которой больше всего боится москальско-жидовская мафия, которая сегодня руководит в Украине!!!

– А-а-а!.. Смэрть им!! Усих на ножи!!! – задрожал от дикого рева воздух на майдане.

После него в том же духе выступили дряхлый, увешанный оловянными медалями ветеран УПА, специально приехавший из Канады сын Бандеры, молодые нацисты, а также представители киевской элиты и интеллигенции.

– Что же это такое, Марек? – спросила мужа, стоящего рядом с ней у окна ближайшего к майдану дома, взволнованная старушка.

– Это новый фашизм, Циля, – вздохнул ветеран войны, полковник.

– И снова будет Бабий Яр?

– Для нас – нет, – сжал он губы. – Первых, кто придет, застрелю как собак из наградного пистолета.

Когда мероприятие завершилось, лучшие представители нации стали расходиться. Одни – политики и киевская власть, – усевшись в черные блестящие лимузины, отправились на праздничный банкет в мэрию, заказанный по такому случаю, другие сели в автобусы, специально привезшие их на мероприятие, а студенты с люмпенами стали пить у колонны Берегини* и в подворотнях «за здравие» специально доставленную паленую водку.

Погрузившись в арендованный «Мерседес-Бенц», ровенская делегация во главе с губернатором и его свитой к утру с комфортом добралась до областного центра. Там до обеда отдохнули, а потом отправились в местный костел помолиться за юбиляра. Западные области решили обратиться к папе римскому в Ватикан, дабы тот причислил Степану Бандеру к лику святых. И в этом была нужна божья помощь. Помолились и тоже отправились на банкет, по примеру киевских коллег. Там старые «гэрои» быстро набрались и были скоренько развезены по домам, а молодые продолжили – с пламенными речами и изрядными возлияниями. Столы ломились от крымского коньяка, «Немирова» с перцем, артемовского шампанского и всяческих кулинарных «вытребенек», которыми была еще богата «нэзалэжна».

Расположившийся справа от губернатора Васыль (он теперь занимал при нем должность помощника по идеологии) сально улыбался одной из симпатичных пань – жене спонсировавшего «Правый сектор» ровенского капиталиста. Тот был уже сильно пьян и канючил у городского головы престижный участок под застройку элитными коттеджами.

– Нэ дам, – стукался тот лбом в лоб просителя. И все начиналось сначала.

В очередной раз послав скучающей даме ослепительную улыбку, «идеолог» едва заметно кивнул на примыкавший к банкетному залу коридор, на что та смежила ресницы. Деркач встал и неверными шагами направился в одну из комнат отдыха. Через несколько минут там же была жена капиталиста, он провернул дверную задвижку, а пани, прошептав «скориш», задрала на пышных бедрах мини-юбку.

– Моя ты цыпа, – расстегнув штаны, пристроился Васыль сзади.

Когда упревший и довольный он вернулся в зал, там ничего не изменилось, разве что голова с просителем договорились и теперь, обнявшись, сипло тянули «ридно нэнька моя!», а прокурор с начальником УВД тягали друг друга за галстуки, выясняя, кто главнее.

– Панэ провиднык! – привлек его внимание сидящий напротив один из побуревших молодых соратников.

– Ну, – тяжело уставился на него идеолог.

– Дозвольтэ уночи розбыты дэкилька памятныкив жидам на цвинтари*. У чэсть батька Бандэры.

– Дозволяю, – чуть замявшись, Деркач покосился на прокурора.

Тот спал, уронив в тарелку голову, а его недавний оппонент тужился поблевать. Но не успел, официанты потащили генерала в туалет, почтительно глядя на лампасы.

Наутро город зашумел. На одном из кладбищ был разбит десяток еврейских памятников, а остальные помечены свастикой. Одни возмущались святотатством, другие, таких было большинство, помалкивали, а молодежь заговорщически переглядывалась.

Теперь в Львовской, Тернопольской, Ивано-Франковской и других областях националисты действовали практически открыто. Как грибы-поганки, на центральных площадях и в городских скверах росли памятники Бандере и Коновальцу, организовывались шествия и демонстрации, разжигалась ненависть к России. Не ограничиваясь этим, «Свобода» и производные от нее «Тризубы», «Оболони» и «Братства» принялись формировать и готовить боевые отряды. Во многих западных областях Украины, в бывших пионерских лагерях с турбазами, которые любезно предоставляла местная власть, они организовали «культурный отдых», на который потоками отправляли молодежь, воспитанную в духе национализма. Там исходный материал уже ждали инструкторы, прошедшие Чечню, Северную Осетию или Приднестровье, – передавали опыт.

Солнечным июньским утром Васыль Деркач как куратор УНА-УНСО по Ровенской области отправился навестить очередной поток курсантов-земляков, обучавшихся в одном таком лагере под Костополем. Впереди на служебном джипе следовал сам куратор с шофером, позади жужжал двигателем грузовой «Богдан»* с данью от местных спонсоров. Настроение у пана Деркача было приподнятое, и он с удовольствием слушал гремящие из колонок магнитолы бравурные марши Третьего рейха. Они весьма почитались в УНА-УНСО. Там чтили и помнили своих хозяев.

– Да, – думал кэривнык, в такт притопывая ногою, – еще чуть-чуть, и, возможно, его переведут в Киев, на более ответственную работу. К тому были причины.

Его львовские знакомцы по институтам Тягнибок с Парубием давно обретались в столице при должностях и помнили заслуги Васыля, которых у того было немало. К передаче оружия со взрывчаткой организации (дед исполнил свое обещание) и созданию первой боевой ячейки в Ровно добавились еще две «акции»*. Пару лет назад, в канун Дня Победы, он вместе с двумя подручными, по наущению старого Деркача, до смерти забил в квартире ветерана Великой Отечественной войны (преступников местные милицианты не нашли), затем организовал поджог еврейской синагоги в Остроге…

Как только свернули на ответвление, впереди возник шлагбаум, а за ним два хлопца в камуфляже. Один быстро его поднял, а второй, с рацией на груди, вскинул вверх от груди руку. Деркач начальственно кивнул, и машины двинулись в сторону бора. Через несколько минут они въехали в его пахнущую хвоей прохладу и свернули на грунтовку, за которой синело озеро. На дальнем берегу виднелись постройки лагеря. На площадке со спортивными снарядами группа раздетых до пояса парней отрабатывала приемы рукопашного боя, за ними бдительно следил расхаживающий рядом инструктор в темных очках, шортах и пятнистой майке. Гостей в лагере уже ждали.

Въехавшие в ворота с растянутым вверху транспарантом «Наша влада повынна буты страшною!» автомобили подкатили к главному корпусу, с его ступеней навстречу вальяжно спустился один из руководителей курсов – здоровенный мордоворот, известный в Ровно по кличке Сашко Билый. Его родной дядя в годы войны являлся бойцом УПА, и племянник достойно продолжал «святое дело».

В начале 90-х он воевал в Чечне против комуняк, исполняя обязанности палача при Дудаеве и отрезая русским солдатам головы, а вернувшись на родину, занялся бандитизмом. Отсидев за это три года, Сашко еще больше проникся идеями борьбы, вступил в УНА-УНСО и в свободное от криминала время передавал свой геройский опыт молодым.

Оба проводника – идейный и «бойовый» – почоломкались, выдав при этом обязательную «Слава!», приехавшие с Деркачем активисты стали разгружать машину, таская коробки с мешками в склад, а начальники поднялись в кабинет Музычки.

– Як йдэ обучение, Сашко? – поинтересовался идейный вождь, удобно разместившись у приставного стола в кресле.

– Усэ гаразд, – уселся тот в свое, над которым на стене красовался портрет гауптштурмфюрера СС Романа Шухевича.

Чуть позже Музычко с одним из инструкторов демонстрировал гостю учебную подготовку. Одни курсанты, сидя в специально оборудованном классе, осваивали взрывное дело; другие – в тени под навесом занимались сборкой и разборкой автоматов с карабинами; из дальнего карьера за лагерем доносилась едва слышная пальба – там шла стрелковая подготовка.

После обеда, состоявшего из наваристого борща с пампушками, котлет и абрикосового компота, Музычко пригласил Деркача в сауну, расположенную за главным корпусом. Хорошенько напарившись с березовыми вениками и освежившись в бассейне с холодной водой, они перешли в гостевую комнату, с висящей на стене кабаньей головой и стильной мебелью, где их уже ждала четверть горилки с закусью и холодная «Оболонь» в бутылках. Первые тосты, как водится, были «за нэньку Украины и ее гэроив», затем пили за все прочее.

– Хочэшь, розповим як я воював в Чечни з комуняками? – набравшись, заявил Музычко собутыльнику.

– Эгэ ж, – пьяно икнул тот. – Хо́чу.

И началось повествование о том, как храбрый «вояк» десятками жег на Кавказе русские танки с бэтээрами, лично разгонял батальоны москалей и сбивал из «стингеров» их самолеты.

– За цэ мэнэ сам Джохар, – поднял Сашко вверх палец, – нагородыв ордэном «Чэсть нации», та назвав моим имъям вулыцю у Грозном.

– Дай я тэбэ розцилую, дружэ, – расчувствовался Деркач, потянувшись к нему сальными губами.

– А щэ я там показав, хто таки бандэривци, – утер щеку Музычко. – Торощыв полонэным москалям пальци плоскогубцямы, выколював очи штыком и видризав головы.

– А головы навищо? – мутно уставился на него идеолог.

– Щоб граты у футбол, – подмигнул ему Музычко и хрипло рассмеялся.

– Ото гэрой! – восхищенно поцокал языком Деркач и набулькал в стаканы горилки. – Будьмо!