Словно пробивая себе узкие дороги сквозь каменные породы, быстрые реки мчатся в океан или Белое море по коридорам, образуемым гранитными массами Лапландии, – гремя по пути в бесчисленных порогах, падая сотнями прелестных водопадов, а там, где стены этих коридоров расходятся, расплываясь в недвижные, чистые как хрусталь, прекрасные плесы. Зимою этот берег безжизнен и пустынен, за исключением дальнего запада, где недавно устроились девятнадцать колоний. Ледяные припаи оковывают в это время восточную половину Мурмана, – весь же он засыпается снегами. По свинцовому простору ходят громады ледяных стамух и торосов. Только кое-где в щели, защищенной от северного ветра, курится одинокая вежа лопаря, сторожащего безлюдное становище. Зато летом в каждой губе ключом бьет промысловая жизнь, тысячи шняк и сотни людей и шкун бороздят воды океана, суета неутомимого безотходного труда кипит в станах, где небольшие, разволочные избы переполнены рыболовами. Становища – те же села, с тем только различием, что избы здесь разбросаны то одиночками, то группами по небольшим выступам, и площадкам утесов. Одни вверху, другие внизу, одни упрятались в горную щель, другие ютятся у подножья серых скал, третьи торчком выпятили свои срубы на плашках куполообразных холмов. Иногда один стан висит над другим, и по крутой тропинке тянутся между ними жерди в виде перил. Между избами – амбары для складов рыбы, скеи, изредка черные бани, жиротопенные печи и заводы, и повсюду длинные ряды увешенных сухою трескою палтухов, громадные костры сушеных тресковых голов, тресковые же головы, рассеянные и разбросанные по всему берегу, чаны с салом. Жирные, покойные собаки и группы измученного в работе, но кажущегося до первой горячки здоровым на вид трудового люда.