Читать книгу: «Анатомия «кремлевского дела»», страница 3

5

Но чекисты чистых рук не опускали; горячие сердца продолжали размеренно биться, а холодные головы настойчиво искали решения. И оно нашлось: каким‐то образом следствие вышло на библиотекарш Правительственной библиотеки, в частности на Клавдию Синелобову (которая раньше работала уборщицей). Из тех документов по делу, которыми мы располагаем в настоящий момент, понять, как это произошло, не удается. Фамилия Синелобовой впервые упоминается в спецсообщении Агранова Сталину от 2 февраля 1935 года, при этом фактически пересказывается содержание протокола ее допроса, датированного 10 февраля. В принципе, в этом нет ничего удивительного, ибо во многих случаях допросы оформлялись протоколами лишь тогда, когда удавалось получить нужные показания в полном объеме. К тому же на этот раз чекистам понадобилось замаскировать источник своей осведомленности, поэтому сообщение вышло несколько нелогичным. Сначала перечислялись лица, которых Синелобова “изобличила” своими показаниями, а затем делался вывод: “Таким образом, установлено, что одним из источников распространения провокации среди сотрудников Правительственной библиотеки и уборщиц была Синелобова К. И.”. И ни слова не было сказано о том, кто же “изобличил” саму Синелобову. В следствии зияла огромная дыра, но никто из начальства, казалось, не обратил на это внимания, не до того было: ведь Синелобова назвала в своих показаниях, среди прочих, бывшую жену брата Л. Б. Каменева Нину Александровну Розенфельд, “изобличив” ее в распространении клеветы и участии в “антисоветских разговорах”. Разумеется, при необходимости чекисты могли предоставить дополнительные разъяснения по делу устно во время приема в Кремле (как раз 10 февраля Ягода вместе с начальником СПО ГУГБ Молчановым посетили сталинский кабинет⁴⁰, и этим же днем были оформлены протоколы допросов ряда подозреваемых, арестованных ранее).

6

Клавдия Ивановна Синелобова, 28 лет, уроженка подмосковной Вереи, начала работать в здании Правительства СССР в 1929 году в скромной должности уборщицы. В “сердце страны победившего пролетариата” ее допустили по протекции брата – члена ВКП(б) и порученца при Управлении комендатуры Кремля. Алексей Иванович обратился к своему земляку – коменданту здания Правительства Петру Ивановичу Озерову, и тот оказал содействие. Сначала Клавдия убиралась в коридоре 3‐го этажа этого здания, затем – в Правительственной библиотеке. Но видимо, убедившись, что работать в библиотеке с книгами намного приятней и легче, чем махать веником, да и уважения к труду библиотекаря больше, чем к труду уборщицы, Клавдия (возможно, не без посторонней помощи) сменила профессию, став, по меткому выражению Ильи Ильфа, настоящей “выдвиженщиной”, и в 1930 году уже работала библиотекаршей (этот факт чрезвычайно рассмешил Сталина – он, читая протокол допроса Синелобовой, в соответствующем месте резюмировал на полях: “Ха-ха-ха. Уборщица-библиотекарь?”). Добавим, что аналогичным образом на должность библиотекаря были “выдвинуты” Е. О. Симак, бывшая курьерша, и комсомолка А. И. Конова, работавшая до этого уборщицей и курьершей. В протоколе допроса Клавдии Ивановны от 10 февраля 1935 года⁴¹ не поясняется, как именно Клавдия добилась столь впечатлительного карьерного роста.

Не считая уборщиц, Клавдия Ивановна Синелобова была арестована одной из первых, если не самой первой. Понятно, что фактически ее допросы были проведены не 10 февраля, а гораздо раньше, никак не позднее 31 января (в сообщении Агранова утверждается, что после того, как Клавдия показала на брата, тот был арестован и дал показания 31 января 1935 года), а вот протокол оформляли, видимо, в большой спешке и даже забыли указать фамилии следователей, его проводивших. Если верить протоколу, Клавдия Ивановна, в отличие от своих бывших коллег-уборщиц, тут же признала свою вину в распространении “провокационных слухов”, что “Н. С. Аллилуева не умерла от аппендицита, а что ее отравил тов. Сталин”. Назвала она и источник этих слухов – своего брата Алексея. Тот якобы рассказывал в ее присутствии эту “клевету” и еще другие “гнусные сплетни и провокации о личной жизни тт. Сталина, Молотова, Ворошилова и Калинина” члену ВКП(б), командиру РККА И. Д. Гаврикову. Кроме Гаврикова в гости к Алексею Синелобову заходили и другие товарищи: например, работавшие в комендатуре Кремля В. Г. Дорошин, П. Ф. Поляков и П. И. Жиромский. Призналась Клавдия и в том, что услышанную ею “клевету о смерти Н. С. Аллилуевой” передавала сотрудницам Правительственной библиотеки Коновой А. И., Бурковой Л. Е., Симак Е. О., Раевской Е. Ю., Гордеевой П. И., Мухановой Е. К. и уборщице Сталина А. Корчагиной. Показала она к тому же, что библиотекарши Е. Ю. Раевская и Н. А. Розенфельд расспрашивали ее, где живут Сталин и другие члены правительства. Все названные в ее показаниях лица были арестованы. Однако, поскольку точная дата ареста Синелобовой пока что неизвестна, нельзя утверждать, что все перечисленные лица были арестованы после ее ареста или же на основании ее показаний. Чекистам было прекрасно известно, чьей родственницей являлась Н. А. Розенфельд. Поэтому она могла быть арестована еще до получения от Синелобовой показаний. В один день с Розенфельд, 27 января 1935 года, был арестован и ее сын Борис Розенфельд (дата его ареста зафиксирована в протоколе допроса от 2 марта 1935 года). Без опоры на показания Синелобовой могла быть арестована и совсем молоденькая работница библиотеки Лёна (Елена) Раевская (урожденная княжна Урусова) – возможно, именно ее чекисты первоначально наметили на роль главной “террористки”. Ее муж С. П. Раевский в своих воспоминаниях, похоже, путается в датах – он пишет так: “В канун Нового, 1935 года моя Лёна, возвратясь с работы, с явным волнением, ей совсем не свойственным, сообщила об аресте двух своих сослуживиц (Розенфельд и Мухановой). Я понял, что она ждет своей очереди… В середине января в час ночи позвонили в квартиру. Мы еще не спали, это было накануне выходного дня, скорее всего семнадцатого числа”⁴². Отметим, что в 1935 году субботы (тогда – рабочие дни) приходились на 19 и 26 января и 2 февраля. Если верить Раевскому, то получается, что Е. Ю. Раевскую арестовали раньше всех, но это не так. На тюремной фотографии Лёны, сделанной в день ареста, указана дата 29.1.1935. Да и ордер на обыск в комнате у Раевских датирован тем же числом. И уж совсем неправдоподобно выглядит рассказ Сергея Петровича о том, что об арестах Н. А. Розенфельд и Е. К. Мухановой Лёне стало известно еще до Нового года! Нина Розенфельд действительно была арестована чуть раньше Лёны, а вот библиотекаршу Екатерину Муханову, одну из основных фигуранток будущего “кремлевского дела”, арестовали в первой декаде февраля (не позднее 9–10 числа – это зафиксировано в протоколе допроса Марии Мухановой, сестры Екатерины; это же подтвердил на допросе 8 марта 1935 года брат Екатерины Константин Муханов, заявив, что последний раз виделся с ней 6 февраля, а 11‐го узнал о ее аресте), тогда же, скорее всего, были арестованы и остальные библиотекарши; по линии же комендатуры Кремля (на основании показаний брата и сестры Синелобовых) были “изъяты” чекистами В. Г. Дорошин (помощник коменданта Кремля), И. П. Лукьянов (комендант Большого Кремлевского дворца), И. Д. Гавриков (приятель Алексея Синелобова, начальник химической службы 2‐го полка Московской пролетарской стрелковой дивизии), И. Е. Павлов (помощник коменданта Кремля, ведавший “спецохраной”), П. Ф. Поляков (начальник АХО Управления комендатуры Кремля). Таким образом, как минимум с 31 января 1935 года официально оформляются три новых направления следствия: родственники Л. Б. Каменева, Правительственная библиотека и комендатура Кремля (арест Гаврикова, не имевшего отношения к комендатуре, тоже получил продолжение). Однако трудно отделаться от подозрения, что аресты членов семейного клана Каменевых-Розенфельдов были проявлением воли одного человека, ясно выраженной еще до того, как чекисты смогли их хоть как‐то запланировать и “обосновать” вымученными из арестованных показаниями. Правда, не совсем ясно, был ли сам Л. Б. Каменев изначально намечен в качестве жертвы, или же к его осуждению по “кремлевскому делу” привела “логика” следствия. Ведь по итогам только что закончившегося процесса “Московского центра” Каменев получил удивительно мягкий приговор – 5 лет политизолятора; в приговоре это объяснялось тем, что Лев Борисович “в последнее время” не принимал “активного участия” в деятельности “центра”. Нет никакого сомнения, что приговор был согласован со Сталиным, который и распорядился насчет “смягчения” наказания – ведь, пользуясь тем, что процесс был закрытым, чекисты легко могли подвести Каменева и под более тяжкую меру ответственности, не особо заботясь об убедительности доказательств его контрреволюционной деятельности.

7

В описываемый период Правительственная библиотека располагалась в Кремле в здании Правительства СССР (Сенатский дворец). Там же, на 2‐м этаже, рядом с пересечением двух крыльев здания бывшего Сената с 1930 года располагался кабинет Сталина, именуемый “уголок”, под ним на первом этаже в левом крыле здания находилась и квартира Сталина (до 1933 года ее занимал Бухарин, а после переезда туда Сталина в служебных помещениях второго этажа сделали перепланировку). Как следует из протокола допроса М. Я. Презента (о котором речь пойдет ниже) и из других документов “кремлевского дела”, библиотеку ЦИК СССР основал директор ИМЭЛ Д. Б. Рязанов (он и сам был членом ЦИК СССР и входил в состав его бюджетной комиссии). Рязанов же в 1922 году пригласил Презента на должность ответственного секретаря библиотеки, который и был призван руководить ее повседневной деятельностью. Рязанов же сохранял влияние на подбор персонала как минимум до 1927 года. В конце 1930 года произошло слияние трех библиотек – СНК СССР, ЦИК СССР и Президиума ВЦИК РСФСР – в одну Правительственную библиотеку СССР и РСФСР, ответственным секретарем которой стал все тот же Михаил Яковлевич Презент. Эти обязанности он выполнял до 19 февраля 1931 года. “Правление” Презента закончилось одновременно с внезапным падением Д. Б. Рязанова, которому припомнили его меньшевистское прошлое (ОГПУ в то время готовило фальшивый “процесс союзного бюро меньшевиков”) и излишний либерализм. Рязанов был снят со всех постов, исключен из ВКП(б), изгнан из академиков, арестован и сослан в Саратов (Презент же, утратив контроль над библиотекой, оставался, однако, в аппарате ЦИК СССР до апреля 1932 года и, даже перейдя на другую работу, продолжал поддерживать дружеские отношения с А. С. Енукидзе). Новой заведующей библиотекой стала старая большевичка Елена Демьяновна Соколова, член ВКП(б) с 1902 года. Ко времени ее назначения, по ее словам, коллектив библиотечных работников состоял из 13 человек, среди которых было 4 комсомольца и ни одного партийца. Эту цифру уточняет заведующий секретариатом Президиума ЦИК СССР С. П. Терихов в своем объяснении М. Ф. Шкирятову: штат библиотеки 15–20 единиц, огромная текучка кадров (до 1935 года уволено 33 человека, 10 из них “в порядке прямой чистки”)⁴³. В протоколе допроса М. Я. Презента от 11 февраля 1935 года следователь Каган зафиксировал вполне откровенное высказывание:

Подбор людей в аппарат ЦИКа в значительной степени происходил благодаря личным связям тех, кто поступал. Люди, работавшие в Кремле, тянули за собой своих знакомых, родных, близких и т. д. Достаточно критического подхода к приему в Кремль людей не было. Понятно, что такой порядок открывал возможность широкого проникновения чуждых элементов в аппарат⁴⁴.

Следователь подводил Презента к выводу, что в результате его попустительства и протекционизма библиотека оказалась “укомплектована” чуждыми элементами, выходцами из дворянских кругов, буржуазных и социал-демократических партий и т. п. Но истина заключалась в том, что Презент и сам не стал бы принимать таких людей на работу, если бы не крайняя нужда в образованных и грамотных сотрудниках со знанием иностранных языков (например, для разбора зарубежной периодики). Комсомольцы на эти роли явно не годились, поэтому их присутствие среди сотрудников библиотеки было сведено к минимуму. Но, как говорится, мал клоп, да вонюч: между комсомольцами и беспартийными (а особенно “дворянским гнездом”) постоянно вспыхивали склоки: первые прилагали все усилия для изгнания “чуждых элементов” из Кремля, но ни Презент, ни даже назначенная после его ухода в 1932 году новая заведующая библиотекой Соколова не шли на это, понимая, что иначе просто некому будет работать. Енукидзе тоже редко давал “чуждых” в обиду, не желая множить интриги в подведомственном ему учреждении. Он хотел, чтобы работа библиотеки шла своим чередом без досадных сбоев, и был уверен, что ему своим авторитетом удастся погасить все конфликты, время от времени инициируемые партийной и комсомольской ячейками.

Историю некоторых из этих конфликтов можно проследить по отложившимся в архиве Ежова документам. Эти документы были собраны Ежовым во время проверки аппарата ЦИК, инициированной Сталиным в рамках будущего “кремлевского дела”.

8

Девятнадцатого июня 1933 года 38‐летний сотрудник Секретного отдела (который совсем скоро будет преобразован в Особый сектор) ЦК ВКП(б) Степан Никитич Цыбульник написал донос на некоторых работников Правительственной библиотеки⁴⁵. Секретный отдел (он же Особый сектор) ЦК, упрощенно говоря, являлся как бы “секретариатом Сталина”; там, в числе прочего, велось секретное делопроизводство Центрального Комитета. В исторической литературе нередко можно столкнуться с некоторой демонизацией этого подразделения – ведь все секретное притягивает внимание и зачастую внушает священный трепет. Но ни в Секретном отделе, ни затем в Особом секторе никакой чертовщины не водилось, а сидели там обычные делопроизводители и корпели над ворохами бумаг, которые шли к ним потоком. Однако из‐за сугубо конспиративного характера деятельности этой структуры принимались туда на работу особо доверенные и проверенные лица (с 1930 года все они трудились под началом А. Н. Поскребышева). Одним из этих доверенных лиц и был Степан Никитич. Свой донос он адресовал заведующему Секретным отделом ЦИК СССР В. К. Сотскову (на самом деле Сотсков занимал пост заместителя заведующего секретариатом Президиума ЦИК СССР с 1926 года и курировал секретную часть, которой заведовал Н. Ф. Обухов). Аккуратно и грамотно изложил Степан Никитич суть дела: работая в Правительственной библиотеке в вечерние часы, стал он невольным свидетелем творившихся там безобразий. А именно – непорядка в работе с “буржуазной” прессой. Вопреки распоряжению заведующей библиотекой Соколовой некоторые сотрудницы занимались разборкой иностранной прессы во внеурочное время (по вечерам) и даже забирали некоторые материалы на дом под смехотворным предлогом “повышения квалификации”. Узнав об этом, Степан Никитич задумался: ведь “материал использовывается в какой‐то форме и для чего‐то”. Ох, нехорошо… Но опытный секретчик не растерялся, он знал, как вывести врага на чистую воду:

Я попытался очень осторожно выяснить – кто из сотрудников библиотеки занимается обработкой материала, и оказалось, что работает определенная группа и систематически⁴⁶.

Выяснилось, что “группа” состояла из гражданок Мухановой, Розенфельд и гражданина Барута, которым, в свою очередь, “способствовали” гражданки Бураго, Давыдова, Нелидова и Петрова. “Кто же эти люди?” – задался вопросом бдительный Степан Никитич. Ответ на этот вопрос был вскоре получен им от 28‐летней беспартийной работницы библиотеки Людочки Бурковой, с которой у него, видимо, сложились особенно доверительные отношения (это, конечно, из области догадок – впоследствии на допросе Буркова призналась, что в 1934 году сожительствовала с неким П. И. Пецюкевичем, консультантом комиссии частных амнистий ЦИК СССР, и, отвечая на вопрос следователя Голубева, который одним своим видом внушал страх, заверила следствие, что больше из кремлевских мужчин ни с кем связи не имела). Невероятно, но факт: в те годы некоторые отдельные граждане и гражданки могли соперничать с ОГПУ в умении собирать и анализировать информацию. Поражает объем компромата, который удалось собрать Людмиле Бурковой о своих сослуживицах, – в ее лице Степан Никитич нашел просто кладезь полезной информации, обогатившей и щедро украсившей его донос от 19 июня 1933 года. Возможно, как это часто практиковалось в то время, Степан Никитич попросил Людмилу изложить все в письменном виде, а уже потом переработал материал, придав ему более связный характер (Степан Никитич, по роду своей службы, блистал гораздо большей грамотностью, чем простоватая Людмила). Об этом можно говорить с некоторой долей уверенности, так как в архиве Ежова сохранился и второй донос, написанный рукой самой Людмилы Бурковой 29 сентября 1933 года и адресованный комиссии по чистке ячейки ВКП(б) ЦИК СССР (и ее председателю Е. Н. Васильеву)⁴⁷. Донос № 2 был написан по совету неутомимого Цыбульника, который также попросил Буркову приложить к нему копию первого доноса. Вышедший из‐под руки Бурковой донос напоминает глас вопиющего в пустыне – Людмила и стоящий за ней Цыбульник явно не желали мириться с тем, что предыдущая кляуза не возымела никакого действия. Как вспоминал впоследствии заведующий Секретариатом Президиума ЦИК СССР С. П. Терихов, который присутствовал при беседе своего заместителя В. К. Сотскова с Цыбульником,

т. Сотсков ответил ему как члену партии, что, поскольку в заявлении сообщаются факты, требующие агентурной проверки, оно направлено по принадлежности в соответствующие органы, и от дальнейших объяснений с ним отказался, порекомендовав вести дальнейшие разговоры по этому вопросу со мной⁴⁸.

В написанном позже объяснении, адресованном в КПК М. Ф. Шкирятову, Сотсков подтвердил, что передал донос Цыбульника в ОГПУ. Самого же Цыбульника он отфутболил к начальству. Пришлось с Цибульником общаться и С. П. Терихову:

Когда я установил в беседе с т. Цыбулькиным, что он в данном случае пользуется и имеет сведения только от Бурковой, я заявил ему, что значительно лучше иметь дело с первоисточником, и просил его передать Бурковой, чтобы она со всем имеющимся материалом зашла ко мне, после чего я приму необходимые меры. На заявление т. Цыбулькина, что на Буркову уже начинается “гонение” со стороны т. Соколовой (“загоняют на худшую, тяжелую, работу”, “наблюдаются резкие отношения к ней”), я заверил его, что приму все меры не допустить репрессии⁴⁹.

По утверждению же самого “Цыбулькина”, Терихов хоть и пообещал, что “дворянка” Е. К. Муханова будет снята с работы, но тут же вдруг с руганью обрушился на Буркову, заявив, что та уже “изолирована” от работы по выдаче книг, “чтобы она не болтала всякому и каждому об аппарате тов. Енукидзе”. Вообще, создается впечатление, что Сотсков и Терихов отнеслись к Степану Никитичу с некоторой брезгливостью; ведь в 1935 году, давая объяснения Ежову, они даже не смогли точно припомнить фамилию доносчика и называли его то Цыбульский, то Цыбулькин.

Тем не менее, по словам Терихова,

вскоре после этого т. Буркова была у меня. Сначала передала устно содержание заявления, мы поговорили с ней по существу сообщаемых ею сведений, а на следующий день она принесла мне копию заявления. Отметив для себя основные моменты заявления, я передал его т. Сотскову с просьбой вновь направить в ОГПУ и ускорить проверку⁵⁰.

Как следует из вышеизложенного, ОГПУ, хоть и было до 1935 года отстранено от непосредственной охраны Кремля, все же играло определенную роль в проверке принимаемых на работу сотрудников аппарата. Этим ведал Оперативный отдел ОГПУ, а конкретно – помощник начальника Оперода Гулько. Правда, из документов следует, что проверка зачастую проводилась формально и фиксировала лишь наличие или отсутствие судимости у работников. Более того, как парадоксально это ни звучит, формальный характер проверки ОГПУ даже затруднял увольнение “классово чуждых элементов”, которого так добивались “классово близкие”. Секретарь партячейки ЦИК СССР П. Ф. Зайцев (с 1928 года он официально числился в ЦИК на посту секретаря Центризбиркома) впоследствии писал Н. Ежову:

Ввиду того, что, по сообщению зав. секретариатом, эти лица прошли специальную проверку органов ОГПУ, у ячейки и месткома не было оснований для отвода⁵¹.

Второй донос, обнародованный комиссией по чистке в ноябре 1933 года, был передан членом комиссии Е. Д. Соколовой С. П. Терихову и А. С. Енукидзе (а председатель комиссии Ефим Васильев переслал донос в Ленинский райотдел ОГПУ) и имел более серьезные последствия (с кляузой был также ознакомлен Сотсков прямо в тот день, когда он проходил чистку, т. к. претензии предъявлялись и ему. Но он отговорился тем, что библиотека находится не в его ведении). Упомянутые выше доносы, а также показания арестованных по “кремлевскому делу” и мемуары лиц, проходивших по “кремлевскому делу”, могут быть – с известной долей осторожности – использованы в качестве источников биографических данных некоторых кремлевских сотрудников, в частности – трех главных “террористок” из Правительственной библиотеки.