Читать книгу: «Обращенный к небу. Книга 1», страница 12

Шрифт:

История пятая:
Ночные убийцы

Дать человеку жизнь много трудней, нежели отобрать. Человека можно отправить в Навь одним-единственным прикосновением, и это давно почитают за искусство, часто пренебрежительно добавляя: мол, баба ещё народит. В этом извечная глупость человека – умалять великое чудо рождения и превозносить мерзость и стыд.
(Из наставлений Вежды)

3

В шатре Зосимы Илье нашли место, которое он покидал, когда над становищем раздавался рог, оповещающий о том, что ночные дозоры выставлены, а всем, кто не занят службой, можно отправляться на отдых. Муромец вышел в ночь и сел неподалёку от шатра у каменюки, громоздившейся на земле. Ночное бдение давалось ему легко: Илья хорошо помнил уроки своего наставника Вежды.

Когда ночь сгустилась настолько, что никаких звуков не стало слышно, и луна не мигая смотрела на спящую землю, полог шатра Зосимы откинулся, и оттуда, не нарушая царившего безмолвия, вышел Мусайлима. Он был одет по-походному, и при нём были ножны с его изогнутым мечом: сарацин и не думал спать. Он постоял недолго, внимательно вглядываясь во тьму, отыскал тень от камня, где сидел Илья, и зашагал к нему. Подойдя, сел рядом и только тогда негромко сказал:

– Ступай в шатёр, Муромец. Отдыхай. Я за тебя в дозор стану.

– Не стоит, – в тон ему тихо ответил Илья. – Завтра высплюсь.

– Как знаешь. Только я всё одно спать не буду.

– Тоже неплохо. Две пары глаз лучше одной, – ответил Илья, и они надолго замолчали. В дозоре вести разговоры – досужие ли, нужные – не полагалось, и Илья был этому рад: ему не хотелось общаться с сарацином, хотя он чувствовал, что холодность Мусайлимы к нему истаивает, словно речной лёд по весне.

Где-то крикнула здешняя птица, и Илья весь обратился в слух – ведь даже ночные птахи в ночи зря не орут. Однако время шло, а всё было тихо, и Муромец уже решил, что всё в порядке, как вдруг у княжеского шатра что-то промелькнуло, посеребрённое луной. И тотчас стражник у входа, видный отсюда очень хорошо, согнулся пополам и исчез со своего места. Илья неслышно тронул Мусайлиму за руку, но тот тоже всё видел, и тогда Илья шепнул:

– Будь здесь, Мусайлима, сторожи попа. А я двину к шатру князя.

Сарацин как бывалый воин спорить не стал, и тогда Илья бесшумно скользнул в темноту.

В шатёр уже кто-то шагнул, когда Илья оказался у кострища, где стража князя обычно разводила костёр зябкими ночами. Нынче здесь никого не оказалось, и Илья, перемахнув через тело убитого часового, ворвался в шатёр.

В шатре было душно и пахло благовониями, мерцала лампада у сумрачного образа Спасителя, и ещё горела лучина в светце. В её свете Илья увидел человека, с ног до головы укутанного в чёрную хламиду, и человек этот уже вытаскивал из тела мёртвого Мухла нож. Илья сразу понял, что случилось за миг до его появления: слуга князя проснулся и был убит первым. Муромец в один прыжок очутился возле непрошенного гостя. В вязком воздухе шатра мелькнуло окровавленное лезвие лазутчика. Илья ловко уклонился и сам нанёс молниеносный удар рукой, стараясь поразить противника в лицо, укутанное той же чёрной тканью. И тут же понял, что перед ним искусный боец: человек перехватил руку Ильи, и тому, чтобы уберечь кисть от неминуемого перелома, пришлось сделать шаг вперёд, открывая правый бок.

«Если уж у тебя нет времени на то, чтобы уклониться от удара, и ты знаешь, что неминуемо будешь поражён противником, сосредоточь внутреннюю энергию в том месте, где ожидаешь удара. Эта техника называется «стальной рубахой». Мастера рукопашного боя, владеющие этим умением, могут противостоять даже ножу». Слова Вежды Илья худо-бедно перековал в нужное умение, хотя, конечно, его искусство пока не было настолько совершенным, чтобы уберечь его от кинжала, но удар руки ночного врага не причинил Муромцу вреда. Бой продолжился, и теперь Илья был гораздо внимательнее. Ночную тишину шатра расколол грохот падающей утвари. Князь Владимир проснулся с тяжёлой головой после давешнего возлияния хмельного мёда и с недоумением увидел, как по шатру мечутся две стремительные чёрные тени. Хмель тут же выветрился, и князь понял, что пришла беда по его душу. Он нащупал возле постели свой боевой рог, но не успел протрубить тревогу: позади себя он почуял неладное. Вскочив на ноги с рогом в руках, князь в ужасе увидел, как полотно шатра за его постелью расползается в стороны, разрезаемое острым ножом, блеснувшим в неверном свете лучины.

– Ко мне! – позабыв про рог, страшным голосом закричал князь, раздирая сухое горло. Снаружи послышались тревожные голоса, а князь, выронив рог, ухватил свой меч, готовясь к обороне.

«Клюв журавля» Ильи поразил неприятеля в самое подходящее место, и человек в чёрном балахоне рухнул на устланный коврами пол шатра, тяжким хрипом давая понять, как трудно ему дышать. Муромец, оставив на время поражённого противника, кинулся на помощь князю. Из бреши в полотняной стене шатра показался человек, как две капли воды похожий на своего предшественника, которого угомонил Илья. Муромец бесцеремонно оттолкнул в сторону князя, кубарем улетевшего на три сажени и своротившего алтарь: в том самом месте, где он только что стоял, стремительно пропел нож и вылетел вон из шатра, пропоров ткань. Выхватив меч, Илья обрушил его на второго незваного гостя. Раздался хлёсткий стальной удар – неприятель встретил выпад своим клинком. Всё в шатре было уже перевёрнуто, и ходившие широкими дугами мечи кромсали его полотняную сущность. Князь выскочил вон, и тут же шатёр сложился, накрыв Илью с двумя супостатами. Князь в ужасе смотрел на бушующие лоскуты, из-под которых раздавались стальные переливы отточенных мечей. Князя уже окружили пробудившиеся стражники, загораживая его щитами от пят до непокрытой головы, стекались дружинники, спешили воины, бывшие неподалёку. Появился Добрыня и Зосима.

– Что тут? – без промедления вопросил воевода князя. Владимир, уже успевший взять себя в руки, сказал:

– Нападение, дядька. Подосланные явились по мою душу.

– Кто там сейчас? – спросил Добрыня, указывая на только что вконец опавший шатёр, под которым больше не бушевала сталь, но князь не успел ответить. Откинув в стороны лоскуты шатра, в ночь вышел Илья Муромец с отведавшим крови мечом, таща за собой выведенного им первым из боя человека в чёрной хламиде.

– Дайте же посмотреть… – просил князь, которому мешали видеть щиты, но Илья оборвал его:

– Хоронись за укрытием, князь. Немедля нужно обыскать всю округу – ну, как ещё кто из лазутчиков схоронился неподалёку.

– Ещё один мёртв, – раздалось из-за обступившей князя толпы воинов. Все расступились и увидали Мусайлиму. Он указал рукой куда-то в сторону от шатра Зосимы и добавил: – Там хоронился лучник.

Лучника с ножом Мусайлимы в груди нашли в указанном им месте. Тем временем были запалены многие факелы и уже искали, нет ли ещё в становище чужаков.

2

Когда уже занималась утренняя заря, новый шатёр князя был устроен.

– Ах, Мухло, ты мой Мухло… – качал головой князь, оглядывая корзно²² своего погибшего слуги, по ошибке занесённого в новый шатёр: когда-то он пожаловал его Мухлу со своего плеча.

– Позволь войти, князь, – послышалось снаружи, и в шатёр вошли Добрыня и Зосима. Владимир поднял на них красные от недавних слёз глаза.

– Горе мне, несчастному… – не стыдясь своего вида, сказал князь и устало опустился на свой походный стул, позабыв выпустить из рук корзно Мухла.

– Нет у тебя времени печалиться, князь, – произнёс Зосима, помолившись иконе на восстановленном алтаре, под которой снова горела лампада. Князь махнул рукой и выронил корзно.

– С кого мне шкуру спустить, Добрыня? – крепнущим голосом воззвал князь. – Как эти лазутчики сквозь всё становище незамеченными прошли?

– Я велел усилить караулы. И теперь, коли найду тех, кто станет спать в дозоре… – Добрыня поднял свой огромный кулак, грозя будущим ротозеям.

– Но сейчас-то кто виноват? – не отступался князь. Воевода развёл руками:

– Где виноватых теперь сыскать…

Владимир выругался, на что Зосима заметил:

– Не погань сего места, князь. Икона здесь.

Князь с досадой махнул рукой и спросил Добрыню:

– Сказывай, что нашли?

– Боле ничего, – поклонился воевода. – Лазутчиков было только трое.

– Допросили уцелевшего поганца? – лицо князя исказил гнев.

– Сие невозможно, – развёл руками Добрыня.

– Что? – поднялся со стула Владимир. – Ты не нашёл способ, как его разговорить? Или прикажешь мне в Киев посылать за мастером заплечных дел? Чтоб он язык у этого негодяя развязал?!..

– То-то и дело, Володимер, что развязывать нечего.

– Как так? – опешил князь, и Добрыня, поклонившись, сказал:

– Лучник, которого убил человек Зосимы, и тот, кого повязал Муромец – оба безъязыкие.

– То есть?

– Вырваны у них языки. Давно. Только тот, который вторым в шатёр залез и кого Муромец прикончил, имел язык. Но я думаю, и он немой был.

– Дела… – протянул князь, а Добрыня продолжал:

– Нарочно к нам таких заслали, чтоб, ежели поймают, не дознались бы, кто послал.

Сказав это, воевода покосился на Зосиму, а тот, неожиданно поймав его взгляд, произнёс:

– Тут и так ясно, что засланы были эти люди из Херсонеса… Убрали бы тебя, князь, осада и закончилась. Только ты, воевода, напрасно на меня косишься. Не я удумал сие злодейство. Я божий человек, мне убийство не к лицу. Да и если бы я захотел урон княжьему животу нанести, сколько уже раз мог его отправить до срока к отцу нашему небесному…

Добрыня только крякнул на это – эллин говорил справедливые слова. Князь молчал, сдвинув брови, а потом спросил, обращаясь к Добрыне:

– Лазутчики чьего племени люди? Эллины?

Добрыня отрицательно помотал головой:

– На эллинов не похожи. Лицами тёмны, я бы сказал, что сарацины.

Зосима подтвердил:

– Это наймиты, князь. Специально отобранные и обученные убивать тайно и быстро. Я, признаться, удивлён, что затея их не удалась.

Князь при этих словах побледнел, а Зосима продолжал:

– Однако ты должен радоваться не только спасению живота своего, но и тому, что богу ты, как видно, угоден.

Зосима низко поклонился иконам, крестясь и шепча молитву. Князь утёр со лба выступивший пот, а Добрыня сказал:

– Илюшка Муромец отличился, князь. Кабы не он… Не пора ли его в дружину?

Владимир вздохнул. Потом молвил:

– Рано ещё. Воин изрядный, прав ты был. Но он мною же Зосиме в охранники определён. Вот минует поход наш, там и видно станет.

Зосима уже закончил молитву и отозвался немедленно:

– Пустое, князь. Забирай своего Муромца. Ведь я его у тебя не просил.

Владимир поднял руку:

– Э, нет, Зосима! Я его к тебе приставил для твоего спокойствия и не стану своего решения менять. Сказано – до конца похода! Ступай, Добрыня. Муромца завтра наутро ко мне пришлёшь. Отблагодарю уж я его.

Воевода поклонился князю и вышел из шатра. Оказавшись снаружи, он проверил охрану, выставленную вокруг шатра, и пошёл внушать бдительность по всем отрядам. Ему было досадно, что Зосима выкрутился, и ещё его волновало, что лучшего воина из всего ополчения – Илью Муромца – князь не спешил определять в дружину. «Мошны тяжёлой у парня нет, это верно. Да родом не вышел. Всё тут понятно…» – думал про себя воевода, раздавая тут и там крепкие слова.

1

В шатёр вошёл новый слуга князя и принялся шебуршить, раскладывая вещи по своему разумению. Князь, оборвавший разговор с Зосимой, больными глазами следил за ним, потом вздохнул и сказал:

– Ты вот что, молодец…

Парень поклонился со словами:

– Путила я, князь.

Князь пожевал губами и докончил:

– Ты пойди-ка погуляй пока, Путила… После придёшь. Я сам управлюсь.

Путила неуверенно поклонился и вышел из шатра. Князь поморщился:

– Эх… Прикипел я к своему Мухлу… Жаль, сноровистый был парень. Хоть и хитрец.

– Полно, князь, – негромко сказал Зосима. – Гони от себя тяжкие мысли. Давай-ка к молитве приступать. Это сейчас твоё наипервейшее дело.

Князь согласно кивнул, и они вдвоём стали на колени перед ликом Спасителя. Обычно Зосима молился еле слышным шёпотом, а князь твердил заученные на греческом слова псалтиря, и, когда он забывал что-то, ему подсказывал Зосима, прерывая свою молитву. Так началось и в этот раз. Только нынче князь всё чаще путал греческие слова, хотя и знал немного этот язык, наученный ещё бабкой. Зосима терпеливо поправлял. Когда Владимир в очередной раз сбился, а Зосима тихо принялся подсказывать, князь жестом остановил его:

– Погоди, Зосима. Дай-ка я по-своему Ему скажу … – он кивнул на лик Иисуса. Поп молча поклонился, не препятствуя этому желанию, и Владимир заговорил, часто осеняя себя крестным знамением:

– Спаситель наш, Иисус, взываю к твоей милости я, киевский князь Владимир…

Князь сперва говорил неуверенно, часто останавливался, заменяя слова поклонами, потом его голос окреп, мысли перестали путаться. Он говорил ровно, со всё возрастающим жаром, позабыв о соседстве эллинского попа.

– …всем своим существом прошу тебя и заклинаю: помоги одолеть вражью крепость. Помоги остановить смерть под этими стенами – ибо не убивать пришёл я сюда! Пришёл я показать свою непреклонную волю надменным заморским побратимам, что зарятся на земли, которые моим предкам вручены. Не гордыня велит мне поступать так, но смысл здравый – рука об руку думаю я идти далее с теми, кто научил меня кланяться тебе, отвернувшись от прежних богов, но не быть у них под пятою! Укрепи мою волю, Иисус, пошли мне удачу в деяниях моих, не оставляй меня!..

Зосима никак не мешал князю, смирённо слушая его горячую речь, а князь тем временем распалялся всё больше, глаза его горели, всё размашистей были его поклоны, яростно крестился он, будто отбиваясь от ненасытных «заморских побратимов», брызгал слюной.

– Проси у меня чего хочешь! – уже гремел голос князя в полную мощь, и тогда только Зосима позволил себе чуть тронуть его за рукав. Владимир понял, снизил голос до неистового шёпота, но жара молитвы не утратил:

– Отплачу тебе всем, что имею! Ничего не пожалею! Зарок даю: коли возьму Корсунь – свалю идолов киевских!!!

Князь упал ниц перед иконой, продолжая яростно шептать, глядя на суровый лик Спасителя снизу вверх:

– Свалю, не пощажу! Помоги! Яви чудо! Дай взять Корсунь! Зарок даю, Господи! Иисусе Христе… Киев окрещу!!! Я не я буду, коли не окрещу! Помоги! Господи!!! Весь стольный Киев твоим станет! Церкви поставлю, Господи… Яви чудо…

Князь ещё продолжал горячо шептать свою молитву, уже не поднимая головы, когда Зосима тихо встал с колен и осторожно вышел из шатра. Миновав стражу, он остановился на полпути к своему шатру, поднял голову к звёздному небу, улыбнулся и тихо произнёс по-гречески:

– Князь просит о чуде. Чудо будет явлено ему.