Вихри Валгаллы

– То есть следует понимать, что мне полковник Басманов и его корпус, когда он будет сформирован, более не подчинены? – спросил Слащев, поморщившись.

– Да он ведь вам и никогда не был подчинен. Это было наше, так сказать, частное подразделение. На наши собственные средства сформированная феодальная дружина. Сейчас мы придаем ей государственный статус, но это не значит, что она войдет в состав армии. Более того, мы считаем нужным после уточнения оргштатной структуры нового корпуса передать туда из войск две-три тысячи наиболее подготовленных и имеющих склонность к такого рода деятельности бойцов.

Шульгину показалось, что Слащев с трудом сдержался. Еще не успев официально вступить в должность, он уже ощутил себя ущемленным и уязвленным.

– Не стоит расстраиваться, Яков Александрович, – поспешил утешить его Берестин. – Мы отнюдь не намерены вторгаться в область ваших прерогатив. И ведь никто не мешает вам немедленно начать формирование в каждой дивизии – роты, а в корпусе – батальона аналогичного типа. Всю необходимую помощь оружием, техникой и инструкторами мы вам окажем… А уж Михаила Федоровича вы у нас не отнимайте, мы с ним давно сдружились… И он у нас словно бы как граф Бенкендорф будет.

На протяжении всего разговора Басманов держался так, будто его происходящее вообще не касалось. Он понимал, что представление устроено не для него, а исключительно для нового главнокомандующего. Дать понять, кому именно он обязан своим невероятным карьерным взлетом, и одновременно намекнуть, чтобы не слишком обольщался: все силовые и политические рычаги реальной власти остаются в руках Берестина с Шульгиным. Басманова такой вариант вполне устраивал. Подчиняться им куда предпочтительнее, чем оказаться под командой взбалмошного и малопредсказуемого главкома. Хотя сравнение с шефом жандармов при Николае I его слегка покоробило. По довоенной еще привычке гвардейцы относились к носящим голубые мундиры с плохо скрываемым пренебрежением. Впрочем, за последнее время полковник почти избавился от былого снобизма.

Слащев тоже понял все правильно.

– Хорошо, господа. Позвольте откланяться. Буду ждать получения приказа Верховного. А в семь часов вечера прошу пожаловать ко мне на ужин. Разумеется, с дамами… – Он поклонился в сторону по-прежнему так молча и просидевшей в углу все это время женщины.

За ним вышел и Басманов.

Оставшись втроем, друзья позволили себе наконец расслабиться. Берестин расстегнул пуговицы кителя, Шульгин вообще скинул на спинку стула свою кожанку, и Лариса встала с кресла, потянулась, сбросила с лица маску отрешенного безразличия.

– Ладно, ребята, и мне закурить дайте. Кофейку бы тоже неплохо…

Шульгин с Ларисой всего три часа назад прибыли из Севастополя, где по-прежнему, несмотря на перенос столицы в Харьков, оставалась главная ставка.

– Так что же ты мне скажешь утешительного? – спросил Берестин, обращаясь к Сашке.

– Думаю, утешительного все же больше, чем наоборот. Однако события начинают развиваться многозначительно.

…Ему самому в это трудно было поверить, но всего лишь позавчера Шульгин вел «Додж» с опущенным тентом по узкой грунтовой дороге, где обычно ездили только местные татары на своих арбах. Совершенно великолепная погода стояла в Крыму. Тихо, тепло. Над пологими, заросшими жесткой серебристой полынью холмами вставало блеклое нежаркое солнце. Ровно рокотал хорошо отлаженный мотор, наматывались на колеса утрамбованные до черного блеска колеи. Из закрепленного на самодельном алюминиевом кронштейне магнитофона негромко, только чтобы создать приятный звуковой фон, пел Джо Дассен.

Что может быть приятнее – никуда особенно не торопясь, ехать в открытой машине по пустой до горизонта степи совершенно дикого, доисторического или по крайней мере скифского облика. Ощущение это подтверждали и попадающиеся время от времени по сторонам торчащие из земли обглоданные ветром, кое-где покрытые пятнами лишайника камни, издали похожие на грубо обтесанные древние памятники. Для того и поехал Сашка машиной, а не катером, чтобы насладиться покоем тихого ясного утра и кое-что обдумать, вынырнув из повседневной суеты.

Подумать же было о чем. Прежде всего Шульгина беспокоило затянувшееся отсутствие Новикова. Пошла уже вторая неделя, как Андрей со специальной миссией отправился в Лондон. Он намеревался изучить возможность с помощью приобретенного Сильвией третьеразрядного, никому не известного банка включиться в игру могущественных финансовых империй. И еще он хотел, если удастся, выйти на контакт с лидерами правящей партии и оппозиции. На предмет некоторой корректировки внешней политики туманного Альбиона.

Правда, Андрей сообщил, что успешно добрался до цели, а потом еще пришла телеграмма, что по некоторым обстоятельствам не сможет поддерживать регулярную радиосвязь, но что-то мешало Шульгину сохранять полное спокойствие. Наверное, пресловутая интуиция. Он вдобавок помнил, чем для него самого закончился предыдущий визит в лондонский особняк аггрианки.

В то же время Шульгин испытывал чувство некоей странной свободы. Зачем скрывать от самого себя – его тяготило ощущение «вечно второго». Так уж все время складывалось, что Андрей лидировал в их более чем двадцатилетней дружбе, иногда заслуженно, а подчас и в силу обстоятельств. Как во всей этой истории с форзейлями и агграми. Только потому, что в свое время познакомился с Ириной, она открыла ему тайну своего происхождения и миссии на Земле, а потом и прибежала к нему за помощью… Ну да, прибежала к Андрею, но потом-то они все делали вместе, и неизвестно, чья роль в галактической войне была значительнее…

Сашка понимал, что он сейчас не совсем справедлив и не по одной только случайности Новикову пришлось взять на себя роль координатора и «первого среди равных», но ему просто нравилось сейчас так думать, а кроме того, он получил возможность хоть на время ощутить себя лидером.

В самом деле, Берестин полностью погружен в военные, а Воронцов в морские проблемы, Левашов сидит в Москве и изучает возможности построения на базе РСФСР «социализма с человеческим лицом». («Только это будет человеческое лицо Льва Давыдовича», – сострил при последней встрече с Олегом Новиков.) Никто из друзей не претендует на общее руководство, да и нет у них для того соответствующей подготовки, не то что у Шульгина, полжизни посвятившего изучению способов воздействия на человеческую психику, да и по складу личности склонного к придумыванию и разрешению всевозможных антиномий и парадоксов.

За очередным пологим холмом вдруг открылась глубокая балка, заросшая неожиданно густым для этих мест лесом. А в просвете между склонами серебристо блеснул краешек моря.

Повернув руль, Шульгин съехал на узкую просеку, уходящую с крутым уклоном вниз между толстыми, перекрученными какими-то древними катаклизмами стволами реликтовых генуэзских сосен. Уже поднявшееся довольно высоко над гребнем гор солнце бросало дымные световые столбы сквозь разлапистые кроны, и окружающая картина выглядела сказочно нереальной, будто в мультфильмах Диснея.

Сашка остановил машину возле родника, кипящего у подножия двухсотлетнего, наверное, дерева, заглушил мотор. Словно раздумывая, посидел немного, не снимая рук с руля, потом спрыгнул на землю через овальный вырез в борту, бросил на сиденье лихо замятую по-корниловски фуражку, провел ладонью по потным волосам. Всю жизнь ходил с непокрытой головой, а здесь незаметно привык, местные обитатели считают, что без головного убора как без штанов. Потом снял потертую коричневую кожанку, свитер и рубашку, обмылся до пояса ледяной газированной водой. Ухватился за растущий горизонтально гладкий сук, сделал в быстром темпе несколько подъемов с переворотом. Вытерся полой рубашки, сел на узловатый корень, закурил первую сегодня сигарету. Наслаждение тихим утром и игрой света в темной зелени хвои и багровой листве кустов боярышника вдоль дороги было настолько полным, что у него легонько заныло сердце.

Хорошо все-таки пожить здесь во времени, когда природа еще не испоганена «достижениями цивилизации».

Это стало у него последнее время почти ритуалом – остановиться у родника, покурить, просто послушать журчание переливающейся через край каменной чаши воды, шелест утреннего бриза в сосновой кроне, тихое потрескивание остывающего мотора, вспомнить что-нибудь приятное, не имеющее отношения к нынешним проблемам. Умные ребята самураи – когда еще постигли прелесть такого времяпрепровождения. В паузах между цунами, гейшами, сакэ и харакири.

А вот вчера он общался с бароном Врангелем, решал вопросы большой политики. От имени занятого неотложными делами сэра Эндрью Ньюмена (Андрей Новиков тож). Внушение Сильвии оказалось по-настоящему эффективным, и генерал даже после блистательной победы в гражданской войне нисколько не усомнился в выдающейся роли «американского миллиардера» и его друзей в этом историческом событии, а главное – в том, что прислушиваться к их советам по-прежнему жизненно необходимо. А то ведь очень многие правители, укрепившись, имеют дурное обыкновение избавляться от тех, кто привел их к власти. Как тот же Хрущев поступил с Жуковым, и уж тем более Сталин со своей «старой гвардией».

Петр Николаевич посетовал на невозможность переговорить с Андреем Дмитриевичем, после чего предложил всем троим – Новикову, Берестину и самому Александру Ивановичу – войти в правительство Югороссии – так он решил называть свое государство до тех пор, пока оно не обретет вместе с остающейся пока под властью большевиков территорией подобающее имя. И предложил весьма весомые портфели.

С изъявлениями самой искренней благодарности Сашка предложение отклонил.

– Думаю, ваше высокопревосходительство, это будет не совсем удобно политически в данный момент. Мы недостаточно известны в обществе, такое назначение вызовет ненужные вопросы и даже определенное недовольство. Вам же сейчас важнее всего монолитное единство всех прогрессивных сил общества. Есть куда более достойные кандидатуры. – Шульгин навскидку назвал несколько имен. Не зря изучал загруженные Новиковым в память компьютера из собраний крупнейших центров западной советологии архивы белого движения и неопубликованные мемуары его видных деятелей.

– Кроме того, у нас есть и свои собственные дела, которые не позволяют полностью отдаться государственным заботам. Поэтому наилучшим решением будет сохранение статус-кво. Чтобы подтвердить неизменность и прочность наших отношений, я уполномочен передать вам очередной взнос – сто миллионов рублей…

Эта сумма давала Врангелю и его министру финансов профессору Трахтенбергу возможность довести до конца денежную реформу и уравнять курс «колокольчика» (крымская банкнота с изображением царь-колокола) с довоенным николаевским рублем, обеспечив его полную конвертируемость.

Поэтому отказ Шульгина он принял с пониманием и, как показалось Сашке, даже с некоторым облегчением.

«Нашел дураков, – в свою очередь, подумал Шульгин. – На кой нам твои чины? Чтобы с десяти до четырех торчать в канцелярии и хотя бы из вежливости выслушивать указания и распоряжения очередного предсовмина? Увольте. В „серых кардиналах“ как-то сподручнее…»

Он докурил, напился слегка напоминающей боржоми, ломящей зубы родниковой воды и начал одеваться. Как раз к подъему флага успеет на «Валгаллу».

…Для своей базы Воронцов выбрал узкую, похожую на норвежский фьорд бухту, в которой едва хватило места для двухсотметровой длины океанского парохода, напоминавшего своим видом знаменитый в начале века трансатлантик «Мавритания».

Пароход был пришвартован к высокому – чуть ли не вровень с фальшбортом – бетонному пирсу. Массивные, сейчас неподвижные грузовые стрелы нависали над замершим рядом с пароходом коротким поездом из трех платформ и дизельного мотовоза. Узкоколейная ветка тянулась к врезанному в обрывистый берег длинному двухэтажному зданию казенного облика. Не то гарнизонная гауптвахта, не то паровозное депо.

На самом деле здесь еще до турецкой войны 77 – 78 годов размещались артиллерийские пиротехнические мастерские, где снаряжались конические бомбы для первых нарезных пушек, а в глубоких сводчатых штольнях, пробитых в скале, – склад готовой продукции. С развитием артиллерийского дела нужда в многопудовых чугунных снарядах, начиненных дымным порохом, исчезла, но уничтожать их поначалу сочли расточительством, а потом по обычной русской рассеянности просто забыли. Один за другим сменялись бородатые вальяжные начальники порта, уже и понятия не имевшие, что в прохладных темных подземельях медленно ржавеют некогда могучие средства массового уничтожения. Точно в соответствии с давно забытой поговоркой: «Да и что за беда, коли в огороде поросла лебеда? Вон церква горят, и то ничего не говорят». Наконец перед самым началом мировой войны кому-то пришло в голову использовать удобную бухту и подходящие помещения теперь уже для хранения мин заграждения образца 1908 года. Остро встала задача минной блокады Босфора, и круглых рогатых шаров требовалось много. Здание отремонтировали, проложили рельсовый путь к берегу, подвели электричество подводным кабелем. Но вскоре грянул семнадцатый год…

Одним словом, когда после торпедной атаки «Валгаллы» французским миноносцем Воронцов стал искать удобную и хорошо защищенную стоянку для парохода, ничего лучшего нельзя было и придумать.

С моря вход в бухту прикрывал специально сюда прибуксированный и посаженный на отмель старый броненосец «Три святителя». Машины ветерана были взорваны еще в девятнадцатом году, однако четыре двенадцатидюймовые и четырнадцать шестидюймовых пушек оставались грозной силой, способной отразить любое нападение и с суши, и с моря. Осторожный капитан «Валгаллы» такого не исключал, несмотря на то, что фронт ушел на тысячу километров.

– Это на север он ушел, – говорил Воронцов, – а как насчет юга?

И друзья ничего не могли ему возразить, агрессия со стороны раздраженной вызывающим поведением Врангеля и его незваных покровителей Антанты отнюдь не исключалась. Оккупированная англичанами, итальянцами и греками Турция – наглядный пример.

Воронцов вообще, как бы отстранившись от большой политики, которую с увлечением вершили его друзья, нашел для себя удобную и приятную экологическую нишу.

Если Берестин, мечтая окончательно самореализоваться, возглавил негласно всю белую армию, то Дмитрий не стал претендовать на должность командующего белым флотом. Да и что это был за флот! После того как большевики утопили неизвестно зачем в Новороссийске «Екатерину Великую» (она же – «Свободная Россия») и восемь лучших эсминцев, а англичане взорвали в девятнадцатом году машины всех броненосцев, в распоряжении врангелевцев оставался только линкор «Генерал Алексеев» (он же «Александр III», потом – «Воля»), крейсер «Кагул»(«Генерал Корнилов») и несколько миноносцев.

Всю гражданскую войну «действующим отрядом» командовал адмирал Саблин, способный, но очень пожилой и тяжело больной человек. Сменил его энергичный контр-адмирал Бубнов, а Воронцов, не желая сеять раздоры в среде давно друг друга знающих и спаянных кланово-кастовыми принципами моряков, придумал нечто оригинальное. Он как бы взял на откуп никому не нужный и обреченный на слом отряд старых броненосцев: «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон», «Ростислав» и «Три святителя».

Молодой и энглизированный адмирал Бубнов счел это странной причудой богатого иностранца, но возражать не стал, поскольку Воронцов брал на себя все возможные расходы и в том числе комплектование экипажей вольнонаемными офицерами и матросами.

Перед выездом из леса Шульгину пришлось вновь остановиться – дорогу преграждали решетчатые стальные ворота, вправо и влево уходила ограда из колючей проволоки на высоких бетонных столбах. Снаружи вдобавок подходы к забору были завалены перепутанными клубками спиралей Бруно. Из приземистого каменного домика, похожего на сторожку лесника, появился часовой – плечистый малый в черной флотской форменке с погончиками строевого унтер-офицера. Скользнул по машине глубоко посаженными недобрыми глазами, узнал пассажира и, не сказав ни слова, потянул управляющий створками ворот рычаг.

На куртке Шульгина не было погон, и формально честь ему отдавать караульный был не обязан. Устав подчиненные Воронцова знали хорошо, а естественные человеческие чувства, которые заставили бы обычного моряка поприветствовать знакомого офицера, а то и перекинуться с ним парой слов, Дмитрий вкладывать в них посчитал излишним. В данной роли. Потому что охранял базу не человек, а один из составляющих экипаж «Валгаллы» биороботов, изготовленных по заказу Воронцова форзейлем Антоном.

Сорок пять роботов, зрительно не отличимых от людей, исполняли функции матросов, штурманов, механиков и лакеев, причем, подключенные к главному бортовому компьютеру, они способны были программироваться на любую судовую роль, а также, согласно заданию, принимать какой угодно внешний облик, вплоть до стопроцентного портретного сходства с реально существующим субъектом. Набор программ у них был практически беспределен, и робот, только что таскавший мешки с углем, мог, переодевшись и помывшись, становиться к операционному столу в качестве нейрохирурга или исполнять обязанности дамского парикмахера.

Шульгин удивлялся только одному ограничению, неизвестно зачем введенному Антоном, – роботы не могли удаляться от парохода дальше чем на километр.

Очевидно, таковы были форзейлианские этические нормы, аналогичные азимовским законам робототехники. Убивать же, в случае необходимости, врагов программа роботам не запрещала.

Однако Левашов, демонстрируя превосходство человеческого гения над инопланетным, довольно легко нашел способ преодолеть запрет, и заведомо якобы привязанные к кораблю андроиды обрели свободу. Но опять же в пределах, предусмотренных приказом и программой.

У верхней площадки трапа «Валгаллы» Шульгина встретил еще один робот, исполняющий обязанности вахтенного офицера. Шестифутовый красавец, светловолосый и сероглазый, с массивным подбородком, одетый в синий китель с лейтенантскими нашивками и говорящий по-русски с отчетливым американским акцентом. По легенде, пароход был приписан к порту Сан-Франциско.

– Капитан у себя? – спросил его Сашка.

– Так точно. В командирском салоне. Прикажете проводить?

– Сам дорогу найду.

Апартаменты Воронцова примыкали к штурманской рубке, а дверь из его салона выходила на капитанский мостик.

Шульгин не захотел воспользоваться лифтом и на высоту восьмиэтажного дома взбежал по узким почти отвесным трапам надстройки. Дмитрий, без кителя, в белоснежной форменной рубашке с галстуком, уже ждал его на крыле мостика.

– С прибытием, господин начальник. – Широко улыбаясь, Воронцов протянул Сашке руку. – Давненько не виделись. Случилось что или так, на женское общество потянуло?

Пока Новиков, Шульгин и Берестин командовали фронтами, плели свои интриги в Москве и участвовали в конференции по заключению мира между двумя Россиями, Ирина, Наташа и Лариса большую часть времени проводили на пароходе. А когда Сашка познакомился в Москве с кузиной поручика Ястребова, он и ее переправил сюда же. Слишком много опасностей для слабых женщин предполагала жизнь в охваченной гражданской войной стране.

Особенно же опасно стало после того, как оставшиеся пока неизвестными злоумышленники напали на предоставленный им Врангелем в Севастополе особняк. Левашова едва удалось спасти, да и Ирина с Натальей получили легкие ранения. А на пароходе под присмотром Воронцова и защитой брони и тяжелых орудий за них можно было не беспокоиться. Тем более уровень жизни здесь, на трансатлантическом лайнере, оснащенном всеми техническими достижениями ХХ века, бесконечно превосходил тот, что мог предоставить берег. Это ведь только на первый взгляд, да и то лишь в Севастополе, Харькове, Одессе образ повседневной жизни напоминал нормальный, приемлемый для цивилизованных людей. А если приглядеться внимательней, так условия существования в России были ужасны… Да еще следовало принять во внимание случившуюся за последние три года деградацию нравов. По всем указанным причинам первоначальная увлеченность, с которой женщины восприняли экзотику прошлого, быстро сменилась разочарованием.

– Да и потянуло, – не стал скромничать Шульгин. – Это ты здесь отсиживаешься в тепле и уюте, а загнать тебя в грязные окопы или в тифозную Москву, где и собачья колбаса за деликатес идет, а уж женский элемент… Совершенно поразительное дело – там, где возникла советская власть, мгновенно менялся облик населения. Мы с Андреем это сами заметили, а потом и у Бунина в «Окаянных днях» я то же прочитал: «Словно бы наиболее отталкивающие хитровские типы, стократно умножившись, выползали из неведомо каких щелей и господствующим выражением окружающих лиц становилась злобная тупость, угрюмо-холуйский вызов всему и всем». И так же быстро эта «массовка» исчезала при возвращении нормальной жизни. Парадокс, заслуживающий изучения…

– Это, братец, дело хозяйское, – усмехнулся Ворон цов. – В своих предыдущих жизнях я и не такое видел. Почему и не рвусь пока ни в Москву, ни в Питер. Каждый выбирает по настроению. На сегодняшний момент мне мое положение нравится. Я изображаю из себя янки при дворе известного короля. Получается неплохо. Но это разговор отдельный. А сейчас как – в одиночку перекусишь или подождешь, пока народ пробудится?

– Вот именно. Я к тому времени тоже себя в должный порядок приведу. А сейчас достаточно крепкого чая без закуски.

Воронцов провел Шульгина в свою каюту, включил электросамовар, и, пока он закипал, Сашка рассказал Дмитрию почти все случившееся за последние дни в Москве и Харькове.

– А как у тебя?

– Работаем… Давай, если хочешь, сходим, сам посмотришь.

Воронцов чувствовал себя не зависимым ни от кого хозяином жизни потому, что его «Валгалла» всегда готова была предоставить в своих комфортабельных каютах надежное убежище более чем двум тысячам человек, обеспечить их всем необходимым на несколько месяцев совершенно автономной жизни, доставить с тридцатиузловой скоростью в любую точку на берегах пяти континентов. Самое же главное, что под защитой титановой, кевларовой и карбоновой брони в трюмах парохода размещалась установка пространственно-временного совмещения и репликатор – устройство, позволяющее извлекать из окружающей реальности молекулярную копию любого существующего в ней предмета.

За исключением живых существ. Антон специально предостерег от таких попыток. Отчего так – непонятно. Но должны же оставаться у природы хоть какие-то тайны?

Количество и размеры дублируемых предметов ограничивались только размерами выходного контура репликатора. Поэтому его создатель Олег Левашов, оставив основные блоки аппарата на корабле, репликационные камеры, формой и размерами напоминающие каркасы железнодорожных вагонов, смонтировал на берегу, в подземных галереях минных складов. Теперь в них можно было воспроизводить даже тяжелые танки.

Потому, собственно, и удалось сравнительно легко разгромить красные дивизии, десятикратно превосходящие численностью вооруженные силы Юга России.

Высокая боевая подготовка и яростная отвага прижатых к морю белых полков, внезапно получивших автоматическое оружие с неограниченным количеством боеприпасов да еще возглавленных людьми, имеющими военно-исторический опыт всего ХХ века, позволили за два месяца отбросить советские армии от крымских перешейков до Смоленска, Тамбова и Самары.

– Мне действительно вся эта жизнь нравится, – говорил Воронцов, окутываясь дымом из своей коллекционной трубки. – Я все время чего-нибудь новенькое придумываю. И внедряю в нынешнюю жизнь. Это весьма забавно. Здесь сейчас вообще благоприятное время – темпы прогресса так высоки, что обыкновенный средний человек уже не соображает, что возможно, а что нет, и совершенно не удивляется очередным новинкам. Желательно только сохранять привычный людям дизайн…

Шульгин и сам успел в этом убедиться. По улицам южнорусских городов бегали уже сотни две джипов «Виллис» и «Додж 3/4», армейские грузовики вплоть до трехосных «Уралов», две дивизии 1-го (слащевского) корпуса перевооружились автоматическими винтовками «СВТ-40» и калашниковскими пулеметами, не говоря о гораздо менее заметных нововведениях. Даже дамы из наиболее свободомыслящих стали носить новомодные туалеты – юбки до колен, подчеркивающие формы узкие жакетики, открытые платья из легких тканей, остроносые туфли на высоких каблуках, элегантные плащи и сапожки.

Одним словом – «процесс пошел». За два-три года вполне можно было рассчитывать довести югороссийский уровень жизни хотя бы до того, что существовал в США и Европе перед второй мировой войной.

– Все это, безусловно, здорово, – говорил Шульгин, прихлебывая темно-вишневый чай без сахара, но с лимоном. – Однако что-то меня тревожит, без достаточных оснований, может быть, но тем не менее…

Воронцов, опустив глаза на дымящуюся в хрустальной пепельнице трубку, молча ждал продолжения.

Он всегда был симпатичен Шульгину именно своей постоянной невозмутимостью в любых ситуациях и умением балансировать на грани серьезности и едва заметной иронии. За год, прошедший с того дня, как Левашов познакомил их с Дмитрием, тот ухитрился даже ни разу не повысить голоса, в каких бы острых ситуациях им ни случалось оказываться, обходился игрой интонаций. А уж случалось за это время всякое. И еще что ценил разбирающийся в людях Сашка – Воронцов был очень умен, хотя постоянно носил маску бывалого, но не слишком далекого «морского волка». Он и был в прошлой жизни штурманом торгового флота, вечным старшим помощником, не имеющим шансов стать когда-нибудь капитаном.

Для серьезного разговора с Воронцовым Шульгин и приехал сегодня. Больше посоветоваться было не с кем. Берестин играл в войну, да ничем другим он в жизни (кроме живописи) и не интересовался. Дипломатия и психология были ему чужды изначально. Левашов – чистый технарь. Надежный, еще с третьего класса школы друг, изобретатель, можно сказать, практической хронофизики, но не более. Вдобавок не так давно между ними пробежало нечто вроде «тени черной кошки». Не без помощи Ларисы, которая взяла его в руки деликатно, но твердо.

– Получается у нас все хорошо, лучше даже, чем мы планировали. И в Москве удачно сложилось с Лениным и Троцким, а думали, что до зимы война затянется, если не на следующий год. Большевички словно специально нам подыграли…

– Интересная мысль, – кивнул Воронцов. – Как Антон с Сильвией прошлым августом…

– Вот-вот! Такое впечатление, будто и Агранов с чекистами, и товарищ Троцкий только нас и ждали, чтобы с военным коммунизмом разделаться…

– А почему бы и нет, кстати? В своей первой истории не так разве? Запутались в проблемах военного коммунизма настолько, что только Кронштадтский мятеж и позволил отряхнуться от высоких идеалов и нэп устроить. В тех же целях Сталин смерть Ленина использовал. Наплевал на мировую революцию и начал возрождать империю, а сомневающихся устранил…

– Выходит, ты тоже на эти темы размышлял? – удивился Сашка. – А молчал почему?

Воронцов пожал плечами.

– Идея должна созреть. Вот сейчас мы с тобой уже можем на равных разговаривать, а то я бы начал, а вы все еще во власти победной эйфории. И не готовы воспринять мои сухие, трезвые идеи. Зачем тогда и затрудняться?

– Хитер ты, капитан. А знаешь, как апостол Павел говорил?

– Ну?

– «Не будьте слишком мудрыми…»

– «Но будьте мудрыми в меру», – закончил цитату Дмитрий.

– Значит, по первому вопросу согласие достигнуто. Можно принять за гипотезу, что исторический процесс по-прежнему течет не туда, куда мы его толкаем, а по каким-то другим законам…

– Не по собственным единственно возможным, а просто по другим? Тоже кем-то предопределенным?

– Так точно. Проще выражаясь, имеет место наводка в козыри…

– И наши действия при таком раскладе?

– Смотреть и думать. Я, исходя из длительного опыта, попав в густой туман и не зная своего точного места, предпочитаю лечь в дрейф до прояснения обстановки.

– Принимается. Теперь второе…

– Новиков? – Задав вопрос, Воронцов впервые позволил себе широко улыбнуться. Мол, и мы тут не лыком шиты.

Шульгин только развел руками.

– Он самый. И еще мадам…

– Она же леди. Хитрая штучка. Я предупреждал.

– А кто спорил? Я так понимаю, что раз ты мне сразу ничего не сказал, то Андрей на связь до сих пор не выходил?

– И это начинает нас беспокоить. В каком случае такое возможно?

– Считаю, только в одном. Если означенная леди настолько его охмурила, что он решил устроить себе небольшой отпуск. – Шульгин сказал это без улыбки. Он по собственному опыту знал, сколь искусна и сильна аггрианка во всякого рода интригах. Чисто внешняя привлекательность, сама по себе почти непреодолимая, если ей это требовалось, дополнялась колдовской силой внушения. Он испытал это на себе и видел, что она сумела сделать с Врангелем.

– Андрей на это способен? – с сомнением спросил Воронцов.

– Раньше бы я сказал: нет. На моих глазах он целый год сопротивлялся Иркиным чарам, а она… – Сашка закатил глаза и причмокнул. – Видел бы ты ее восемь лет назад! Правда, Андрей тогда… покрепче был.

– А что изменилось?

– Вот это самое. Боюсь, что он надорвался. Слишком много с тех пор случилось вредных для психики событий. А тут случай расслабиться подвернулся. Свобода, красивая баба, которая умеет на шею вешаться, интерьер, опять же. Видел бы ты ее хату… Да и собственная подруга, если с ней год не разлучаться, способна несколько поднадоесть. Ну и решил парень оттянуться, стрессы сбросить… Курортный синдром.

Воронцов вздохнул с сомнением.

– Ты его лучше знаешь, но… как-то не рядом получается. А банально грохнуть его не могли там? Если он нашел то, что искал, но не проявил осторожности? Или его раньше вычислили?

– Это совсем уж маловероятно. Его и самого без хрена не съешь, а под прикрытием Сильвии…

– Если она по-прежнему на нашей стороне…

– Вот это действительно… А на чьей стороне ей теперь имеет смысл быть? К большевикам перекинуться?

– К большевикам не знаю, а разве у нее других старых друзей не имеется?

Шульгин прикусил губу, посмотрел на Воронцова с каким-то новым выражением. Взял из зеленой сафьяновой коробки сигару, долго ее раскуривал. Воронцов терпеливо ждал.

– Снова аггры? – спросил наконец Сашка. – Откуда им взяться? Антон же говорил…

– Вот уж к чьим словам я бы всерьез не относился, – ответил Воронцов. – Я его знаю несколько дольше, чем вы все. Он врать-то никогда впрямую не врет, но и правда его такая… – Капитан изобразил движением пальцев спиралеобразную фигуру. – Да и просто ошибиться мог наш инопланетный друг. Аггры там или не аггры, а то и покруче кое-кто…