Читать книгу: «Поветрие», страница 3

– Опять этот «исторический ход вещей»! – воскликнул Киселев. – Господа, да постыдитесь же хоть немного! Вы почтительно преклоняетесь перед всем, что готов сделать ваш «исторический ход вещей». Если он обещает расплодить у нас фабрики, задавить кустаря, то и пускай будет так, пускай кустарь погибает?

Вмешался Даев.

– Сейчас, Иван Иванович, вопрос не о мерзостях, которые проделывает исторический ход вещей. Вопрос о том, – что можете вы дать вашим кустарям? В лучшем случае вам удастся поставить на ноги два-три десятка бедняков, и ничего больше. Это будет очень хорошим, добрым делом. Но какое же это может иметь серьезное общественное значение?

Сергей Андреевич почти с ненавистью слушал Даева. Даев говорил пренебрежительно-учительским тоном, словно и не надеясь на понятливость Киселева, и Сергею Андреевичу было досадно, что тот совершенно не замечает ни тона Даева, ни его резкостей.

Киселев глубоко вздохнул и поднялся с места.

– Я вижу только одно, господа, – сказал он, – вы не любите человека и не верите б него. Ну, скажите, неужели же вправду так-таки невозможно понять, что дружная работа выгоднее работы врозь, что лучше быть братьями, чем врагами? Вы злорадно указываете на неудачи… Что ж? Да, они есть! Но знаете ли вы, в каких условиях приходится жить мужику? Могут ли широко развиваться при них те задатки любви и отзывчивости, которые заложены в его душе? А задатки в нем заложены богатые, смею вас уверить! Вы смеетесь над этим. Но меня вот что удивляет: вы молоды, жизни не знаете, знакомы с нею только из книг, – и в рабочих людях видите зверей. Я знаю их, живу среди них вот уже пятнадцать лет, – и говорю вам, что это – люди, хорошие, честные люди! – горячо воскликнул он.

– И я могу подтвердить это! – торжественно произнес Сергей Андреевич.

– Люба! Не знаешь ты, который теперь час? – вдруг громко спросил Володя.

Он уже с десять минут стоял на террасе, нетерпеливо и выразительно поглядывал на отца, но тот, занятый спором, не замечал его.

Киселев поспешно вынул часы.

– Ого, уж восьмой час! Пора, Сергей Андреевич, лошадь запрягать, а то я к поезду не поспею.

– Папа, Нежданчика запрячь? – быстро спросил просиявший Володя. Все засмеялись.

– Э, брат, у тебя тут, я вижу, тонкая политика была! – протянул Даев, схватив Володю сзади под мышки. – То-то его вдруг заинтересовало, который теперь час!

– Папа, Степану нужно в ночное ехать! – крикнул Володя.

– Да уж придется тебе отвезти Ивана Ивановича, – ответил Сергей Андреевич. – Пускай только Степан лошадь запряжет.

– Ни одного ведь словца, разбойник, без политики не скажет! – проговорил Даев, щекоча Володю. – Бить, брат, тебя некому, вот что.

– А вам? – возразил Володя, ежась и стараясь поймать пальцы Даева.

– Да ведь ты не даешься, злодей!

– Ну, например, за что вы меня щекочете?

– Скажи ты мне, к какой, собственно, мысли этот твой «пример» служит иллюстрацией?

Володя вывернулся из рук Даева и взобрался на перила.

– Никакой я вашей балюстрации не понимаю!

Он спустился на землю и через куртины помчался в конюшню.

Даев взял свой пустой стакан и подошел к Любе.

IV

Сергей Андреевич ревниво поглядывал на Даева. Он видел, как радостно вспыхнула Люба, когда Даев заговорил с нею: неужели он и его взгляды не возмущают ее?… Даев сел на конце стола возле Любы и вступил с нею в разговор.

– Как для вас, господа, все эти вопросы с высоты теории легко решаются! – говорил между тем Киселев. – Для вас кустарь, мужик, фабричный – все это отвлеченные понятия, а между тем они – люди, живые люди, с кровью, нервами и мозгом. Они тоже страдают, радуются, им тоже хочется есть, не глядя на то, разрешает ли им это «исторический ход вещей»… Вот я в Нижнем получил от моих палашковских артельщиков письмо…

Киселев достал из бумажника грязную, исписанную каракулями бумагу, медленно надел на нос пенсне и, откинув голову, стал читать:

– «Дражайшему благодателю нашему Ивану Ивановичу Киселеву от Ерофея Тукалина, Ивана Егорова и т. д. письмо». Письмо! – с улыбкою повторил он, мигнув бровями. – «Писали мы вам, что Косяков Петра продал кузницу ценою за 81 р. сер. и хотит, чтоб взять деньги в свою пользу. То поэтому, Иван Иванович, как хотите, так и делайте с ним. Но мы же оным не нуждаемся, потому что в той кузне еще не работали и не нуждаемся оной, а вы, как знаете, так делайте распоряжение»… Ну и так дальше… «И еще кланяемся вам с благодарностью и просим не оставлять нас, за это будем об вас бога молить за ваши благодетельства нас, бедных людей»… Подписано: «братья артели» такие-то… Да, господа, и что вы там ни говорите, а я их не оставлю! – произнес он прерывающимся голосом, снимая пенсне.

– Какое письмо славное! – сказала Наташа с заблестевшими глазами.

– Ну, во-от! Не правда ли? – спросил Киселев. – Ведь невозможно, господа, так относиться! Книжки вам говорят, что по политической экономии артелями революции вашей нельзя достигнуть, – вам и довольно. А ведь это все живые люди; можно ли так рассуждать?… Мне и не то еще приходилось слышать: переселения, например, тоже вещь нежелательная, их незачем поощрять, потому что, видите ли, в таком случае у нас останется мало безземельных работников.

– Ну, это вы слышали от какого-нибудь молодца с Страстного бульвара!² – с улыбкою сказала Наташа.

В глазах Киселева мелькнул лукавый огонек.

– Нет, я это полчаса назад за этим столом слышал, – медленно произнес он, вежливо улыбаясь.

Наташа вспыхнула и в замешательстве наклонилась над чашкою.

– На очную ставку готов стать с господином Даевым, – прибавил Киселев.

– Я в этом отношении не согласна с Даевым. – Наташа выпрямилась и глядела в глаза Киселеву с неуспевшею еще сойти с лица краскою. – По-моему, переселения прямо желательны, потому что они повысят благосостояние и переселенцев и остающихся, а это поведет к расширению внутреннего рынка.

Киселев слушал с чуть заметной усмешкою. «Не хочет раскрыть карт!» – думал он. Сергей Андреевич откинулся на спинку стула и с беспощадным, вызывающим ожиданием глядел на Наташу.

– Ну-с, и что же дальше? Для вас это – только маленькое «разногласие» с господином Даевым?… Странно! – Он усмехнулся и пожал плечами. – Сейчас только сами же вы признали его взгляды достойными Страстного бульвара, а теперь вдруг выходит, что это для вас – так себе, лишь незначительное разногласие!.. Гм! Ну, теперь мне совершенно ясно, почему именно на этом-то бульваре вы и встретили самое горячее сочувствие!

Даев, со стаканом в руках, подошел и остановился, помешивая ложечкою в стакане.

– Скажите, пожалуйста, Василий Семенович, как вы относитесь к переселенческому вопросу? – обратился к нему Сергей Андреевич. Спросил он самым невинным голосом, но глаза его смотрели мрачно и враждебно.

– Слава богу, у нас, оказывается, и переселяться-то некуда, – ответил Даев, видимо забавляясь негодованием Сергея Андреевича. – Можно ли серьезно говорить у нас о переселении? Культура земли самая первобытная, три четверти населения околачивается вокруг земли; этак нам скоро и всего земного шара не хватит. Выход отсюда для нас тот же, что был и для Западной Европы, – развитие промышленности, а вовсе не бегство в Сибирь.

Наташа стала возражать.

Сергей Андреевич слушал, горя негодованием. По такому существенному вопросу они спорили неохотно, с готовностью делали друг другу уступки, – видимо, чтоб только поскорее столковаться и прийти к концу.

– К чему вы, Наталья Александровна, упоминаете о «живых людях», что они для вас? – воскликнул Сергей Андреевич. – Будьте же откровенны до конца: говорите о вашей промышленности и оставьте живых людей в покое. Если бы они грозили остановить развитие вашего капитализма, то разве вы стали бы с ними считаться? Что значит для вас эта сотня тысяч каких-то «живых людей», умирающих с голоду!