Любовь к трем цукербринам

Но самым современным оружием был Николай – и миллионы таких, как он, уже шагнувшие в пучину революций и мировых войн… Николаю вспомнились строки его великого тезки Гумилева:

 
Я кричу, и мой голос дикий,
Это медь ударяет в медь,
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть…
 

«А в чем, собственно, великая мысль? – подумал он. – Наверно, как и все великие мысли, в себе самой. В том, что я, как носитель великой мысли, не могу умереть. И пока я ее думаю, все о’кей. А если на пять минут перестану? Тогда, выходит, уже могу умереть? Как-то безрадостно… Однако хорошо сказано – носитель. Птицы используют человека, чтобы добросить что-то очень жуткое до этой зеленой свиньи. А что будет с нами потом, им просто неважно…»

Николай понял это так ясно, что сомнений не осталось. Он мог точно навестись на Творца, найдя и увидя его у себя внутри. Длиннейшая эволюция, венцом которой он был, с точки зрения Птиц, имела один-единственный смысл: изготовить зеркало, способное надежно отразить и удержать в себе образ Создателя. Все человеческие религии со времен первых версий единобожия были долгой и кропотливой настройкой этого локатора, способного найти Древнего Вепря в прячущей его пустоте… И теперь это совершенное оружие наконец было брошено в бой.

В незримой стене, окружавшей Вепря, появилась прореха, достаточная для атаки. Окно возможности было очень узким, но оно существовало. И тотчас в пространстве рядом с Николаем возникла одна из Птиц.

Ее было видно только по пояс: она свесилась из пустоты, как из скрытой бархатным занавесом театральной ложи. В нее тотчас ударили со всех сторон лучи ярчайшего света, и ее мерцающие голографические покровы стали сворачиваться от нестерпимого жара. Почернел и задымился клюв, белой яичницей запеклись в небесном огне глаза, и Николаю померещилось, что он чувствует запах горелых перьев. Но Птица успела коснуться его спины коротким красно-золотым жезлом – и исчезла.

Касание жезла было совсем легким, однако оно с невероятной силой швырнуло Николая к цели сквозь пространство, ставшее вдруг многослойным и плотным. Спеленавшая его ткань пришла в движение, придав телу новую позу – его туловище выпрямилось в одну линию с бедрами, а ноги еще сильнее согнулись в коленях. Николаю показалось, что он превратился в стальной гарпун.

Но долететь до Древнего Вепря было не так-то просто. Николай несся к красной колоннаде с невозможной скоростью, но, хоть Вепрь был отчетливо виден, он не делался ближе – словно Николаю снился один из тех снов, где самый яростный бег не помогает сдвинуться с места.

Николай понял, в чем дело. Птицы опоздали. Окно возможности закрылось: Вепрь уже привел мир в равновесие. Теперь он мог защитить себя. Нахмурив карикатурные пшеничные брови, он начитывал заклинание, которое должно было отбросить Николая прочь.

Но за спиной Николая (он не видел этого, но ясно ощутил) раздался многоголосый хор Птиц, произносящих те же самые заклятья: Птицы изо всех сил направляли живой снаряд в Древнего Вепря – волей самого Вепря. Ибо тот так любил Птиц, что наделил их почти всеми силами, какими обладал сам.

Это была равная схватка.

Нет, почти равная. В ней побеждали Птицы, потому что они не любили Вепря. А Вепрь любил Птиц, и в этом была его слабость.

Две могучие воли, каждая из которых могла, даже не заметив, распылить Николая на атомы, соприкоснулись и нейтрализовали друг друга – но их крошечной равнодействующей оказалось достаточно, чтобы подтолкнуть живой снаряд к цели.

Николай пытался как-то остановить свое падение. Но его усилия ничего не значили на этих космических весах. Колоннада стала приближаться. А потом он понял, что Птицы промахнулись. Совсем чуть-чуть.

Вепрь шагнул назад и тут же исчез, а его пустые одежды упали на каменное возвышение в центре колоннады. Пюпитр со светящимися каббалистическими листами повалился в пыль. А Николай врезался в землю.

Боль была страшной. Николай беззвучно закричал – и ушел в этот крик весь, сделавшись просто собственным затихающим эхом, меркнущим огоньком сознания.

Он догадался, что оружием Птиц была именно эта мука, пережить которую они заставляли не только его самого, но и Создателя. Тот не мог помочь Николаю, не нарушив собственных законов. Он мог лишь исчезнуть, уйти из ополчившегося против него мироздания – что он и сделал.

Николай понял, что произошло между расой Птиц и Вепрем, когда Птицы в первый раз покусились на Творца. Это было похоже на старейший из всех мифов вселенной.

Самого покушения Николай не увидел. Он лишь почувствовал холодное ликование Птиц, уверенных в своем успехе. Но оно длилось недолго. Птицы увидели, что Творец жив, и поняли свой просчет. Они надеялись одолеть его, поскольку он сам оставил им такую возможность – но это был просто соблазн, жестокое испытание, которому он решил подвергнуть их души.

Птицы его не прошли.

Угасающим разумом Николай увидел странный, холодный и полудикий быт Птиц – они жили в неприветливом мире, среди высоких скал, висящих над темным ледяным морем, в древних расщелинах, чуть измененных вкраплениями непостижимых технологий. Их яйца – расписанные тонким узором желтоватые сферы – покоились в огромных сияющих гнездах. Оберегать их было самым важным для Птиц делом: этими семенами они собирались засеять Вселенную, свергнув Вепря.

И Вепрь забрал у них семена.

Он внезапно появился из своего тайного убежища – и возник в ослепительной короне своей славы сразу во множестве мест. Птицы не успели еще ничего понять, а Древний Вепрь уже оставил их гордую расу без будущего. Словно царственный зеленый зверь в золотом обруче на голове, он пронесся одновременно мимо тысяч гнезд, и они опустели навсегда.

Николай ощутил гнев Птиц и постигшую их скорбь. Но он знал, что Птицы не сдались. Они лишь ожесточились – и поклялись вечно мстить, уничтожая все доступные им миры.

Николай чувствовал, что Птицы не отпускают его в смерть. Им нужна была его память. Одна из Птиц достала его из небытия – и он понял, что новая атака будет другой.

Теперь Птицам нужна была женщина. Они уже нашли ее, и Николай, словно покорная глина, сжатая в когтистой лапе, сделался просто частью ее сознания.

Перед этой женщиной открылась дверь Колесницы. Она шагнула навстречу сумрачной площади, гудящей толпе – и высящемуся над ней эшафоту.

ДАША

Птицы вели себя с Дашей деликатно и даже виновато. Ей казалось, будто они отводят глаза – хотя она понимала, что это ничего не меняет, поскольку они ясно видят все в 360-градусной зоне.

В огромной толпе вокруг помоста почти не слышно было криков ненависти. Доносилось только невнятное гудение, похожее на ропот моря или подземный гул. Даша с обычной женской заносчивостью подумала, что собравшиеся на площади тронуты ее юностью и чистотой. И тут же поняла: Птицы услышали ее мысль.

На эшафоте их было две – в переливающихся халатах, с длинными косицами за спиной (Даша откуда-то знала, что так выглядят Птицы старшего ранга). Птицы замерли, словно их обесточило – но тут же пришли в себя и продолжили свое дело.

Они были заняты настройкой Креста Безголовых. Сверяясь со светящимися таблицами, загоравшимися время от времени до ослепительной яркости, они поворачивали медные кольца с письменами на его опорном столбе. Письмена эти казались Даше похожими на следы птичьих лап.

Из-за креста вдруг вышла третья Птица, которой прежде не было на помосте. Она не могла раньше прятаться за крестом из-за его недостаточной ширины – и тем не менее ее появление выглядело именно так.

Она носила поблескивающий комбинезон из той же странной голографической ткани, что и на остальных Птицах. Ткань казалась серой, но кое-где дрожала и переливалась красным – словно на Птице был невидимый плащ, который окрашивал ее в тех местах, где соприкасался с комбинезоном. На груди Птицы был знак, похожий на звезду с косыми лучами, а голову увенчивал короткий красный плюмаж. Она выглядела величественно, но ее портил страшный ожог: клюв и перья будто обуглились от невыразимо яркого света, а один глаз запекся в мутную белую глазунью.

Одноглазая Птица держала блестящий металлический диск. Она повернула его к Даше – но Даша не успела увидеть свое отражение. Диск в когтях Птицы свернулся, превратившись в металлический цветок. Птица шагнула к Даше, прикрепила этот цветок к ее груди (он зацепился сам – как ящерица когтистыми лапками), а потом исчезла за Крестом Безголовых так же просто, как появилась, словно его столб был углом дома.

Даша решила, что металлический цветок – какая-то антенна. Манипуляции с вращающимися кольцами, совершаемые Птицами у Креста Безголовых, стали отдаваться в ее животе, в самых интимных и сокровенных глубинах. Каждый поворот кольца менял что-то у нее внутри – и, хоть Даша не знала, что именно происходит, живот понимал доходящие до него инструкции без слов. Даше не было страшно. Возможно, древний животный ум, к которому обращались Птицы, еще не умел бояться.

Птицы завершали настройку. Даша догадывалась, что ничего хорошего эта операция не сулит. Ей захотелось, чтобы все завершилось как можно быстрее. И – странное дело – тут же ей стало казаться, будто время действительно ускорилось.

Ее подвели к подзорной трубе, и она увидела в окуляре красные пески и стоящую среди них круглую колоннаду. В центре круга зияла черная дыра в земле, а рядом лежал человек. Вернее, остатки человека – он был расплющен страшным ударом. Лицо его с закрытыми глазами, однако, осталось целым и спокойным, словно перед смертью он понял нечто, сделавшее физическое страдание несущественным…

Даша знала это лицо. Она видела его много раз… Но где?

Она вспомнила – в зеркале! Она была этим человеком сама, она чуть не поразила Древнего Вепря, а тот… Исчез? Растворился в воздухе?

Но откуда здесь дыра? Раньше ее не было.

Подзорная труба будто услышала вопрос. Дыра в земле оказалась в центре поля зрения – и Даша каким-то образом заглянула в провал.

Перед ней был тоннель, выжженный лучом невероятной силы. Тоннель выглядел идеально круглым и бесконечно длинным – внимание погружалось в него все глубже и глубже, но он не менялся. А потом Даша увидела тень, мелькнувшую впереди. Зеленое пятнышко с золотой искрой.

Это мог быть только Древний Вепрь.

Даша вспомнила пережитое во время прошлого полета Николаем – и догадалась, что навигационная система Птиц показывает ей вход в пространство, где скрылся Вепрь после неудачной атаки.

Следующим живым снарядом была она.

Странно, но ее не покинуло веселое юное бесстрашие. Она понимала, что специально выбрана Птицами для этого полета и судьбу уже не изменить. Другой цели в ее жизни не было. Так стоило ли бояться своего предназначения? Это как если бы гвоздь боялся молотка…

Даша отпустила трубу.

На нее надели тускло переливающуюся упряжь, потянувшую ее к земле – и ей пришлось сжаться в позе зародыша, как в прошлый раз. Когда она подняла лицо, перед ней было небо в развилке Креста Безголовых.

Придя в себя после рывка, она увидела вокруг то же красноватое лимбо, по которому недавно кружил Николай.

Она решила, что ей предстоит стать чем-то вроде мортирного ядра – и, вертикально взлетев ввысь, по крутой параболе обрушиться в черный колодец, где спрятался Древний Вепрь.

Однако Птицы, похоже, не собирались превращать ее в живую минометную мину. Они замыслили что-то другое: полет Даши был неспешным и пологим. Она медленно взбиралась в небо, чувствуя себя воздушным змеем.

Было ясно, что Птицы не просто так раскрыли Николаю, а потом и ей грозные тайны Космоса. Живое оружие обретало силу, только осознав свое предназначение – и Даша уже поняла почему. Иначе запускаемый Птицами снаряд потерял бы свое главное свойство – одушевленность. Он превратился бы в брошенную в Творца глину. Ничего не соображающий кусок мяса совершенно точно не долетел бы до трансцендентного чертога, где пребывал Древний Вепрь. А вот живая душа, понимающая свою задачу – могла до него добраться…

Даша заметила, что развалины круглой колоннады уже недалеко – и скоро она пролетит над черной дырой в ее центре. Что-то должно было произойти. Что-то назревало…

Вдруг ее живот пронзила острая боль, и ей показалось, будто она видит когтистые лапы Птиц, поворачивающие кольца со светящимися знаками на Кресте Безголовых. Птицы заново устанавливали с ней связь. А потом произошло неожиданное.

Безошибочным женским инстинктом она ощутила, что в ее животе завязался узелок новой жизни. Это было волнующе – все биологические механизмы ее существа разом пришли в движение – и жутко, потому что Даша понимала: целью этого таинства была не жизнь, а смерть.

В самом ее центре росло нечто новое, округлое и тяжелое. Оно увеличивалось очень быстро, словно его накачивали холодной ртутью через шланг. Самым жутким был именно холод. Росшее в ней яйцо казалось бомбой, которую отливали Птицы, заполняя ее жидким металлом.

Даша вспомнила, что увидел Николай в последние мгновения жизни – Древнего Вепря в короне силы и славы, прячущегося в неприступном тайном пространстве… На самом деле, поняла она, это измерение было недоступным лишь для Николая, но не для нее: существовал закон воздаяния, настолько универсальный, что ему подчинялся даже сам Древний Вепрь – по собственному выбору и воле.

Да, Вепрь скрылся в измерении, непроницаемом для живого оружия Птиц. Но из-за того, что он похитил их яйца, Птицы могли каким-то непостижимым образом послать ему вслед еще одно яйцо – атакуя как бы вдоль оставленного им кармического следа… Именно поэтому Даша сумела увидеть тайный чертог Вепря, представившийся ей оплавленным черным тоннелем в толще земли. В ней уже был крохотный зародыш яйца, сделавший это возможным…

Даша поняла, что не сможет вместить тайну во всей ее полноте. Но главное было ясно, и дальнейшая последовательность событий сделалась очевидной и простой.

Инородное тело в ней раздувалось все быстрее. Снаряд походил на огромный металлический зародыш, растянувший ее живот, словно она была на девятом месяце. Оружие Птиц обладало немыслимой разрушительной силой – Бомба Большого Взрыва могла переформатировать целую Вселенную, прогнав ее через игольное ушко сингулярности. Смертельное яйцо вызрело в ней неестественно быстро, нарушая все законы биологии и физики – но было ясно, что Птицы не считают себя связанными этими формальностями.

Даша подлетала к цели. Следовало действовать, но она не знала, как выпустить из себя смертельную тяжесть, направив ее вниз. Сведенные полетной судорогой мышцы были на это не способны. Но, когда она уже решила, что так и пролетит мимо цели, не выполнив своего предназначения, стальной цветок на ее груди вдруг ожил. Как застежка молнии, он скользнул вниз и мгновенно распорол ее тело от солнечного сплетения до самого копчика.

– Пуа! – непроизвольно крикнула Даша.

Острая боль в распоротом животе слилась с моральным торжеством в одно пронзительное чувство, которое из всех земных творцов смог адекватно выразить лишь японский писатель Мисима. Даша успела увидеть окровавленный металлический овоид, когда тот выходил из ее тела. Тот действительно выглядел как тусклое яйцо, на котором светились загадочными письменами несколько подвижных медных колец. На них, как догадалась Даша, были те же знаки, что и на Кресте Безголовых.

Яйцо прощально качнулось и уменьшающимся мячиком пошло вниз. Даша стала пустой и легкой – и полетела прямо в зенит. Она поняла, что так и забудется навсегда в восходящем полете, и это устраивало ее вполне…

Но тут произошло жуткое.

Дашу рывком дернуло вниз – металлическое яйцо, поднырнув снизу, вернулось в ее тело, а стальной цветок мгновенно зашил ее без всякого шва. Ее длинно и криво проволокло по небу назад, и она упала на эшафот, снова увидев перед собой Крест Безголовых.

Даша поняла, в чем дело. Она неправильно разделилась с яйцом, и теперь Птицы отсчитывали время назад. Полет должен был повториться…

Ничего ужаснее этого рывка сквозь время она не испытывала никогда. Боль при реверсивном беге секунд была той же самой болью – но вот пережить свои эмоции в обратной перемотке оказалось гораздо труднее. Существование при этом представлялось чем-то настолько страшным, что хотелось одного – скорее перестать быть. Но самым чудовищным и беспросветным было видение, настигшее, когда ей пришлось передумывать все мысли в обратом порядке (она даже не знала, что такое возможно). При обратном ходе времени она увидела будущее.

Птицы только начинали свою работу на Земле.

В ее судьбе не было ничего особенного – в будущем каждая человеческая жизнь станет таким выстрелом в Творца, поняла она. Придет день, когда Птицы перенесут реальность в свои квантовые вычислители: они будут взламывать последнюю небесную дверь, перебирая варианты шифра, а варианты шифра станут принимать это за свое существование – и будут верить, что вокруг лица, смех, цветы и деревья, закаты и рассветы, галактики и туманности. И хоть по-прежнему будет казаться, будто людей бесконечно много, а их судьбы сильно различаются, на деле все сведется к работе титанической программы, подбирающей живой код к божественному замку. И каждая версия кода станет думать, что она расцветает в лучах глядящего на нее солнца… Правда, солнц там почему-то будет целых три… Три фальшивых солнца. И это главное, самое страшное и окончательное оружие Птиц. Люди будут видеть и любить три солнца – но в реальности над ними останутся лишь закованные в свою голографическую броню Птицы и холодные лучи их глаз…

Таким выглядело одно из будущих – то, к которому направляли мир Птицы (разных версий грядущего оказалось очень много, но как такое возможно, Даша не успела понять – перемотка времени кончилась). Эти постижения промелькнули в ее сознании слишком быстро, а боль была чересчур сильной, и, когда Крест Безголовых вновь швырнул ее в красное небо, она забыла обо всем только что понятом. Она теперь знала одно – нового промаха быть не должно.

Было уже ясно, в чем ее ошибка. Когда в прошлый раз она разделилась на бомбу-яйцо и тело, сознание осталось с телом – а ему следовало переместиться в яйцо.

Черная дыра в земле приближалась, и Дашин живот за несколько секунд набух опять. Она закусила губу от испуга. Она все еще не понимала, каким образом перенести сознание в яйцо – и Птицы, кажется, не собирались ей помогать. Она не боялась небытия, но новой перемотки времени не должно было случиться. Что угодно, но не это…

Потом она вдруг успокоилась – так же внезапно, как перед этим разволновалась. Ей вспомнился старый фильм про атомную войну. Она совершенно не помнила, где и когда она его видела (возможно, там же, где читала Мисиму, о котором подумала во время первого запуска). В ее памяти мелькнул лишь один смазанный фрагмент: летчик в ковбойской шляпе спускается из кабины во внутренний отсек бомбардировщика, проходит по узкому коридору и оказывается в маленькой комнатке, где висят две сигарообразные бомбы.

Этот же отрывок мелькнул в ее памяти еще раз, уже отчетливей – и Даша догадалась, что с ней говорят Птицы. Они объясняли задачу, пользуясь сравнениями и уподоблениями, понятными слабому человеческому уму.

Она попыталась последовать их совету самым простым образом – представила себе, что ее тело стало самолетом. Голова была кабиной пилота, а она сама сделалась маленьким человечком в этой кабине. Потом человечек вылез из мозга, весело прошагал по каким-то горловым трубкам, попетлял немного среди красно-синих содрогающихся внутренностей и бодро слез в темную капсулу яйца. Такой был хороший и послушный маленький веселый человечек, жить бы ему и жить…

Даша сразу стала другой – округлой и тяжелой. Она поняла, что больше не видит человеческими глазами. Теперь она воспринимала мир новым способом. Она ощущала приближающуюся дыру в земле и скрытое в ней присутствие.

Еще маневр, и дыра в земле оказалась прямо впереди. Даша испугалась, что пропустит нужный момент – и тут до нее долетело приглушенное «Пуа!».

Она ощутила невесомость и поняла, что летит.

Она не представляла направления своего полета. У нее не осталось никаких ориентиров вообще – она больше не чувствовала своей скорости и не знала, на какой она высоте.

Но Птицы пришли ей на помощь еще раз. Они повернули несколько иероглифических колец на Кресте Безголовых, и Даше вдруг привиделась большая зеленая свинья с мешком украденных яиц. Когда эта карикатура исчезла, она ощутила впереди и внизу оплавленную шахту – и почувствовала свою собственную траекторию, безошибочно ведущую к черному провалу в земле.

В этот раз ошибки быть не могло.

«Все дело в яйцах, – подумала она. – Птицы могут найти Вепря, потому что с ними поступили плохо и они имеют право на симметричную месть. Древний Вепрь не может ничего с этим поделать – так он создал мир… Но непонятно другое… Почему Птицы могут безнаказанно мучить нас, людей? Если они используют нас для того, чтобы швыряться нами в стены небесной крепости, у нас ведь тоже есть право на месть? Значит, должен быть какой-то космический компенсационный механизм, который позволит и нам убивать их, причиняя такую же боль… Он должен быть! Мы еще отомстим! И за Гумилева, и за всех-всех! Мы увидим их страдание, услышим их предсмертные стоны, и они ничего, ничего не смогут сделать. Они будут бессильны, как бессилен сейчас Древний Вепрь…»

А в следующий миг яйцо, которым стала Даша, влетело в дыру в земле и понеслось по тоннелю. Оно падало все глубже и глубже, к самому центру мироздания, ускоряясь с каждой секундой. Древний Вепрь теперь был везде – он бесплотно окружал несущийся в пустоте поток металла, которым сделалась Даша. А потом она ощутила, как кольца со светящимися знаками, ставшие ее собственными боками, пришли в движение, и знаки на них сложились в последний, окончательный и ослепительный шифр.

Но за миг до того, как все исчезло во вспышке невозможной силы, Даша успела понять, что Древний Вепрь и в этот раз оказался хитрее и сильнее Птиц. Уничтожение скрытой Вселенной, с которой они только что расправились, ничего для него не значило.

Это не он создал бесконечный черный тоннель, чтобы скрыться там от Птиц. Птицы сами нарисовали эти условности в своих боевых прицелах, чтобы хоть как-то увидеть Вепря. Даже после того, как все декорации превратились в поток элементарных частиц, Вепрь по-прежнему был жив.

И Даша уже знала, где он пребывает.

Он ушел в самое недостижимое из измерений – в платоновский космос, пространство чистых идей. Вернее, он не отступал в этот космос, он просто остался в нем той своей частью, которая никогда оттуда не уходила. А все прочие его аспекты, нарисованные безжалостной волей Птиц, были миражом. В него можно кидаться какими угодно бомбами…

Но Птицы не собирались отступать.

Их мудрые и страшные инженеры смерти, полусожженные небесным огнем, предвидели такой поворот событий. Созданное ими оружие было универсальным – оно могло настичь Творца даже в пространстве Платона. Просто его человеческому острию следовало стать другим, совсем другим…