Божья кара

– А в каком еще?

– Даже не знаю, как тебе объяснить, чтобы было понятно…

– Да напрягись уж как-нибудь, – с легким раздражением ответил Андрей.

– Не злись, Андрюшенька… Если ты все эти годы не злился, то теперь-то совсем ни к чему… Да и я уже за пределами добра и зла, я теперь неприкосновенная и потому могу быть вредной, капризной, стервозной… А в каком смысле было холодно… ты и сам знаешь, но если уж захотелось услышать это от меня, скажу… В душевном смысле, в духовном, в нравственном… Понимаешь? Слов много, но это все приблизительные слова, не окончательные…

– А Лене, говоришь, было восемь лет?

– Девятый ей шел… В августе будет девять.

– Значит, все-таки декабрь.

– Ну, а что же ты хочешь, Андрюшенька… Для нас с тобой это был крутой декабрь… Мы тогда потеряли всякую осторожность. Особенно ты.

– Почему особенно я?

– Потому – ты обязан был думать об осторожности. Я, конечно, могла кое-что предпринять потом… Спустя какое-то время… Но ты позванивал иногда, слова всякие рисковые произносил, неосторожные слова, этот злополучный декабрь поминал добрым словом… И я размечталась. И получила свое.

– Значит, говоришь, сделал шаг в сторону…

Света его не услышала.

– Но я не жалею. Тогда не жалела и сейчас тоже.

– Напрасно ты мне не сказала с самого начала, напрасно.

– Надо было брать тебя за горло?

– Могла бы взять и за другое место… Кстати, а чего это ты все время называешь меня Андрюшенькой?

– А как же тебя еще называть? Очень подходящее для тебя имя. Ласковое, можно сказать. Стоит только произнести его, и сразу становится ясно, о ком идет речь. И все остальное становится понятным – о чем можно говорить с этим человеком, о чем говорить с ним нет никакого смысла, произнесешь это имя, и виден допустимый уровень откровенности, серьезности, доверительности…

Андрей долго молчал, глядя в зеленый просвет на проносящиеся мимо машины и не видя их. Заходили посетители, заказывали пиво, вяленую рыбу, фисташки, сушеных кальмаров. За зеленой стеной стояла все та же полуденная жара, но здесь, в тени, о ней как-то не думалось.

– Скажи мне, Света… Кто этот человек? – проговорил наконец Андрей.

– И что ты с ним сделаешь?

– Я его убью.

– И все? – разочарованно протянула Света. – Ты его убьешь, и все?!

– А что ты хочешь?

– Я хочу божьей кары.

– Это как?

– Я хочу, чтобы он умирал годами. И чтобы все эти годы он знал, что умирает. И это будет. Это точно будет. Я знаю! – уже шепотом произнесла Света. Взглянув ей в глаза, Андрей готов был отшатнуться – столько в них было решимости.

– И кто это сделает?

– Ты. Ты, Андрей.

– Думаешь, смогу?

– Помнишь тот декабрь? У меня ничего не было в жизни стоящего, кроме того декабря. Понял?! У меня ничего не было в жизни, кроме того декабря! Хочешь откровенно? У тебя ведь тоже ничего лучше не было. Иначе ты не приезжал бы сюда каждый год в надежде, что декабрь повторится. Ничего не повторяется дважды. Ничего, понял?! – Света говорила все громче, но, заметив, что на них обращают внимание, перешла на шепот. – Я не верю, Андрюшенька, что ты ничего не знал про Лену. Не верю. Весь Коктебель знал, а ты не знал?! И никто тебе за все эти годы ничего не сказал, не объяснил, не намекнул? Не верю. Да, я тебе не говорила, я не возникала. И ты продолжал пребывать в счастливом неведении. Другими словами, дураком притворялся. Ты притворялся дураком, а я тебе это позволяла. В память о том декабре. Я и сейчас еще там. Я до сих пор несусь с тобой в той разболтанной машине в Симферополь, к поезду, который отошел от перрона на наших глазах. Я до сих пор пью с тобой каберне из краника в картонной коробке – нам же хватило вина на всю обратную дорогу, помнишь?

– Помню.

– Вот и хорошо. Молодец. – Света устало откинулась на спинку стула и вынула из пачки новую сигарету.

– Ты много куришь, – сказал Андрей.

– И много пью. Поброди по Коктебелю – тебе припомнят много других моих недостатков.

– Ты изменилась, Света.

– Ничуть. Человек вообще не меняется. Просто с переменой обстоятельств проявляются те или иные его качества, которые раньше никак о себе не заявляли, поскольку не было в них надобности. Сейчас из меня полезло это… Я сделалась бесцеремонной, может быть, даже наглой… Эти черты были во мне всегда, но в спящем состоянии. Потом, когда условия моей жизни опять изменятся, они исчезнут и вылезут такие, о которых я сейчас и не догадываюсь. Думаешь, из тебя ничего новенького не показалось?

– Что же из меня вылезло?

– Ты был отчаянный и безрассудный. Это ушло. В тебе была хорошая такая, светлая дерзость… Она тоже исчезла, может быть, растворилась в новых твоих качествах, которые для жизни более необходимы.

– Например?

– Осторожность… Разумеется, в хорошем смысле слова. Практичность. Достойная такая практичность взрослого человека.

– В чем же она проявляется?

– Сегодня утром ты пришел с коньяком… Три звездочки. Раньше ты бы вывернул все карманы, но коньяк взял бы семилетний, одиннадцатилетний… Это не жлобство, не обижайся… Это практичность – чего деньги на ветер бросать… Ты же знаешь, что и тот и другой я выпью одинаково охотно. Мы не виделись год, а ты прошел мимо цветочного базара, и тебе в голову даже не пришло, что неплохо бы цветочек купить захудалый, занюханный какой-нибудь… Были времена, когда ты брал цветы, лучшие из всех имеющихся на прилавке… Помнишь, когда однажды я к тебе в Москву в декабре нагрянула… Ты, конечно, обалдел, но быстро справился с собой и вел себя вполне достойно, хотя у тебя были со мной сложности… Второго декабря не получилось, но… Его и не могло получиться. А вот и Жора пришел… Давай сюда, Жора! Не робей! Давно тебя ждем!

– Друзья мои! Я вас приветствую в этот солнечный день! – с подъемом произнес Жора, подтаскивая стул от соседнего столика. – Как протекает жизнь?

– Вот Света говорит, что она в основном вытекает, – вяло ответил Андрей.

– Что так?

– Размазывает меня по столу, как манную кашу.

– Это она умеет, да, Света? Но ты не переживай – она размажет, она же тебя и в кучку соберет, и форму тебе приличную придаст, и в щечку поцелует. Да, Света?

– Как получится, Жора, как получится.

Жора привычно затиснулся в угол, поставил у ног неизменную свою сумку и, подперев кулаком подбородок, посмотрел на Свету, потом на Андрея.

– Вот вы сидите здесь, беседуете о жизни, как я понимаю…

– О личной жизни, – поправила Света.

– А другой и не бывает, – Жора, кажется, даже удивился ее словам. – Все, что выходит за пределы личной жизни, называется иначе – это уже работа, деятельность. В худшем варианте – прозябание. Есть еще и подыхание, но это тоже личная жизнь.

– А когда личной жизни нет? – спросила Света.

– А вот тогда только и начинается настоящая личная жизнь, – у Жоры была необычная манера говорить – он начинал говорить громко и напористо, а потом переходил на шепот, как бы подчеркивая этим важность заключительных слов и в то же время давая понять, что не для всех предназначены главные его слова. – Когда однажды тебе покажется… с похмелья ли, или еще после каких-либо счастливых потрясений… Так вот, когда тебе покажется, что у тебя нет никакой личной жизни, это означает только одно – твоя личная жизнь слишком напряжена, слишком многозначна или, прости, многоцелевая. И тебе просто хочется покоя.

– Что нового на поэтическом фронте? – Света, кажется, своевременно прервала разоблачительные слова Жоры.

– Захотелось стихов? Их есть у меня…

 
Прощай, мой Коктебель, ты мне не по карману,
В иных краях теперь хмельные песни петь.
Прощай, мой Коктебель, я опасаюсь спьяну,
Вдали от милых мест проститься не успеть…
 

– Есть и продолжение? – спросил Андрей.

 
Прощай, мой Карадаг, свободный от охраны,
Очерченных границ, чинов, моральных пут,
Где до сих пор нас ждут граненые стаканы
И тайну прошлых встреч надежно берегут.
 

– Я вижу, Жора, что с личной жизнью у тебя тоже не все в порядке? – спросила Света.

– Да, милая девушка… Да! У меня очень плохо с личной жизнью… Но не потому, что мне надоели бесконечные выяснения отношений, ссоры, истерики, ночные телефонные звонки, панические телеграммы, судорожные поездки, все эти аэропорты, вокзалы, причалы… А потому что всего этого мне смертельно не хватает. Открою вам нечто важное… Настоящая личная жизнь наступает, когда с ней не все в порядке. А заканчивается… После тридцати-сорока лет счастливого, безоблачного брака.

– Слава богу, нам это не грозит, – проговорила Света с каким-то нервным смешком.

– Как знать, – произнес Андрей странноватые слова.

Света быстро взглянула на него, кажется, даже легкий испуг промелькнул в ее глазах, и она тут же опустила голову.

– Друзья мои… – Жора помолчал. – Должен сообщить вам печальную новость… Сегодня утром на Кара-даге, недалеко от Чертова Пальца, обнаружен труп девочки. Примерно девяти-десяти лет.

– Боже! – Света прикрыла рот рукой. – И что?

Жора с удивлением посмотрел на нее и молча развел руками.

– Она… Убита? Ножом?

– Не знаю, Света. Знакомый мент только что рассказал. Олег, ты знаешь его. Увезли в Феодосию. Что сказать… Как она ночью оказалась у Чертова Пальца? Девочки наши южные рано начинают чувствовать стремление к личной жизни, о которой мы только что говорили. Может, от экскурсии отбилась… Это случается. Ну что, друзья мои… – Жора поднялся. – Рад был вас повидать… Я убедился, что вы в добром здравии. Некоторые ваши слова меня даже порадовали… Не буду их повторять, чтобы не вспугнуть. Хорошие слова пугливые, как юные красавицы. С ними надо быть осторожнее, не выпускать в пространство без толку… И без присмотра не оставлять. Ни на минуту. Андрей, мы еще увидимся. Я на телефоне, ты тоже. Пока, ребята! – И, подхватив черную свою сумку, которая всегда чуть перекашивала его не слишком могучую фигуру, Жора направился к выходу. Постояв некоторое время, привыкнув к слепящему солнцу, он решительно шагнул на дорогу.

– Уходим? – спросил Андрей.

– Да, пора, – чуть поспешнее, чем нужно, засобиралась Света.

– Не так же быстро! – Дождавшись, когда в зале покажется Леша, Андрей помахал ему рукой – дескать, запиши на меня сколько положено. Тот сделал успокаивающий жест – не переживай, все в порядке.

– Ты согласен с тем, что я тебе сказала? – спросила Света.

– О нашем счастливом декабре? Да… Но кое-что происходило иначе.

– Что именно?

– Знаешь, давай остановимся… Нельзя же все точки расставить за одной кружкой пива, – усмехнулся Андрей. – У тебя сохранились эти воспоминания, у меня… Не только эти. Договорим чуть позже. Походи несколько дней с чувством правоты, ладно?

– Как скажешь. – Света поднялась. – Ты сейчас куда?

– К тебе.

– Да? У меня другие планы. Мы с тобой не договаривались…

– Договоримся. – Андрей взял Свету под локоток, перевел через дорогу. – У тебя дома есть инструменты? Обычные – молоток, плоскогубцы, отвертка? Есть?

– Что-то есть… А зачем тебе?

– Увидишь. – В первом же хозяйственном киоске, рядом с рынком, Андрей купил два дверных замка – внутренний, который вставлялся в дверь, и накладной. Старался выбрать подороже, с причудливыми ключами, которые обеспечивали бы полную надежность замков. Поднявшись на пятый этаж, он, не раздумывая и ничего не объясняя, свинтил со Светиной двери оба замка и вместо них установил новые. Один вставил внутрь двери, второй привинтил к двери со стороны квартиры. После этого попробовал, как закрывается дверь, как срабатывают ключи.

Все действовало четко.

Света все это время молча покуривала на кухне.

– И как это все понимать? – спросила она, когда Андрей закончил работу и положил перед ней ключи.

– А вот так и понимай. Здесь четыре комплекта. Один оставляю тебе, три беру себе.

– Не многовато? Тебе-то зачем три?

– Чтобы ты не вздумала кому-нибудь подарить. Есть у тебя такая привычка. Душа больно широкая. У подружек твои ключи, у друзей… назовем их друзьями, я только сегодня приехал, а у меня в кармане уже твои ключи позвякивают.

– Что же в этом плохого?

– Ты не догадываешься, что по ножу ходишь? Ты думаешь, этот маньяк спокойно спит в своей вонючей кровати только потому, что ты ждешь для него божьей кары? А вдруг ты передумаешь? А вдруг я уговорю тебя показать мне его поганую физиономию? А вдруг милиция докопается и ты как свидетель дашь показания?

– Какой ты умный, Андрюшенька!

– И вот еще что… Давай заканчивать с Андрюшенькой. Нет у тебя повода для этого куража. Нет.

– Ты уверен?

– Да. – Андрей свинтил с колец по одному ключу и положил перед Светой. – Мы еще поговорим о нашем декабре.

– О прошлом декабре?

– Как знать, может, и о будущем язык повернется.

– Думаешь, он будет?

– Обязательно. С нами или без нас, но наступит. Будь осторожна, Света… Я чую шкурой – этот придурок вертится где-то рядом. Пока мы ходили по Коктебелю, он не мелькал в отдалении?

– Почему же в отдалении? – спросила Света, вскинув подбородок, словно подставляя лицо под пощечины. – Он на минутку заглянул к Леше в «Ветерок».

– И видел, как мы покупали замки?

– К тому времени он слинял.

– А меня он видел?

– Ты к нему спиной сидел.

– Я точно не засветился?

– Андрей, успокойся. Я бы сказала.

– И он в самом деле верит, что ты его не сдашь?

– Как видишь… Возникает время от времени.

– Так он действительно придурок?

– Конечно. Но есть и отличия от всех прочих… У него большое беспокойство в штанах, прямо ненормальное. И нож в кармане. Так что, Андрей, я тоже хочу тебя предупредить… Будь осторожнее. Время от времени у него мозги отключаются… И ему все равно, один человек перед ним или десять…

– Леша его видел?

– Нет. В это время его не было в зале.

– Он тоже пиво пил?

– Я же сказала – на минутку заглянул, окинул взором, как говорится. Увидел нас в углу и тут же вышел.

– Ладно, разберемся. – Андрей взял с подоконника картонную папку, механически раскрыл ее – это были рисунки Лены. У нее была странная привычка – на альбомном листе бумаги обводить карандашом по контуру ладонь с раздвинутыми пальцами, не только свои ладошки, но и всех, кто подворачивался под руку. – Она до сих пор этим увлекалась?

– Как видишь.

– Где-то здесь и моя ладошка.

– И не одна, – улыбнулась Света и, взяв у Андрея альбом, перевернула несколько страниц. – Видишь, ладонь Славы не поместилась. – Она закрыла папку и бросила ее на подоконник. – Значит, говоришь, я тоже вела себя не слишком хорошо в том декабре?

– В декабре все было прекрасно. Сбои начались позже. Не будем сейчас об этом… Послушай… Может, мне сюда перебраться?

– Я отвыкла от тебя. Смотрю и прикидываю – да ты ли это… Дай немного присмотреться.

– Тогда ладно, – Андрей поднялся. – Не забывай закрывать дверь. На оба замка. И на два поворота ключа. И кнопку вниз.

– Заметано, – улыбнулась Света.

Каждый раз, приезжая в Коктебель, Андрей как бы заново с ним знакомился, заново привыкал к нему. Были годы, когда он каждый раз в него заново влюблялся. Зубчатый профиль Карадага, восход луны над заливом, каберне на разогретых солнцем бетонных плитах набережной, ночные купания, хмельной треп до рассвета на остывшей гальке пляжа, легкие, необязательные знакомства… Все это когда-то волновало, тревожило, заставляло стремиться сюда, чтобы прикоснуться к недолгому лету. В Москве лета не было – жара, пыль, бензиновая гарь, но не лето.

Однако в этот свой приезд он обнаружил, что никакой радости не испытывает, все просто, буднично, да еще и печально. Пришла мысль, что все в жизни становится хуже, если не безнадежнее. Опять эта центральная, развороченная траншеями улица, тротуар с провалившимися плитами, исчез Дом творчества с парком – а ведь когда-то, совсем недавно, здесь, в пяти минутах от моря, можно было взять комнату хоть на все лето…

А какая была галька!

Тысячи лет волна обкатывала черные камни с вкрапленными в них голубыми агатами! Вывезли все эти камни вместе с агатами на стройки, погрузили экскаваторами в самосвалы и вывезли! В фундаментные траншеи засыпали. А вместо них завезли на пляжи острый щебень с каменных карьеров…

Но все-таки остались несколько прежних пляжей в бухтах – в Лягушачьей, Сердоликовой, в Бухте-Барахте… А ведь были времена – можно было, ни у кого не спрашивая разрешения, сходить в эти бухты… Уже нельзя. Егеря на охране, все тропки перекрыты. Может, и правильно, заповедник там нынче, но бухты из жизни исчезли, ушла из жизни черная галька с вкрапленными голубыми агатами…

А какая в этих бухтах вода!

Голубая, как агаты…

Ладно, и с этим можно смириться, но как быть с девочкой, на трупике которой в морге насчитали двадцать шесть ножевых ударов… И это Коктебель – солнечный, беззаботный, хмельной? Теперь по вечерам на набережной прогуливаются высокие крепкие ребята в черной форме – десантники из соседней воинской части…

На всякий случай.

«Куда катимся, ребята, куда катимся?» – без конца повторял Андрей, перепрыгивая через траншеи, глиняные кучи, мусорные завалы на центральной улице имени Ленина Владимира Ильича. Конечно, случалось разное и при Волошине, в солнечные довоенные годы, на пустынных тогда еще берегах, пропахших горячей горной полынью. И слезы были, и несчастья, измены, обиды, но какими же они сейчас, в начале двадцать первого века, кажутся милыми и забавными, почти детскими…

Проснувшись утром, Андрей некоторое время лежал без движения, глядя в светлый потолок и пытаясь понять, где он оказался. И только увидев в окне острые скалы Карадага, понял – Коктебель.

Не поднимаясь с дивана, взял с тумбочки мобильник и позвонил Свете.

– Я приветствую вас в это прекрасное утро! – сказал он, стараясь наполнить свой голос утренним солнцем, свежим воздухом, сверкающим морем.

– Привет, – ответила Света. – Выжил?

– Местами.

– Какие чувства обуревают?

– Жажда, – признался Андрей.

– Это поправимо.

– Я ни на что не намекаю, но… Ночь без происшествий?

– Какой-то хмырь пытался войти… Ты вовремя поменял замки.

– Пытался молча?

– Сопел.

– Это был он?

– Вряд ли… Но не исключено, – раздумчиво протянула Света. – Главное – это был не ты.

– Звонков не было?

– Я выключила телефон.

– Получается, что я тут уже под плотным наблюдением.

– С чего ты взял?

– Если он звонил в дверь, значит, знал, что ты одна в квартире. А в «Ветерке» он видел нас вместе. Ты что-то ему обо мне говорила?

– Какие-то слова были, – неопределенно ответила Света. – Может, что-то и произнесла… Тебя ведь не было два года… В Коктебеле два года – это очень много, почти жизнь. Я уж попрощалась с тобой… Если ты, конечно, позволишь мне так выразиться.

– Позволяю. Тут вот что получается… Если появился я, то он наверняка подумает, что уж мне-то ты его назовешь.

– И что из этого следует?

– Ты в опасности. Ночью он приходил, это точно. Ни один здравый хахаль после всего, что случилось… не полезет к бабе среди ночи. Это был он, – повторил Андрей. – Надо же, как быстро принимает решения… А ты не хочешь уехать отсюда? На месяц, на два… У меня в Абрау-Дюрсо есть верный человек. У него дом в ущелье… Второй этаж – твой… Здесь рядом, двести километров. Саша – верный человек, он тебя забросит. А?

– Чуть попозже, Андрей… – Света помолчала. – У меня тут хлопоты остались… Надо кое-что зачистить.

– Позавтракаем? В «Ветерке», например?

– Я не в форме… Лучше пообедаем.

– В два?

– Годится.

Все столики в «Ветерке» были заняты, но Леша в распахнутой белой рубашке, увидев Андрея, издали помахал полноватой рукой. Заходи, дескать, не робей. Он усадил Андрея за служебный столик в углу под телевизором, а его жена, не дожидаясь команды, тут же набросила на замусоленную пластмассу столика свежую скатерть.

– Пиво? – спросил Леша, присаживаясь рядом.

– Ты что?! – ужаснулся Андрей. – Я вчера недельную норму выполнил!

– Потому и спрашиваю.

– А, если так… Тогда кружка пива, наверно, не помешает… Да еще с голубцами, да?

– Заметано, – сказал Леша. – Тебя Воеводин искал.

– А откуда он знает, что я здесь?

– Андрей… – Леша помолчал, глядя на гостя с полным недоумением. – Ты что? Рехнулся от переживаний? Весь Коктебель уже знает! Только о тебе и разговоров… Щебетовка знает, Новый Свет, Судак… Я уже не говорю про Феодосию.

– Ужас какой-то, – пробормотал Андрей озадаченно.

– Ты знаешь, какие слова в воздухе звучат? Народ на ушах стоит. В милиции все допросы на сегодня по новой назначены. Мне уже из уголовного розыска ночью звонили.

– И какие же слова в воздухе звучат? – Андрей со стоном припал к холодному пиву.

– А такие слова… – Леша помолчал. – «Отец Леночки приехал… Он разберется. Он наведет шороху». Усек? А что касается Воеводина… Он же бывший мент. Ему тоже из уголовного розыска звякнули… Сегодня утром ко мне заглядывал. Зашел бы к нему, а?

– Он же где-то рядом живет?

– А вон его дом, – Леша ткнул подбородком в сторону выхода из павильончика. – У них же, у ментов, своя информация, закрытая от посторонних глаз. Поделится, куда ему деваться. И еще один человек заглядывал… Оторва коктебельская…

– Наташа?

– Она самая.

– Чем сейчас занимается?

– На набережной найдешь. Коктейлями торгует. Как увидишь толпу… Это к ней очередь. Но ближе к вечеру, где-нибудь около пяти… Узнаешь?

– Да ладно тебе. Сам же говоришь – оторва.

Подошла Света, присела напротив.

– Надо же, – проговорила она, погладив скатерть. – Любят тебя здесь… За что, интересно?

– За хорошее поведение.

– Это у тебя хорошее поведение?

– Если у меня к тебе один только вопрос – а не выпить ли нам?.. Это и есть хорошее поведение. Так что ты ответишь?

– Да. Водки. Сто пятьдесят грамм. А ты?

– Сегодня у меня пиво. Чем будешь закусывать?

– Леша знает.

Леша действительно знал, что требуется Свете, – водку он принес в граненом стакане, отбивные с картошкой и овощами на просторных, плоских тарелках.

– Порядок? – спросил.

Света в ответ подняла ладошку – все прекрасно.

Обед прошел почти молча. Света выпила водку сразу, посидела не закусывая, посмотрела на Андрея повеселевшими глазами.

– А знаешь, бумажку-то твою до сих пор не разменяла… Боюсь, быстро уйдет.

– Туда ей и дорога.

– Ну… Если так, тогда ладно. – Света быстро расправилась с отбивной и поднялась. – Я убегаю, ладно? Не обижайся. Если хочешь, увидимся через час – через два. Позвонишь? Позвони. Я ожила, я в порядке. Ты и в самом деле ведешь себя неплохо, вполне заслужил белую скатерть на служебном столе. Пока! – Она махнула рукой и бесстрашно нырнула в слепящее пространство улицы.

Постояв некоторое время на выходе из павильона, Андрей перешел через дорогу и углубился в заросли кустарников. Дом Воеводина действительно был рядом, но новый человек никогда бы его не нашел. Едва Андрей вошел в калитку и ступил на мощенную кирпичом дорожку, к нему подошла громадная собака, с легким пренебрежением обнюхала, равнодушно махнула тяжелым хвостом и ушла в тень.

Появился хозяин. Кивнул приветственно, первым поднялся по железной лестнице на террасу и уже там, дождавшись Андрея, протянул руку. Красивый мужик был Воеводин, причем красота у него была какая-то киношная – таких героев, примерно пятидесяти лет от роду, любят снимать американцы в своих ковбойских фильмах. И на лошади он проскачет, и из «кольта» в монету попадет, и в кабачке без труда разберется с шелупонью, сколько бы ее там ни было.

– Что же вчера не заглянул? – спросил Воеводин, устанавливая на стол две запотевшие бутылки с пивом.

– Силы кончились.

– Да, судя по оперативным данным, ты вчера славно поработал?

– Выжил, – откликнулся Андрей. – Только что к Леше заглянул в «Ветерок»…

– Знаю, – усмехнулся Воеводин. – Мне сверху видно все. – Он махнул рукой в сторону полупрозрачного кустарника, из-за которого слышался гул улицы. Тыльной стороной ножа сковырнув пробки с бутылок, хозяин поставил на стол две пивные кружки из толстого стекла.

– Пиво, между прочим, чешское. Не только название, но и само пиво. Ребята иногда балуют меня по старой памяти.

– В порту ребята служат? – Андрей взял кружку, глухо ткнулся ею в кружку Воеводина, сделал несколько глотков.

– Служат, – кивнул Воеводин. – Как могут.

– Судя по пиву, могут. Серега… Ребята сказали, что обо всей этой истории ты знаешь больше…

– Светку видел?

– Зачем спрашивать… Оперативные сводки ты получаешь, наверно, каждый час?

– Каждые полчаса. Убивца не выдала?

– Нет… Ждет для него кары господней.

– Твоя кара и будет господней. Знаешь анекдот?.. Наводнение, мужик забрался на крышу, ухватился за трубу, вокруг вода подступает… А он молится – Господи, спаси. Проплывает мимо бревно – мужик его оттолкнул. Подплывает лодка, говорят – садись. Нет, отвечает мужик, я только на Бога надеюсь. Подлетает вертолет – садись. Нет, упорствует мужик, я уж подожду божьей помощи. Ну что? Утонул. Предстал перед Богом и корит того – что же, дескать, не выручил… Я и службы в церкви отстаивал, и посты соблюдал, и исповедовался, и причащался… Ну ты даешь, мужик, говорит Господь. Я к тебе бревно подтолкнул, лодку направил, вертолет выслал… А ты?

– Хороший анекдот. – Андрей опять пригубил пиво.

– Вот так и твоя Светка… Я ей говорю – намекни, кто это сделал. Мне доказательства не нужны. Покажи пальчиком. Взглядом! Нет, отвечает, жду божьей кары. Ты, Андрей, не обижайся, но тронулась умом твоя Светка.

– Похоже на то…

– По ножу ходит. Поставь себя на место этого маньяка… Пока она жива, ему не будет спокойной жизни. Убирать ему надо твою Светку. Согласен?

– Я ей вчера замки поменял.

– Знаю. Но я вот что тебе скажу… Меня бы эти замки не остановили. Судя по тому, что он с девочкой проделал… Его тоже не остановят эти твои запоры. Одно слово – маньяк. Не наш он, не местный. Если бы он был коктебельский, давно бы засветился.

– Но чужаки тоже на виду?

– Да не так, чтобы очень… Люди разбогатели, дома строят, строители понаехали разные… Сегодня Коктебель – это совсем не то, что было хотя бы пять лет назад… Ты же ведь не каждый год здесь бываешь.

– Не кати на меня бочку, Сергей… Когда могу, бываю… Никого не кинул, ни от кого не отрекся.

– Не все так думают, Андрюша.

– А если я тебе скажу, что не я, а Света меня кинула?

– Не поверю, – твердо сказал Воеводин. – Баба не может кинуть мужика, если он сам того не захочет. Если она тебя кинула, значит, ты этого хотел. Могу сказать иначе – ты не возражал. Подожди, не перебивай. – Сергей выставил вперед крупную, жаркую ладонь. – Я знаю коктебельских девочек. Еще по прежней своей работе. У них есть недостатки, они легкомысленны и жизнелюбивы… Видишь, какие щадящие слова я подбираю, чтобы не зацепить тебя ненароком… Ты все знаешь о Свете?

– Как я могу все знать… Она сама не знает о себе все.

– Хорошие слова. Но это только слова. Она ведь сидела некоторое время… В наших казематах.

– Некоторое время – это сколько?

– Год. Ее попросту выкупили добрые люди. И я принимал в этом участие. Переписали некоторые протоколы, заменили свидетелей… Поговорили, плотно так поговорили со слишком уж принципиальными очевидцами… В общем, вытащили девочку. За отсутствием состава преступления.

– А по какой статье она проходила?

– Разбой.

– Ни фига себе! – вырвалось у Андрея.

– Это статья звучит страшновато… А можно все подать как глупые шалости…

– Но с оружием?

– Оружие было, как мне помнится, но не в ее руках.

– А что было в ее руках?

– Если сказать красиво… Судьбы людские были в ее руках. Она ведь красивая девочка даже по нашим, коктебельским понятиям… А уж мы тут так избалованы… Ей и сейчас достаточно чуть шевельнуть мизинцем, сделать такое маленькое, почти неуловимое движение пальчиком…

– И что произойдет?

– Завтра утром этого маньяка будут находить по частям в самых неожиданных местах. Ты мне вот что скажи, Андрей… Только ты можешь мне ответить на этот вопрос…

– Кажется, я догадываюсь, о чем идет речь.

– Не надо догадываться. Я спрашиваю в лоб, как говорится… Леночка – твоя дочь?

– Не знаю. Я спрашивал у Светы… У нее тоже нет твердого ответа. Колеблется.

– Тогда я тебе дам твердый ответ. Это твоя дочь. И перестань терзать этим вопросом Свету. Она не колеблется, она знает точно. Но бережет тебя, дурака. Щадит. Я слова подбираю помягче, она делает то же самое. Не буду говорить о том, что Лена была на тебя похожа, об этом тебе скажет каждый, кто знал ее… Про ушки-конопушки знает каждая бабка на нашем рынке… Я скажу о другом. Света ведь не избавилась от ребенка. Она родила. Если бы она не знала, от кого дите… Она бы избавилась от него, не задумываясь. У вас все пошло всерьез. Сказал ты ей какие-то слова, в которые она поверила, сказал… И она поверила.

– Когда я позвонил ей весной… Она меня послала.

– И правильно сделала. Это была проверка. Она дала тебе шанс слинять. И ты этим шансом воспользовался. Слинял. С чувством правоты и легкой обиды. Света великодушно взяла вину на себя. Освободила тебя от тяжких раздумий, колебаний, решений.

Воеводин помолчал, подвигал по столу опустевшие кружки, потом сходил к холодильнику и принес еще две бутылки. Не торопясь, откупорил.

– Ты на меня не обижайся, мы говорим, понимая друг друга…

– Да нет, все нормально, Сергей. Наверно, все, что ты сказал… Ты имел право сказать. Но я ведь не знал всех подробностей, не знал о ребенке… И потом, чего дурака валять… Меня послали – я пошел. Да, я мог прыгнуть в самолет и через три часа быть здесь.

– Ну и прилетел бы… – усмехнулся Воеводин. – Другая жизнь была бы и у тебя, и у Светы.

– Это сейчас все выглядит иначе… На фоне смерти. На фоне смерти все меняется. Я жив, значит, виноват. И любые слова, любой телефонный звоночек, самый невинный поступок вдруг наливается тяжестью, значением, а то и подлостью… На фоне смерти.

– Остановись, Андрей… Не надо так круто… Жизнь продолжается. Светит солнце, в пяти минутах отсюда плещется море, у нас в кружках холодное пиво, а мы с тобой полны решимости найти эту сволочь и оторвать яйца.

– Яйцами он не отделается. Ему голову оторвать надо.

– Я имел в виду очередность, с чего начать… Не кати на меня бочку… Я должен был тебе это сказать… Чтобы ты правильно воспринимал слова, которые еще услышишь здесь. А ты их услышишь. Пиво нагревается, Андрей, не забывай про пиво. Ментовское чутье подсказывает мне – отловим. Он где-то рядом.

– Света сказала, что он заглядывал в «Ветерок», когда мы с ней были там.

– Ну, вот видишь… – Воеводин поднял свою кружку, и Андрею ничего не оставалось, как чокнуться. – Только ты, это… За Светой-то приглядывай… Пореже бы ей из дома выходить… Рискует девочка.

– Я знаю. И она знает.

– Все знают, и все за ней приглядывают. – Воеводин нажал кнопку зазвонившего телефона, молча выслушал кого-то и обронил одно только слово «понял». Отложив телефон, повернулся к Андрею: – Света на набережной. Заглянула в ресторан к Славе.

– Ничего, – проговорил Андрей, – разберемся. Как там у вас говорят… Следы всегда остаются.

– Следы-то остаются… Но наши сыскари, кроме отпечатков, ничего не нашли. А отпечатков там… Достаточно.