Всего одиннадцать! или Шуры-муры в пятом «Д»

Егор

Блин! Сочинение! Вот засада! Его же надо сдать завтра утром. А сейчас уже половина двенадцатого ночи. Совсем из головы вылетело! Да мне все выходные как-то не до него было. Я седьмой уровень проходил. Но так и не прошел. Мама взбунтовалась не по-детски. Ворвалась ко мне с горящими глазами и зверски вырубила комп. Прямо из розетки. Я даже сохраниться не успел. А потом вырвала сетевой провод и забрала его к себе под подушку. Чтобы я не смог включить комп ночью. Я иногда так делаю, когда Андрей в карауле, как сегодня. И снова завела свою песню, что я отбился от рук, что по-хорошему не понимаю.

Я-то как раз все понимаю. А вот она и правда не понимает. Сто раз ей говорил, что так нельзя комп вырубать. И зачем так лютовать вообще?

А теперь еще это сочинение! Как я без компа обойдусь? Сейчас бы нашел темку в инете и быстренько перекатал в тетрадь. Перед уроком дал бы Киту на проверку, и все было бы тип-топ. А теперь что? Снова пару получать? У меня и так их уже две штуки, одна по русскому, одна по литре. Куда мне еще? Андрей обещал, что разберется со мной, если за ум не возьмусь.

А как взяться-то за него без компа?

Я отсылаю Киту эсэмэску: «Спишь?» Почти сразу получаю ответ: «Лег. А что?» – «Горю, выручай». – «Как?» – «Надо сочинение написать». – «Сейчас?!» – «Ну не завтра же».

Телефон вибрирует на беззвучном режиме. Звонит Кит.

– Ты что, рехнулся? – шепчет он. – Ты днем не мог написать?

– Не мог, – говорю. – Я только что вспомнил.

– Ну ты и балбес.

– Знаю. Кит!

– Чего?

– Мне никак нельзя двойку. Я Андрею обещал. Ну Кит!

– Ослиная твоя башка.

– Ага.

Чувствую по голосу: сдается. Уже думает, как мне помочь. Я знаю, он не бросит меня. Это же Кит!

Мы договариваемся, что я сейчас приду к нему. Проберусь тайком, как вор. В двенадцать ночи. На свой страх и риск. Кит, конечно, тоже рискует. Его мама часто просыпается из-за Маринки. И заодно заходит к нему в комнату. Поэтому ко мне идти он не может. А моя мама не просыпается, ее пушкой не разбудишь. Если не пытаться достать провод от компа у нее из-под подушки.

Поднимаюсь на пятый этаж. Кит уже ждет меня возле двери. Проскальзываю в темный коридор. Кит осторожно хрустит ключом в замке. Этот звук не просто громкий, он оглушительный. Мы замираем на месте. Ничего, все спокойно. Из глубины квартиры доносятся храп и тихое хныканье Маринки. Хорошо, что входная дверь далеко от спальни родителей. Эх, и досталось бы нам, если бы нас застукали тут, в коридоре, ночью!

Мы с Китом сидим на постели и придумываем мой самый интересный летний день. Кит стучит по клавишам ноутбука. Так быстрее, и ошибки красным подчеркиваются. Хотя ему это не нужно, он и так пишет правильно. У него какое-то чутье на ошибки. Вот бы мне так!

Проходит час, сил уже нет. Мы зеваем по очереди. Хочется вытянуться на кровати во весь рост и закрыть глаза. Остается немного, три-четыре предложения для концовки. Но они не придумываются. Мысли закончились. Кит яростно трет лоб. Я бы уже давно плюнул и пошел спать. Ну подумаешь, сочинение не закончено. Оно же есть. Значит, двойки не будет. Но Кит не отступит, он настырный. Я вздыхаю и жду. Сам ведь кашу заварил, чего уж теперь.

Наконец все готово. Я вытаскиваю из принтера листок с сочинением. Он горячий как пирожок. Утром перекатаю в тетрадь и сдам. Не забыть бы сделать несколько ошибок, испортить парочку предложений. Написать их как-нибудь коряво. А то у Кита слишком все правильно. Училка догадается, что не я писал.

– Спасибо, Кит, в жизни не забуду, – говорю я. Кит прижимает палец к губам и прислушивается. Потом вдруг резко пихает меня под стол, а сам прыгает в постель и укрывается с головой. Я еле умещаюсь под столом и осторожно тяну к себе стул. Хоть чем-то прикрыться. В темноте светится зеленая кнопка включенного принтера. Прямо не кнопка, а целый фонарь. Мне хорошо видно, как в дверях появляется мама Кита в халате. Она смотрит в сторону кровати, оглядывает комнату. Потом проходит мимо меня к окну, прикрывает форточку. Она стоит очень близко, и синие цветы на халате – прямо перед моими глазами. Стараюсь не дышать, но получается плохо. Чувствую, что, если сейчас она не уйдет, я задохнусь.

В голове рисуется картинка: вот у меня заканчивается воздух, я теряю сознание и вываливаюсь к ее ногам. Она пугается и тоже грохается в обморок. И в комнате возле стола валяются уже два бездыханных тела – результат «Самого интересного летнего дня».

Мне становится смешно. Это всегда так: если нельзя смеяться, то сразу так смешно, что, кажется, сейчас тебя просто разорвет от смеха. Я зажимаю рот руками, стараюсь думать о чем-то очень плохом и грустном. Но куда там! Вообще ничего грустного не могу вспомнить, как будто моя жизнь – сплошной праздник.

Мама Кита наконец выходит из комнаты. Очень вовремя. Я больше не могу сдерживаться. Смех клокочет во мне и вырывается наружу. Я на карачках выползаю из-под стола и смеюсь как ненормальный. Пока еще шепотом. Но разве можно долго смеяться шепотом? Кит скатывается с кровати и тычет мне в лицо подушкой.

– Тише ты, балда! – сердито шипит он. – Чуть не спалились.

Я смеюсь в подушку, захлебываюсь от нехватки воздуха и кашляю. Кит стаскивает с постели одеяло и наматывает мне на голову.

– Придурок, я же задохнусь, – смеюсь я и стараюсь выпутаться из одеяла.

– Так тебе и надо! Будешь сочинения вовремя писать, – громко шепчет Кит и тоже начинает смеяться.

Мы хохочем вдвоем, уткнувшись в одеяло. А потом очень долго сидим на кровати. Ждем, когда уснет мама Кита, чтобы я смог выйти из квартиры.

Ангелина

– Ключевская сопка – самый высокий вулкан Камчатки – на 4750 метров выше уровня моря…

Я сижу перед раскрытым учебником математики и читаю условия задачи. В седьмой раз. Или уже в восьмой? А может быть, даже в десятый. Наверно, я читаю условия уже два часа.

– Гора Белуха на Алтае на 244 метров ниже Ключевской сопки. Гора Народная на Урале на 2612 метров ниже Белухи, а гора Победа (хребет Черского) на 1253 метра выше Народной. На сколько метров Ключевская сопка выше горы Победа?

– Поняла теперь? – нервно спрашивает мама.

Я качаю головой.

– Читай еще раз.

– Ключевская сопка – самый высокий вулкан Камчатки, – покорно начинаю я, – на 4750 метров выше уровня моря. Гора Белуха на Алтае…

Я читаю снова и снова.

– Гора Народная на Урале на 2612 метров ниже Белухи, а гора Победа (хребет Черского) на 1253 метра выше Народной…

Непонятные названия громоздятся одно на другое, цифры путаются в голове. Мне кажется, что это совсем не я читаю, а какой-то робот. Робот произносит слова из учебника и совершенно не понимает их смысла. Робот и не может понимать, его задача – читать, чтобы не нервировать маму. А я в это время думаю о другом. Ведь в мои мысли никто залезть не может, а значит, не может меня за них ругать. В мыслях я могу улететь куда угодно, могу стать кем захочу и, главное, никто мне этого не запретит.

– На сколько метров Ключевская сопка выше горы Победа? – заканчиваю я читать. В пятнадцатый раз.

– Ну? – спрашивает мама. Она старается держать себя в руках, но я уже вижу, как по ее шее ползут красные пятна. Еще немного, и она перейдет на крик.

– Что? – тупо спрашиваю я.

– Что значит «что»?! – взрывается мама. – Ты условия задачи поняла или нет?

Ничего я не поняла. Какие-то сопки, какие-то белухи на Урале. Как это вообще можно понять? Но если я скажу «нет», мама тут же начнет кричать. И я киваю.

– Ну наконец-то! – восклицает мама. – Что надо узнать в первом действии?

Я смотрю на задачу и молчу. На мое счастье, с кухни раздается веселая мелодия. Это мамин телефон.

– Решай, я сейчас приду проверю, – говорит мама и выходит из комнаты. Я быстро достаю телефон, выхожу в интернет и нахожу там свою закладку – ответы на все задачи по нашему учебнику математики. Пока мама с кем-то разговаривает, потом гремит сковородой на кухне, я быстро списываю решение задачи в тетрадь. Когда мама подходит ко мне, мой телефон уже в сумке, а я старательно вывожу: «Ответ: на тысячу шестьсот три метра».

– Что это такое?! – вдруг оглушительно кричит мама. Я вздрагиваю, рука дергается и делает в тетради лишнюю длинную черту.

– Что? – я испуганно смотрю на маму.

– Ты что натворила? Ты человек или нет? Что ты меня изводишь?!

Мама уже не сдерживается. Она кричит во весь голос. Внутри у меня все сжимается в тугой комок. Я смотрю на нее и совершенно не понимаю, что я такого сделала. Списала решение? Но ведь она не видела, это точно. Я успела убрать телефон.

– Ты что, тупица? Сколько раз тебе говорить: пиши синей ручкой! Синей, а не фиолетовой! И что это за почерк? Это не почерк пятиклассницы, это каракули! Это курица левой ногой писала! Вот это у тебя «о» или «а»? Понять невозможно! А вот здесь намазала…

Пронзительный мамин голос льется в уши как расплавленное стекло. Голове так горячо, что невозможно терпеть. Я чувствую этот голос, я его даже вижу и могу потрогать. Он распадается на разноцветные круги перед глазами.

– Нет, это не домашняя работа, это свинство какое-то. Ну-ка переписывай сейчас же.

Мама вырывает листок из тетради и кладет передо мной синюю ручку. Синюю, а не фиолетовую. Я трясу головой. Сейчас, в тишине, мне кажется, что я оглохла.

– Хватит прикидываться дурочкой, – тяжело дыша, говорит мама. – Что из тебя вырастет, если ты уже сейчас непонятно что вытворяешь? Мы же с папой тебе добра желаем. За ум не возьмешься – вырастешь такой же непутевой, как твой брат!

Мама выходит, хлопая дверью. Я отодвигаю от себя тетрадь, хватаю телефон и бегу на улицу. Мама кричит мне вслед на весь подъезд, что, если я сейчас же не вернусь, со мной будет разбираться папа. По всей строгости. Но я даже не оглядываюсь.

Я сажусь на лавку в ближайшем сквере. Сижу и думаю о брате. О моем непутевом брате Артеме. И мечтаю о том, что он однажды приедет и заберет меня к себе.

У нас дома это запретная тема. Уже несколько месяцев ни папа, ни мама не говорят об Артеме. Как будто его нет. Как будто он умер. Или даже как будто он никогда и не рождался. Мама и папа не хотят о нем вспоминать. Они не понимают, как в нашей семье, у таких интеллигентных родителей, мог вырасти такой «моральный урод».

Наш Артем – игрок. Я услышала, как об этом говорят родители, когда мне было девять лет. Тогда я не понимала, что это значит. Но они говорили об этом с таким ужасом, что я начала подслушивать. Мне хотелось понять: что плохого, если Артем любит играть? Я ведь тоже играю – и в настольные игры, и в куклы, и в компьютер. Мама плакала на кухне и говорила, что Артем – конченый человек, его надо лечить. И что они не смогут его спасти. И что его когда-нибудь убьют. А я подслушивала в ванной и удивлялась, как можно говорить такие ужасные вещи про моего любимого брата. Разве он плохой? Он добрый и веселый. Он никогда меня не обижает. Все девчонки во дворе завидуют мне, что у меня такой взрослый брат. Он никогда не валяется пьяный под лавкой, как наш сосед дядя Коля, не дерется и даже не курит. Зачем его лечить? От чего спасать?

Потом оказалось, что Артем играет на деньги, на очень большие деньги. На такие большие, что и представить невозможно. Они каждый вечер ругались и кричали, все втроем. А потом Артем ушел из дома и совсем перестал к нам приходить. А играть не перестал. И проиграл такую кучу денег, что папа продал нашу большую квартиру в центре. И машину тоже продал. Мы переехали сюда, на окраину города, в тесную двухкомнатную квартирку. Я не хотела уходить из моей школы, но мама сказала, что так надо. Мы должны спасти Артема, поэтому будем теперь жить здесь. А ездить в старую школу отсюда никак не получится – на дорогу будет уходить два часа в одну сторону. Папе и маме тоже пришлось сменить работу. Этот переезд тянулся так долго, что в школу я смогла пойти только десятого сентября.

Вот мы и живем теперь здесь, в этом районе. Мне не нравится наша маленькая квартира, не нравится новая школа. Но на Артема я не сержусь. Как будто это совсем не связано – наша новая жизнь и брат. Я больше его не вижу. Мне сказали, что он уехал в другой город. О нем никто ничего не знает. Но мне все равно кажется, что он помнит обо мне. Он однажды приедет и увезет меня от папы с мамой. Он же знает, как тяжело с ними жить.

Никита

У меня появился секрет, о котором никому нельзя рассказать. Это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что он только мой, о нем никто не знает, ни одна живая душа. Это так таинственно, когда есть вещи, о которых знаешь только ты и больше никто в целом мире. А плохо потому, что об этом хочется говорить. Но нельзя. Это такой секрет, о котором можешь знать только ты.

У меня и раньше были секреты, о которых не знал никто. Никто, кроме Егора. Ему я могу рассказать все, даже то, что пишу стихи. Я их давно пишу, с самого детства. Раньше я их придумывал, а потом забывал, потому что не умел писать. А маме и папе говорить боялся, чтобы они не стали надо мной смеяться. А когда пошел в школу и научился писать, то стал записывать стихи в тетрадку и все равно никому не показывал. Даже не представляю, как можно показать их кому-то. Это же все равно что раздеться перед всеми. Даже хуже.

Только Егор видел эту тетрадь и читал мои стихи. Ему можно. Он и так знает про меня все. Вернее, раньше знал. А теперь у меня от него тайна. Иногда я и сам не могу в это поверить. У меня тайна от Егора. От моего Егора! Это так мучительно и досадно! Мне очень хочется ему рассказать. Но как? Какими словами?

Как рассказать, что мой любимый цвет теперь – синий, как море в Турции? И что, когда я прихожу утром в школу, мои глаза сразу ищут знакомый сарафан в клеточку, а когда мы встречаемся взглядами, я перестаю дышать? И что стихи теперь лезут из меня даже по ночам и я долго не могу уснуть?

Нет, нельзя рассказывать. Он не поймет. Как он может понять, когда я сам не понимаю?

Мы сидим на уроке рисования и рисуем натюрморт – фрукты на тарелке. Рисую я плохо, мои яблоки не похожи на яблоки, а груши больше напоминают перегоревшие электрические лампочки. Я осторожно бросаю взгляд вправо, на рисунок Ангелины, и замираю от восхищения. Вот это действительно яблоки! Такие красивые, что хочется откусить. Как она хорошо рисует, совсем как настоящая художница!

Ангелина замечает, что я смотрю в ее альбом, и поворачивается.

– Чего смотришь?

– Очень красиво, – бормочу я. – У тебя здорово получается.

– Спасибо, – говорит она. – Я в художку ходила.

И улыбается. У меня колотится сердце. Она впервые со мной заговорила. Я возвращаюсь домой рассеянный, отвечаю невпопад, и Егор несколько раз спрашивает, что со мной такое.

А мама дома интересуется, не получил ли я двойку. Я протягиваю ей дневник – пусть убедится, что с оценками у меня все в порядке. Просто я не могу сейчас отвлекаться. У меня «прет» стих. В такие моменты я ничего не замечаю вокруг. Я вроде бы все вижу и все слышу, но все это от меня так далеко!

– Никита, сходи в магазин и аптеку, – говорит мама. – Маринка подкашливает, мы с ней сегодня не будем выходить. Вот список. И аккуратней, пожалуйста, деньги большие, сдачу считай.

Я машинально беру тысячную купюру, сую в карман. А сам продолжаю придумывать рифму к слову «волшебный». Ничего, кроме «хвалебный», в голову не лезет. Но «хвалебный» мне совсем не подходит. Придется поменять порядок слов в предложении, чтобы «волшебный» оказалось не в конце строки, а в начале. Но тогда нарушится размер…

Голова просто гудит от напряжения, я перебираю различные варианты и не замечаю, как дохожу до аптеки. И тут обнаруживаю, что мне нечем платить за Маринкины лекарства. У меня нет денег. Я лихорадочно шарю по карманам. Список здесь, а тысяча рублей словно испарилась. Я выхожу из аптеки и снова начинаю проверять все карманы, даже те, куда никогда ничего не кладу. Пусто. Я в недоумении сажусь на лавку возле аптеки. Как же так? Я помню, что мама мне дала тысячу и я положил ее в этот карман. Или в этот? Я не могу вспомнить, куда именно я ее положил, но то, что она была у меня в руках, – это совершенно точно. Меня бросает в холодный пот. Неужели потерял? Что теперь делать? Как пойти домой и признаться маме? Я же знаю, что у нас сейчас туго с деньгами. Папа только что из отпуска, получка не скоро. А мама и вовсе не работает, с Маринкой сидит. Вот это я влип!

Я звоню Егору.

– Ты где?

– Дома, – торопливо говорит он, и я слышу звуки стрельбы и взрывов из его компьютера. – Тебе срочно? Меня окружают.

– Сдавайся.

– Обалдел?! Я этот уровень уже неделю пройти не могу. Позвони позже, а то я погибну.

– Позже погибну я.

Слышен его крик: «А-а, гады!» – и громкий удар мышкой по столу. Ощущение такое, что мышка разлетелась на куски.

– Все, теперь свободен? – спрашиваю я.

– Блин, Кит! – кричит Егор. – Вот надо было тебе сейчас позвонить? Мне все заново теперь проходить.

– Ерунда это все. У меня проблемы похуже, – говорю я и рассказываю, что случилось. Егор перестает злиться и спрашивает, чем помочь. Я прошу его зайти к нам (будто он не знает, что меня нет) и осторожно осмотреть коридор – вдруг я выронил деньги дома, пока собирался. У мамы я этого спросить не могу. Если денег нет и я их действительно потерял, я получу взбучку.

– Если бы она нашла эту тысячу, она бы тебе уже позвонила, – говорит Егор.

– Она могла не увидеть. Посмотри хорошенько.

– Как я посмотрю? Она же будет возле меня стоять.

– А ты попить попроси. Она в кухню пойдет, и у тебя будет время.

– Ага, я поднялся к вам воды попить. Дома же у нас нет воды.

– Ну не знаю… Придумай что-нибудь.

– Ладно, – ворчит Егор и отключается.

Я сижу на лавке и нетерпеливо постукиваю ногой по асфальту. Ну почему так долго? Что у них там происходит? Подняться на пятый этаж и спуститься с него – дело одной минуты. Отправить маму на кухню и осмотреть коридор – еще две. А прошло уже пятнадцать. Что можно делать пятнадцать минут?

Наконец телефон оживает. Егор говорит в трубку:

– Все окей. Нашел. Куда нести?

У меня будто гора с плеч сваливается. Не придется теперь объясняться с мамой, деньги целы. Как хорошо!

Мы встречаемся с Егором возле аптеки, и он передает мне злополучную тысячу. Я в знак благодарности хлопаю его по плечу, он небрежно отмахивается. Мы вместе покупаем все по списку, тащим до подъезда, а потом расходимся по квартирам.

– К тебе Егор заходил, – говорит мама. – Странный он сегодня. Заставил меня искать какой-то диск у тебя на столе. А потом сказал, что перепутал и этот диск у него. И пройти отказался, так и ждал в коридоре. Он не заболел часом?

– Не знаю, может быть, – бормочу я и выкладываю из пакета покупки. Потом отдаю маме сдачу и с ужасом думаю, что, если бы не Егор, сейчас бы у нас происходил совсем другой разговор.

Вечером мама идет купать Маринку, а мне велит собрать ее игрушки. Я поднимаю с пола зайцев, кукол, мячи и машинки и кидаю их в большую коробку. И вдруг… Я замечаю на дне коробки какие-то зеленые клочки. Я поднимаю один, второй, третий… и у меня темнеет в глазах. Это денежная купюра. Тысяча рублей, разорванная на четыре части.

Я чувствую, что задыхаюсь. Зажимаю клочки в руке, кричу папе, что я сейчас вернусь, и несусь вниз, на второй этаж. Дверь открывает отчим Егора, дядя Андрей.

– Я к Егору, – сообщаю я, подныриваю под его локтем и бегу по коридору.

– Ну проходи, – удивленно говорит он мне вслед.

Я шумно врываюсь в комнату. Егор разбирает постель. Я подхожу и разжимаю кулак перед его лицом. Он смотрит на смятые зеленые бумажки, поднимает глаза и усмехается:

– Все-таки дома потерял?

– Да, дома, – говорю я. – А Маринка нашла и порвала. И сунула к себе в игрушки. Я только сейчас обнаружил.

– Хорошо, что ты нашел, а не твоя мама.

– Где ты взял эту тысячу?

– Да какая разница? – говорит он и продолжает встряхивать одеяло. Но мне и не нужен его ответ, я и так знаю. Это его деньги. Он копит на роликовые коньки. Он мечтает о них уже долго, полтора года. Его мама напрочь отказывается покупать, она боится, что он свернет себе шею. Он эти ролики себе на день рождения просил, а мама – ни в какую! Мне, говорит, не денег жалко, а твои кости и голову. И тогда Егор решил сам накопить. Все деньги, которые мама дает ему на карманные расходы, он не тратит, а складывает в маленькую коробку из-под сока. Это у него копилка. Только недавно он радовался, что у него набралась целая тысяча. Мы пошли в магазин и обменяли кучу мелких денег, и железных, и бумажных, на одну тысячную купюру. Ту самую, что я сегодня потратил на лекарства и продукты.

– Зачем ты это сделал? – спрашиваю я.

– Ну сделал и сделал, – говорит он. – Все же получилось?

– Ты думал, я не узнаю?

– Я думал, ты потерял ее на улице. Да не парься ты, Кит. Я еще накоплю.

Он улыбается, а у меня почему-то щиплет в носу.

– Я отдам, – говорю я и чувствую, как сипит голос.

– Отдашь, отдашь, – говорит Егор. – С первой получки.

Я иду домой и думаю: как здорово, что у меня есть такой друг.