Темная лошадка

Халил оказался весьма галантным мужчиной и щедро отблагодарил супругу судовладельца за ночлег, подарив Ефросинье целый сундучок замечательных восточных тканей и совершенно потрясающие серьги из чёрного янтаря. Такой подарок подтвердил догадки Гешова, теперь молодой судовладелец уже не сомневался, что турок занимается контрабандой драгоценностей.

Богдан не придал значения тому факту, что сначала один слуга турка, а потом и второй почувствовали себя нехорошо, и, спеша на корабль – его самого в Родосто²⁶ ждал ценный груз, не сообщил жене, откуда привёз гостей. Более того, судовладелец не стал дожидаться отъезда турка в порт и уехал, ничуть не сомневаясь, что его красавица-жена прекрасно справится с проводами гостя сама. Ефросинья действительно вполне спокойно отправила турка на ожидающее его судно и занялась примеркой чудесных серёг и очень эффектных шалей.

– Хозяйка! – в дверь заглянул старый грек, бывший доверенным слугой в доме.

– Да, Янис. Что ты хотел? – хозяйка со вздохом отвлеклась от примерки.

– Там слуга этого турка, больной, что с ним не поехал…

– Он не взял с собой своего слугу? – искренне удивилась супруга Богдана.

– Да этот парень совсем разболелся, и турок его оставил – не брать же такого на корабль.

– За него мы не отвечаем! Турок сам его оставил! Выгони его, пусть в каком-нибудь постоялом дворе выздоравливает. – равнодушно проговорила Ефросинья и было собралась вернуться к примерке обновок.

– Но, хозяйка, он грек! Наш православный!

– Так что же, мне всем православным грекам лечение и проживание оплачивать? – тон потомственной негоциантки был крайне строгим, и старый Янис не посмел ничего ей возразить – в этот же день больного отнесли в дешёвый трактир на окраине города.

Так в Россию снова пришла чума.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

К концу этого тёплого дня Ираида Гагарина решила отправиться к речке, постирать бельё. Надо же, конец сентября, а так тепло! Супруг её, вместе с соседом, местным старостой Никифором Перваковым, этим утром уехал в Борисову Горку на торг. Очень уж хотелось им расторговаться да прикупить железного инструмента да упряжи, да гостинцев жёнкам! Вернуться они планировали только дней через пять.

Ираида вышла к реке, наклонилась над водой и вдруг с удивлением увидела, что около берега плавает небольшой тючок. Подоткнув юбку, она стремительно влетела в воду и вытащила его на берег. Молодая гречанка очень заинтересовалась таинственным свёртком и напрочь забыла все предупреждения властей об опасности бездумно подбирать чужие вещи.

Тюк был хорошо упакован в промасленную кожу, и Ираида дрожащими руками пыталась его разворошить. Наконец ей удалось добраться до содержимого. Внутри лежали просто потрясающие платки, платья, ткани. Такой красоты она раньше не видела! Как заворожённая, она вытаскивала вещицы из свёртка, смотрела на них, складывала рядом и вынимала новые.

Так она сидела, перебирала вещи, прижимая их к себе, гладя тончайшую ткань, и не могла остановиться. Потом вскочила, суматошно собрала все драгоценные обновки и, прижав их к груди, бросилась домой. Почти добежав до дверей, резко повернулась на месте и кинулась в другую сторону к соседке, тоже гречанке – Агафье.

Влетев к ней в дом, она с глупой улыбкой вывалила всё перед ней на пол. Всю ночь подруги примеряли и перебирали вещи, забыв о необходимости кормить детей и заниматься хозяйством, и лишь утром успокоились.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Пантелей возвращался домой с торга в приподнятом настроении. Никифор умел прекрасно торговаться, и они удачно продали картофель и тыквы, которые привезли в Борисову Горку и накупили железного инструмента, тканей, сладостей.

– Хороший совет нам Иван Кондратьич дал, тыкву эту сажать, а Никифор? – весело крикнул Гагарин соседу, ехавшему сразу за ним.

– Да, Никитин – голова! – солидно пробасил тот в ответ.

– А вот ты сначала даже картошку на дух не переносил! Как он тогда тебе глаз-то подбил! – хохотал Пантелей.

– Было дело! – также весело отвечал ему сосед, – Всё же по справедливости! Без его науки я бы, как у нас на Псковщине принято было, только бы одну рожь и сеял! А так он мне в глаз засветил, так я сразу всё осознал! И теперь вот и картофель, и тыкву продаю! А на следующий год я и турецкое пшено посею!

– Ха-ха! А давай, соседушка, косушку монастырского хлебного вина́ изопьём?

– Ох, Пантюха, ещё никто не говорил, что Никифор Перваков от хмельна вина́ отказывался, ежели особенно в меру!

Приятели остановились и выпили, закусывая вяленой рыбой и хлебом, который они купили в Борисовой Горке. Хлебное вино, что изготавливалось в Борисоглебском Заднестровском монастыре, было превосходным, монахи делали его преотлично. Выпили соседи его под разговор быстро, Пантелей с удивлением уставился на пустую бутылку, переглянулся с Перваковым и достал ещё одну.

Хорошо, что дом был уже совсем рядом. Пусть они и не перепились вусмерть, но Никифор всё-таки нечаянно одел себе на голову ведёрко с дёгтем, так что начал выглядеть как подлинная нечистая сила. Пантелей смеялся так, как никогда до этого…

Подъехав к своим воротам, он громко закричал, вызывая жену и старшего сына:

– Ираида! Петька! Выходите встречать! Где вы там? Ушли, что ли, куда? – сам открыл створки, распряг лошадь, поставил её в стойло, и, не разбирая подарки с телеги, вошёл в дом.

Поднялся в горницу²⁷ и удивился – было темно, окна были наглухо занавешены, странно пахло. Пантелей споткнулся в темноте о какой-то кувшин, валявшийся на полу, и громко выругался. В ответ из угла послышался стон. Гагарин, поражённый до глубины души, бросился к окну, которое можно было разглядеть по свету, пробивавшемуся через занавесь, сорвал тряпки и замер от увиденного.

Ираида лежала на скамейке, просто корчилась от падающего на лицо света и громко стонала. В углу свернулся двухлетний Петька, не подающий признаков жизни. Младшую дочь – Анну, не было слышно, но в тот момент Пантелей не обратил на это внимания. Он бросился к жене. Уже протянув к ней руки, Гагарин увидел огромный бубон²⁸ под мышкой супруги.

Мужчина остановился настолько резко, что сел на пол, и сидел так несколько минут, с ужасом глядя на сла́бо хрипящую жену, пытавшуюся закрыть лицо от дневного света. Вывел его из ступора только внезапный крик дочери. Гагарин судорожно вскочил, бросился в угол комнаты, который был скрыт в темноте, схватил люльку с ревущим от голода ребёнком и выскочил из дома.

Он бросился к избе Первакова. Никифор с ещё запряжённой телегой стоял у колодца и вяло отмывал голову от дёгтя. Обезумевший крестьянин подбежал к нему, молча поставил рядом люльку и сел на землю.

– Ты чего, Пантюха, перепил, что ли? – хрипло спросил его сосед.

– Никифор! Никифор!

– Пантелей? – Перваков в армии не служил, но человеком был весьма умным и обстоятельным, и понял, что творится нечто очень плохое. Он начал стремительно приходить в себя и его вопрос уже больше походил на крик.

– Чума! Ираида, Петька…

– Ты что? – Никифор схватил приятеля за грудки и приподнял.

– Точно, Никифор! Сам видел! – задушено хрипел Гагарин.

– С пьяных глаз ты и не такое увидишь! – злобно прорычал староста, бросил полубесчувственного соседа на землю и кинулся в его дом. Через минуту с дикой руганью выскочил оттуда, подбежал к высокому столбу возле своих ворот, схватил из ящика, стоя́щего подле, чёрную тряпку и судорожно начал забираться наверх, используя набитые перекладины. Закрепил флаг и едва смог слезть вниз. Его трясло просто неимоверно.

Но в этот момент Никифор вспомнил про свою семью, и с новым рёвом побежал к себе. Уже молча вышел через пару минут, добрёл до сидящего с перекошенным лицом на прежнем месте Пантелея, также без единого слова вынул из своей телеги ещё одну бутыль и сунул её другу. Тот судорожно схватил посудину, сорвал сургуч и присосался.

– Нету моих дома! – наконец проговорил староста, – Видать, ушли куда. А вот теперь надо пройтись по деревне, посмотреть у кого что и как. Как-то не слышал я, чтобы чума в одном доме пряталась. И будем ждать ертаульных, Пантюха…

Гонец из Андреевки прискакал меньше, чем через час. Мальчишка подъехал к столбу и, не слезая, спросил у сидящего на земле старосты:

– Дядька Никифор, что, правда, чума?

– Она самая! Четыре дома, тринадцать человек точно!

– Ох, беда!

Уже к вечеру прибыли первые ертаульные. Покрытый потом и пылью прапорщик со страшным шрамом на лице, оставив трёх своих солдат устраивать лагерь и встречать остальных, подошёл к сидящим у столба местным. Устало полушёпотом ругаясь, переоделся в чёрную промасленную хламиду с капюшоном и только после этого обратился к Никифору:

– Ты старший здесь будешь?

– Я! Никифор Перваков, староста здешний.

– Прапорщик Чумного ертаула Лущилин! Веди, давай показывай, где и что. Ты же в армии не служил?

– Не! Из-под Пскова мы!

– Тьфу ты! А этот, оглашенный?

– Этот служил, да у него там вот семья помирает.

– Понятно, ладно. А это чьё дитя?

– Его дочка это – Анна. Мать у неё чумная.

– Так сколько ей?

– Уже год почти.

– Тьфу ты! Бабы-то у вас тут есть?

– Мои в поле, видно – должны к ночи вернуться, а прочим я велел из дома носа не казать.

– Молодец, всё правильно. Только вот, дитёнка-то покормить надо! Ох, дубины… Ладно, сейчас определим. Пошли давай!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Чума полыхнула на Днестре. Основной очаг был в Могилёве-Подольском, там не было большого гарнизона, и в условиях Речи Посполитой моровая язва начала быстро распространяться. Румянцеву пришлось перебрасывать войска для установления карантинов, но зараза успела перескочить в Венгрию. На нашей территории самая большая проблема была в бывшем Очакове. Чёрный Городок сильно разросся и был одним из самых крупных поселений на новых землях.

Значительный торговый и военный порт привлекал население, а вот порядка в городе не было. Когда чума пришла, в городе начались волнения, погромы, а закончилось всё пожарами. Военные моряки Черноморского флота, под командованием начальника эскадры адмирала Сенявина²⁹ очень жёстко взяли под контроль ситуацию в порту, но в самом городе положение изменилось только с прибытием генерал-аншефа Олица.

По его ходатайству полковник Беккер, бывший градоначальник Чёрного города, был арестован и предан суду за бездействие и сокрытие истинного положения. Очередной пример откровенной глупости: как полковник мог даже подумать о возможности утаить проблемы в городе, в котором проживало множество золотых поясов, да и Сенявину в голову не могло прийти не донести о полной катастрофе по соседству.

Также чума была зафиксирована в Сороках³⁰, но там находился батальон Чумного ертаула, да и комендант города был не промах, так что её сразу локализовали, да ещё в нескольких деревнях на Днестре тоже были зафиксированы заражения. Очевидно было, что болезнь пришла по воде, началось строгое следствие. Все участники дознания понимали важность найти истинного виновника происшествия и причины проникновения болезни в Россию. Можно было ожидать скорого и точного результата.

Глава 2

– Дядька Иван! Дядька Иван! – мальчишка, сидевший на лошади без седла, кричал самозабвенно, словно тетерев на току³¹. И, как эта птица, совсем не замечал происходящего вокруг.

– Чего орёшь, Митька? – голос Никитина прервал крики наездника столь неожиданно, что тот на лошади не удержался и упал к ногам своего скакуна. Лошадка на столь впечатляющее падение отреагировала очень солидно, чуть отступив в сторону и ласково обфыркав упавшего, – Ты чего, пострелёнок?

– Дядька Иван! – Митька непонимающе мотал головой, сидя на траве и никак не мог разглядеть мужчину.

– Так, Митька! Тут я! – Никитин поставил мальчишку на ноги и заглянул тому в глаза, – Ты, что это, расшибся?

– Дядька Иван! Чума в Пантелеевке!

– Что-о-о-о? – мужчина встряхнул Митьку ещё раз, аккуратно поставил его на землю и кинулся к жене, которая в окружении детей собирала картофельную ботву на поле.

– Тата!

– Что ты, Ваня?

– Татушка! Чума в Пантелеевке! Так, я Белоножку заберу, мне к отцу Лаврентию надо! Ты уж тогда на Сивом сама домой доберёшься?

– Конечно, милый! Ох, беда-беда! – темнокожая женщина прижала руки к лицу, – Может, нам самим бежать надо?

– Куда, Татушка? Здесь у нас и дом и хозяйство! Небось, нас Императрица и Наследник в беде не бросят! У нас в России-то порядок! Глядишь и не чума в Пантелеевке! Там же Пантюха Гагарин – дружок мой.

– А что там?

– Вот и узна́ю заодно!

– Ох, беда-беда! – Татта стояла и смотрела, как её муж вскочил без седла на пасущуюся рядом лошадку и поскакал, поднимая пыль, в сторону их родной деревни, откуда дорога вела в село Андреевка.

Но в Никитинке его уже ждал сам отец Лаврентий. Получив страшную весть, он сразу отправился к своему другу и волостному старосте.

– Отец Лаврентий, что происходит-то?

– Да пока сам не знаю, Ваня! Чёрный флаг в Пантелеевке вывесили. Я сразу мальчонку туда послал. Он вернулся, говорит, чума точно – Никифор сказал. Тринадцать человек в четырёх избах… Ертаульным сообщил и тебе вот… Ертаульные-то небось уже там. Что делать-то, Вань?

– Отче! Я сам к тебе за советом ехать собрался!

– Я же в чуме не был, не знаю, что и делать!

– Что, отец Лаврентий, бежать куда подальше не надумал?

– Смеёшься, ирод!

– Смеюсь, отче, но как-то плохо… Поедем-ка, отче к ертаульным в Пантелеевку. Из первых рук оно сподручнее новости узнавать.

Они сели вдвоём в телегу к священнику и поехали в соседнюю деревню. Сначала ехали в подавленном молчании, а потом Никитин не выдержал:

– Отец Лаврентий, а что в мире-то твориться? Войны с туркой не ждут? А то я всё лето в поле…

– Нет, Ваня, войны не ждут. Хотя вот рекрутские наборы в этом году снова объявили, может, к войне?

– Отче! – Никитин даже закашлялся, – Так в этом году и должны были возобновить!

– Ну, всё одно – подозрительно! Кабы войны не ждали, небось, ещё на год бы отменили! Такое же подспорье для людей!

– Ну, я, как отставной солдат, тебе скажу, отец Лаврентий, нельзя без служивого в государстве! Ежели войска мало будет, то тут и для супостата приманка и порядка нет!

Так за разговорами они доехали почти до Пантелеевки, где на пригорке их окликнул ертаульный:

– Стой! Кто такие? Карантин! Чума здесь!

– Служивый! – вступил бывший сержант, – Нам бы кого старшего увидеть! Я староста волостной, а это вот – священник!

– А! Понятно! Ждите! – солдат быстро достал из-за пазухи дудку и громко свистнул в неё. Минут через десять его окликнул невидимый для приехавших человек:

– Кузьма! Что там у тебя?

– Тут старшина местная прибыла, хочет с прапорщиком поговорить!

– К ручью пусть идут – там он!

– Знаете, где ручей? – спросил у старосты и священника солдат.

– А как же!

– Туда идите, прапорщик там. Только через ручей не переходить – карантин!

Офицер на самом деле был возле воды – он купался полуголый. Ертаульный был покрыт шрамами, на лице его красовался рубец от сабли, а на теле были заросшие колотые раны и следы от ожогов. Завидев гостей, он вышел на берег и принялся утираться:

– Кто такие? – крикнул он им.

– Местный волостной, да священник! Прибыли за инструкциями и новостями!

– А! Это хорошо! – офицер вытерся и накинул мундир, – Я прапорщик Ертаула Лущилин, командую карантином в Пантелеевке.

– Никитин Иван! Отец Лаврентий Толбаев!

– Так вот, здесь чума, сомнений нет! Я не первый раз такое вижу, даже без медиков могу разобраться. Мы тут пока только передовым отрядом. Завтра основные силы придут с докторами и монахами. Всю волость будем в карантин брать! Так что, помогайте!

– Что делать надо? – Никитин был очень мрачен.

– Ты, что, Иван, из солдат будешь?

– Отставной сержант Астраханского полка!

– Это хорошо, значит, дело знаешь! Карантин по волости объявляется. Пусть все в деревни вернуться и из домов не выходят. Заразу перенести нельзя! Пока никто не знает кто заражён, только время покажет!

– А как же работа?

– Императрица выделит споможествление! Голодать точно не будете!

Возвращались уже в темноте, молча.

Наутро приехали многочисленные подводы с палатками, котлами и людьми. Пантелеевку взяли в плотное кольцо почти два десятка ертаульных, ещё человек десять солдат и пятеро монахов начали ладить лагерь, трое иноков, доктор и младший лекарь отправились в деревню к Лущилину.

А в степи уже разворачивались кавалеристы. Передвижение между селениями было строго запрещено, да и так крестьяне, напуганные чумой, выполняли указание местных властей и сидели по домам, ожидая развития событий. Уже на следующий день по деревням пошли команды из лекарей и монахов, осматривая местных.

– Елизар! Ты ли это?

– Отец Памфилий! Давно не виделись! – неожиданная встреча старых знакомых обрадовала.

– Как ты, Елизар? Раны-то не беспокоят?

– Вашими молитвами, отче! Вот, прапорщиком стал! В дворяне вышел!

– Молодец! Всегда верил, что ты наверх выберешься! Потом ещё поговорим, господин прапорщик. Что здесь происходит? – Памфилий сразу же перешёл к делу.

– Чума у тринадцати местных крестьян мной определена, без сомнений. Первичные опросы показали, что зараза пришла по реке. Одна молодка вытащила из воды тюк с тряпьём. Заражены те, кто с ней общался и их семьи. По причине полевых работ чума дальше не разошлась. Пока…

– Ох, ты! Значит, мы с лекарем Вильямсом пойдём к больным, а доктор Мухин и отец Агапий, осмотрят остальных. Лущилин пристально взглянул на огромного одноглазого монаха, а тот кивнул ему как старому знакомому.

Через несколько часов подвели итоги – кроме тринадцати явно больных, заражены были ещё четверо, в том числе и маленькая дочка Гагариных. А к вечеру гонцы привезли и новую информацию – чума была ещё и в Нефёдовке. Хотя заражена была там всего одна семья, их в поле навещал сосед из Пантелеевки. Была надежда, что зараза не разбрелась по округе.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Райна бежала из Чёрного Города, сейчас поистине чёрного. Многие дома горели, мародёры, грабители и просто пьяные бродили по улицам. Винные склады никто толком не охранял, гарнизон приказов не получал и сидел в казармах, так что на улицах было очень опасно.

Женщина была в ужасе. Она собралась к золовке, спрятаться в крепком доме брата, но Ефросинья, ничего не объясняя, прислала ей с одним из капитанов Богдана маленького Ивайло. Тот передал, что в доме чума, ему сунули ребёнка, остро пахнущего уксусом, да мешочек с золотом и велели отвезти ей, с наказом бежать куда подальше. Страх заразиться был велик, но капитан был верен Богдану, а Райна слишком любила племянника.

Кое-как нагрузила она телегу и повезла детей и немного вещей из города. Ужас и полную беспомощность ощущала сейчас женщина. Мужа рядом не было, брата тоже. Она одна должна была спасти детей! Своих детей! Племянника она не считала за чужого, даже не испугалась взять его из чумного дома – он тоже её ребёнок! Бежать! Спасти! Только эти две мысли владели ею сейчас.

Она знала, куда им надо бежать. Ивайло всегда недоверчиво относился к городам. «Мы крестьяне, – говорил он. – В городе нам душно!» И, прямо перед своей пропажей, приобрёл домик на берегу моря в полутора десятке вёрст от Чёрного Города. Райна была там только раз и больше приезжать туда не хотела. Это место навевало ей мысли о муже, а это было слишком грустно. Но там можно было укрыться, дом пусть и подзаброшенный – всё равно дом!

Однако туда надо было добраться. В городе шли погромы. Женщина взяла с собой пистоли, которые ей подарил брат. Она жила без мужчины в доме. Муж должен был вернуться! Должен! Ивайло невероятно упрям и твёрд, он не может не вернуться к семье! Вера эта держала её, заставляла не опускать руки. Однако дом, в котором живут только женщины и дети, привлекает внимание преступников, поэтому в таком доме должно быть оружие. Три пистоля – дорого́й подарок и большое подспорье сейчас.

Райна умела ими пользоваться, и её старший сын Богдан тоже уже был способен применять и заряжать оружие. Женщине дважды пришлось употребить пистоли при бегстве – первый безумец был убит ею недалеко от дома. Человек выскочил из переулка с рычанием, размахивая огромным ножом, и выстрел в лицо оставил лежать его на грязной улице.

А вот во второй раз всё было сложнее: их атаковала банда из пяти человек. Пришлось использовать все три пистоля, и им положительно повезло, что эти выстрелы остановили грабителей. И, пусть они об этом и не знали, но им очень повезло выбраться из города. Дорога, на которую выехала их телега, была ещё не закрыта кордонами, и им всё-таки удалось достигнуть желанной цели – домика у моря. Тут-то Райна, наконец, смогла дать волю слезам.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Генерал Олиц оказался в окрестностях Чёрного Города случайно. Новоназначенный наместник проезжал к своему новому месту службы, но в плавании ему занедужилось, и он остановился на отдых, воспользовавшись гостеприимством начальника эскадры Сенявина.

– Пётр Иванович! – к нему в комнату стремительно, словно ветер, ворвался сам адмирал.

Олиц отдыхал, сидя в кресле, подле широкого окна с видом на море. Он удивлённо оглянулся на гостя, поднялся из кресла и оправил халат:

– Алексей Наумович! Не ожидал…

– Пётр Иванович! Только на тебя надеюсь! Выручай!

– Что случилось-то?

– Да, что же ты, батюшка, ведь чума же в городе!

– Чума? А я здесь причём? Ведь есть комендант, ертаульные…

– Комендант, прости меня, Господи, дурак, каких свет не видывал! Пьёт, с бабами гуляет. Ертаульных не слушает, карантин в городе не объявил, даже гарнизон не поднял! Я-то в порту порядок навёл! Мои матросы всё здесь оцепили, а они устав знают! Ни один корабль не выйдет! Ертаульные вместе с флотскими врачами всех осматривают! А в городе…

– У, батенька, что творится-то! А я тут бездельничаю! Что же сразу-то не оповестили? Я-то человек неместный…

– Беспокоить не хотели, что болезнь-то, коли карантины установлены. А сегодня мои офицеры доложили, что в городе чёрт-те что творится. Я сам посмотрел! Никак без тебя не решим! Пока Потёмкин вести получит, пока вмешается – а в городе уже пожары вовсю! Гарнизон ничего поделать не может! Беккер этот…

Всё, к ярости Олица, оказалось чистой правдой. Беккер, бывший вполне справным армейским офицером, на гражданской должности совсем забыл о долге. Он завёл себе целых трёх любовниц и предавался разгулу и развлечениям, не заботясь о городе. Получив информацию о чуме, не придал этому никакого значения, а ертаульного капитана, прибывшего к нему для определения карантинных мер, попросту выгнал.

За это время в городе началась настоящая эпидемия, заражённые разбегались, разнося болезнь по окрестностям. Мор удалось сдержать только благодаря Сенявину, который полностью закрыл порт и передвижение по воде даже на значительном расстоянии от города. Да и ертаулу, который смог выставить кордоны на больших дорогах.

Настоящий карантин ввёл уже Олиц, принявший командование в городе и окрестностях. Гарнизон начал патрулирование, моряки активно оказывали содействие. Очаги инфекции были изолированы, Олиц был замечательным администратором, и порядок, даже с минимальными силами, установил железный, причём всего за два дня.

Правда, город серьёзно пострадал – паника ужасная вещь. Люди теряют человеческий облик, грабят, убивают, жгут. И всё это бездумно, как животные. Богатые кварталы были разграблены, понять, кто выжил, кто бежал, кто попал в карантин, пока было невозможно.

Госпитали, развёрнутые в степи, переполнялись. Приходилось открывать новые, благо докторов на кораблях было много. Обслуживающий персонал вербовали из армейских и флотских подразделений, Олиц использовал для финансирования борьбы с чумой все доступные средства, включая церковную казну и принудительные займы у богатеев.

Потёмкину я лично запретил лезть в это дело. Олиц справлялся, а риск заражения – он и есть риск.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

– Брат Агапий, а ведь тебя прапорщик-то узнал! – тихо произнёс Памфилий. Палатка была на двоих, и они лежали совсем рядом.

– Да, брат Памфилий, узнал. И я его тоже. Во время чумного бунта в Москве знакомы были.

– Сдаётся мне, брат Агапий, и мы с тобой раньше встречались. Вот, всё не до того, да не до того было, а тут прямо как ударило – видел я тебя раньше. Давно только, и не припомню никак…

– Я-то тебя знаю, ты ведь катом³² в Рязани был. Так, брат Памфилий?

– Вот теперь и я вспомнил…

– Что прошло, то миновало, брат Памфилий. Я-то тебя сразу узнал. Помню, как ты меня пытал. Ты же у меня тогда первый палач был… А что не говорил раньше – так в монахи-то ты тоже не просто со скуки пошёл… – спокойно сказал Агапий.

– М-да, вот не думал не гадал, что судьба меня с самим Колобком вот так сведёт… – так же спокойно, как и собеседник, проговорил Памфилий, – Вот сколько лет прошло… Как тебя занесло-то в монаси, брат Агапий?

– Да, как-то тошно мне стало. Душегуб я был: человека прибить – словно курицу зарезать. А потом как-то подумал: «Что там, на том конце? Столько душ на мне, ведь в ад попаду! Оправданий мне нет!» Так и взяли меня в Москве, задумчивого. Странно мне было: пытают меня, а я всё про ад размышляю: «Также ли там будет?» – и понимал, что ещё хуже там должно быть.

А потом, чума. Я сначала мимо ушей всё пропускал, а затем, как наяву, увидел, что мой город горит. Я же сам московский, пусть и больно мне там было, а всё же Родина – иной раз снова вижу во сне улицы её, переулки… Тогда перед глазами полыхнуло, вызвался в мортусы идти, а уж когда вживую увидел, так всю душу вывернуло. Трупы разбирал, пожары тушил, больных в госпитали направлял, всё думал: «Может и в этом моя вина́ есть? Простит ли меня господь за такое?»

А потом мне знак был – младенца живого под мёртвой женщиной подобрал. Значит, могу я прощение получить! Два года послушником проходил в Николо-Угрешском³³ монастыре, потом принял постриг и был благословлён на подвиг в ертауле. Всё стражду искупить грехи свои. Вот так…

– Что же, откровенность за откровенность, брат Агапий… Я-то рязанский, дед мой катом был, отец, да и я тоже. Не думал я о Боге толком, мечтал, что и сынок мой катом будет – верный же хлеб. Только вот пришёл я как-то домой, а жена моя да сынок единственный от печки угорели. Вот здесь и осознал я, что они для меня всю жизнь составляли.

Батюшка, что моих отпевал, понял что-то обо мне и вразумил меня. Дальше, так жить уже не никак нельзя было. Вся эта боль, что я и предки мои людям причинили… Может, за неё я наказан так, а? Ушёл в монастырь, помыкался по разным обителям, никак места себе найти не выходило, и вот с начала ертаула я в нём.

– Что же, выходит, мы все тут грехи свои искупаем? – с неожиданной болью в голосе спросил Агапий.

– Выходит, так. Подвиг монашеский, он ведь такой – быть там, где ты больше пользы Богу приносишь. – Памфилий сказал очень уверенно, он явно много думал об этом, – Ладно, брат Агапий, давай спать будем. Утро скоро.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Генерал Олиц почти не спал уже больше двух недель – некогда было. Он носился по карантинным лагерям, проверял кордоны, объезжал город, проводил совещания с моряками, врачами, местным епископом Автономом. Порядок был наведён, городовые службы восстанавливали свою работу. На улицы ещё не полностью вернулась жизнь, ибо карантин отменять было рано, но патрули уже спокойно ходили по дорогам, пекарни работали, а в лавках продавали мясо и овощи.

Сейчас генерал проводил совещание по организации карантина морской и речной торговли. Остановить её полностью, означало нанести огромный ущерб купечеству, и потерять существенные средства от пошлин и сборов, что было недопустимо. Низкорослый «золотой пояс», явно восточного происхождения, доказывал с невероятной экспрессией необходимость полностью отменить карантин для торговли, мол, купцы не враги себе и развозить чуму не станут.

Олиц устало тёр свой лоб, слушая визгливый голос торговца.

– Выгнать бы его! А то бы и розог задать, слабоумному! – думал генерал, – А нельзя! Поссориться с купцами – доходов не будет, на что потом город восстанавливать… А! знаю! Свожу-ка я его на чумное кладбище, путь посмотрит, как трупы хоронят. Бояться начнёт хотя бы.

Торговца прервал адмирал Сенявин, также сильно уставший в последнее время, и сорвавшийся раньше прочих:

– Да что ты несёшь, Григорий Иванович! Никогда флот российский не согласится на такое безумие! Хоть один матрос на корабле заболеет, опять всё вспыхнет! Вот скажи мне, как зачумлённый этот по всему побережью да Днестру заразу разнёс? Чай, турок этот, что драгоценностями ворованными торговал, Божьим духом из Трапезунда чумного к нам попал! Вы, купцы, через кордон моровую язву протащили, а теперь вообще всё отменить хотите! Да никогда!

– Но ведь никак невозможно без торговли! – почти предсмертно взвыл купец.

– Тихо! – Олиц от головной боли скорчил жуткую гримасу, – Понятно, что держать торговлю в чёрном теле дальше никак нельзя, а уж без рыбной ловли мы все скоро от голода пухнуть начнём. Чума остановлена, чрезмерные строгости пора прекратить, но и возврата к прежней вседозволенности быть не может. Пусть контрабанду нам полностью не придушить, но уж приложить все усилия к этому надлежит.

Есть же карантинный устав! Есть Главный карантинный врач порта, да ещё и наместничества! Где соблюдение правил?

Доктор Левицкий до этого молчавший испуганно поднялся и начал:

– Я, прошу извинений, не раз указывал капитану порта и коменданту города на несоблюдение устава…

– Где Ваши доклады мне? – взревел Сенявин.

– Я, прошу извинений, Вам не подчиняюсь! – тихо-тихо ответил, сжимаясь, медик.

– А доклады в наместничество и главному карантинному врачу в столице есть? – также негромко спросил Олиц и снова потёр лоб.

– Никак нет…

– Почему?

– Приношу извинения, но капитан порта мне воспрещал.

– Так он же Вам не начальник? Молчите? Арестовать его, отвезти в тайную экспедицию. – устало отдал приказ генерал. Врача вывели, тот плакал.

Олиц надавил руками на виски:

– Итак, карантин необходимо возобновить в полном объёме. Ещё есть кому что сказать?

– Да! – глухо подал голос Сенявин, – Я настаиваю на невозможности дальнейшего размещения в одной гавани военного и торгового портов. Всякая зараза, контрабандисты – флоту этого не надо!

– Алексей Наумович! Насколько я понимаю, определение места для нового торгового порта – Ваша обязанность. Что Вы воздух-то сотрясаете. Я не слышал про докладную о подобном.

– Места для порта исследуются…

– Значит, пока нам приходится жить с тем, что есть, Алексей Наумович! Ищите новое место, обосновывайте, и как только определитесь, так сразу перенос торгового порта и начнётся. Есть ещё кому что сказать? Нет? Ладно, господа, занимайтесь своими делами. Мне ещё доклад в столицу писать. – и Олиц снова скривился от боли.

Все вышли, он аккуратно выводил буквы на бумаге, и вдруг выронил перо. Схватился руками за виски и со стоном уткнулся головой в стол.