Противостояние. Спецслужбы, армия и власть накануне падения Российской империи, 1913–1917 гг.

В течение 1911 г. Зуев занимался практической организацией работы агентуры в армии. В мае он издал распоряжение о борьбе с клеветой на армию в революционной прессе, источником информации для которой служили революционные организации в частях. Антиправительственно настроенные лица присылали в оппозиционные и революционные издания клеветнические, лживые или попросту искаженные данные с целью дискредитации армии в глазах общества, с одной стороны, и чтобы подорвать среди читающей части военных доверие к руководству и самой армейской системе – с другой. В этой части своей работы департамент принял решение полностью информировать оклеветанных командиров частей и подразделений, а также верховное руководство армии и флота. Мера была одобрена военным и морским министрами В. А. Сухомлиновым и И. К. Григоровичем^[210].

Позднее Зуев издал два циркуляра от 7 июня и 3 июля 1911 г. В циркуляре от 7 июня департамент полиции рекомендует для расследования корней недовольств набирать агентуру не только среди самих военных, но и их общих друзей и знакомых – штатских. Цель в данном случае ставилась двоякая: с одной стороны, выяснить, чем недовольны военные, не подвергающиеся революционной агитации, каковы их насущные проблемы, толкающие в оппозицию к режиму. Во-вторых, выяснить роль штатского окружения в радикализации и революционизации настроений армии. Также необходимо было освещать отношения воинского командования с подчиненными. Штатские агенты принимались на службу в качестве вспомогательной агентуры, они посещали клубы, сборища и частные квартиры офицеров и нижних чинов, не вызывая подозрений. Что касается нижних чинов, то они часто собирались в лавках или сапожных мастерских, с адресов которых и вели почтовую переписку. Хозяева этих лавок, мастерских, квартир и прочих заведений вербовались сотрудниками сыска^[211].

Циркуляр от 3 июля непосредственно предписывал создавать новые лавки, в которых будут собираться военные, или субсидировать уже существующие. «При этом надлежит иметь в виду, что означенные лавки должны быть поставлены на чисто коммерческих началах и могут рассчитывать на материальную поддержку только в самых исключительных случаях. Кроме того, при оборудовании лавок розыскными органами необходимо обратить внимание на приемы конкуренции, которые могли бы поставить эти лавки в привилегированное положение и привлекли бы к ним наибольшее число нижних чинов»^[212]. На открытие каждой такой лавки требовалось согласие департамента, что во многом было связано с выделением финансовых средств и необходимостью строго отделять сыскные мероприятия от провокации. Однако, как писал в своих мемуарах Курлов: «Проект этот был осуществлен в очень малом размере, так как для широкой его постановки не хватало денег»^[213].

Принятые Зуевым меры дали существенные результаты – множество дел и расследований, разгром ряда организаций. Однако принятые меры оказались недостаточными. Движение в армии нарастало по объективным причинам: во второй половине 1911–1912 гг. заканчивался срок административной высылки для участников революции 1905–1907 гг., этапированных в отдаленные районы империи. Большую часть ссыльных составляли молодые люди, не отбывшие еще воинской повинности, которые должны были в 1912 г. быть призваны в армию^[214]. «Революционный призыв» создавал благоприятные условия для развития военных организаций и пропаганды.

Кроме непосредственного состава революционных ячеек жандармам необходимо было выяснять и факультативных членов организации, в ней формально не состоящих, но близких и сочувствующих революционному делу. В феврале 1912 г. в совершенно доверительном циркулярном письме Зуев писал: «В департаменте полиции в последнее время получаются указания, что революционные партии, помимо определенно поставленной цели самым интенсивным образом вести пропаганду и агитацию в войсках, в целях подготовления войск и использования их при общем вооруженном восстании, решили, имея в виду бывшие довольно многочисленные случаи покушения на начальствующих лиц во время маневров в виде мести за строгость и т. п., использовать отдельных нижних чинов и для совершения террористических актов первостепенной важности. Такого рода попытки кажутся революционерам тем более осуществимыми, что во время маневров и смотров высокопоставленные лица находятся обычно настолько близко к частям войск, что часто представляется возможным осуществить злодеяние не только путем выстрела, но и просто штыком»^[215].

Таким образом, в течение нескольких лет была создана мощная агентурная сеть, наработана база подзаконных актов, регулирующих политический сыск в армии. И военное руководство было весьма заинтересовано в результатах жандармской работы. Уже в октябре 1911 г. военный министр Сухомлинов просил министра внутренних дел Макарова информировать его лично обо всех случаях возникновения дознаний и переписок по революционному движению в армии. Также, опасаясь слишком бурной деятельности жандармерии, он требовал присылать ему копии всех донесений, посылаемых жандармскими офицерами в департамент. Фактически военное ведомство пыталось взять под контроль работу политического сыска в армии. Сухомлинов хотел в этом направлении опереться на своего старого знакомого – жандармского полковника С. Н. Мясоедова, к которому, по мнению военного министра, должны были стекаться все эти переписки и прочие документы департамента, ГЖУ и охранных отделений. Он должен был анализировать весь этот ворох бумаг по военной агентуре и представлять военному министру регулярные отчеты^[216]. Ранее Мясоедов возглавлял приграничный пункт в Вержболово, где весьма успешно занимался разведывательной деятельностью против Германии. Полковник Вальтер Николаи, шеф немецкой военной разведки, называл Мясоедова лучшим русским разведчиком в приграничной с Германией зоне. Благодаря дружескому знакомству с императором Вильгельмом II, часто охотившимся в Роминтере, неподалеку от Вержболово, и на этой почве сошедшимся со страстным охотником Мясоедовым, последний имел возможность вести разведывательную деятельность вне досягаемости германских спецслужб^[217].

Однако кандидатура отставного жандарма была очень неудачной: он был чрезвычайно скомпрометирован в глазах собственного ведомства. Дело в том, что в 1906 г. Мясоедов серьезно поссорился с директором департамента полиции М. И. Трусевичем. Против Мясоедова по анонимному доносу было начато расследование, проводившееся молодым жандармским корнетом Пономаревым, организовавшим серию провокаций. Дело закончилось судебным процессом в апреле 1907 г. Мясоедов смог оправдать себя и своих коллег, обвинявшихся в серии государственных преступлений, только публично высветив провокации Пономарева, что бросало тень на весь политический сыск. Скандал подхватила газета «Речь», а за ней и вся оппозиционная пресса. Историей заинтересовался лично Столыпин: Пономарев был смещен с должности и направлен мелким чиновником в Ригу, а Мясоедова премьер приказал перевести на руководящую должность в самую глухую провинцию. Понимая, что карьера для него окончена, Мясоедов немедленно подал в отставку, чем еще больше настроил против себя МВД^[218].

Британский историк Уильям Фуллер высказал предположение, что через Мясоедова военный министр хотел наладить контакты с департаментом полиции, но личность его доверенного офицера не дала этому состояться^[219]. При этом Фуллер отрицает, что Сухомлинов желал через сотрудничество с секретной агентурой поставить под контроль армейских офицеров. Однако с этим утверждением нельзя вполне согласиться. Известно, что в 1909 г. в Военном министерстве уже была должность офицера, который должен был заниматься сбором информации о революционной агитации в армии, но у ведомства не было для этого налаженной агентурной сети. Вскоре, 24 марта 1910 г., Главный штаб издал циркуляр № 982, фактически одобрявший наблюдение за офицерами. Циркуляр требовал от армейского руководства принимать во внимание донесения секретной агентуры об офицерских чинах^[220]. Курировать эту работу должен был все тот же Мясоедов. Сведения жандармерии были как нельзя кстати. Сухомлинов отстаивал агентуру потому, что надеялся со временем получить сведения о своих противниках, главными среди которых были, с одной стороны, политик А. И. Гучков и близкие к нему генералы, в первую очередь А. А. Поливанов, а с другой – великий князь Николай Николаевич.

Сухомлинов вовсе не был противником применения жандармерии в воинской среде в отличие от многих своих подчиненных. Но как военный министр он хотел контролировать этот процесс. «Преследуя единственную цель – ограничить область так называемых агентурных непроверенных сведений и тем оградить войсковые части от возбуждения, я находил нужным, как выше отметил, только тщательное обследование и объективную проверку этих секретных сведений, прежде чем давать им дальнейший ход, используя в этом направлении опыт и знания состоящего при мне жандармского офицера»^[221]. В мемуарах министр пишет о наличии у него личных договоренностей со Столыпиным по поводу контроля над агитацией в армии.

Политический сыск опасался выдавать сведения военному министру по ряду причин: во‐первых, на начальной стадии разработки революционной организации большая часть материала была сырым и непроверенным, что только вводило бы в заблуждение военное руководство; во‐вторых, Сухомлинов мог начать предпринимать конкретные самостоятельные шаги по искоренению революционных ячеек в армии, что только запутало и усложнило бы работу сыска; в‐третьих, выдача такого материала была запрещена рядом циркуляров товарища министра внутренних дел и директора департамента полиции. Наконец, Сухомлинов в любом случае вынужден был бы делиться данной информацией, в том числе и с теми военными, которые могли втайне сочувствовать оппозиционному или революционному движению. В конечном итоге Макаров дал твердый мотивированный отказ военному министру в письме от 8 ноября 1911 г. № 109131, аргументировав его нарушением порядка письмоводства и отчетности, а также непроверенными данными. Министра также не устраивала личность Мясоедова, которого он в письме к Сухомлинову от 16 марта 1912 г. подверг уничижительной критике^[222].

В своих мемуарах Сухомлинов, комментируя отказ Макарова, приводит цитату из письма Мясоедова секретарю военного министра А. И. Зотимову: «Министр внутренних дел указал на неудобства, которые представлялись бы при осуществлении желания военного министра о сообщении ему жандармскими офицерами сведений о революционной пропаганде в войсках. Он опасается, что военному министру будут сообщены сведения, которые потом придется опровергать. Видя, что министр внутренних дел, очевидно, введен в заблуждение докладчиком (имеется в виду Курлов. – В. Х.-Г.), я обратил его внимание на то, что военный министр желал бы быть осведомленным о возбуждении дознания о военнослужащих, дабы иметь возможность судить о ходе пропаганды в армии. На это министр внутренних дел мне сказал, что это, конечно, другое дело»^[223]. В дальнейшем согласование большинства технических вопросов шло уже в рабочем порядке, и к концу 1912 г. оставался не урегулированным лишь формальный порядок сношения жандармских чинов с военными властями.

По согласованию с военным ведомством вербовка сотрудников среди нижних чинов происходила следующим образом: командир части был поставлен в известность жандармским офицером, курировавшим работу секретного сотрудника, о личности последнего и характере предоставляемой им информации. Происшествия в Туркестане, волнения на Балтийском и Черноморском флотах дали МВД возможность осветить ненадлежащие отношения и антиправительственные настроения в воинских частях. Однако одновременно выяснилось, что и сами секретные агенты сгущают краски в своих показаниях. Выявленные политические выступления в войсках дали полиции возможность настаивать на урегулировании с военным и морским ведомствами вопроса работы агентуры.

От департамента полиции в работе комиссий приняли участие Белецкий и полковник Еремин. По туркестанским событиям министром Сухомлиновым было поручено провести дознание главному военному прокурору генералу Звонникову^[224], получившему в свое распоряжение соответствующее дело департамента полиции. Полковнику Сизых, помощнику начальника Варшавского охранного отделения^[225], было поручено оказать содействие и получить все сведения. Военным открылась нелицеприятная правда. Оказалось, что при 50-градусной жаре, которая была в Туркестане, войска одевали в теплый зимний костюм и водили в самый разгар солнца, в 12 часов, на ученье и на работы; это, само собой, являлось причиной недоразумений. Вскрылись недостатки в питании, злоупотребления в пищевом хозяйстве. Как признавался впоследствии сам Белецкий: «Но вместе с тем были и сведения и другого характера, которые показывали, насколько сотрудники сгущали, так сказать, если не пропаганду, то неудовольствие, которое было в частях… Я не скажу, чтобы это была провокация»^[226].

В Морском ведомстве неоднократно заседала комиссия под председательством адмирала Григоровича с участием начальника штаба Князева. Полученные от полиции сведения дали возможность адмиралу Эссену прекратить волнения в самом зародыше. Когда в 1912–1913 гг. возникли волнения на Черном море, туда лично выезжал товарищ министра внутренних дел Золотарев узнать, насколько начальник охранного отделения полковник Попов правильно вел дело, потому что слишком много лиц проходило по дознанию. Сведения, касающиеся воинских частей, были доложены государю императору. По поручению министра Макарова Белецкий был вызван для доклада императору в Александрию, около Царского Села.

Николая смущало нахождение секретных сотрудников на флоте, но произошедший военный переворот в Португалии изменил отношение монарха к этому вопросу. Он поручил министру внутренних дел внимательно изучить переворот.

«Таким образом, – подчеркивал впоследствии Белецкий, – ни Военное, ни Морское министерства не требовали от министра внутренних дел окончательного искоренения этой агентуры; так, вопрос стоял до назначения товарищем министра Джунковского, ему принадлежит исключительная инициатива снятия агентуры»^[227]. Также плохо дела обстояли на Балтийском флоте: за август 1910 г. – июль 1912 г. на броненосном крейсере «Рюрик», линейных кораблях «Император Павел I» и «Цесаревич» в общей сложности было зарегистрировано 78 сообщений о фактах революционной агитации и брожении среди нижних чинов^[228].

В письме от 30 ноября 1912 г. Сухомлинов выразил свое окончательное согласие и одобрение основных положений вопроса об освещении революционной пропаганды в войсках^[229]. Несмотря на некоторый компромисс (жандармам все-таки пришлось посвятить командиров частей в работу секретной агентуры), сыску удалось получить полное одобрение руководства армии. Агентура выявила неуставные отношения, бесхозяйственность, плохие условия жизни и факты издевательства над нижними чинами со стороны офицерского состава, что могло волновать и интересовать военного министра, но не нравилось его подчиненным. Секретные сотрудники освещали политическое беспокойство в частях, хоть и не без некоторой доли преувеличения.

Сам факт массовых военных выступлений имел место. К примеру, бунт 1‐го и 2‐го саперных батальонов инженерных войск Туркестанского военного округа был связан с условиями жизни, тем не менее проходил под руководством военно-революционной организации. Волнения же матросов в меньшей степени были связаны с бытом и в большей – с политической борьбой. Белецкий, описывая отношение царя к секретной агентуре в войсках, отмечает не только этическое неприятие Николаем II агентуры, которое последний проявлял довольно пассивно, но и его внимание к участию армии в политических переворотах. Императору была известна негативная роль военных в свержении в ходе революции 1910 г. короля Мануэла II и установлении республики. Белецкий, видя опасность в военной оппозиции, пытался донести до Николая мысль о необходимости наблюдения за армией. Первым же вопрос о военной оппозиции поднял еще Зуев в своем циркуляре от 20 декабря 1910 г., в аккурат через два месяца после свержения династии Браганса. Вряд ли это можно считать совпадением. Нельзя исключать, что именно революционные события на Пиренейском полуострове подтолкнули департамент полиции начать работу в этом направлении. И оно было особенно опасно для оппозиционной части высшего офицерства, той части генштабистов, которых в России называли «младотурками», по аналогии с турецкими военными, организовавшими переворот 1908 г. и свержение султана Абдул-Гамида II в 1909 г.

1912 год был наиболее плодотворным для политического сыска в армии. Морской министр Григорович активно включился в работу по организации агентуры и контролю за революционным движением на флоте. В июле 1912 г. Григорович созвал упомянутую выше межведомственную Комиссию для выработки наиболее целесообразных мер к возможному затруднению проникновения политической пропаганды среди нижних чинов морских команд. Председателем комиссии был назначен начальник Главного морского штаба контр-адмирал Михаил Валерианович Князев. Членами комиссии от МВД были назначены Белецкий и Еремин. На первом заседании 26 июля были обозначены основные причины распространения пропаганды и меры борьбы с ней. Были выделены две основные меры противодействия: 1) «установление тесного и доверительного общения между военными начальниками и жандармским надзором, причем первые не должны ничего скрывать о происходящем во вверенных им частях революционном брожении»; 2) «установить строгую проверку политической благонадежности всех вольнонаемных матросов и рабочих на верфях, в доках и портовых мастерских, на коих работают команды матросов»^[230].

Имелись серьезные основания для интенсификации работы в армии. 12–20 августа 1912 г. в Вене прошла большая конференция РСДРП, в которой приняли участие московская и санкт-петербургская организации меньшевиков, московская организация большевиков, Социал-демократия Латышского края, Бунд, Кавказский областной союз, Бакинская организация, Севастопольская социал-демократическая военная организация и другие группы. На втором заседании 13 августа обсуждался доклад севастопольцев о работе на флоте. Несмотря на то что агитация была неодинаково сильна на всех судах, по словам докладчика, «работа в войсках шла быстрым темпом». Ядро организации составляли 14 выслужившихся матросов Черноморского флота, однако значительное внимание с самого начала было уделено портовым рабочим, которые до этого оставались «реакционными». За все время своего существования (с конца 1910 г.) группа выпустила семь листовок тиражом от 150 до 2000 экземпляров каждая. Большая часть из них предназначалась матросам^[231].

На XV заседании 20 августа обсуждался вопрос ташкентского восстания. Юлий Мартов отмечал, что волнения, несмотря на свою стихийно-революционную сущность, были спровоцированы агентами охранки. Он выступал за тесную связь между военно-революционными кружками и общей революционной работой партии, против активных антиправительственных выступлений^[232]. В тексте резолюции конференции о событиях в армии и на флоте по инициативе Мартова говорилось: «Конференция в то же время считает нужным обратить внимание товарищей на нежелательность и крайнюю опасность всяких изолированных от народного движения вспышек в армии и флоте и попыток военного восстания… Конференция признает поэтому тяжелым, но священным долгом всех сознательных социалистов, служащих в войсках и флоте, удерживать своих менее сознательных и неопытных товарищей использовать для преждевременных и бесцельных выступлений то возмущение и отношение, которые создаются в солдатских массах… Социалистический пролетариат в моменты, подобные нынешнему, может признать неизбежность открытого возмущения лишь в одном крайнем случае – когда перед солдатами станет требование властей применить оружие против народа»^[233].

Руководство меньшевиков понимало, что разрозненные выступления легко подавить, поэтому они на руку властям. После разгрома партийных ячеек уйдут годы на их восстановление. Понимал это и политический сыск. Так, агент московского охранного отделения А. А. Поляков, участвовавший в конференции в качестве «товарища Петрова», делегата от московской организации РСДРП(б) с правом решающего голоса, оппонировал Мартову, возмущаясь тем, что последний «не дает революции стрелять»^[234]. Несмотря на то что никаких руководящих документов на уровне ДП МВД о провоцировании отдельных выступлений не было, вероятно, некоторые жандармы видели в них смысл.