Читать книгу: «Провинциальные письма. Тверская литература 1990-х годов», страница 2

Монологи о ржевской поэзии

Вместо рецензии

Провинциальная действительность осколками разлетелась на неизвестные для обывателя континенты. Кто знает, что происходит на задворках губернии, ежели и о литературной жизни губернского города мы, так бывает, лишь поверхностно осведомлены. Жизнь такова, что и семейные трагедии подчас не сближают разных тверских писателей.

…Ржев – пространство, на котором, судя по количеству книг местных авторов, поэтический пегас приземлился надолго и вот уже восемнадцать лет худо ли бедно ли питается и питает надежды местной поэтической поросли. В итоге за последнее десятилетие во Ржеве вышел второй (первый – «Начало», 1992) коллективный сборник поэтов, который называется подобно местному литературному объединению – «Истоки».

Монолог первый. Отчёты не горят

Чувства разные вызывает сегодня у обывателя способность творить стихи. И отношение к профессиональному воплощению поэта (к тому, что он хочет и должен издавать свои труды) неоднозначно. Издать книгу собственных стихов в представлении окраинного провинциала может теперь или человек состоятельный, дабы польстить своему самолюбию и громогласно представить публике труды далекой гуманитарной юности. Вот, мол, я: не только деньги делаю, но и стихи… Или же – тип, мягко говоря, в обывательском сознании странный, скудные доходы свои превращающий в невзрачные тонкие брошюры. В таком случае стезя поэта ныне не просто дело неблагодарное: иной раз такие самородки, чей поэтический дар, впрочем, действительно невелик, слывут в округе за идиотов и подвергаются молчаливому осуждению. Не потому ли так часто, судя по страницам провинциальных газет, не только первые шаги новые авторы стремятся сделать инкогнито, но и в дальнейшем предпочитают скрывать свое подлинное имя за псевдонимом или криптонимом.

В иной районной газете такой поэт – непрошеный гость: поначалу его терпят, потом – посмеиваются, наконец – встреч с ним избегают… Или, в надежде на избавление, печатают, и тогда он продолжает свой путь по коридорам областной печати, обыкновенно возвращаясь ни с чем.

С другой стороны, в провинции успех сейчас имеет поэт средний: не гений и не графоман. Поэзия сколько-нибудь оригинальная (по определению провинциального читателя, «непонятная», «заумная», «философская») будит у «эксперта» из районки, разумеется, и у большего её читателя глубокую в себе неуверенность… И куда еще в нашу естественно непонятную жизнь добавлять искусственной непонятности?!

Непонятностей терпят в глубинке там, где они живут не по одиночке: где поэты объединяются в группы и союзы (в Тверской губернии сейчас это – Ржев, Торжок, Конаково, Кимры, отчасти Бежецк). Поэт-одиночка, поэт-«гений» сам по себе явление из ряда вон выходящее. На малых пространствах в провинциальной России явлений не любят: они портят размеренный пейзаж местной жизни, беспокоят напряженное сердце бюрократа.

Поэтам провинции проще, когда они вместе, а еще лучше, когда у них есть лидер, когда есть видимость управляемой культурной жизни, подвластной регистрации чугунным языком годового отчета. В такой годовой отчет, а они, как правило, лучше и дольше всего сохраняются в административных архивах, и войдут ржевские «Истоки»¹¹ на исходе века ХХ… Отчеты не горят. Горят скромные сборники поэтов: все равно где – на книжных полках библиотек в руках читателя или никчемными остатками тиражей после ухода их авторов.

Монолог второй. О «листьях травы»

Стихи 29 ржевских поэтов собраны в алфавитном порядке под одной обложкой: от вчерашнего школьника Максима Страхова до Юрия Ворожейкина или Прасковьи Смирновой, которую муза посетила на 75 году жизни, от члена Союза писателей Георгия Степанченко до просто состоявшейся поэтессы Любови Соломоновой…

С точки зрения социальной объективности 29 поэтов достойны 29-ти монодиалогов: для каждого – свой. С кочки зрения очевидной субъективности: каждому – по стихам. Да вот еще проблема провинции – с чего начать: с начала, с конца, с середины, открыть книгу наугад или на знакомом имени? Критик может открыть, где угодно. Родственника поэта поведет по этой скромно изданной книге голос крови. А как быть читателю и ценителю поэзии, сколько-нибудь в ней понимающему? Быть может, довериться вкусу и чутью составителей (А. Назарова, С. Смирнова, Г. Степанченко) … Но они, судя по всему, последовали самому простому – местническому – устраивающему всех принципу создания книги.

О, от скольких сомнений и переживаний избавляет составителей сборников и антологий изобретение монахов Кирилла и Мефодия! Но от скольких читателей избавят сборник «Истоки» опыты Ирины Ванчиковой, два слабых сочинения которой его открывают. Они их тех самых – просто о жизни, что иному районному газетчику покажутся сильнее (таково, впрочем, требование времени, а не журналиста) самой профессиональной словесной вязи. Но на 6 странице о той же «…просто жизни» пишет Юрий Ворожейкин…

 
…А просто жить. Как есть все принимать.
Ценить грозу, снега и лист осенний…
И в вихре каждодневных потрясений
Себя не потерять, не измельчать…
 

С Юрия Ворожейкина, собственно, сборник ржевских Поэтов и начинается, впрочем, еще множество раз позже так же внезапно заканчивается на Викторе Воскресенском, Владимире Зуеве, Альбине Королевой и так далее. «Истоки» отчетливо показывают катастрофическую неравноценность поэтического пространства ржевской культуры. Но они показывают и ее развитие, ее все-таки непременно высокое качество. Повторю мысль о географической разорванности тверской культуры, сказанную в самом начале, и об облике провинциального поэта, для верного представления о поэзии которого его нужно непременно знать (ей была посвящена статья «О „мнимой“ литературе и „реальных“ критиках»). В «Истоках» есть стихи слабые и сильные, но именно это говорит о здоровом состоянии ржевской литературы. Ибо если бы мы имели на поверхности ржевской культуры одно, второе громкое имя, то это непременно бы свидетельствовало, если не о кризисе, то о непорядке в местной поэтической жизни. Один сильный поэт для провинциального горизонта – это смертельно… Силы его уходят – и физические и духовные, остаются – пустыри. Если что-нибудь зацветет на них, то в первую очередь чертополохи.

Мы уже видели в Твери, какие странные цветы выращивают поэтические группы, образовавшиеся вне местного Союза писателей. Иногда, конечно, и дети этих пустырей с целями чисто практического вступления в союз приходят в мертвородящее лоно борисовского СП, но обыкновенно безуспешно.

Поэзия живет во Ржеве, как бы сказал Уитмен, «листьями травы».

Монолог третий. О стихах и пятнах чернил

 
…Мы дети обозленной энергетики,
мы жертвы психогенных катастроф,
Поэты, не признавшие поэтики,
Творцы, не пощадившие основ…
 

Что привлекает в этом катрене Юлии Кольцовой? Предвестие конца, апокалиптичность… К тому же написано ровно, с некоторой претензией, конечно… Что ж! Новое в литературе приходит через отрицание… Оно может быть художественным (эстетическим) и глобальным, направленным на все и вся – в литературе, но не в бытовой жизни и национальной. Для духа поэта провинции необходимо простое почитание основ: «…Скажи мне, дед, как научиться жить?»

…Почитание духа основ свойственно стихам Любови Соломоновой. Она поэт с большим будущим (будем надеяться на это). Громокипящий кубок – понимание отечественной поэзии, включенность в действительную жизнь нашей молодежи и умение сказать обо всем, воскрешая те звуки и интонации, которые жили в стихах русских поэтов в сходные напряженные эпохи.

Верный признак хорошей поэзии, когда стихи создают и в восприятии автора некоторую ауру, сквозь которую самые тривиальные черты его биографии и внешности приобретают определенный смысл. Вот и фамилия, и имя – Любовь Соломонова – светятся осмысленным светом любви и мудрости при чтении ее стихов. Ее и цитировать становится все труднее, не хочется рвать внутренние связи стиха – так они глубоки и заметны. И чувство слова все сильнее, а оттого уверенная смелость в соединении разных слов: херувим – девки – грязно – аналойно-святое лицо – суперпрекрасно («Опостылил твой благостный лик…»). И уже на самой поверхности, а не только в глубине слова сияют смыслами.

 
Мне осталось шесть листков,
шесть лучей слепого солнца,
затворенное оконце,
мне осталось шесть листков.
Ах, пореже бы дышать
через чистую бумагу,
пить наваренную брагу
похудеть и оплошать.
Вот бы слово не далось
мне, как конь калеке в руки,
обэстетиться б со скуки,
чаровать туманом фрось.
И изжогу у богов
мудрых вызывать речами.
Дудки! Так живите сами,
мне осталось пять листков.
 

…Пять страниц стихов Любови Соломоновой и в сборнике «Истоки». Ее стихи без преувеличения сегодня – одно из самых ярких явлений тверской литературы. Не удивительно, что Соломонову заметил и живой классик русской поэзии Юрий Кузнецов.

В поэзии ученики ищут учителей… Поэты не дружат или враждуют, они внимают друг другу, либо разговаривают на разных языках… Именно найти учителя предстоит еще многим из участников «Истоков». В том числе и Максиму Страхову, иначе в реальность не только для него обратятся стихи…

…Пусть я – пятно чернил…

Пусть – я один… Ладно…

Конечно, и, как утверждает Любовь Назарова, «Противиться поэзии грешно…». Но, наверное, это все-таки грех меньший, чем творить поэзию противную¹².

О «мнимой» литературе и «реальных» критиках

Нет судьбы более неблагодарной, чем быть в провинции критиком – жить на одной лестничной площадке с тверским писателем или встречать его прогуливающегося тихим вечером на бульваре Радищева. И нет возможности скрыться… Но ведь критик имеет дело не с авторами, а с завершенными их сочинениями, ему, может быть, даже полезно не иметь с писателем личного знакомства: пишет ведь он, в сущности, не о человеке, не о приятеле или недоброжелателе, а его художественном произведении. …Ибо всякий текст, выйдя из-под пера, уже автору его не принадлежит.

Ах, если бы это было так: если бы в чреве чадящего мегаполиса можно было затеряться где-то в сумраке уютного кабинета и листать в свое удовольствие скромные полиграфические произведения, под обложками которых заключено нечто…

Одним словом: должен ли критик искать личной встречи с писателем, или искать танственной встречи с образным миром его текстов?.. И чем лучше отзыв критика, замешанный на его личном приятии или неприятии автора, рецензии, обращенной лишь к внутреннему измерению глубины его художественного мастерства?

Ничтожна актуальность этих вопросов в критике нового рубежа веков, времени постмодернизма – разрушения любых границ: нравственных, художественных, пространственно-временных заборов реальности в Internet и виртуальных системах. Безусловно, и в литературе, и во всех других искусствах мы наблюдаем это беспощадное эльниньё, размывающее оболочку текста, границу образа и выбрасывающее в пространство жизни самую суть искусства.

Можно строить жизнь по художественным законам литературного текста… Такую книгу жизни русский читатель впервые прочитал с телеэкранов в эпопее «Возвращение Александра Солженицына». Этот драматический спектакль умело поставил гениальный режиссер и писатель. Страницы этой пьесы до сих пор нехотя перелистывают миллионы наших соотечественников и сотни тысяч интеллектуалов «другого» мира. И для многих из читателей Солженицын – писатель не потому, что он пишет, а исключительно потому, что о нем пишут, о нем говорят, его – показывают.

Не только представление о тексте и его авторе, но и сам художественный образ в искусстве литературы сегодня часто возникает вне объема теста или на границе пространства жизни и текста. Такого художника нельзя, невозможно оценить вне его реального облика, стиля жизни, включая самые незамысловатые и тривиальные ее моменты – от приема пищи до испражнения.

Перфоманс пришел и в тверскую литературу. Определенного рода местная пресса чаще писала о певичке-поэте (именно так – в двух родах) Старухе Изергиль, иммигрировавшей недавно в Москву, чем о любом другом тверском писателе. Пишут, как правило, приятели и приятельницы… Но, признаемся, не только потому, что хотят сделать друг другу приятное, а потому что сам тип новой литературной жизни требует непосредственного общения с автором. Ибо без оного текст, созданный им, вроде бы эстетической ценности не представляет.

Объективная литературная жизнь свидетельствует о том, что новые тверские поэты, например авторы сборника «Стихограф», оказываются таковыми в кругу себе подобных. Впрочем, пресса и критика, «а ля» Ксения Чемоданова и Глеб Чистяков, делает свое дело. Говорит преимущественно о жизни человека в кругу «тусовки», на так называемых «поэтических оргиях», и превращает его в ПОЭТА для местной и не только публики, мало знакомой с его, мягко говоря, скромными поэтическими опытами. Все больше и больше «поэтов» и «поэтесс» без всякой зависимости от возраста и профессиональной принадлежности собираются вместе и называют друг друга таковыми. Так рождается естественная литературная жизнь, из которой выйдут в большую литературу маленькие тверские гении, уверенности которых, может позавидовать и Гумилев, явившейся однажды еще неизвестным поэтом к Мережковским, заявив о своей гениальности. Недавно и я вел беседу с юным писателем из тверской глубинки, о котором уже сообщает и говорит столичная критика. «Напечатайте мои стихи, – убеждал он меня, – неужели вы не понимаете, что я безумно талантлив и скоро стану великим поэтом, как Иосиф Бродский, получу Нобелевскую премию, вспомню о вас в своих мемуарах».

Впрочем, здесь – оторвемся ненадолго от темы нашего эссе – возникает и вопрос о том, чем занимаются сейчас «известные» тверские писатели, члены союзов и кем они продолжаются… Поколение учеников Александра Гевелинга закончилось где-то на Галине Киселевой, дальше началось поколение учеников Евгения Сигарева и его группы «Рассветная звонница». Их литературный статус – ученики мастера… Но не проще ли и каждому из них соскользнуть в мнимый литературный мир «поэтических оргий» и назваться поэтами? Степень соблазна велика, – не только жизненного, но и художественного. Интересно и просто начать литературную карьеру с образа (имиджа) писателя в жизни. А почему бы и нет, ежели и иной художественный текст обязан рождением двум словам гипнотически привлекательного заголовка.

…Вернемся к тверским критикам. Их не так много, но суть не в персоналиях. Она – в возможности и желании спокойно, может быть, даже хладнокровно пройти мимо, точнее – пройти рядом с точкой зрения, противоположной твоим оценкам и представлениям, пройти без гримас и плевков в сторону оппонента. Возможно ли это в Твери, в провинции? Или всякое – объективное и субъективное, блистательное и посредственное – некомплиментарное критическое слово всегда покажется здесь, в Твери, ущемленному авторскому самолюбию ничем иным, кроме как «бумагомараньем», «собачьим лаем», «пасквилем», «некомпетентностью», «злобными измышлениями», «недобросовестностью» и так далее (привожу здесь лично знакомый мне терминологический аппарат Г. Кизеля, А. Бойникова, А. Гевелинга).

Почти десятилетие тверская литература существовала в замкнутых границах. Провинциальный писатель был заточен в каземате собственного кабинета, книги, наконец, своего художества – своих образов. Он и раньше читал рецензии о себе, написанные по партийному ранжиру, по количеству званий и наград. Он и теперь, к сожалению, все еще надеется, что не прошли, а если и прошли, то вернутся золотые времена, когда членский билет союза, а тем более какого-то там PEN-клуба вдруг станет залогом его неприкосновенности.

Литература постмодернизма окончательно превращает текст в диалог – эпох, сознаний, стилей, полов. Превращает его в слово сказанное, живое, изменяющее жизнь, меняющееся в жизни, существующее в ней. Эта литература звучит сегодня в эфире реального пространства. Но уже сам скрытый оксюморон в сочетании слов – реальный эфир – свидетельствует о том, каким мимолетным может быть время «мнимой» литературы. Что придет следом? Может быть, капиталистический реализм…

Мы – провинциалы… И на малом географическом пространстве, встречая писателя на лестничной клетке с мусорным ведром, трудно бывает поверить в его гениальность. Но не менее трудно за ежевечерней партией преферанса с ним обратить его внимание на неудачную поэтическую фигуру…

Именно поэтому так легко и просто приживается сейчас в тверской молодой литературе тот легкий постмодернистский стиль художественной жизни, в котором писатель или поэт так же начинается с оригинальной фенечки на одной из конечностей, как театр с вешалки некогда начинался¹³.

Иллюзии тверской литературы

В последние годы в Тверской области происходит удивительный литературно-художественный подъем. Писательская организация увеличилась едва ли не в три раза. Что же происходит: Тверь чем-то отличается от других сел и весей России?.. Может, своим местоположением она обязана столь щедрым присутствием в Твери и области литературной интеллигенции. Однажды мне предложили составить словник для словаря «Тверская литература: век ХХ». Я не смог: выдохся, не добравшись и до середины, – писателей и писательниц оказалось около одной тысячи. Почти половина из них трудится на ниве тверской литературы до сегодняшнего дня. Стало быть, на каждую тысячу тверитян приходится по одному писателю…

О чем свидетельствуют эти цифры? Только не об особой тяге тверитян к местной словесности. Мы слишком мало знаем своих писателей. Мизерные тиражи от 500 до 1000 экземпляров едва расходятся в кругу близких друзей их авторов, не всегда попадают в фонды тверских библиотек, а уж сигнальные экземпляры в книжную палату не всякое из тверских издательств себе может позволить.

Впрочем, за пределами области интерес к нашей местечковой литературе все-таки наблюдается. Один из сборников стихов журналистки Марины Батасовой мне показали в Петербурге, о «Вещах» культуролога Ефима Беренштейна расспрашивал московский критик, а журналом «Русская провинция» интересовались… из Парижа.

Ничего, кроме своего личного мнения, об этих и множестве других тверских авторов я сказать никогда не мог, потому что никакого иного, сформированного (например, критикой) о них не существует. Как, впрочем, и о любом другом тверском писателе или художнике. Оголодавшие по критике сочинители сами начали осваивать столь редкую для Твери профессию – пишут хвалебные отзывы-предисловия для своих книг: «ученики» ищут себе «учителей», а «учители» – «учеников».

Складывается мнение, что тверской гуманитарной интеллигенции, а только докторов филологии у нас около 20 наберется, до тверской литературы дела нет. Все они заняты своими научными или чаще преподавательскими проблемами.

Почему? Причина в самой тверской литературе, в том климате, который сложился в писательской среде города и области.

Тверская литература, как и столичная, давно поделилась на «кланы». В столице литературные «кланы» сосуществуют мирно: почти не обращают внимания друг на друга… Литературный процесс превратился в дорогу с многосторонним движением, где роль регулировщика выполняет простой спрос. Литература столицы живет по законам рынка. Издательства четко прослеживают читательскую конъюнктуру, которая везде своя – на бульварных лотках, в элитарных книжных лавках…

Издательское дело в столице прибыльно, потому что им заняты бизнесмены. Тверской литературой занимаются, за редким исключением, сами писатели. На художественном пространстве Тверского края в конце ХХ века были ярко выражены три литературные группы.

Первая сосредоточена вокруг Областного книжно-журнального издательства (ТОКЖИ), возглавляемого Е. Борисовым. Он также руководит и областной писательской организацией, и комитетом администрации по литературным премиям. Злые языки шутят: сам в союз писателей принимает, сам печатает, сам премии раздает.

Представители «борисовского» (простите мне эту, может быть, для кого-то обидную и не очень верную схематизацию) «клана» собрались в очередь у кормушки областного бюджета, заглядывая в карман налогоплательщика. Обсуждать деятельность этого издательства сложно, поскольку там все сосредоточено вокруг его главы. Издательство совершенно не приносит прибыли, только убытки. Книги его не поступают в продажу, велик процент списания. Составлением тематического плана с недавнего времени стал руководить так называемый редакционных совет, подобранный, вопреки постановлению губернатора, самим Борисовым, – получился междусобойчик, члены которого постепенно и начали в этом издательстве публиковаться.

Разумеется, в ТОКЖИ выходит много заслуживающих внимания авторов, но о качестве этой литературы можно судить только задним числом, полагаясь на прошлый авторитет А. Гевелинга и Е. Борисова… О его авторах последнее десятилетие никто ничего не пишет. Это сказано мною не только в упрек издательству, это общая беда местной литературы.

В конце 1980-х, казалось, – вот она свобода, пишу, что хочу – самовыражаюсь… Критика – не в счет… И, вот результат. Теперь всякий тверской писатель жалуется, страдает, обижается на отсутствие хоть какого-нибудь критического или читательского отклика на его творчество.

Второй «клан» на литературной поверхности Твери цементируется редакцией журнала «Русская провинция», обласканным столичной критикой. Это множество писателей из всех уголков Тверской области: прозаики, критики и, особенно, поэты. Сам более удачливый прозаик, публицист и теперь, безусловно, редактор, М. Петров широко известен за пределами области. И если уж вспоминают в столице о тверской литературе, то непременно говорят о журнале «Русская провинция». Это визитная карточка тверской литературы во всем мире: номера журнала вы найдете и в Библиотеке Конгресса США. М. Петров начал несколько интересных издательских проектов, в том числе совместно с Русским общественным фондом А. И. Солженицына – серия книг «Поэты русской провинции».

Есть и третий «клан», отвлеченно взирающий на происходящее в двух первых. Это преимущественно творческая молодежь, которая всеми мыслимыми и немыслимыми путями издается и сама издает свои поэтические опыты. Она собирается на свои литературные тусовки, в меру веселится, в меру пьет, много спорит. А печатается пока преимущественно в новых тверских газетах.

Именно они остаются единственно возможными окошками в литературу для тверской молодежи. В «Тверской жизни» на их пути вырастает преграда в виде одиозно-непробиваемого отдела культуры, в «…Ведомостях» – упрямой консервативно-почвеннической направленности издания. Более печататься «авангардной» тверской молодежи негде. В этом смысле книжечка стихов Ю. Гнатышак, изданная благодаря А. Солженицыну «Русской провинцией», – редкое исключение. У талантливой поэтессы появился первый очень важный опыт серьезной публикации, очень важный для ее творческого роста.

Именно в среде только пробующей себя в литературе тверской молодежи протекает самая интересная и самая в то же время незамысловатая культурная жизнь Твери. Она, конечно, пока не столь активна, очень неформальна и не организованна. Но, ничего, молодость пробьется, пробьется вопреки всякой литературной субординации. Да и за что бороться? Провинциальная литература в России живет совершенно по иным законам, чем в Европе. Там ее активно изучают. Региональная литература заменяет на втором уровне школы, соответствующей нашей средней, изучение мировой литературы, которое осуществляется уже в колледжах. А у нас все забудут…

Ни Сп. Дрожжин, ни В. Шишков – не клянчили у власти денег на свои книги и так мелко не интриговали со своими литературными коллегами… Но и их плохо помнят. Невольно вспоминается визит Никиты Струве в областную библиотеку имени М. Горького в самом начале 1990-х. В читальном зале он узнал портреты всех, кроме Шишкова. Так никто ему и не подсказал, когда он предложил всех снять – заменить на Ахматову и Бродского, а только заметили робко: «Кажется, это кто-то из местных…».

Ну а кто вспомнит Агишева, Бритова, Пальчикова, Рыбакова и многих других?.. Очень немногие скажут, кто из них кто. Так и сегодняшних забудут, так и сегодняшние фамилии канут в лету. Потому что они остаются для тверитян только словами – пустым звуком редких газетных «разборок».

В Твери множество талантливых литераторов, но нет ощущения литературы, нет ощущения литературной жизни. Только одни литературные иллюзии, иллюзии теней – утративших свое значение старых литературных репутаций¹⁴.