Читать книгу: «Восемь племен», страница 3

Глава 3

В разных концах обширного поля уже устраивались игрища. В лагере Таньгов молодые люди, растянув большую моржовую шкуру, только что купленную у поморянина, затеяли весёлую игру, которая была изобретением приморского племени Юит, но с недавного времени стала распространяться по всем северным посёлкам. Все участники игрища с шумом и смехом обступили со всех сторон шкуру и, крепко ухватившись руками за петли, прорезанные в её утолщённых краях, натянули её, как кожу барабана, и подняли в воздухе. Двое молодых людей, приземистый парень с гладко остриженной головою и высокая девушка с чёрными косами, влезли на шкуру и остановились друг против друга в выжидательной позе.

– Го, го, го, – загудела толпа мерным и медленным ритмом. С последним звуком двадцать пар рук дружно и крепко тряхнули шкуру. Натянутая моржовина щёлкнула, как тетива, и чета импровизированных акробатов взлетела вверх, расставив руки и ноги, чтобы сохранить равновесие, и, высоко поднявшись над толпою, упала обратно на шкуру. Не успели их ноги коснуться упругой поверхности, как толпа тряхнула ещё сильнее, и «прыгуны на шкуре» взлетели ещё выше прежнего.

Девушка снова спустилась вертикально, слегка покачиваясь из стороны в сторону, как молодая ёлка, колеблемая ветром. Странное трепетание её широких бёдер, заметное даже под волнистою меховою одеждою, свидетельствовало о крайнем напряжении мускулов, необходимом для этих головоломных упражнений. Но товарищ её был менее счастлив, неудачно толкнувшись ногою в зыбкую поверхность шкуры, он готов был упасть вперёд, когда толпа с хохотом подбросила их в третий раз. На этот раз парень перевернулся в воздухе и опустился уже головою вниз, болтая руками и ногами, в тщетной надежде ухватиться за что-нибудь.

Потеха разгоралась. Парни и девушки сменяли друг друга на предательской шкуре. Упавший на ноги три раза считался победителем, но парням редко удавалось счастливо исполнить трудную задачу. Девушки, лёгкие и крепкие на ногах, были искуснее и нередко выстаивали три и четыре очереди подряд, к великому стыду своих партнёров. В особенности девушка с длинными косами отличалась неутомимостью. Её стройная фигура то и дело взлетала над толпою, и косы, украшенные по концам полосками пунцового меха, взвивались и опять падали на её круглые плечи.

У стана, принадлежавшего воинственному посёлку Паллан, несколько воинов начали состязание на копьях; они по-прежнему были одеты в свои травяные панцири, мешавшие быстроте движений, и тяжело наступали друг на друга, нанося и отбивая удары и постепенно приходя в исступление. Всё это были соседи и родственники, но нельзя было сказать с уверенностью, не кончится ли их воинственная игра серьёзною схваткою, несмотря на святость места.

Завидев любопытное зрелище, люди разных племён стали постепенно сходиться к лагерю Палланцев. Даже Таньги бросили свою моржовую шкуру и всей гурьбой перешли к Палланцам. Воины продолжали нападать друг на друга, роговые наконечники стучали о берёзовые древки; уже не один удачный выпад поразил толстую травяную плетёнку, которая была так крепка, что безопасно выносила самые сильные удары. Зрители, впрочем, недолго простояли на месте. Их руки и ноги уже зудели от стремления к таким же атлетическим играм. То был век постоянных состязаний, которые составляли главную утеху жизни, предпочтительно даже пред войною, ибо она преследовала материальные цели, питалась случайностями и даже не всегда давала возможность проявить всю красоту ловкости и грациозности силы. Юноши с раннего возраста принимались носить тяжести, бегать на далёкое расстояние с тяжёлым камнем на плече, чтобы приобрести выносливость и крепость мышц, учились отражать удары копьём, увёртываться от летящих дротиков и стрел, перескакивать через преграды, обгонять друг друга в пешем бегу. Но самое любимое состязание была борьба, которая велась по различным правилам, с поясом и без пояса, и даже без меховой рубахи, с условиями троектной схватки или с обязательством нападать друг на друга до истощения сил.

– Борьбу, борьбу! – уже кричали в толпе на разных языках, но преимущественно на языке южных оленеводов, который был общим языком ярмарки.

Палланцы перестали фехтовать и, спустившись в глубину своего наполовину зарытого в снегу стана, тотчас же появились снова на поверхности, уже без панцирей и копий. Они притащили огромную свежеободранную шкуру старого сивуча, которую разостлали на снегу, тщательно выровняв малейшие складки.

– Вы любите прыгать на шкуре! – дерзко сказал один из палланских воинов, намекая на Таньгов, но обращаясь ко всем оленеводам. – Вот попрыгайте-ка!

Шкура была сырая, вся скользкая от остатков полузастывшего сала, и неопытному человеку даже стоять на ней было трудно.

Ваттан, стоявший в переднем ряду, почувствовал, как кровь бросилась ему в голову при дерзком вызове, и сделал движение, чтобы вступить на шкуру, но его предупредил юноша небольшого роста, тонкий и стройный, одетый в красивую серую одежду из шкуры горного барана, подпоясанную широким поясом с резною костяною пряжкою. Голова его была прикрыта небольшою пёстрою шапочкою с прорезом на темени. Он принадлежал к Ительменам и вместе с ними пришёл с Южного мыса, но мать его была из рода Куру, как о том свидетельствовали вьющиеся волосы и задумчивое выражение больших карих глаз. Хотя вызов Палланцев относился только к оленеводам, но он тоже стоял среди зрителей и чувствовал себя оскорблённым. Проскользнув мимо удивлённого Ваттана, он одним прыжком попал на середину шкуры и остановился перед противником.

Дюжий палланский боец, с красным лицом и двумя длинными клоками волос на бритом темени, презрительно посмотрел на тщедушного противника.

– Вишь, какой! – сказал он бесцеремонно. – Ну, куда тебя бросить?

И, не дожидаясь обычных переговоров, он схватил противника за пояс, поднял его на воздух и с силой бросил вперёд. Ительмен отлетел за пределы разостланной шкуры, однако устоял на ногах. Ещё через мгновение он опять подскочил к противнику, схватил его обеими руками за кисть правой руки и крепко дёрнул к себе. К общему удивлению, Палланец пошатнулся и подался вперёд всем телом, уступая превосходству сил противника. Его левая рука угрожающе взмахнула в воздухе, но молодой Ительмен отскочил назад и опять дёрнул. Палланец упал на колени, потом повалился лицом на шкуру. Ительмен стащил его со шкуры и повлёк по утоптанной для борьбы площадке, дёргая и встряхивая его тяжёлое тело за ту же вытянутую вперёд руку. Всё это произошло так неожиданно, что Палланец даже не сопротивлялся и только закусывал губу, чтобы не застонать от боли. Он был совершенно беспомощен в крепких руках своего противника.

Протащив Палланца три раза вокруг площадки, Ительмен поддёрнул его вверх, удачно подтолкнув носком левой ноги, потом почти на лету изо всей силы пнул его правой ногой в спину. Теперь Палланец, в свою очередь, отлетел на несколько шагов и растянулся на снегу. Пролежав минуту, он медленно поднялся на ноги и, отвернувшись от зрителей, безмолвно стал спускаться в стан. Он не мог даже схватиться за копьё, ибо его правая рука висела, как обрубок дерева, и всё тело было разбито. Ительмен, по праву победителя, снова встал на середине, вызывая соперников.

– Таковы люди Куру, – сказал он ломаным оленным наречием, обращаясь к зрителям и комментируя вызывающие слова побеждённого Палланца. – Этими руками мы медведей душим.

По обычаю южных Ительменов, он прежде всего хотел прославить племя матери, хотя она происходила с далёкого острова за тремя проливами, где он никогда не был.

Палланцы рассвирепели, но толпа зрителей слишком явно сочувствовала победителю, чтобы они могли открыто взяться за оружие. Вместо того двое молодых воинов спустилась в стан и принесли оттуда охапку длинных костяных осколков, которые употреблялись тогда повсюду для выделки стрел и копий. Ваттан, горевший желанием помериться силами с молодым Ительменом, уже вступил на шкуру, и оба они обнажили до пояса тело, избирая тот способ борьбы, который требовал наибольшего искусства. Бросая злобные взгляды на обоих противников, Палланцы принялись обтыкать края шкуры костяными осколками, прочно укрепляя их в снегу остриями вверх. В толпе послышались неодобрительные возгласы. Состязание внезапно приобретало смертельную опасность, ибо неудачный борец, упавший обнажённым телом на острые осколки, рисковал получить тяжёлые раны, но Палланцы в качестве хозяев имели право предлагать какие угодно условия.

Борьба завязалась, но три очередные схватки прошли без всякого перевеса в чью-либо сторону. Ваттан дважды поднимал и бросал наотмашь Ительмена, но тот постоянно становился на ноги, как кошка. С другой стороны, Ваттан оказался гораздо крепче Палланца, и никакие ухищрения душителя медведей, никакие предательские «подножки» не могли сдвинуть его с места. Отбросив от себя цепкого потомка Куру в третий раз, Ваттан вдруг нагнулся и надел свою меховую рубаху.

– Будет с тебя! – сказал он молодому Ительмену. – Пойдём отсюда!

Душитель медведей хотел возразить, ибо слова Ваттана как будто утверждали превосходство силы над ловкостью, но передумал и, быстро одевшись, последовал за соперником.

– Как тебя зовут? – с любопытством спрашивал Ваттан, удивлённо рассматривая тонкое и крепкое тело ительменского борца.

– Колхоч! – отвечал Ительмен, поправляя на голове свою вышитую шапочку.

– И где вы растёте, такие? – бесцеремонно приставал наивный пастух.

– Моя земля мыс Кужи¹⁶, – спокойно отвечал Ительмен. – Где два моря сходятся… так! – Он выставил вперёд сильно согнутый локоть. – Крутые утёсы!.. Наши дома, как птичьи гнёзда… там! – И он показал рукою вверх.

– Никогда не видал, такого цепкого бычка, – сказал Ваттан. – Хочешь, побратаемся?

Ительмен подумал немного, потом схватил левую руку своего нового друга, поднёс её ко рту, и глубоко запустил зубы в мякоть кисти, и слизал выступившую кровь, потом подставил новому другу собственную левую кисть. Ваттан с удивлением посмотрел на этот волчий приём, однако, подражая Ительмену, тоже укусил его руку до крови.

– Но только этого мало, – сказал он, тщательно вытирая рот после неприятного вкуса человеческой крови. – Вот погоди, оленя убьём, его кровью помажемся. А мясо себе возьмёшь!.. – прибавил он по щедрой привычке оленевода.

Побратимство между людьми различных родов издавна было в ходу в северных тундрах и лесах, смягчая междуплеменную ненависть, ибо такие союзы считались священными и не уступали крепостью самому близкому родству.

Девушки из посёлка Таньгов всей гурьбой вернулись назад из палланского лагеря. Им хотелось устроить собственное состязание. Многие молодые люди последовали за ними, особенно из тех племён, которые не имели на ярмарке собственных женщин. Девушка с длинными косами вынесла из своего шатра красивую женскую одежду и повесила её на палке, воткнутой в снег. Предполагалось состязание в пешем беге, и, по обычаю, хозяйка выставила приз для победительницы.

Через минуту девушки и женщины из близлежащих оленных лагерей, сбросив лишнюю одежду, уже неслись вперёд по дороге, натоптанной караванами, помогая себе длинными посохами и стараясь обогнать друг друга. Хозяйка беспечно бежала в общей толпе, но после обычного поворота, когда первая половина пути была окончена, она внезапно выдвинулась вперёд и так же легко отделилась от своих подруг, как дикий олень от стаи мохнатых собак, бегущих сзади. Достигнув межи, она, однако, не захотела снять приза и великодушно пробежала мимо, предоставив его следующей подруге. Молодые люди с восторгом смотрели на быстроногую победительницу. Она была высока и стройна, с крепкими плечами, выставлявшимися из-под полураскрытого ворота одежды; щёки её раскраснелись от бега, густые брови осеняли большие карие глаза. Тонко очерченный нос изгибался красивой дугой. Всё лицо её дышало возбуждением и весельем.

– Кто эта девушка? – спросил Ваттан у молодого Таньга, стоявшего рядом.

– Мами, дочь Камака! – отвечал Таньг. – Камак – самый богатый из Таньгов… Знаешь, должно быть!

Ваттан вспомнил сердитого старика в палатке, и ему стало смешно и вместе с тем досадно. Кто бы мог подумать, что у старого полоумного Таньга могут быть такие дочери? Он махнул рукой и вдруг, как прежде при борьбе, почувствовал неодолимое желание самому пуститься в бег.

– Я тоже поставлю приз! – сказал он, подходя к начерченной на снегу меже.

Он бросил взгляд в сторону своего лагеря, но идти туда было далеко. С беспечным жестом Ваттан снял белый волчий шлык, висевший на его плече, и повесил его на палку.

В толпе раздался одобрительный шум. Шлык был сделан из огромной волчьей головы, а к ушам были привязаны дорогие красные «корольки», купленные от заморских Куру, по оленьей шкуре за королёк.

Молодые люди тотчас, же стали подтягивать одежды, приготовляясь к бегу. Мами, гордо улыбаясь, стала вместе с парнями. Грудь её дышала совершенно спокойно, рука крепко сжимала гибкий посох с роговым наконечником, дающий опору во время быстрого бега.

– А-ха-ха! – весело рассмеялся Ваттан. – Бежала зайчиха с песцами, забыла, где ноздри, где хвост!.. Смотри, дух захватит!..

– Посмотрим, – сказала Мами, – тебе бы только не захватило! – прибавила она с дерзкой улыбкой, окидывая его глазами.

– Ух, девка! – даже зажмурился Ваттан. – Огонь!

Ительмен тоже посмотрел на быстроногую дочь Таньгов с видимым восхищением.

– У нас нету таких! – сказал он, подумав. – Девушки сидят дома, парни по горам ищут еду… Откуда растут такие? – прибавил он, бессознательно повторяя недавний вопрос Ваттана.

– От стада! – с гордостью отвечал Ваттан. – С малолетства за оленями бегают мальчики, девочки, все вместе… Олени свои, домашние, божий дар… Тебе не понять этого! – прибавил он с вечным презрением зажиточного и уверенного в затрашнем дне кочевника к полуголодному и беспечному охотнику или рыболову.

– Ну, ну! – нетерпеливо сказала Мами, переступая на месте. Толпа молодых людей, повинуясь её стремлению, ринулась вперёд, поднимая облако мелкого снега и постепенно выравниваясь на бегу. Ввиду интереса, который возбуждало состязание, предполагалось не жалеть сил и перебежать через всё поле и, только обогнув один из холмов на его левой окраине, вернуться назад.

Облако снежной пыли быстро исчезло, но никто не уходил домой, зрители стояли у дороги и усердно смотрели вдаль, боясь оторваться и упустить надлежащую минуту. Наконец маленькое белое облако снова явилось на горизонте.

– Бегут, бегут! – закричали с разных концов. – Трое бегут!

– Го, го, го! – почти тотчас же оглушительно заревела толпа. – Баба впереди, баба!

Трое передовых быстро приближались. Легконогая Мами действительно неслась впереди, как молодая лань, преследуемая волками. Длинные чёрные косы с красными кистями на концах развевались за её плечами, как две стрелы, опушённые красными перьями. Она не только бежала быстрее парней, но даже играла с ними, то подпуская их на несколько шагов, то снова быстро увеличивая промежуток. Колхоч и Ваттан бежали рядом; на рыхлом снегу Чагарского поля легконогий Ительмен оставил сзади тяжеловесного побратима, но по мере приближения к стойбищу Ваттан наверстал потерянное, и теперь они бежали нога в ногу по широким, твёрдо наезженным колеям. Лицо Ваттана почернело от гнева и напряжения. Глаза его выкатились из орбит, дыхание выходило со свистом из его груди, и можно было ожидать каждую минуту, что он грянется на землю бездыханным, от нечеловеческого усилия. Ительмен был бледен и крепко стиснул зубы; его мохнатые волосы смёрзлись от оледеневшего пота и походили на большую шапку; крупные капли катились по щекам и стекали за ворот исподней меховой рубахи.

Мами бежала совсем иначе, легко и стройно, почти без всяких усилий. Её мускулы были сделаны как бы совершенно из другого материала. Добежав до межи, она подхватила мохнатую волчью шапку и тотчас же надела её на голову.

– Дайте мне копьё! – шаловливо говорила она. – Теперь я буду воином.

Толпа неистовствовала от восторга. Десять копий со всех сторон протянулись к девушке. Юная дочь Таньгов теперь казалась зрителям воплощением великой Эндиу, дочери старого Кутха и прародительницы всего человеческого рода.

Ваттан тоже остановился у межи и пошатнулся, но удержался на ногах при помощи посоха.

– Ещё раз! – прохрипел он, тяжело дыша. – Ещё по пробуем.

– С вами? – сказала девушка с пренебрежением. – Вы не годитесь.

Она обвела нетерпеливым взглядом толпу своих недавних со перников, которые являлись через каждые несколько секунд в одиночку и группами, и невольно остановилась на худощавой, но удивительно стройной фигуре молодого Одула, тоже подошедшего полюбоваться на редкое зрелище. Он был одет в короткий замшевый кафтан, пышно расшитый лосиной шерстью и отороченный мехом выдры. Высокие штиблеты из гладкошёрстной шкуры оленьего телёнка плотно облегали красиво выгнутые ноги. Прямые волосы падали до плеч столь же блестящими и пушистыми прядями, как шарф из хвостов чёрной лисицы, обвивавший его шею.

Разве с тобой? – сказала девушка полуутвердительно, с видимым удивлением рассматривая стройную осанку нового гостя. Одул вопросительно взглянул на тощего старика, стоявшего рядом и одетого в такой же кафтан, но без вышивок и украшений, но старик покачал головой и сказал какое-то слово на никому не известном языке. Молодой человек слабо усмехнулся и тоже покачал головой.

– Стыдно молодым людям состязаться с женщинами! – сказал он, обращаясь к девушке. Однако голос его прозвучал минутным сожалением, и видно было, что предлагаемое состязание представлялось ему не лишённым соблазна.

В эту минуту большой белый заяц, согнанный с логовища каким-то неведомым врагом, прокатился по дороге и, увидев такую толпу людей, ещё больше испугался и покатил в сторону. Старик быстро указал на зайца и опять сказал что-то. Одул сорвался с места и как стрела понёсся вдогонку. Заяц, лёгкий как пух, мчался вперёд, не помня себя от страха и оставляя на снегу чуть заметные следы. Более тяжёлый преследователь проваливался на рыхлых местах, но тем не менее расстояние быстро сокращалось; через четверть часа обессилевший зверёк припал к земле, закрывая глаза и ожидая смертельного удара. Одул спокойно взял его на руки и побежал назад. Толпа с изумлением смотрела на этот новый способ охоты. Недаром о быстроте Одулов ходило так много рассказов. Этот новый подвиг молодого Одула равнялся с победой Мами, и отныне они должны были соединиться вместе в песнях и легендах всех восьми племён, собравшихся на ярмарку.

Глаза Мами зажглись от возбуждения и радости.

– Как зовут тебя? – спросила она, порываясь навстречу молодому чужеземцу, как будто хотела немедленно пуститься с ним взапуски.