Читать книгу: «Пустая ваза»

Часть 1

Пень

я пень. Это все, что от меня осталось. Еще в ранней юности,

когда я был тонким стройным деревцем и рос среди могу-

чих сосен, дубов и берез, пришло ко мне неясное томительное

чувство; еще не видя солнца, но чувствуя сквозь густую листву

над моей головой его матовый свет, его нежное тепло, я начинал

трепетать ветвями, сбрасывая ночную росу и, закинув голову на-

верх, с замирающим сердцем искал его лучи. Прекрасное Солнце

в далекой, таинственной вышине стало моей чудесной мечтой,

моей первой любовью.

О! как я раздвигал моими упругими ветками чужие ветви, как

я рвался наверх! В моем стремлении к свету и теплу был весь

смысл прожитого дня…

И однажды я стал выше других деревьев и здесь, наверху,

на вершине моих стараний произошла моя первая встреча с удивительным солнцем.

Оно было прекраснее, чем я о нем думал, чем оно мне являлось в моих мечтах;

я был в восторге от каждой встречи с моей любовью на заре и груст-

но наблюдал ее пылающий закат за дальними горами… О! как

я любил солнце; казалось, оно смотрит только на меня, оно по-

сылает лучи только ко мне, оно любуется только мною. Ах! Эта

юношеская наивность, эта сладость первой любви! Я ненавидел

тучи, набегавшие на солнце. Они разлучали нас, порой надолго,

и я тосковал, глядя в хмурое небо, и не находил покоя…

С того дня, как спилили меня, осталась только жалкая часть

ствола. Никто не помогал мне расти, я сам всего добился моим

рвением, моим старанием, моей любовью к прекрасному. И все,

что я накопил полезного, хорошего и доброго, у меня взяли;

просто пришли, оглядели, прикинули и спилили. Стоял жаркий,

знойный день. Падая, я простился с моей единственной, горячей

любовью. И свет для меня померк. И жизнь потеряла смысл.

Прошли многие годы с той поры. Я старый пень. Еще текут

по глубоким корням ко мне соки, еще доходит до меня теплое

дыхание земли, но мне уже не нужно много, я довольствуюсь

малым; ничего во мне не меняется; все изменения – только

старческие. Даже грибники обходят стороной; когда-то давно

вокруг меня селились дружные осенние опята, теперь я покрыт

мхом и ядовитыми грибами.

Я не живу, влачу жалкое существование. Моя трепетная, кра-

сивая, счастливая жизнь осталась позади, впереди бесполез-

ная, ненужная. Жизнь длится дольше счастья, может быть для

того, чтобы его понять… Я стою, погруженный в сон, в воспоми-

нания и ничто меня не тревожит, не волнует. Только от первого

тепла и света дня я оживаю и смотрю наверх слепыми глазами.

Я все еще люблю тебя, мое солнышко. Ты самое лучшее, самое

светлое из того, что было в моей долгой жизни, полной волне-

ния упругих веток и трепета зеленых листьев, наших жарких

встреч с тобой, удивительное солнце. И, чувствуя тебя вдалеке,

я грущу; все мои смолистые слезы я давно выплакал.

Однажды, по осени, остановился возле меня пожилой мужчи-

на с корзинкой для сбора грибов, постоял, качая головой с седы-

ми висками, и сказал, усмехнувшись:

– Ну, как живешь, старый пень?

Он присел на сухую траву, привалившись ко мне боком, вытя-

нул ноги в резиновых сапогах, достал из корзинки начатую бу-

тылку темного вина и стакан.

– Ты мне понравился, пень, – сказал он, наливая вино, —

мне хорошо разговаривать с тобой, твое молчание наводит

на грустные мысли. Давай выпьем! За нашу прожитую жизнь!

Выпей и ты, пень. Давай, за нас!

Он выпил свой стакан почти до дна медленными нетороп-

ливыми глотками и остаток, несколько капель, вылил на меня.

Мне отчего- то стало удивительно тепло и радостно; давно

со мной никто не разговаривал; моих соседей, друзей молодости,

уже не было, может тоже лежат они сейчас где-нибудь у камина

дровами и в последний раз разговаривают с огнем. А болтовня

грибов и мха меня не занимала.

– Был я в молодости великим гениальным артистом, я тан-

цевал в известном театре, – продолжил удивительный грибник,

глядя перед собой. – Мне аплодировали, мной восхищались.

Но однажды приходят немощь и болезни; я стал болеть, были

операции, а когда я вышел из больницы, больше танцевать

не мог. Оказалось, меня давно забыли. Люди хлопали и восхища-

лись другими. Человеку все равно, кто доставляет ему удоволь-

ствие; вот он съел кусок хлеба, получил удовольствие, утолил

голод, а кто такой хлеб, о чем он думает, чем он живет, к чему

стремится – кого это интересует?

Он помолчал, снова налил в стакан немного вина, вылил

на меня несколько капель и, качая головой своим мыслям, выпил.

– Я, в сущности, сейчас такой же, как ты, остаток. – Сказал

он, вытирая губы тыльной стороной руки. – Слабый и беспо-

мощный. Как тебя когда-то спилили, растащили на спички, ка-

рандаши, табуретки… так и меня – мой талант, мою страсть,

мой огонь… люди испили, расхватали, унесли с собой…

Я слушал старика с замирающим сердцем и его слова текли,

словно слезы, по моему срезу, и я чувствовал, как меня жжет, буд-

то мой срез все еще был кровавой раной…

– Знаешь, дорогой пень, я думаю, люди именно для этого нас

посеяли, вырастили, чтобы потом, в стадии спелости, употре-

бить, а мы думаем, что живем для себя, радуемся солнцу, влюб-

ляемся, страдаем, стремимся, ставим цели. И только в возрасте

пня выясняется, что это для них мы жили и росли, для их удо-

вольствия и нужды развивались, стремились в высоту, совер-

шенствовали себя…

Он надолго замолчал, погруженный в раздумья, потом под-

нял голову и погладил меня по темному срезу.

– Но, даже понимая это, я все равно желаю и даже требую

от других, чтобы меня продолжали любить, да, такого, какой

я есть, беспомощного, старого, со всеми недостатками, такого,

как ты сейчас! Почему это так, старый пень? Почему до послед-

него часа мы хотим любви, тепла и света? А?

Он налил новую порцию вина, поставил стакан на меня и ска-

зал, усмехнувшись:

– Ты не думай, дорогой пень, что я пьяница. Мы собра-

лись с семьей устроить где-нибудь пикник в лесу… Но я начал

раньше… Да вот увидел тебя, и что- то мне грустно стало, нахлы-

нули воспоминания. Для чего живем? Вот и ты, дерево, сгорело

в чьей-то печке. Может быть, и есть в этом самый большой смысл

жизни, придти в эту жизнь, чтобы сгореть, чтобы теплом, светом

и игрой сгорания доставить другим удовольствие и радость? А?

Как ты думаешь, великий пень?

– С кем ты разговариваешь, дедушка!? – закричала, подбе-

гая к старику, маленькая хорошенькая девочка лет четырех. —

Тут ведь никого нет! – И она огляделась в недоумении. – Мама,

мама! – обернулась она к подходившей к ним молодой женщи-

не, – дедушка с ума сошел, он ни с кем разговаривает!

– Вот, встретил родную душу, – пробормотал старик, подни-

маясь с земли.

Смешение

страсти – это ветры, наполняющие паруса корабля;

иногда они гибельны, но без них невозможно движение

Вольтер (Мари Француа Аруэ) (1694 –1778)

как я Вам благодарен, моя дорогая, что Вы разочаровали

меня в себе прежде, чем я на Вас женился; это разоча-

рование явилось мне словно Откровение; я прозрел. С того дня,

когда я почувствовал, что разочарован в моих ожиданиях, мир

словно осветился ясным светом; с этой поры я очаровался ра-

зочарованиями. Они ясно указывают на ошибки, которые не со-

стоялись, на возможные, тяжелые последствия, которые удалось

избежать.

Разочарования – это свет; влюбленность, наоборот, тьма;

она все запутывает и затемняет. Когда она приходит, то никог-

да не знаешь, надолго ли она пришла, останется ли она вить

гнездо или вспорхнет и улетит, какие разрушения после себя

оставит, на каких развалинах потом придется жить, из-под

каких обломков выбираться. Разочарованиям надо петь пес-

ни, слагать оды, возлагать цветы, ставить свечи и всемерно

прославлять; они благословенны. Памятники разочаровани-

ям нужно ставить высоко на холме, они должны быть видны

отовсюду.

Если вдуматься зрелым умом, – сколько нервов и здоровья

сохраняет вовремя пришедшее разочарование, сколько слез

не пролито, не разбито посуды, не прожито бессонных, тревож-

ных ночей ожидания, не растрачено напрасных слов. Сколько

сохраняется веры в новую влюбленность. Разочарований надо

ждать каждый день и торопить их приход. Этим поэтам и писа-

телям, этим горлопанам любви и трубачам высоких чувств, —

им бы надо переключиться на Поэзию разочарований и Прозу

прозрений, начать поэтизировать тонкие чувства отхода от оча-

рований, прекрасные явления спадающих с глаз покровов, изум-

ленные глаза за упавшими шорами!

Хватит вводить людей в надуманные красивые дебри заблуж-

дений, погружать в омут высших иллюзий, из которых каждый

потом выбирается сам, – потрепанный, помятый, растерзан-

ный, окровавленный, потерявший глубокую веру, лучшие годы,

деньги. Хватит! Поэты и прозаики, эти певцы любви, славя и тру-

бя, приобретают деньги и вес, а мы их теряем, следуя, словно за-

вороженные, призывам труб…

Что мне сделать, моя прелесть, как мне Вас отблагодарить

за то, что Вы разочаровали меня в себе прежде, чем я на Вас же-

нился? У меня не проходит чувство праздника, хорошего настро-

ения; так чувствует себя, я думаю, человек, избежавший большой

опасности, он чувствует себя заново родившимся, и мне хочется

за это прекрасное чувство сделать Вам что-нибудь приятное.

Давайте выпьем за это!

Мы выпили.

Моя собеседница поставила пустой фужер на стол, прищури-

ла свои синие глаза и задумчиво посмотрела на меня.

– Мне понравилась Ваша страстная речь! – сказала она и от-

бросила непокорный, длинный локон с лица. – Нет темы благо-

дарнее, чем тема разочарований! Пока Вы говорили, мне пришли

на ум несколько новых афоризмов:

«Время любить и время горько об этом сожалеть»

«Очаровываешься на время, а страдаешь всю жизнь»

Но что мы говорим о любви? Если любить ближнего, то ближе

себя никого нет; если дальнего, то дальше всех только Бог. Вы,

мой дорогой, находитесь ровно на границе между мной и Богом;

когда я выхожу из себя и иду к Богу, на пути стоите Вы, краси-

вый, загадочный, мужественный. Издалека вы похожи на Алена

Делона в молодости. Вот я приближаюсь, все яснее и четче Ваши

черты, Ваша фигура, Ваш облик и стать. И я уже вижу, что пере-

до мной не Ален Делон, а только симпатичный мужчина сред-

него роста; первое легкое разочарование вспыхнуло искоркой,

упало на сердце и обожгло его. Мы сближаемся, Вы заговори-

ли. О, как бессвязна Ваша речь, сколько в ней неточностей; она

вся состоит из смеси восторга, желаний и неуверенности. Ваши

глаза смотрят слишком добро и доверчиво – где же непреклон-

ность и упрямство металла? Ваша фигура предстала перед мо-

ими жадными любопытными глазами слабой тенью Арнольда

Шварценеггера. Сближение несет на себе, как на блюде, первые

разочарования, а над сближением пылает ореол Идеала.

Вы стоите передо мной, и от Вас сыплются, словно от бен-

гальского огня, тысячи искр разочарований. Я стою, освещенная

Вами. Сближаемся дальше. Все крупнее Ваши черты, все отчетли-

вее Ваша суть, я вижу Вас насквозь, словно передо мной рентге-

новский снимок, вот характер – скелет Вашей натуры; вот Ваши

желания, – кровь и соки Вашей души. Я ужасно разочарована;

сияние Идеала над Вашей головой тускнеет, слабеет, вот остал-

ся только легкий свет, как нимб, – все-таки Вы добрый человек

и приятный мужчина. Выпьем за это, мой дорогой!

Мы выпили.

Я поставил пустой фужер на стол.

– Разочарования стоят на эволюционной лестнице значи-

тельно выше, чем очарования, моя милая, ибо требуют вкуса

и образования; чувства, необходимые для разочарования, более

тонкие, и требования у них к любимым несравненно выше, чем

у влюбленности, для которой достаточно мгновения, симпа-

тичной внешности, грациозной фигуры, подвешенного языка…

Влюбленность вспыхивает от спички кажущегося и освещает

внешнее, лежащее на виду, но разочарования – это глубинные

чувства, они достигают дна, где, как акулы, скрываются сути.

Если влюбленность – это взлет в восторг, то разочарования —

погружения в истину. Каждое прозрение есть победа разума

над чувствами и должно праздноваться как день освобождения

из плена иллюзий…

– Не говорите долго. Эта тема опьяняет. Ах, как хочется лю-

бить! Я начинаю влюбляться в разочарования! Давайте выпьем!

Мы выпили.

Она поставила фужер на стол, прищурила синие, в тусклом

свете кабака, казавшиеся темными, бездонные глаза и стала

смотреть на меня. Ее непокорный рыжий локон лежал на узком

лице и скрывал его часть. Под белой блузкой вздымалась лег-

кими волнами ее грудь. От нее веяло то ароматом летнего луга,

то теплом лесной полянки, то прохладой туманного берега. Ах,

эти обманчивые берега, эти зовущие луга, эта зачарованная

даль. Я почувствовал, что иду к ней. Ее глаза по мере сближения

становились все больше, темнее, глубиннее; я стал погружать-

ся и видел, все больше изумляясь, что она погружается вместе

со мной в эту пьянящую, чудесную, зачарованную глубину про-

зрений. И там, в изумрудной глубине, где лежат влюбленности,

словно обломки затонувших кораблей, мы встретились. Но по-

чему глубина изумрудная? Отчего легко дышится? Я увидел

рядом, совсем близко, будто смотрел в зеркало и видел себя,

ее сияющие глаза и понял, мы были на высоте; но ведь высота

принадлежит чувствам, здесь они парят, тут их гнезда, здесь их

вольный ветер! Как нас сюда занесло? Я чувствую ее, она рядом,

или во мне?

Я встряхнул головой, отгоняя видения, и увидел снова ее гла-

за, они смотрели спокойно и ясно; как странно, она вела себя

так, словно вынырнула вместе со мной и, поднявшись на повер-

хность, огляделась. Мне захотелось выпить.

– Выпьем! – сказала она и показала на полный фужер.

Мы выпили.

– Мы с Вами едины, даже в теме прозрений, не говоря о теме

очарований; странное единодушие!

– Ничего удивительного! – сказала она с легкой улыбкой,

не сводя с меня синих глаз. – Мы сблизились настолько, что

смешались в бесконечной пропорции, как вода и спирт. Кто так

говорил из великих?

– Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм по про-

звищу «Парацельс».

– Выпьем за это!

Мы дружно выпили.

– Но разочарования я преодолела, как болезнь роста, и снова

восхищена Вами! – сказала она и нежная улыбка тронула ее чу-

десные губы. – Мы давно уже стали единым организмом, одним

целым, в котором даже на рентгене видно, что это один харак-

тер, одна кровь, и один вкусный, пахучий, живительный сок…

– Мне тоже кажется, я снова в Вас влюблен! А может, не пере-

ставал любить! – пробормотал я, качая головой и веря ей, как

себе.

Я вызвал такси, и мы поехали с моей воображаемой собесед-

ницей домой. Но с кем я ехал? С моими печалями, моей влюблен-

ностью, моим одиночеством?..

Дверь

из всех дверей в этой большой роскошной квартире, застав-

ленной тяжелой громоздкой мебелью, увешанной картина-

ми, украшенной сувенирами и безделушками, в которой, каза-

лось, все дышало счастьем и благополучием, только небольшая

дверь в туалет чувствовала себя несчастной и обделенной.

– Надо же! – вздыхала она, – родиться туалетной дверью!

За что мне этот рок, за какие грехи моих предков это мне наказа-

ние? Или злая звезда надо мной?!

В самом деле. Если подойти близко к ее генеалогическому де-

реву и внимательно оглядеть его до самых корней, то можно лег-

ко заметить, что на его ветвях за многовековую историю не было

ни одной выдающейся двери, ничего творческого, ничего запо-

минающегося; ни одна из ее предков не смогла выбиться в люди,

правда, если не считать одну туалетную дверь по бабушкиной

линии, которая честно служила у «Старого Фрица» – короля

Пруссии Фридриха Великого в одной из его многочисленных

дворцовых уборных. Ее портрет 233 летней давности до сих пор

бережно хранится в семейном архиве и с гордостью показывает-

ся гостям, – дверям от кладовой и прихожей, и те едва не воют

от зависти…

– Почему я не родилась дверью в спальню? – снова заду-

малась туалетная дверь над своей злой судьбой. О! Эта дверь

в великолепную, чудесную спальню была ее мечтой, предметом

зависти и, нередко, злобы. Как она ей завидовала – этой высо-

кой, просторной двери в спальню, как она ее ненавидела. И было

за что! Эта дверь в спальню была, в самом деле, существом вы-

сокомерным, она смотрела с презрением на другие двери, за ко-

торыми, как она считала резонно, не было ничего интересного,

а только что-то примитивное и мелкое. В самом деле! Что могло

быть интересного или необычного, удивительного или потряса-

ющего за дверью на кухню? Да она почти не закрывалась! Что

там было скрывать, если даже некоторые мухи знали, что тво-

риться на кухне. Но то, что таила дверь в спальню, – это было

действительно что-то потрясающее, новое, таинственное, зага-

дочное. А так хотелось быть в курсе дела! Но дверь в спальню

всегда плотно закрывалась, не оставляя даже щелки, и ужасно

гордилась тем, что была хранительницей всех семейных тайн…

Туалетная дверь ее ненавидела! О, как она страстно желала

иногда, хоть одним глазком посмотреть на то, что скрывалось

за дверью в спальню! Увидеть хотя бы раз то, что видит и чем, мо-

жет быть, наслаждается дверь в спальню каждый вечер. Вот кто

может говорить о любви и высоких чувствах, – дверь в спальню!

Если бы она стала писать поэмы и оды, – туалетная дверь бы

нисколько не удивилась. Она, конечно, все знает про Любовь,

с улыбкой наблюдает ее во всех цветах и оттенках, во всех на-

рядах и блаженстве, – ей и перо в руки! Туалетная дверь даже

как- то слышала от двери в кладовку, что дверь в спальню дейс-

твительно пишет книгу о любви! Конечно! Кому же ее писать?

Не ей же, несчастной двери в туалет! Какая тут любовь, высокие

чувства, ласка и нежность, трепет и волнение, смех и повизгива-

ния? Более того! Туалетная дверь даже сама толком не знала, чем

здесь в туалете занимаются, ибо она всякий раз деликатно отво-

рачивалась, если кто-то заходил сюда и закрывал ее за собой.

Но однажды!..

Однажды к родителям, – которые жили в этой шикарной

квартире и каждую ночь скрывались за дверью в спальню, отку-

да иногда доносились какие-то странные, приглушенные, зага-

дочные звуки, – приехали их дети, высокий крепкий юноша, их

сын, и высокая, тоненькая, красивая девушка, его возлюбленная.

После радостных приветствий, улыбок и объятий, родители от-

правились на просторную кухню за праздничным обедом, а мо-

лодые люди, переглянувшись и взявшись за руки, направились…

в туалет и захлопнули за собой дверь!

Туалетная дверь ахнула!

Она даже не успела опомниться, она даже не успела деликат-

но отвернуться, как вдруг перед ее изумленными глазами поле-

тели в воздухе какие-то одежды, зазвенели в ее ушах какие-то

чудесные прекрасные звуки и … и … и она увидела все…

О! Туалетная дверь была счастлива! Еще долго после того, как

молодые люди подобрали свои одежды и, как ни в чем не бывало,

смирно явились перед родителями, она не могла успокоиться, ее

деревянное сердце билось, снова и снова перед ее глазами вста-

вали величественные, прекрасные картинки… Она была потря-

сена всем виденным, она как будто даже стала выше и красивее!

Теперь с дверью в спальню они сравнялись, теперь она стояла

на одной доске с нею, а может быть даже выше! Впервые в своей

жизни она посмотрела на дверь в спальню с некоторым превос-

ходством и с удовольствием заметила, как та отвернулась и в ее

деревянных глазах мелькнула темная зависть.

– А! – злорадно подумала туалетная дверь, – не видать тебе

таких страстей!

О, нет! С этой секунды она уже не жалела, что родилась туа-

летной дверью; боже, какое убожество родиться, например, же-

лезной дверью в каком-нибудь рыцарском замке!

Она была просто счастлива! Теперь она тоже была хранитель-

ницей жуткой, красивой тайны!

– Взяться за перо, что ли? – стала задаваться она вопросом.

В поезде из Парижа

в Париже он пробыл неделю, подробно изучил все обстоя-

тельства еще не раскрытого дела, фотороботы предпола-

гаемых участников преступления, попрощался с французскими

коллегами, сел в автобус, доехал до остановки «Gate de L`Est»,

и оттуда не спеша прошел на вокзал. До поезда Intercity Express,

отправлением в 19 часов 6 минут на Германию, оставалось

еще несколько минут, и он прощался с ласковым теплом осенне-

го Парижа. Поезд уже стоял, занимая собою весь огромный пер-

рон. Он вошел в вагон номер 9 и стал осматриваться в поисках

своего места; найдя его, он снял свое длинное осеннее пальто,

сложил его и положил на верхнюю багажную полку рядом с чер-

ным чемоданом на колесиках, и остался в бордовом свитере.

Напротив него, по ходу поезда, уже сидела молодая женщина лет

35 в зеленом платье с короткими рукавами и глубоким вырезом

на груди; у нее были темные волосы, аккуратно убранные в вы-

сокую прическу; на узком бледном лице выделялись темные гла-

за под тонкими бровями.

Она подняла на него свои большие глаза, немного задержа-

лась на нем изучающе, затем отвернулась и стала смотреть

в окно. На столике перед ней лежала раскрытая книга. Он поз-

доровался, и она снова вскинула на него глаза и отозвалась

низким голосом; ее голос был приятным, звучал немного заво-

раживающе; его нельзя было описать словами, но можно опи-

сать чувствами, – его хотелось слушать, как любые приятные

звуки…

Поезд тронулся медленно и плавно; за окном потянулись

парижские пригороды. Молодая женщина закурила и броси-

ла на него короткий взгляд. Он тоже достал рассказы Генриха

Белля, и углубился было в чтение, но присутствие этой юной

женщины, ее внутреннее беспокойство мешали ему, он отло-

жил книгу и достал бутылку красного сухого вина Chateau Tour

la Verite Bordeaux AOC 2007, это вино французских королей, счи-

тают французы. Впрочем, какой народ считает свое вино кислым,

свои колбасы невкусными, свои города неинтересными, своих

женщин некрасивыми?..

– Выпьете со мной? – спросил он свою симпатичную попут-

чицу и достал два пластмассовых стаканчика из сумки.

– Нет, спасибо! – сказала она и покачала головой, – если

я выпью, то покрываюсь некрасивыми красными пятнами.

Он снова поразился красотой ее голоса.

– Да, действительно, кого красят красные пятна? – улыб-

нулся он. – А какие пятна красят?

– И зеленые не красят, и черные! – улыбнулась она в ответ.

Ее улыбка, как и ее голос, была из тех явлений, которые хочется

всегда с удовольствием видеть и слышать.

Осенний день быстро угасал и за окном стали сгущаться су-

мерки; поезд въехал в какой-то длинный плавный поворот.

Он налил себе немного этого лучшего вина и выпил медлен-

ными ровными глотками, успевая почувствовать каждую каплю.

– Когда Вы вошли сюда и заняли свое место напротив меня,

мое сердце словно пронзила молния, – сказала она, улыбаясь;

она пыталась овладеть собой.

– Этого нельзя было не заметить! – улыбнулся он ей в от-

вет; он, кажется, ее отлично понимал и принял ее тон разговора.

Он налил себе еще немного вина в стакан. Она снова закурила

и глубоко затянулась; ее узкое нежное лицо было удивительно

красивым в матовом свете вагонного освещения; она выдохнула

дым, и он поднялся вверх к невидимым вентиляторам в потолке

вагона.

Вино было, действительно, великолепным, его нельзя было

просто пить, его надо было пригубливать, чтобы почувствовать

весь его тонкий букет аромата и вкуса; действительно, это было

замечательное вино, может быть, и правда, что его пили фран-

цузские короли; в вагоне стоял тонкий едва уловимый запах ду-

хов «Lady Million», исходивший от его спутницы…

– Я вообще-то не часто курю, – сказала она после некото-

рого молчания, – но сегодня желание курить сильнее меня,

не знаю почему.

Она подняла на него свои чудесные глаза; это было наслажде-

нием смотреть глубоко в ее глаза. Они излучали чистый свет. И…

беспокойство.

– Вы немного волнуетесь, в дороге нельзя быть расслаблен-

ным, можете курить, если хотите, хотя я не переношу дым, но се-

годня дым от сигареты меня не трогает, словно Вы курите фими-

ам, – сказал он приветливо, качая седой головой.

Они ехали из Парижа в Германию; экспресс мчался через ночь,

колеса стучали на стыках рельс; она курила; он наливал себе

из бутылки.

– Вначале я, в самом деле, немного нервничала, но сразу пос-

ле того, как я услышала Ваш спокойный голос, я тоже успокои-

лась. От Вас исходит само Хладнокровие!

И он знал, что ей это нужно, поэтому она снова и снова загова-

ривала с ним, чтобы добраться до его внутреннего спокойствия.

– Смешно! Всегда, когда я влюбляюсь с первого взгляда

в красивую женщину, то сразу погружаюсь в какое-то глубокое

Хладнокровие, которое тут же начинаю излучать на нее! – на-

шел он ироничное объяснение.

Она звонко рассмеялась.

– Это лучшее успокаивающее средство, о котором мне когда-

либо приходилось слышать!

И он увидел, что она расслабилась и откинулась на спин-

ку сиденья, не отводя от него своих глаз; теперь они излучали

доверие.

– Где Вы выходите? – спросила она спустя некоторое время.

– Во Франкфурте-на-Майне, – ответил он и налил себе ос-

татки вина и выпил. Бутылка была пуста. Он не заметил, как

она опустела, но он был трезв, словно не пил; обычно это слу-

чалось, когда он был взволнован, или обозлен, или погружен

в размышления…

– А я выхожу в Фульде, – ответила она, гася сигарету.

Приближался Франкфурт-на-Майне, показались его предмес-

тья, через несколько минут покажется огромный стеклянный

вокзал.

– Пожалуй, я тоже выйду с Вами во Франкфурте! – Сказала

она и ее губы тронула легкая улыбка. – Иначе я Вас больше

не увижу.

– Я хотел Вас просить об этом! – ответил он, сияя глазами.

– Достаньте, пожалуйста, с полки мой чемодан; будьте осто-

рожны, он тяжелый.

– Он, наверное, полон денег?

– Деньги легкие, вылетают даже из рук! – улыбнулась

она. – Нет, там подарки родственникам, это, действительно,

груз!

– Я понесу Ваш тяжелый, груженый подарками, чемодан, —

сказал он, – а Вы возьмите, пожалуйста, мою сумку, она легкая,

в деловую поездку берешь с собой только зубную щетку и бритву.

– Хорошо, – кивнула она.

Ровно в 22 часа 58 минут, точно по расписанию, Intercity

Express остановился во Франкфурте-на-Майне, он пошел по ва-

гону впереди, катя на колесиках ее чемодан и, сойдя на перрон,

поставил его и подал ей руку. Она протянула ему свою мягкую,

теплую, узкую руку, сошла на ярко освещенный перрон и в это

мгновение почувствовала, как на ее руке защелкнулись холод-

ные стальные наручники.

– Никогда бы не подумала, что именно Вы меня арестуете, —

сказала она удивительно спокойно. – Вы показались мне таким

симпатичным. Когда Вы вошли, я почти влюбилась в Вас с пер-

вого взгляда!

Она звонко рассмеялась. Ему стало ясно, что она доверила

ему себя, теперь она была уверена, что он все правильно сделает,

и все будет хорошо, и этот смех был ее освобождением от самой

себя, от ее страхов, от неизвестности.

– Я это заметил, – отозвался он, – я видел, как вспыхнули

Ваши глаза и эта вспышка, как бенгальский огонь, побежала

по всему Вашему телу. И моему. Никогда не влюблялся с первого

взгляда. Даже не верил, что это возможно!

– Все время, пока мы ехали, Вы на кого- то злились! – заме-

тила молодая женщина.

– На себя! – пробормотал он. – Дача у меня за городом, пора

уже все убрать, землю перекопать, траву сжечь, – вот никак

не соберусь с духом…

– Когда я освобожусь от этого проклятого дела, то помогу

Вам убрать Вашу дачу! – сказала она, глядя на него с улыбкой. —

Моя вина не так уж велика.

– В Парижском уголовном розыске я досконально изучил

Ваше дело; вполне возможно, что пройдете по делу, как свиде-

тельница, Вы напрасно скрывались, – отозвался он. – Я буду

Вас ждать!