Читать книгу: «Берег скифской мечты. Том 1. В тени затмения», страница 3

БЫСТРОЕ ДЕТСТВО

Пусть дует ветер – шум цени.

Природный ритм – чудесный Разум.

Взаимодействуй с ним и ты…

Пифагор

Девочка лет тринадцати – четырнадцати в длинном, прямом платье синего цвета с глухим воротом, поверх которого накинутый льняной плащ касался земли и делал ее похожей на юную нимфу степей; и юноша, в серых широких штанах, стянутых у щиколоток яркими тесемками, и бордовом распашном кафтане держались за руки и увлеченно беседовали. Парень по виду старше девушки года на три – четыре, он покровительственно оберегал ее, даже нечаянно наскочивший грызун, потревоженный в своем неглубоком земляном домике, пускался наутек от одного свиста скифской плети.

Они долго стояли у подножия холма со стороны моря, не в силах расстаться.

– Слушай, – сказал он, не отпуская подругу. – Погоди, Асия, как было бы хорошо, если бы мне не нужно было уходить сейчас. Ни сегодня, ни потом, никогда нам не стоит расставаться!

– Как это? – удивилась она. – Я буду жить с родителями и братьями.

– Конечно, но ты вырастешь, будешь большая и красивая. Я непременно увезу тебя с собой, – Олгасий бережно держал ее за плечи.

– Куда мы поедем? – Асия доверчиво смотрела на него широко открытыми глазами.

– Еще не знаю, но вернусь из похода непременно с подарками, молодой скиф мечтает о большой и удачной военной экспедиции, прикрыв веки и опустившись на большой покатый камень.

Девочка присела рядом, касаясь сбоку его торса своей спиной, голову склонила к плечу.

– Мне привези красные сафьяновые сапожки с узкими носками и маленькими, плоскими каблучками, такие, как у нашей княжны Каллиопы, а брату небольшой меч. Он все время бегает за мной, и чуть что не по нему, заступается за меня, говорит, что вырастет и будет меня защищать.

– Хорошо, будут тебе алые сапожки, а брату подарю настоящий акинак с посеребренной рукояткой.

– Как он будет рад, – девочка прильнула к нему и крепко обняла за шею. – Только ты быстрее возвращайся!

– О, обязательно. А ночью мы бы скакали по степи до нашей заветной дубовой рощицы. Я бы служил у царя в Новом городе.

– Такое, может присниться только во сне! Сколько нам надо ждать, пока это настанет? – грустила Асия. – Послушай, вчера я молилась на берегу и просила совета у богов. Меня услышал Посейдон*, он бросил к моим ногам вот это, – и она достала из складки плаща древнюю бронзовую монетку.

Олгасий поднес ее к глазам и повернулся в сторону полной луны, щедро освещающей холм холодным голубым светом. Он смог разглядеть изображение двух мелко рогатых оленей, устремленных вперед в прыжке с поджатыми ногами, как будто пытающихся быстро скрыться от опасности, а над ними – коршуна с огромными когтями. Мужчина потер монету о край бурнуса.

– Никогда не видел таких монет, береги ее, моя находчивая Асия.

Она рассмеялась своим удивительным смехом с неожиданными переливами от ребячества к серьезности.

– Зря трешь монетку, все утро сегодня я чистила ее порошком из светлой глины. Видишь, там вверху – злой ястреб с большими когтями, он устремлен на бедного кулана, вон того, что поменьше. Что сказал мне Посейдон?

– Это ничего не значит, – засмеялся скиф, – Посейдону нет дела до нас с тобой.

– Не говори так, – испуганно протянув руку к губам любимого, девчушка пыталась приложить палец к его рту в знак молчания. – Боги всегда слышат меня и дают дельные советы. Я разговариваю с ними, как с живыми, боги такие мудрые по части наставлений! И, еще не было ни разу, чтоб моя просьба была оставлена ими безответной.

Она смотрела на смеющегося Олгасия, невозможно было без улыбки смотреть на нее.

– Возможно, эти два кулана – это мы с тобой, а коршун над нами, как злой рок. Как нам победить его?

Ее вопрос, сдается, направлен не столько ему, сколько далекому небу, на которое они смотрят. Или морю, которое они в данный момент не видят, но всегда слышат его умиротворяющий шум.

ПТЭХРАМ, ОСВОБОЖДЕНИЕ ХОРЫ

Истина бытия – это стремление

текучего бытия к Благу.

Платон Афинский

В меняющемся по спирали круге жизни неизменным остается постоянство, та завидная непременность, с которой каждое утро появляется солнце над горизонтом. Чередуются времена, унося с собой старую веру, преображаются и боги, но небесное светило все так же, с завидным постоянством поднимается над горизонтом с востока, для него нет разницы – светило ли оно две с лишним тысячи лет назад или греет землю сейчас. Глинобитные дома, крытые тростниковой крышей, а затем хижины из рваного камня без всякого фундамента с южной и восточной стороны у холма укрывали семьи кочевников от осенних дождей и пронизывающих северо-восточных ветров. Скифы, потесненные с севера сарматами в направлении степей Тавриды, дошли до западного побережья понта Эвксинского. Богатая сочными травами степь радостно приютила скотоводов у прекрасного холма вблизи моря, и это место стали называть Птэхрам из-за многочисленных бараньих стад, пришедших вместе с пастухами.

Его история типична для Малой Скифии, когда на местах старых скифских зимников, тех времен, когда еще не была вытоптана лошадьми и овцами густая трава на холме и вблизи него, вырастали мелкие и крупные скотоводческие, а затем и земледельческие поселения. Сеяли пшеницу, ячмень и просо, занимались выращиванием льна и конопли, разводили лошадей, мелкий и крупный рогатый скот. Тогда скифы не могли налюбоваться на прекраснейшую картину – пасущихся на южных склонах холма баранов, укрытых от холодных ветров. Их семьи разделились: одни растили пшеницу, другие пасли скот, третьи ткали льняные полотна, шили одежды или вязали их из шерсти, четвертые ловили рыбу; зерно было в избытке, и его обменивали на керамическую посуду и металлические изделия. Из высокого, густого камыша, обильно растущего на влажной почве у подножия холма, куда во время штормов иногда подступала морская вода, делали крыши для своих домов. Минули те времена, когда за морем закреплялось название этой территории – Акхаена*, скоро забытое, нет уже давно и богатых бараньих стад; но название этого места сохранилось.

Скифские воины построили башню. Охраняя пшеничные поля и держа заставу, они вместе с хлебопашцами и пастухами поселились в небольшом поселке на холме и вокруг него. Как далеко видны сигнальные огни с вершины Птэхрама в случае опасности или другого события! Когда на дальние расстояния надо передать важную информацию. Вообразите круг из огней, который сигнализировал о собирающемся Совете скифской общины, или полукруг, говорящий о внезапных гостях; в беспорядке раскиданные столпы света, предупреждающие об опасности.

Но самым тревожным был знак в виде одного большого пылающего костра с массивной дымовой шапкой, призывавшего на помощь в случае беды. В экстренных случаях не просто разводили огонь, в него бросали большое количество влажной травы для извлечения едкого, черного дыма, который сигнализировал мужскому населению быстро браться за оружие. Много тайн в скифской символике остались непознанными для нынешних поколений, и современное развитие науки и техники сделало эти символы и знаки бесполезными. Как жаль, что мы не понимаем значений древних символов! Разгадка их сообщила бы много важного современному человеку; однако сознание, путающееся в нескончаемой суете обыденных событий и забот, утратило восприятие символики античного мира и более ранних периодов.

В те, далекие времена, неспокойно возле бараньего холма, то и дело, как коса на камень, находят, скрещиваются интересы скифов и греков здесь и по всему Западному Побережью от Херсонеса до Керкинитиды. На помощь вольнолюбивому народу приходят опыт и тайные знания предков, передающиеся через особенные способности соплеменников.

Таинственная сила влекла Ученика ученика Абариса на скалы близ Херсонеса, он шел, не останавливаясь, опираясь на посох, который был изготовлен и железного дерева, но от долгих нагрузок и он изогнулся под нвесом хозяина. Узкая тропа закончилась, и теперь старик шел среди голых камней, где никогда не проступала никакая растительность; третья временная фаза совпала с географией пространства, на время уступив власть в руки человека.

Теперь фигура странника видна на острой вершине выступа над обрывом, ветер разметает его седые волосы и бороду, рвет длинный черный плащ; внизу под смельчаком бушует кипящее сердитой серой пеной море. В его вытянутой руке взмахивающий древний посох превращается в волшебный жезл; кажется, это не сизые тучи стелятся над склонами гор, а он управляет стихиями, устремляет их в нужном направлении. В неистовых порывах воздушных масс звучат горячие струны, вихревыми потоками несущие к небу морские брызги, и небесные трубы, сопровождаемые громом и стрелами молний, раздаются из быстрых туч, а снизу, от земли несется бой вечных барабанов от неистовых накатов волн, бьющихся о скалы. Кажется, и сам человек звучит среди вселенского оркестра, и на несколько мгновений ему дана великая власть – вмешиваться в ход событий на земле.

Возможно, сам Зевс, восседая на небе, на какое-то время предоставил мудрецу временную власть на планете, и он, сосредоточив могущественное влияние в жезле, вмешался в действия людей. В это время под напором скифской конницы отступают тяжелые ряды греческих гоплитов, воинский порыв, соединяясь со страстью природной стихии, гонит отступающих врагов в укрытия за стенами города, уступая наступающим земли дальней херсонесской хоры.* В дело идут топоры-секиры, копья, кинжалы, мечи. Противник не может противостоять этому мощному натиску. Часть земель, ранее отрезанная у Северо-Западной Тавриды греческим полисом и превращенная в земледельческую хору, возвращается скифским племенам.

Ветер стихает, и вместе с ним исчезает грозная фигура величественного старца, небесное проведение выполнило свою задачу, и теперь вступают в силу земные законы, сплетающиеся из неограниченного числа отдельных и пересекающихся случайностей.

СМЕШЕНИЕ

Природа одинакова для всех существ.

Пиррон

Отрезок терры от Керкинитиды на юге и до побережья Каркинитского залива на севере в пределах складчатого поднятия плато расположен напротив увалов, обращенных крутым краем к морю. Поверхность земли и увалы разделены между собой синклиналями*. Они расчленены глубокими сухоречьями, балками, оврагами, лучеобразно сходящимися к корытообразным котловинам, и вмещают степи с фрагментами леса, островами обитаемых поселений. Узкая часть бухты с южной стороны Калос Лимена служила прекрасной гаванью, что и отразилось в названии города. В сторону на расстоянии нескольких футов от берегового клифа – западного края Калос Лимена, скальный пласт, ставший краем известняковой террасы, до которого распространялась городская застройка Керкинитиды.

Остатки прошлого – развалины греческой башни, здания, где когда-то заседал городской капитул, нелепо и пафосно врезаются здесь во все построенное позже – к полуразрушенным стенам прилажены новые дома, обломки и выщербленные камни выступают, всему мешая. Точно так, в сознании некоторых обывателей греческого в прошлом Калос Лимена прочно обосновываются отжившие понятия и неуемные замашки. Они придают своеобразие скифскому городу, где квадраты простых карарес* из нескольких небольших комнат, устроенных для проживания двух семей, замыкаются правильной формы двориками и соседствуют с многоярусными жилыми и торговыми постройками, украшенных лепниной бывшего греческого полиса. Только светло-серые плиты каменной мостовой, ведущей к порту, постоянны и прочны, как-бы убеждая всех в неизменной связи жителей города с морем. Старожилы Прекрасной Гавани, потомки выходцев из ионийского города Милета, знают, где можно легко добыть верхне-меловые отложения породы, чтобы применить их для побелки, замазки, изготовления известково-цемянковых растворов и для производства керамики. Вследствие этого все дома прекрасного города отбелены и свежи и множатся гончарные мастерские, отправляющие излишки керамической посуды в Херсонес.

Когда огромная черная тень от башни сжалась до небольшого квадрата, открыв площадку перед гончарными мастерскими заботливым лучам весеннего солнца, двое детей – мальчик лет четырнадцати – пятнадцати и девочка, по виду чуть помладше, соревновались в прыжках между кучами отработанной глины. Устав от беготни, они стали озорно толкать испорченный глиняный кувшин желтого цвета, пока тот не раскололся на несколько частей к вящей радости полноватого мальчика с всклоченными темно каштановыми волосами, красиво вырисованным лбом, смешно оттопыренными ушами, напоминающими розовые морские ракушки, слушающие в основном только самих себя. В этот момент из раскрытой двери средней мастерской показалась массивная фигура мужчины, опоясанная черным фартуком из грубой материи и желтом пилосе.* Воздух на площадке стали сотрясать ругательства и воспитательные тирады, относящиеся к детям:

– Опять бездельничаете, негодники! Великовозрастные лодыри, нет, чтобы заняться чем-то полезным! Марш домой, Лидия, а ты, Эрасмус, направляйся ко мне. Будешь помогать месить глину, но сначала наноси воды в жбан. Видишь, пустой стоит!

Дети замолкли и подчинились требованиям старшего, который был отцом мальчика, звали его Барнабас, и происходил он из древнего дорийского рода гончаров, производивших чернолаковую посуду. С того самого времени, когда под натиском скифов, греки разрушили и разобрали Калос Лимен на камни, а поставщики прекратили привозить дорогостоящие материалы, Барнабас не стал делать эксклюзивную утварь. Он перестроил сложное чернолаковое производство под гончарную мастерскую, где использовались местные сорта красной и желтой глины. Своего сына предприимчивый грек всеми силами пытался привлечь к гончарному ремеслу, но тот был слишком непослушным, плохо подходящим к усидчивому, сосредоточенному труду, и кроме замеса глины был ни к чему не приспособленным. Правда, Эрасмус, побаивался ослушаться Барнабаса, иначе отец мог пустить в ход лозину, не раз прогуливавшуюся по широкой спине и заду ребенка. Навылет ошарашенный резким отцовским окриком, он в последний раз с ожесточением пнул осколок кувшина, с сожалением попрощался с девочкой и принялся с показным послушанием выполнять приказание отца.

Прежде, чем разойтись в разных направлениях, дети договорились встретиться на следующий день на пустыре, расположенном за никрополем, простиравшимся вдоль дороги от городской стены до зарослей колючего можжевельника, невесть кем тут посаженного, и дальше до извилины широкого ручья, поросшей густым ивняком. Не обращая внимания на суровость Барнабаса, юная гречанка гордо вскинула голову с немного растрепавшейся замысловатой прической и не спеша проследовала в направлении моря. Дом Лидии находился недалеко от гавани, его белый фронтон предварял портик, опиравшийся на круглые колонны. Ее отец – Памфилос, имел несколько парусно-весельных лодок, которые сдавал рыбакам в аренду в сезон ловли рыбы, а в другое время занимался перевозом мелких и крупных партий товара в Керкинитиду и Херсонес. Единственная дочь Памфилоса росла в неге и достатке, ее нежные руки не знали никакой черной работы по дому. У матери была служанка, которая выполняла все ее поручения: ходила на рынок, убирала дом, начищала до блеска медную посуду, носила воду, мыла, стирала с раннего утра до позднего вечера. Только приготовлением еды занималась Калисто – жена Памфилоса, которая не доверял варварке стряпню, считая ее нечистой.

Бог знает, как удавалось Лидие сохранять бархатную белизну лица, шеи и рук даже под палящими лучами весеннего и летнего солнца, когда она с другими детьми бегала на пристань понаблюдать за работой рыбаков или посмотреть на разгрузку заморских товаров. Серьезные не по-детски глаза, большие, холодноватые, прозрачно-голубые, они смотрели надменно и уверенно. Когда ей что-то не нравилось в подругах по детским играм, она умела взглянуть на них свысока из-под прелестных тяжелых век, редко мигавших, как будто старалась сразить соперниц своим взглядом. Этому взору не поддавалась только одна из ее знакомых – Арго, темных глаз которой опасалась и юная гречанка. Мать Арго слыла ведуньей; в степи, там, где она проходила, выпасая своих коз, засыхала трава по обочинам тропинки под стопами ее ног. Юную скифянку никто не обижал, ее даже побаивались из-за брата Макента – силача и смельчака, который не раз побеждал в соревнованиях по борьбе не только сверстников, но и тех, кто был старше его по возрасту. Эти двое – брат и сестра иногда присоединялись к Лидии и Эрасмусу, когда те любовались на заморские корабли в порту или дразнили детей рыбаков за их просоленную морской водой и загрязненную рыбьей чешуей одежду. Юный грек пытался подражать Макенту, и однажды он приподнял Лидию на руках, чтобы помочь ей перебраться через полноводный после осенних дождей ручей. Руки у него были слабые, и он чуть не уронил свою дорогую ношу в воду, но молодой гречанке понравился такой порыв друга.

Год или два, сколько лет, длилась дружба Эрасмуса и Лидии, история умалчивает. Они выросли и уже не могли удовлетвориться детскими играми, все чаще назначали друг другу встречи за оградой некрополя, где статуя Аида и Персефоны с одной стороны и начинающийся невысокими туями дикий пролесок, состояли в трогательном сговоре с подрастающими детьми, невинными поцелуями начинающими свой опыт взрослой любви.

ЭФЕБ

У людей зло вырастает из добра, когда не умеют управлять и надлежащим образом пользоваться добром. Неправильно было подобные относить к числу зол, но считать их благами. Добром можно пользоваться, если кто захочет во зло.

Демокрит

Размеренно течет жизнь Прекрасной Гавани, но своенравное время не останавливается, внося, порой, необычайно трагические линии в сложившийся красивый оригинал. Так случилось, что через пару лет, когда заинтересованные друг другом Эрасмус и Лидия, ищут уединения на пустыре за городом, знатный купец Наркиссос снимает комнаты в поместье крупного рабовладельца Атанаса, которому принадлежат все виноградники в округе. Его роскошная усадьба расположена в нескольких стадиях от оконечностей Калос Лимена. Товар Наркиссоса хранится в той части города, которая вплотную примыкает к порту. Амфоры различных размеров, керамические терракоты, чернолаковая посуда, надежно упакованные, сгрудились на заднем плане большого двора Памфилоса, за хорошую плату предоставившего в аренду свою территорию старинному другу брата его отца. На правах доброго знакомого Наркиссос иногда обедал в доме Памфилоса, где и случилось его знакомство с Эрасмусом и Лидией. Вначале Памфилос был даже польщен дружбой с богатым купцом. Гиматий Наркиссоса в таких широких складках, что если бы их развернуть, то в них можно бы поместить весь дом Памфилоса.

Несмотря на приязнь, хозяину достаточно нескольких встреч с приезжим, чтобы у наблюдательного грека сложилось предельно верное впечатление относительно их гостя – ему не стоит особо доверять. Хотя тот и обаял всех своей грамотностью, знанием философии, особенностей жизни их предков. А как он говорил! В его пространных рассказах воскресали древние герои Спарты и Афин. Ликург*, Клеомен* и Леонид*, Тесей* и Солон* – герои разных эпох, кажутся близкими, перенесшимися через века в настоящее время. Внимательно слушал Эрасмус Наркиссоса, который с неистовым вдохновением повествовал про Тесея и нить Ариадны, поход Аргонавтов за золотым руном к берегам Колхиды или когда тот, стоя на низкой скамье и протянув вперед правую руку с киликом, цитировал слова Ксеркса:

– Как жаль, что стихии подвластны не царям, но только богам!*

Здесь стоит упомянуть, что и сам Наркиссос, до того, как переехал в Синопу, долгое время жил в Афинах. Теперь он из главного города Понтийского царства прибыл в Калос Лимен.

Товар предприимчивого понтийца успешно распродается большими партиями, но он не торопится покидать Прекрасную Гавань. Наркиссос не уверен, но ему кажется, что никогда в своей жизни он не встречал такого прекрасного эфеба, как Эрасмус – большая пухлая верхняя губа, слегка притемненная; розовые, нежные щеки, красиво очерченные лоб и подбородок, наивные искорки светло карих удивленных глаз скользят перед взором купца и проникают в его замысловатые сны. Он подстерегает эфеба в порту, когда тот, проводив Лидию, топает по светлым каменным плитам, срезая путь к гончарной мастерской отца. Наркиссос обращается к нему, как взрослый к взрослому. Берет он его не только своим подчеркнуто уважительным обращением, а и чудесами, скрывающимися в широких просторах греческих легенд и мифов, так хорошо известных умудренному греку. Вспышки его рассказов сливаются в сознании эфеба в цветные картины и загадочные географические формы:

– Афины, Афины! Спарта, Синопа!

Раздумывая над развитием своих отношений с эфебом, многое смущает купца: и то, что здешние эллины «оскифились»*, ничем не отличаются от варваров, но главное – «Выдержит ли неустойчивый эфеб груз его внимания, граничащего с обожанием?».

Пролесок, отделяющий усадьбу, в которой поселился купец, от пшеничных полей, виноградников и степи, дик в приречной своей части. Сюда, под тень дубов и грабов в жаркую погоду забегают лисы и зайцы, что очень вдохновляет чужестранца:

– Преподам-ка урок охоты на лис эфебу, – говорит он, очутившись как-то в лесу в конце лета. – Мужчину красят такие практические навыки.

Эрасмус к вящему неудовольствию Лидии меньше видеться с ней, ему интересно проводить время с разговорчивым, умным купцом, который рад встречам с ним. В то же самое время, Наркиссос смущен и насторожен, настаивает на сохранении тайны их тесного знакомства. В очередной раз юный грек убегает от своей подруги, не обращая внимания на ее призыв: «Эрасмус, вернись!». Он ожидает своего нового учителя под старым дубом у ручья. В этот раз Наркиссос не скупится на подарки, искрящийся промеж складок светлого гематия юноши нож пригождается на охоте – ослепительно рыжая шерстка убитой лисицы красуется на его плечах. Кажется, купец сегодня по-особенному благонамеренно настроен к эфебу.

– Хочешь каждый день ходить на охоту? Я научу тебя получать удовольствие от красоты и жить, наслаждаясь лучшими достижениями эллинов в культуре и искусстве. Что тебе здесь делать в этом убогом городе, месить глину? Поедем со мной в Синопу!

От внезапности такого заявления Эрасмус смущен и сбит с толку, но горячо восстает в защиту Прекрасной Гавани, он ни за что не покинет родителей, Лидию и этот замечательный город. Не ожидавший такого ответа купец, менее тепло, чем обычно прощается с юношей.

Их скрываемая ото всех дружба, продолжавшаяся все лето, внезапно заканчивается.

– Как досадно! – повторяет Наркиссос, оставшись один, – ах, как все это нелепо!

Он не может так быстро расстаться с рухнувшими планами, и не хочет смириться с отказом эфеба, слишком далеко зашел купец в своих вожделенных задумках. Стоя у балюстрады на южной стороне усадьбы, Наркиссос задумчиво всматривается в темноту, ему не хочется верить в то, что его мечта, казавшаяся столь близкой, в одно мгновенье сегодняшнего дня стала страшно недостижимой. Мысли его смутны, высокая прельстительная луна, ненадолго выглянувшая из темных облаков, и быстро вернувшаяся в их черноту, приобретает грязные очертания. Управляющий усадьбой Павлос своим разговором ненадолго прерывает его размышления.

– Завтра у вас появится сосед. Должно прибыть торговое судно из Синопы, навклер Евмел на своей «Нереиде» приходит в Калос Лимен. Купец некоторое время будет жить в этом доме.

– Евмел? – удивляется и радуется Наркиссос и кривит рот в ироничной улыбке. – Еще не всю пшеницу вывез из Тавриды?

Он резко замолкает, будто спохватившись, видимо ему не хочется распространяться, что хорошо знает навклера из Синопы, владельца торгового двадцати двух весельного судна, широкого и не длинного, способного перевозить тяжелые и объемные грузы. Евмел слывет жестоким хозяином, способным выжать из своих рабов, сидящих на веслах в нескольких локтях* друг от друга, столько энергии, что его парусно-весельный корабль подчас тащит такие грузы и развивает такую скорость, что может сравниться с настоящим пентеконтором.* Но в среде навклеров, таких же, как и он богачей, купца знают совсем с другой стороны – он понятлив и дружественен, способен протянуть руку помощи. Искоса взглянув на управляющего острыми, маленькими глазами, Наркиссос добавляет притворно равнодушным голосом, почесывая свою короткую, острую бородку:

– Слыхал о таком, что же, буду рад соседу.

Кажется, в его голове только что возник какой-то план, который ему самому вначале кажется неосуществимым. Но внезапное сообщение Павлоса нежданно придает новый импульс его необычной идее.

Ночью Наркиссос не смыкает глаз, в мрачной голове мужа окончательно созревает план, нервной лихорадкой просящийся к воплощению. На следующий день, при первой же встрече с отзывчивым к просьбе друзей Евмелом он условливается, что тот заберет его вещи на свой корабль, как только будет точно известна дата обратного отправления судна в Синопу. А его самого подберет у самого западного мыса Тавриды. Кажется, Евмел немного дивится такой неожиданной просьбе, но по его непроницательному лицу и не выразительным глазам ничего не видно:

– Мало ли какие вопросы требуют своего решения и могут забросить человека их купеческого дела на необитаемую пустошь? – думает он, а вслух произносит:

– Купец купцу всегда в помощь! Выполню твою просьбу.

Евмел любит необычные и рискованные предприятия, да, и смелости Наркиссоса он удивлен не меньше – от гребца на лодке потребуются отвага и умение.

Между ними быстро устанавливается взаимопонимание. А в среде бывалых дельцов не принято много расспрашивать и «лезть в душу».

– Западный мыс Тавриды я хорошо знаю, – говорит Евмел, поправляя кожаный петасос* с завязками, – но близко к скалам не подойду, опасное место для судов.

– Этого и не требуется, я буду на лодке в двухстах оргиях* от скалистого берега, главное, чтобы темнота и большие волны не помешали тебе меня заметить.

– Не помешает, «Нереида» всегда покидает гавань сразу после полудня, а штормов в ближайшее время не ожидается. Евмел заклял волны, – смеется владелец корабля.

– Да, и вот еще… Возможно, я буду не один, – неуверенно говорит задумчивый купец, теребя свою козлиную бородку.

– Кто еще? Женщина, – гадает про себя Евмел.

По его виду очень трудно узнать, доволен ли он, или разозлен. «Неужели хочет увести одну из варварок к себе в Синопу?», – вслух же произносит:

– Хоть трое, корабль выдержит, ха-ха-ха, – и он откидывает со лба назад свои густые волнистые волосы и понимающе похлопывает Наркиссоса по плечу.