Австро-Венгерская империя

Каковы итоги долгого царствования Марии Терезии? Наиболее впечатляет простое статистическое сопоставление положения монархии в 1740 году, когда дочь Карла VI вступила на престол, и ситуации в последние годы ее правления. Несмотря на потерю густонаселенной Силезии, число подданных Австрийского дома за 40 лет выросло на 28 % и достигло без малого 20 млн человек. В австрийской казне в 1778 году было более 50 млн флоринов (в 1740-м – около 22 млн). Армия, в которой в год смерти Карла VI едва насчитывалось 38 тыс. человек, в 1775 году состояла из 175 тыс. солдат и офицеров – плюс 35 тыс. гренцеров, крестьян-солдат, обитавших на юге, на Военной границе.

Терезианская эпоха – водораздел в истории габсбургской монархии. С этого времени о владениях Габсбургов, кроме Южных Нидерландов и северной Италии, действительно можно говорить как о едином организме, несмотря на то что существенные различия между отдельными его частями попрежнему сохранялись (впрочем, им не суждено было исчезнуть до самого конца этого государства). С эпохи Марии Терезии начинается и то, что можно назвать центральноевропейским способом сосуществования и взаимодействия множества народов и культур в рамках империи, которая не всегда давала простор национальным чаяниям и устремлениям, но почти всегда старалась сгладить противоречия между своими подданными. Она предоставляла им возможность жить бок о бок, поддерживая и усиливая друг друга, под властью династии, игравшей одновременно роль интеграционного фактора, символа государственности и олицетворения Центральной Европы – этой, по выражению чешского писателя Милана Кундеры, «архиевропейской Европы», построенной по принципу «максимум многообразия при минимуме жизненного пространства».

В этом, видимо, заключалась новая историческая миссия Габсбургов, пришедшая на смену прежней – миссии защитницы Европы от османского нашествия. В отличие от западной части европейского континента, здесь, в центре и на востоке Европы, процесс превращения этносов в нации, с собственной развитой культурой, самосознанием и политическими устремлениями, шел относительно медленно. Государство Габсбургов было не тюрьмой народов, как о нем впоследствии отзывались националистически настроенные политики и историографы – немецкие, венгерские, итальянские, чешские, – а скорее инкубатором, в котором и благодаря которому народы Центральной Европы могли достичь стадии культурного, социального и политического развития, свойственной их западным соседям уже в XVIII веке. Однако в этом и заключалась главная опасность для Габсбургов: демон национализма, объявившийся позднее в Европе, по объективным причинам был враждебен наднациональной власти Австрийского дома, основанной на древнем династическом принципе.

Чтобы сохранить и по возможности приумножить доставшееся им наследство, преемники Марии Терезии, которую стали называть Mater Austriae – «Матерью Австрии», должны были взять на себя нелегкое дело достижения социальной и национальной гармонии в своих владениях. Представления о такой гармонии у членов Австрийского дома были неодинаковыми. Одну из наиболее радикальных «версий» предложил и попытался осуществить на практике сын Марии Терезии – Иосиф II. О трагической судьбе этого одинокого реформатора речь впереди, пока же вернемся в 1750-е годы, когда над Европой сгустились тучи новой войны.

Перемена альянсов и ее последствия

Французов при габсбургском дворе любили, Францию – терпеть не могли. Родным языком императора Франца, мужа Марии Терезии, был французский; при нем в Вене были заведены многие французские обычаи и манеры, но император не мог спокойно слышать о Людовике XV, который нанес ему когда-то смертельную обиду, вынудив уступить Франции Лотарингию. Да и сама Мария Терезия помнила о почти трехсотлетней борьбе ее предков с французской экспансией, которая началась еще в XV веке.

Неудивительно, что, ознакомившись с запиской, поданной венценосным супругам в марте 1749 года графом Кауницем, императрица недоуменно подняла брови. Граф, слывший восходящей звездой австрийской дипломатии, предлагал вещь неслыханную: постепенно отойти от старинного, проверенного во многих войнах альянса с Англией и Голландией и сблизиться с заклятым врагом – Францией. Той самой Францией, которая совсем недавно поддержала притязания Карла Баварского на земли Габсбургов. Той Францией, которая никак не могла смириться с мыслью, что времена «короля-солнца» давно миновали, и упорно стремилась к доминированию на европейском континенте. Быть может, граф Кауниц сошел с ума или подкуплен французами?

Однако, ближе ознакомившись с аргументацией дипломата, Мария Терезия поняла, что его идеи не так уж и безумны. По сути дела, между Францией и Австрией уже не осталось непреодолимых противоречий, убеждал государыню Кауниц. Французы более не стремятся к экспансии в Италии, где позиции Габсбургов весьма прочны. Напротив, усиление Пруссии очень беспокоит не только Вену, но и Париж. Кроме того, Австрия может сыграть на противоречиях между Францией и Великобританией в заморских колониях. Британский король является также курфюрстом Ганноверским, и его вмешательство в дела «Священной Римский империи» естественным образом подрывает позиции в ней Австрийского дома. Таким образом, и здесь союзниками австрийцев могут быть французы, тоже желающие вытеснить англичан из континентальной политики. Итак, задавал вопрос Кауниц, не стоит ли поставить на французскую карту? В случае, если альянс с Францией будет дополнен дружескими отношениями с Россией (с которой Вена уже заключила в 1746 году оборонительный военный союз), позиции Австрии в европейской политике заметно усилятся.

Записка Кауница была на время положена Марией Терезией под сукно: время для столь резких движений, по мнению осторожной королевы, еще не пришло. Но наступил 1756 год, и события стали развиваться с головокружительной быстротой. В конце января в Вену пришло известие о том, что Великобритания и Пруссия подписали Вестминстерскую конвенцию. По сути дела, этот документ не был союзным договором, однако один из его пунктов гласил: «Если же вопреки всем ожиданиям и в нарушение мира… любая иностранная держава предпримет вторжение в Германию, две договаривающиеся стороны объединят свои усилия для наказания нарушителей и сохранения спокойствия в Германии». За этими невинными словами скрывалась явная угроза австрийским и французским интересам. Кроме того, прусский король за соответствующие субсидии фактически обязался защищать интересы Англии и Ганновера в империи, что не могло не беспокоить Вену.

Начались интенсивные переговоры, закончившиеся в мае 1756 года в Версале подписанием союзного соглашения между Францией и Австрией. Случилось именно то, о чем Фридрих II писал еще во время войны за австрийское наследство: «Самое худшее, с чем мы могли бы столкнуться в будущем, – это союз Франции и королевы Венгерской». В том же месяце Британия официально объявила Франции войну, хотя боевые действия в североамериканских колониях и Индии шли уже давно. Так произошла знаменитая «перемена альянсов» (reverse des alliances), она же «дипломатическая революция», результатами которой Мария Терезия могла быть довольна. Исчезла угроза французского нападения на империю и Италию, а также опасность, вызванная союзными отношениями Франции с турками. Ну а конец франко-прусского альянса и вовсе избавил Вену от настоящего кошмара.

Фридрих II, впрочем, пока тоже чувствовал себя уверенно. Его казна была пополнена английским союзником, в армии – свыше 200 тыс. вымуштрованных солдат. Король решил, что наилучшей тактикой будет молниеносная война, в которой он поодиночке разобьет медлительных противников. Поэтому, не обладая перевесом над французами и австрийцами, самонадеянный Фридрих ударил первым. 29 августа 1756 года началась самая кровавая из войн XVIII столетия, которую иногда, учитывая, что боевые действия велись и на других континентах, даже называют мировой.

* * *

Саксония, примкнувшая к антипрусской коалиции, продержалась недолго: разбитая в пух и прах, она к концу года была оккупирована войсками Фридриха. Король привел несколько десятков тысяч саксонских пленных к присяге себе и своему знамени и включил их в состав прусской армии. Ничего удивительного: в ту пору воевали еще не за отечества, а за государей. На очереди были австрийцы, и 1 октября 1756 года прусский король нанес им поражение при Ловосице.

В январе следующего года одним врагом у Фридриха стало больше: Россия, обеспокоенная агрессивностью прусского монарха, вступила в альянс с Австрией и Францией. Хотя противоречий между членами этой коалиции было более чем достаточно, задачу обуздания Пруссии в Петербурге сочли первоочередной. Тому было простое объяснение: «Напав на Силезию [в 1740 г.], Фридрих II принял важнейшее решение: его экспансия была направлена на восток, а не как у его отца, на запад, в Рейнскую область… Поскольку польско-литовская уния (Речь Посполитая. – Я. Ш.) непрерывно слабела, а Швеция перестала быть великой державой, доминирующее положение в северной и восточной части Европы заняла Россия. В начале своего правления Фридрих сильно недооценил эту державу»^[34]. Россия не участвовала в войне за австрийское наследство: хотя со времен Петра I венский «цесарь» был дружественным России государем, политическая обстановка в Петербурге оставалась настолько нестабильной (в 1740–1741 годах там произошли два государственных переворота), что Российской империи было не до войн в Европе. Однако в середине 1750-х ситуация была уже совсем иной, и императрица Елизавета Петровна решила воевать. Весной 1757 года 80-тысячная русская армия под командованием фельдмаршала Апраксина выступила в поход к границам Пруссии. Тем временем на полях Богемии развернулись ожесточенные бои. Армия Фридриха II подступила к Праге и 6 мая нанесла поражение бесталанному Карлу Лотарингскому. На помощь чешской столице поспешил один из лучших военачальников Марии Терезии – генерал (впоследствии фельдмаршал) Даун, ответивший пруссакам победой при Колине (18 июня). На исходе лета Апраксин добрался наконец до Восточной Пруссии, и 30 августа его войска в упорном сражении у Гросс-Егерсдорфа нанесли поражение армии прусского фельдмаршала Левальда. Однако русский командующий не воспользовался победой и неожиданно начал отступать, из-за чего был заподозрен в государственной измене. Осенью австрийцы пошли в наступление в Силезии, а французы – на западе Германии. В октябре 1757 года две с небольшим тысячи австрийских гусар под началом генерала Хадика ненадолго заняли Берлин, увезя оттуда в качестве контрибуции более 200 тыс. талеров.

Положение Фридриха II становилось все менее благоприятным. Но именно в отчаянных ситуациях лучше всего проявлялся полководческий талант короля. 5 ноября Фридрих опрокинул и буквально рассеял союзную армию французов и западногерманских князей в битве у Россбаха. Прошел ровно месяц, и у Лейтена неутомимый король разбил австрийскую армию, заметно превосходившую его числом, но не умением. Силезия была вновь потеряна для Габсбургов. Правда, русские тем временем отобрали у самого Фридриха Восточную Пруссию.

Кампания 1758 года не принесла решающего успеха ни одной из сторон, но чаша весов постепенно склонялась на сторону анти-прусской коалиции. 25 августа Фридрих встретился с русской армией генерала Фермора у деревни Цорндорф. Началась битва, которую очевидцы описывали как «колоссальную бойню». Несмотря на огромные по тем временам потери (не менее 11 тыс. у пруссаков и до 13 тыс. у русских), победителя не было, обе армии стояли насмерть. На следующий день после битвы Фермор все же отошел, что позволило Фридриху заявить о своей победе. Но она оказалась пирровой, силы Пруссии подходили к концу, в рядах королевской армии становилось все больше наемников, понемногу снижались ее боевые качества. Страна была разорена, казна пуста. Конец этого грустного для пруссаков года ознаменовался битвой у Гохкирхена 14 октября, в которой австрийские полководцы Даун и Лаудон заставили Фридриха II отступить с большими потерями.

Но это были лишь первые глотки из горькой чаши, которую предстояло испить прусскому королю. Отчаянные маневры весной 1759 года не позволили ему предотвратить соединение русских и австрийских войск. Теперь два сильнейших врага Пруссии совместно обрушились на нее, в то время как на севере, в Померании, действовали присоединившиеся к коалиции шведы. 12 августа у Кунерсдорфа армия союзников под командованием русского фельдмаршала Салтыкова и австрийского генерала Лаудона нанесла Фридриху II самое тяжелое поражение – он потерял почти всю свою армию. В ночь после битвы король, находившийся на грани самоубийства, писал в Берлин одному из своих министров: «Трижды я собирал солдат, пока не понял, что могу попасть в плен, и вынужден был покинуть поле битвы. Мой мундир в дырах от пуль, подо мной пали две лошади. Мое несчастье в том, что я еще жив… От армии в 48 тысяч человек не осталось и трех тысяч. Вокруг все бегут, я больше не господин своего народа… Я не выдержу этого жестокого испытания…».

Прусский король Фридрих II в битве при Цондорфе.

Художник Карл Рёхлинг

Союзники, однако, не воспользовались плодами победы. Салтыков не сумел договориться с Дауном о стратегии дальнейших действий и отступил в Польшу. «Сообщаю тебе о чуде Бранденбургского дома (т. е. династии Гогенцоллернов. – Я. Ш.), – писал Фридрих II брату Генриху. – Неприятель перешел через Одер, но не воспользовался возможностью окончить войну, дав новое сражение». Самостоятельно добить Пруссию австрийцы были не в состоянии: в 1760 году король опять ухитрился набрать на английские деньги стотысячную армию, которая нанесла габсбургским военачальникам поражения у Лигница (15 августа) и Торгау (3 ноября). Вновь сыграли свою роль преимущества прусской военной школы – «быстрота движений, порядок, уверенность, с которыми делаются все распоряжения, словом, высшее понимание дела… от старшего начальника до последнего ефрейтора»^[35]. После этих побед Саксония снова перешла в руки пруссаков. Ситуация становилась патовой.

Прусский король избрал новую тактику: укрывшись за стенами нескольких крепостей и валами укрепленного лагеря при Бундельвице, его армия не нападала, как раньше, а сама ждала наступления противника. Однако между Россией и Австрией не было единства. Новый русский командующий Бутурлин регулярно получал известия из Петербурга и знал, что императрица Елизавета тяжело больна. В случае смерти «матушки-государыни» престол переходил к ее племяннику, взбалмошному голштинцу Карлу Петеру Ульриху, в православном крещении Петру Федоровичу, большому почитателю Фридриха II. Царедворец Бутурлин не желал неприятностей и, невзирая на гнев австрийского командующего Лаудона, откладывал наступление на позиции пруссаков. 11 сентября русские и вовсе снялись с места и стали отходить на восток, оставив союзникам лишь небольшой корпус генерала Чернышева. Если бы циничный прусский король верил в Бога, он наверняка приказал бы служить благодарственные молебны. Впрочем, в начале января 1762 года судьба предоставила ему еще большее основание для того, чтобы воздать хвалу Всевышнему. Елизавета Петровна скончалась, новый император Петр III не только прекратил войну с Фридрихом, но и, к возмущению многих русских, без всякой компенсации возвратил королю Восточную Пруссию и остальные области, занятые Россией.

Более того, в июне был заключен русско-прусский союзный договор, согласно которому русские войска должны были выступить против недавних союзников. Однако до этого дело не дошло:

29 июня 1762 года в результате бескровного переворота царь был свергнут собственной супругой, вступившей на престол под именем Екатерины II. Союз с Пруссией не состоялся, но мирный трактат новая государыня оставила в силе: она еще не чувствовала себя на троне достаточно уверенно для того, чтобы продолжать кровопролитную войну в Европе. Россия вышла из Семилетней войны. Поскольку Франция к тому времени неоднократно продемонстрировала свою слабость, Австрия фактически осталась один на один с Фридрихом. Но и у того уже не было ни сил, ни возможностей продолжать войну.

15 февраля 1763 года в замке Губертусбург близ саксонского города Торгау был подписан мирный договор, в котором Австрия и Пруссия гарантировали друг другу территориальную целостность и неприкосновенность. Это означало, что Марии Терезии так и не удалось добиться желанной цели – вернуть Силезию. Правда, Фридрих II обязался поддержать кандидатуру эрцгерцога Иосифа на предстоящих выборах германского короля, но много ли значил этот средневековый титул, коль скоро Пруссия была истощена, но не сокрушена и оставалась серьезным фактором германской и европейской политики? «Дипломатическая революция», затеянная Веной главным образом ради того, чтобы расправиться с прусским королем, не достигла своей цели. Впрочем, Семилетняя война имела для государства Габсбургов и некоторые положительные последствия. Две длительные войны за 20 лет привели к укреплению связей между отдельными частями монархии. Ее армия заметно усилилась в борьбе со столь грозным противником, как Пруссия. И, хотя огромный государственный долг связывал Вене руки, она извлекла определенную выгоду из упадка Франции, получив возможность вместе с Пруссией и Россией контролировать ситуацию в центре и на востоке Европы.

Что касается союза Австрии с Францией, то он продержался до тех пор, пока в результате французской революции ситуация в Европе не изменилась кардинальным образом. Символом этого союза стал брак одной из дочерей Марии Терезии – Марии Антонии, больше известной как Мария Антуанетта, с французским дофином, будущим королем Людовиком XVI (1770). Трагическая история этой королевской четы хорошо известна: и Людовик, и Мария Антуанетта попали в 1793 году под «бритву революции» – якобинскую гильотину. Мария Антуанетта стала первой (но не последней) из Габсбургов, кто был казнен собственными подданными.

* * *

Ослабление Франции и временное самоустранение Англии из континентальной политики привели к тому, что у Австрии, Пруссии и России, между которыми в результате Семилетней войны установился определенный баланс сил, руки оказались развязанными для одного из самых скандальных шагов в истории международных отношений – трех разделов Польши (Речи Посполитой), в результате которых последняя более чем на 120 лет исчезла с карты Европы.

Польша давно уже была соблазнительной добычей для сильных и хищных соседей. Со второй половины XVI века, когда пресеклась династия Ягеллонов, королевская власть в Речи Посполитой становилась все более слабой и в конце концов была отдана на откуп шляхетской вольнице. Структура польского общества напоминала венгерскую – при том, что отдельные группировки местного дворянства зачастую искали поддержки своих клановых интересов за рубежом, резко ослабляя и без того немощное государство. Принцип сословной свободы на польских сеймах был доведен до абсурда благодаря правилу liberum veto, согласно которому любое важное политическое решение могло быть принято только единогласно; единственный голос, поданный «против», блокировал работу сейма. Короли Саксонской династии, находившиеся на польском престоле с 1697 по 1763 годы, не сделали практически ничего для проведения необходимых реформ.

Экономика Польши пребывала в состоянии хронического упадка, немногочисленные города не играли никакой политической роли, а промышленность была крайне слаба. Самоироничная польская поговорка, согласно которой «Польша основана на беспорядке», в XVIII столетии казалась не более чем констатацией факта. Речь Посполитая представляла собой государство многонациональное и многоконфессиональное: в обширных восточных провинциях страны – нынешних Белоруссии и западной Украине – преобладало православное население; кроме того, там жили немало униатов, приверженцев греко-католической церкви, а по всей стране было рассеяно весьма многочисленное еврейское меньшинство. По сути дела, Речь Посполитую можно считать еще одним центральноевропейским наднациональным проектом, подобным империи Габсбургов, однако косность польского общества и чрезвычайная слабость государственных структур Речи Посполитой обрекли ее на бесславную гибель.

В 1764 году на польский трон был избран Станислав Август Понятовский – умный, образованный, патриотически и реформистски настроенный, но слабый и нерешительный вельможа, который был когда-то любовником Екатерины II и считался ее креатурой. Конституционно-монархическая программа нового короля вызвала протест у консервативной аристократии, которая настаивала на сохранении традиционных шляхетских свобод. В 1768 году между консерваторами и сторонниками реформ началась гражданская война, в которую под предлогом защиты свободы вероисповедания православных подданных польской короны вмешалась Россия. Одновременно русские войска начали победоносное наступление на турок в Причерноморье. В Вене и Берлине были сильно обеспокоены успехами Петербурга.

Фридрих II, которому после пережитого в годы Семилетней войны совсем не хотелось воевать, решил ликвидировать напряжение, возникшее в русско-прусско-австрийском треугольнике, предложив соседям «закусить» слабой и неспокойной Польшей. Постепенно вырисовались контуры первого раздела несчастного государства. 5 августа 1772 года в Петербурге было подписано соглашение, согласно которому Россия получила Ливонию и большую часть нынешней Белоруссии (площадью 92 тыс. кв. км с населением 1,3 млн человек). Австрии достались Галиция, часть Подолии и польская Силезия – 83 тыс. кв. км с 2,6 млн жителей. Пруссия стала обладательницей Западной Пруссии, Куявии и части Великой Польши (36 тыс. кв. км, 580 тыс. человек).

Несмотря на то что доля Пруссии была наименьшей, первый раздел Польши стал несомненным успехом Фридриха II, который смог убедить Петербург и Вену принять его план, избежал войны, которой боялся, и повысил свой международный престиж. Кроме того, Восточная Пруссия теперь была соединена с остальными владениями Гогенцоллернов. Что же касается габсбургской монархии, то присоединенные территории на долгие годы стали одной из ее наименее развитых провинций, не имевшей к тому же большого стратегического значения. Вдобавок этническая картина Австрии стала еще более пестрой: подавляющее большинство новых подданных монархии составляли поляки и русины (украинцы), что впоследствии добавило венскому правительству проблем, поскольку отношения между польскими дворянами-землевладельцами и украинским крестьянством в Галиции были весьма напряженными. Так что успех оказался сомнительным – если не считать того, что к официальному титулу Иосифа II добавились слова «король Галиции и Лодомерии».

Умирающая Польша встрепенулась. 20 последующих лет стали для нее периодом экономического и культурного оживления и определенных политических реформ, завершением которых стало принятие конституции 3 мая 1791 года. Это был выдающийся документ, который не только уничтожил многолетние недостатки польской государственной системы (liberum veto, конфедерации, выборность короля и т. п.), но и констатировал, что все сословия составляют нацию, дав тем самым понятию «нация» современное содержание. Проведенные изменения имели революционное значение. Но было поздно: либеральная конституция вызвала не только отпор консервативной части польской элиты, но и подозрения великих держав, которые видели в польских реформах проявление «французской революционной заразы». Вновь началась гражданская война, весной 1792 года в поддержку оппозиционной Тарговицкой конфедерации выступили русские войска, и вскоре слабый и больной Станислав Август Понятовский подчинился давлению Петербурга, одобрив новое соглашение о разделе. Россия получила Украину и западную часть Белоруссии (250 тыс. кв. км, более 3 млн жителей), Пруссия – Гданьск, Торунь и значительную часть Великой Польши (57 тыс. кв. км, 1 млн человек). Австрия на сей раз осталась не у дел: она была занята войной с революционной Францией.

Но и это был еще не конец. В обглоданной соседями Польше ширилось патриотическое движение. В 1794 году Тадеуш Костюшко поднял восстание, которое, однако, было жестоко подавлено русскими и прусскими войсками. Тем временем австрийская дипломатия, поняв, что решение польского вопроса может принять форму, невыгодную для Вены, развила активность – с тем, чтобы вновь поучаствовать в дележе добычи. Входе долгих переговоров удалось достичь компромисса, согласно которому Россия получила Литву, Курляндию и Волынь (120 тыс. кв. км), Австрия – остаток Галиции, части Великой Польши и Мазовии (47 тыс. кв. км), Пруссия же – оставшуюся часть Великой Польши с Варшавой (около 47 тыс. кв. км).

Польша перестала существовать. Для ее народа начался долгий период борьбы за национальное освобождение. Из трех же черных орлов, покончивших с орлом белым, в наибольшем выигрыше, несомненно, оказалась Россия, которая окончательно стала доминирующей державой в восточной части Европы.