Расследования в школе

10. Ка-Реццонико

Тут я должен кое-что уточнить. Фарамон и милая Матильда так искренне восхищались моей догадливостью, что это, признаться, немного вскружило мне голову… Мы шли по узким улочкам, сердца наши колотились, предвкушая предстоящие опасности, и сомнения охватили меня лишь в тот момент, когда впереди показался дворец Ка-Реццонико.

Ну конечно, XIXII – это было никакое не имя, а… Как же я, гениальный де Жанвье, не догадался раньше?

– Точно! – воскликнула Матильда, стукнув себя по лбу. – Это ведь римские цифры! Смотрите, тут есть дефис, просто он почти стёрся. Тут написано не XIXII, а XIX – II – это дата. 19 февраля!

– Но 19 февраля – это сегодня! – сказал Фарамон, который вообще всегда очень быстро соображает.

Он бросился бежать, по-обезьяньи болтая руками с моими сумками.

Я галантно замыкал шествие, тяжело дыша и обливаясь потом, несмотря на зимнюю прохладу.

Ка-Реццонико находится на правом берегу Большого канала. Из моего путеводителя следует, что внушительное здание дворца было построено в XVII – XVIII веках, а в настоящее время там хранятся коллекции живописи. Достигнув билетных касс, куда стекалась толпа туристов, мы принялись искать глазами подозрительного Мюллера в тирольской шляпе – других его отличительных особенностей мы не знали.

Однако вокруг были только самые обыкновенные туристы, вооружённые путеводителями, точно такими же, как у меня.

– Ну что ж, – вздохнул Реми. – Придётся набраться наглости и спросить.

Мы провели экстренный военный совет. Наглость – это у нас было по части Фарамона; я же довольствовался тем, что дал ему несколько лингвистических рекомендаций. Всё напрасно. Он вернулся от окошка кассы раздосадованный.

– Ничего не получится, – буркнул он. – Он ни слова не понимает.

– Подожди, я с тобой.

На этот раз кассир должен понять, что имеет дело не абы с кем.

– Ubi est quidam cum capello tyroliano?^[11] – отчётливо произнёс я на безупречной латыни.

– Scusi, non capisco. Non capisco^[12], – забубнил в ответ сотрудник музея на неподражаемом ломаном латинском, свойственном местным жителям.

– Дайте я попробую, – сказала Матильда. – Per favore, signor, cerchiamo un uomo con un cappello tiroliano^[13].

– No, non l’ho visto. Ci sono molti turisti oggi, signorina^[14].

– Что он сказал?

– Я не очень хорошо поняла, – прошептала Матильда, прежде чем одарить натянутой улыбкой своего любезного собеседника. Впрочем, он уже переключил внимание на следующего посетителя и её улыбки не увидел.

– Ладно. Тогда давайте искать П. Лонги.

– Хорошо. Но как мы его узнаем?

– По-моему, это очевидно, – сказал я. – Наверняка П. Лонги – крайне подозрительный персонаж. К тому же, поскольку он пришёл сюда на встречу с Мюллером, он будет единственным посетителем во всём музее, который не станет носиться как сумасшедший от одной картины к другой.

Ну и ещё я добавил:

– Только надо, чтобы кто-нибудь присмотрел за сумками. Могу взять это на себя…

– По-моему, ты просто трусишь, – отозвался Фарамон. – Лично я пошёл. Оставайся тут, если хочешь.

Сказано – сделано. Я остался на посту рядом с вещами, а они поднялись по широкой парадной лестнице дворца и исчезли из виду. На мой взгляд, совершенно абсурдная затея.

11. Неудача

Может, Пэ-Пэ Дежавю прав? Сегодня произошло уже столько всего – чувствую себя шариком для пинг-понга. За несколько часов мы успели потерять учителя, документы и незнакомца из поезда, расшифровать тайное послание, прокатиться зайцем на вапоретто и объесться сладкими булками в компании голубей на площади Сан-Марко…

Многовато для обычного утра обыкновенных школьников. А теперь мы ещё к тому же затеяли облаву в старинном венецианском дворце – выслеживаем персонажа, про которого совершенно ничего не знаем, и своими необдуманными действиями, возможно, ставим под угрозу жизнь месье Корусанта.

Короче говоря, ведём себя как выскочки-недоумки. Но обратного пути нет: теперь во что бы то ни стало надо отыскать этого самого Лонги и надеяться, что он приведёт нас к учителю.

Представляю себе лицо директора школы, когда он узнает, что мы потеряли одного из его лучших преподавателей – потеряли, как будто это какой-нибудь носок! Сначала уши директора из розовых превратятся в алые, а потом и щёки его, и лоб станут совершенно красными – боюсь, зрелище будет не для слабонервных.

– Если уже Фарамон начал выигрывать конкурсы, – сказал директор за несколько дней до нашего отъезда, – значит, нужно готовиться к трагедиям вселенского масштаба.

Директор даже представить себе не мог, насколько верными окажутся его слова. Я уже заранее видел заголовки в газетах: «ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ УЧИТЕЛЯ ГДЕ-ТО МЕЖДУ ФРАНЦИЕЙ И ИТАЛИЕЙ» – «В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ЕГО ВИДЕЛИ В 20:15 – НЕ БЫЛ ЛИ ОН СЛИШКОМ СТРОГ К СВОИМ УЧЕНИКАМ?» или «ПОТРЯСАЮЩИЕ ПОДРОБНОСТИ ВЕНЕЦИАНСКОГО ДЕЛА: ДИРЕКТОР ШКОЛЫ ОБВИНЯЕТ В СЛУЧИВШЕМСЯ ВТОРОГОДНИКА ИЗ 7 „Б“!»

Все шишки, конечно, как обычно, посыплются на меня. Мне не привыкать. У нас в школе дня не проходит, чтобы кто-нибудь не вспомнил имени Фарамон. Вот только на этот раз я совершенно ни при чём. Если кому-то понадобилось организовать исчезновение учителя, то я мог бы предоставить несколько имён – даже целый список! А месье Корусант – отличный учитель, и я бы с радостью предложил вместо него похитителям пару-тройку других…

Вот только кто же они такие, эти похитители? Зачем Мюллер явился в Венецию? Когда мы найдём Лонги (если, конечно, мы его вообще найдём), не факт, что он приведёт нас к месье Корусанту. Что же до встречи, назначенной в записке… Нет, Пэ-Пэ прав: надо нам убираться отсюда и идти прямиком в консульство.

Если бы не Матильда, я бы наверняка не выдержал и ушёл. Дворец оказался нереально огромным, залы тянулись друг за другом какой-то бесконечной чередой, на стенах висели картины в рамах – в общем, тихий ужас. Но Матильда всё приговаривала: «Давай ещё тут посмотрим», – и я шёл за ней. Мы переходили из зала в зал и всматривались в лица посетителей, которых становилось всё меньше: музей с минуты на минуту закрывался на обед.

– В конце концов мы его найдём, – упрямо повторяла Матильда. – Думаю, тут есть ещё этаж. Как раз успеем обойти.

Но на третьем этаже почти никого не было. Мы прошли через зал с фресками, спальню с крошечной кроваткой – наверное, тут когда-то жил карлик. Рядом со спальней располагалась комната с китайской позолоченной мебелью, совсем как в доме у моей тёти Марселины – у неё тоже есть такие вещи, которые ни один нормальный человек не стал бы держать у себя.

Я так находился, что даже ноги заболели. Ну и вообще был уже почти час, а в час музеи закрываются на обеденный перерыв: пора было признаться себе, что мы никого не найдём.

– Ладно, – сказала Матильда. – Спускаемся.

В вестибюле мы обнаружили Пэ-Пэ: он развалился на сумках и безмятежно дрых. Нас всех, конечно, подкосили переживания этого длинного утра. Но музей закрывался, надо было снова брать вещи в руки и дальше петлять по узким улочкам. А тут ещё вдобавок полил дождь.

12. Уныние

Люси, как было бы здорово, если бы ты была здесь! Нет ничего печальнее, чем Венеция в дождь. Повсюду мостики, каналы, в которых не отражается солнце, по ним только стучит дождь – по ним и ещё по брезенту, укрывающему гондолы, которые мягко покачиваются на воде. Темнота такая, словно настала ночь, и я почти не вижу, что пишу.

Понедельник. В прошлом году в это время мы сидели в школьном саду и ели бутерброды, дожидаясь физкультуры. Ты не представляешь, как я по вам скучаю. В новой школе никакого сада нет, только пустой двор с футбольной коробкой и малюсенький газончик, по которому запрещено ходить… Эх, зачем, ну зачем родители решили переехать?!

Ладно, чего уж теперь плакать: сделанного не исправишь. Но иногда на меня находит даже на уроках – недавно классный руководитель сказал, что, несмотря на хорошие результаты в учёбе, пока не может поздравить меня с успехами, потому что мне ещё надо поработать над собой, чтобы адаптироваться и интегрироваться в жизнь класса.

– Я рад, что вы отправляетесь в путешествие вместе с Фарамоном и де Жанвье, – добавил он. – Они очень разные, но оба – замечательные, и я уверен, что в путешествии вы подружитесь.

Хуже этих слов ничего и придумать было нельзя, я даже чуть не раздумала ехать! Терпеть не могу, когда мне навязывают друзей, и если бы не возможность побывать в Венеции…

Впрочем, теперь это уже не важно. Всё кончено. Мы сидим под навесом, пережидаем дождь, а потом пойдём в консульство. Больше нам ничего не остаётся. Придётся им про всё рассказать: про месье Корусанта, про тайное послание, про то, почему мы не сообщили о случившемся родителям, и про всё остальное – думаю, это будет не самый приятный разговор. Представляю, как рассердятся мама и папа, – боюсь, теперь мне можно попрощаться с мечтой провести каникулы с тобой.

Когда ты получишь это письмо, я буду уже в Париже, и единственное, что меня утешает, – это мысль, что дома меня, возможно, будет дожидаться весточка от тебя…

О, вон Реми идёт обратно, весь мокрый насквозь, но зато с пиццей и колой. На некоторое время покидаю тебя, умираю от голода!

13. Человек с доберманами

Венеция на карте похожа на голову слона. Большой канал, протекающий посередине, очерчивает контур глаза и рта, а маленькие каналы рисуют вокруг хитросплетение вен. Там, где начинается хобот, расположена площадь Сан-Марко – та самая, где мы потеряли нашего незнакомца. А напротив, отделённый другим каналом, находится остров Джудекка, которым слон как будто защищается от лагуны.

Если я правильно понял указания путеводителя, консульство Франции располагается у самого рта слона, на берегу канала острова Джудекка.

Выйдя из Ка-Реццонико, мы наугад пустились в путь по неизвестным улицам, и скоро я окончательно перестал понимать, где мы находимся. Моё прославленное умение ориентироваться на местности не устояло перед дождём, путаницей улиц и мозолями на ногах.

– Пэ-Пэ, – вдруг сказал Фарамон, – я уверен, что мы уже проходили мимо этой штуковины.

– Эта штуковина, как ты изволил выразиться, называется церковь Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари, и, если я не ошибаюсь, это один из прекраснейших образцов средневековой готической архитектуры.

– Пф, подумаешь! Церковь – она и есть церковь, – сказал Фарамон. – К тому же этот твой прекраснейший образец находится вдали от нашего маршрута. Мы уже полчаса ходим по кругу.

– Если ты так хорошо знаешь город, возьми карту и сам разбирайся!

Нет, ну правда: если ты полный ноль в географии, зачем лезть с советами к другим? Я чувствовал, как постепенно лишаюсь своего легендарного терпения, тем более что мы всё-таки заблудились.

– И вообще, если бы не твои нелепые догадки, мы бы сюда не забрели, – добавил я.

– Хочу тебе напомнить, что мы голосовали. А если бы ты не притащил с собой столько барахла, мы бы не потеряли Мюллера…

В величественной атмосфере вечного города мелочность Фарамона была попросту смешна. Мы словно находились в театральных декорациях: все эти старинные фасады, намокшая под дождём мостовая, небо, по которому проплывали розовые и голубые облака. Над крышами летали голуби, и прямо из глубины очередной узкой улочки в призме многоцветных паров поднималась ослепительной красоты радуга.

Но Фарамон всего этого, понятное дело, не замечал. Нашу маленькую компанию охватило уныние, и восхитительная сплочённость, которую мы проявляли в минуты чрезвычайной опасности, стала демонстрировать первые признаки слабости, что было поистине печально.

– Всё равно, – мрачно молвил Фарамон. – Если в школу отправили письмо с требованием выкупа за месье Корусанта, все уже в курсе. Нам достанется по полной программе.

– Это точно, – сказал я. – Можно никуда не спешить.

– Нужно купить газету, – предложила Матильда. – Узнаем, пишут об этом или нет.

– «Купить-купить!» – передразнил я её. – Конечно, платить-то не вам!

Против воли я подчинился и достал деньги – и, уж не знаю почему, при виде купюр, которые мне вручили родители в миг расставания, на глаза навернулись слёзы. Нет-нет, мне не было жалко денег, не подумайте: просто я вдруг ужасно соскучился по своим родным. Я как будто отдавал свитер, связанный матерью, знак родительской привязанности, нечто такое, что долго принадлежало моей семье.

Матильда вернулась огорчённая.

– Нашла только вот это. На французском больше ничего нет.

Она купила газету под названием «Женевский сплетник». Я хорошо знал это издание, потому что мой отец на него подписан – ради биржевых сводок.

Без особой надежды мы пробежали глазами заголовки. Опять мимо…

– Ой, подождите! – вдруг воскликнула Матильда. – Кажется, что-то есть!

Она ткнула в фотографию абсолютно лысого мужчины лет пятидесяти, чьё лицо наполовину скрывала огромная сигара.

– Чудовищно, – согласился я. – Но я не понимаю…

– Читайте! Подпись к фотографии!

Мы с Фарамоном одновременно удивлённо вскрикнули. Под снимком было указано имя, которое мы уж никак не ожидали встретить в прессе…

Если это было совпадение, то абсолютно непостижимое!

– Мюллер! Человек из тайного послания! – воскликнул Фарамон.

Как такое вообще было возможно? Я не сводил глаз с фотографии и лишь изумлённо моргал. «Хайнц Мюллер, известный коллекционер, у себя на вилле близ озера Леман», – так выглядела подпись под фотографией. А ниже располагалась небольшая заметка, на которую мы с Матильдой набросились и принялись жадно читать, пока Фарамон бубнил себе под нос и медленно водил пальцем по строчкам.

Хайнц Мюллер, миллионер и коллекционер, является, бесспорно, одним из самых загадочных персонажей нашей эпохи. О происхождении его баснословного состояния ходят самые противоречивые слухи, и в авторитетных кругах считается, что он входит в число богатейших людей в мире.

Являлся ли Хайнц Мюллер, как утверждают некоторые, одним из тех, кто секретно финансировал Третий рейх^[15]? Этот период его жизни покрыт густой завесой тайны.

Сегодня он отошёл от дел и живёт в уединении своей виллы на берегу озера Леман неподалёку от Женевы, в компании доберманов и коллекции работ итальянской школы живописи, не имеющей равных во всей Европе. Его последние приобретения взвинтили цены на художественных рынках Лондона и Парижа – никогда ещё частные коллекционеры не совершали столь дорогих покупок.

Впрочем, никто не может оценить теперешний состав его коллекции: ревностно охраняемые за стенами неприступной крепости сокровища художественного наследия недоступны как для широкой публики, так и для журналистов. Нам остаётся лишь удивляться необъяснимой страсти, толкающей этого человека на приобретение баснословного множества шедевров, которые превращают его виллу в самый богатый личный музей во всём западном мире…

– Давайте не будем радоваться раньше времени, – сказал Фарамон, когда к нам постепенно вернулся дар речи. – Нет никакой уверенности в том, что это именно наш Мюллер… К тому же человек в поезде был высокий и довольно худой.

– Швейцарец, итальянская живопись, имя, всё сходится! Не может быть, чтобы это было просто совпадение!

– Мы ошиблись в рассуждениях, вот и всё, – сказала Матильда. – Мюллер – это не человек из поезда, а тот, кто написал сообщение.

– Тогда выход у нас один, – сказал Фарамон. – Вернуться во дворец Ка-Реццонико.

В это самое мгновение, словно для того чтобы нас приободрить, солнце пробилось сквозь тучи и осветило площадь лучом, состоящим из миллиона золотистых капель.

Но никто из нас этого не заметил.

14. П. Лонги

На этот раз нам не составило труда найти дорогу. Новое открытие как будто придало Пэ-Пэ сил, он бежал впереди, уткнувшись носом в свой знаменитый путеводитель. Матильда радостно мне улыбалась, выглядывая, словно ласточка, из-под капюшона своей огромной куртки. Одним словом, жизнь снова была прекрасна…

Если бы я знал, к каким опасностям мы так беззаботно бежим, я бы, наверное, поседел.

Залитый солнцем, Ка-Реццонико выглядел совсем по-другому. «Ка» на местном наречии означает сокращение от слова «каса» – «дом», а Реццонико – это фамилия семьи, для которой дом был построен. Ну, по-моему, уж лучше так, чем вилла под названием «Мой славный уголок», как у дяди Фирмена. Будь здесь моя мама, она бы точно сказала, что такие огромные комнаты – это ж сколько пыли, но в те времена у них были слуги, да и вообще, вряд ли у нас когда-нибудь будет дом вроде этого, так что…

Вот о чём я думал, опять поднимаясь по лестнице дворца. На потолке картины, очень похожие друг на друга, изображали разные сцены из мифологии. Пэ-Пэ делал вид, что любуется живописью, а сам, понятно, таращился на голых женщин – Венеру, Диану с луком и разных других богинь, которые, похоже, устроили пикник под ивами в окружении целой толпы ку-бидонов^[16], – это такие толстяки типа Пэ-Пэ, только с крыльями. Нарисовано было настолько ярко, что казалось, краска ещё не высохла: так и хотелось потрогать пальцем.

Народу теперь было ещё больше, чем с утра, целые группы двигались из зала в зал длинными вереницами, и искать П. Лонги было почти невозможно. Как его вообще можно найти в такой толпе народу? И даже если нам это удастся, мы что же – подойдём к нему и как ни в чём не бывало спросим, не он ли похитил месье Корусанта и не будет ли он так любезен, пожалуйста, вернуть учителя, чтобы нам не досталось от директора?

Мы разделили этажи: Пэ-Пэ остался внизу с сумками, Матильда поднялась на второй, а я взял на себя третий. Слоняясь по доставшимся мне комнатам, я наткнулся на небольшой зал, которого в прошлый раз мы с Матильдой не заметили. На стенах висели картины – штук тридцать, не меньше. На одной из них был изображён носорог в окружении венецианцев в масках, треуголках и карнавальных плащах.

Посреди комнаты, на удивление пустынной, стоял мольберт, и перед ним сидел человек. Наверное, это был студент художественного училища – у нас в Париже в Лувр такие тоже часто приходят со своими холстами и копируют полотна мастеров под чутким надзором музейных смотрителей. Я замечал, что обычно люди с бóльшим интересом разглядывают копии студентов, чем сами шедевры… Только вот, честно говоря, для студента этот человек был слегка староват. Вооружившись парой кистей, он нанёс на холст последние штрихи и обернулся, широко мне улыбнувшись.

– Wunderbar!^[17] – проговорил он, обводя рукой висящие на стенах картины.

Надо заметить, что языки – не самая моя сильная сторона. Он, видимо, это заметил, потому что добавил с сильным акцентом:

– Красота, не так ли?

Ах! Лонги – великий художник, я-я!^[18]

Я чуть не грохнулся на месте… Лонги! Да как же это мы раньше не догадались?!

А Пэ-Пэ-то там внизу со страху умирает! Просто цирк! Мы готовились к встрече с опасным международным гангстером, а это оказался… художник!

Безобидный венецианец, который жил лет двести тому назад!

Ведь именно это имя значилось на медных табличках, прикреплённых под картинами. Зал был увешан работами П. Лонги, а мы с утра пробежали мимо, ничего не заметив.

– Умопомрачительно, Фарамон! – восхитился Пэ-Пэ, когда я сообщил друзьям о находке.

Меня прямо-таки распирало от гордости. Но главной наградой были улыбка Матильды и её огромные вспыхнувшие глаза, когда она посмотрела на меня и сказала:

– Слушайте, но ведь это всё меняет! Если незнакомец из поезда приехал сюда не потому, что у него была назначена встреча, значит…

– «Пьетро Лонги, – перебил её Пэ-Пэ, с умным видом зачитывая информацию из путеводителя и слюнявя палец, чтобы перевернуть страницу. – Венецианский художник, родился в 1701 году, умер в 1785-м. Известен жанровыми сценами (каковой является, например, знаменитый „Носорог в Венеции“), в которых с юмором и правдивостью отражена светская жизнь его эпохи. В своей самой известной работе, „Ридотто“, художник выразил всю…»

– Ну ладно, потом дочитаешь, говорящая энциклопедия! Вот если бы ты всё это утром прочитал. Пойдёмте, я вам покажу.

Мы взлетели на третий этаж, перемахивая через несколько ступенек сразу.

– Ого, надо же, студент уже ушёл… Вот «Носорог», а вон там дальше – «Ридотто». Твой путеводитель нам ни к чему, старина, тут все картины подписаны.

– Если Мюллер – тот, за кого мы его принимаем, – сказала Матильда, – и если незнакомец из поезда должен прийти сюда, как указано в записке, то становится очевидной цель его визита.

Я признался, что лично мне причина не становилась очевидной.

– Ну ведь ясно же: Мюллер – коллекционер, и к тому же очень подозрительный тип! Лонги – художник. А значит, Мюллер отправил типа из поезда сюда с одной-единственной целью…

– …украсть картину Лонги! – воскликнул Пэ-Пэ, которому непременно нужно было первым произнести что-нибудь умное. – Блестяще! И как только я сам до этого не додумался!

– Ладно, – сказал я. – Значит, мы с вами напали на банду похитителей картин. Но при чём тут месье Корусант?

– Возможно, он что-то обнаружил. А может, он вообще секретный агент, который скрывался под маской скромного учителя и вёл подпольную шпионскую жизнь, полную тревог и опасностей!

– Слушай, Пэ-Пэ, это ты со своими бреднями полон тревог и опасностей! Дай нам с Матильдой сосредоточиться и всё как следует обдумать.

Но вообще-то всё и так уже было обдумано. Я посмотрел на Матильду и понял, что наши мысли совпадают. Оставалось только угомонить Пэ-Пэ, что она и сделала, взяв его под руку.

– Если верить записке, – сказала она, – картина будет украдена сегодня, 19 февраля. И, по-моему, совершенно ясно, что надо делать.

– Правда? – скептически ухмыльнулся Пэ-Пэ. – Интересно знать, что же.

– Ну… – протянула Матильда, прищурившись. – В общем… Нам нужно здесь переночевать.

– Во дворце?

– Во дворце.

– Ясно, – сказал Пэ-Пэ совершенно спокойно. – У меня есть план.

Теперь уже мы с Матильдой уставились на него, разинув рты.