Кайкен

14

Спустя три часа Юкио Мисима очутился в коробке, за ним последовали Акира Куросава и Ясунари Кавабата. Двое самоубийц и один выживший. Пассан решил непременно забрать портреты в свою квартирку в Пюто. Великие люди, у которых трагичность собственного существования таинственным образом обогащала творчество. В гла зах Пассана эти самоубийства имели эстетическую ценность. Нобелевский лауреат Кавабата, которому перевалило за семьдесят, просто включил газ в сво ем кабинете, словно заканчивал давным-давно начатую работу.

Пассан осторожно уложил в коробку завернутый в папиросную бумагу заварочный чайник из селадона. С Управлением собственной безопасности все прошло достаточно гладко. Эти ребята были настроены миролюбиво и предупредили, что сейчас всего лишь предварительная встреча. Он еще подумал, а не расчищают ли они площадку для его профессионального сэппуку…

Самоубийство. Основа японской культуры, наваждение Пассана и вечная причина стычек с Наоко.

Она не желала признавать, что добровольная смерть лежит в центре ее собственной культуры, и резонно утверждала, что количество самоубийств в Японии не выше, чем в других странах. В ответ он перечислял знаменитых японцев, которые сами свели счеты с жизнью. Писатели: Китамура Тококу, Акутагава Рюноскэ, Осаму Дадзай… Генералы: Марезуке Ноги, Анами Коречика, Сугияма Хадзимэ… Заговорщики: Юи Сёсэцу, Асахи Хэйго… Воины: Минамото-но Ёримаса, Асано Наганори (и его сорок семь самураев), Сайго Такамори… Не говоря уже о камикадзе, таранивших своими самолетами американские крейсеры, и о влюбленных, которые бросались со скал Тодзинбо, лишь бы не видеть, как угасает страсть. В свете гибели их собственной любви эта идея звучала особенно убедительно.

Пассан преклонялся перед этими людьми, не боявшимися смерти. Теми, для кого долг и честь – все, а унылые маленькие радости обывателей – ничто. Наоко не выносила этого нездорового восхищения, считая его еще одним способом заклеймить ее народ. Старая песня о трагической культуре, колеблющейся между сексуальной извращенностью и добровольной смертью, бесившие ее стереотипы.

Оливье перестал с ней спорить, предпочитая оттачивать собственную теорию. Для японца жизнь подобна куску шелка, и важна не длина куска, а его качество. Неважно, когда ты умрешь: в двадцать, тридцать или семьдесят лет, лишь бы на твоей жизни не осталось ни пятна, ни щербинки. Когда японец кончает с собой, он не смотрит вперед (по-настоящему он не верит в загробную жизнь), а оглядывается назад. Свою судьбу он оценивает в свете чего-то высшего – сёгуна, императора, семьи, фирмы… Эта подчиненность, это чувство чести – основа ткани. На ней не должно быть ни изъяна, ни грязи.

Полицейский выключил электрический чайник и поставил рядом с заварочным. Сам он всегда жил именно так. Заглядывал вперед лишь затем, чтобы представить свой надгробный камень. Оставит ли он после себя память об образцовой жизни? Будет ли его кусок ткани безупречно чистым?

Но после всех уловок, лжи и подлости, до которых приходилось опускаться, чтобы просто применять закон, этому уже не бывать. Зато в том, что касается отваги и чести, ему стыдиться нечего. В спецназе Пассану довелось побывать под огнем, применять оружие, убивать. Он вдыхал запахи ракетного топлива и раскаленной стали, узнал, как свистят пули, как шуршит воздух, когда они его рассекают, узнал и всплески адреналина, которые они приносят. Он боялся, по-настоящему боялся, но ни разу не отступил. По одной простой причине: опасность – ничто в сравнении с позором, который запятнал бы его жизнь, если бы он струсил.

В конечном счете его страшила не смерть, а жизнь – несовершенная жизнь, наполненная мерзостями и угрызениями совести.

Он снял со стены фотографию своих детей и вгляделся. После рождения Синдзи и Хироки все изменилось: теперь ему хотелось жить долго, успеть их чему-то научить, защищать их как можно дольше. Ну какой из тебя солдат, если у тебя есть дети?

– Что ты делаешь?

Пассан поднял глаза: перед ним в полумраке стояла Наоко, все еще с сумкой и в плаще. Он не услышал, как она вошла. Он никогда не слышал, как она входит – с ее-то весом пера и кошачьими глазами, видящими в темноте.

– Собираю вещи для переезда.

Она взглянула на портреты на дне коробки, заметив и другие «сокровища»: каллиграфически написанные хокку, палочки благовоний, репродукции Хироси и Утамаро…

– Ты по-прежнему без ума от зомби, – сухо заметила она.

– Это храбрые люди. Люди чести.

– Ты никогда ничего не понимал в моей стране.

– Как ты можешь так говорить? После всех этих лет?

– Ну а ты как можешь верить в такие глупости? Прожив десять лет со мной и столько раз там побывав?

– Не вижу, в чем тут противоречие.

– То, что ты называешь храбростью, всего лишь интоксикация. Мы были запрограммированы, отформатированы своим воспитанием. Мы вовсе не храбрые – мы покорные.

– А по-моему, это ты ничего не поняла. За воспитанием стоит идеал народа!

– Сегодня наш идеал – освободиться от всего этого. И не смотри на меня как на больную.

– Знаю я твою болезнь: это Запад и его упадок. Его неистовый индивидуализм. Ни веры, ни идеологии, ни…

– Я не собираюсь снова ругаться с тобой. – Она жестом отмела его слова, будто смахнула пыль.

– Чего же ты хочешь? Попрощаться? – спросил он с сарказмом.

– Всего лишь напомнить, что детям нельзя давать сладости. Так они без зубов останутся. В этом мы всегда были согласны.

До Пассана не сразу дошло: он говорил ей о сэппуку, она парировала чупа-чупсами. Его всегда поражал материализм Наоко, ее одержимость бытовыми мелочами. Однажды он спросил, какое качество она прежде всего ценит в мужчине. Она ответила: «Пунктуальность».

– О’кей. Пара леденцов ведь не загубит их воспитание?

– Мне надоело твердить тебе одно и то же.

Пассан наклонился, чтобы подхватить коробку двумя руками.

– Это все?

– Нет. Еще я хотела вернуть тебе это, – добавила она, положив что-то на фотографии.

Пассан увидел кинжал в ножнах из хлебного дерева, покрытого черным лаком. Рукоять слоновой кости при электрическом свете сверкала чистейшим блеском, изгиб лакированного дерева казался совершенным. Пассан узнал его с первого взгляда и вспомнил, за что выбрал: ножны напомнили ему волосы Наоко, слоновая кость – ее белую кожу.

– Оставь себе. Это подарок.

– Все это в прошлом, Олив. Забирай свою игрушку.

– Это подарок, – повторил он упрямо, пропустив колкость мимо ушей. – Подарки не забирают обратно.

– Ты хоть знаешь, что это?

Лежащий на фотографиях наискосок кинжал словно вызывал на бой невозмутимых Кавабату, Мисиму, Куросаву. Прекрасно.

– Кайкен, – прошептал он.

– А ты знаешь, для чего он нужен?

– Я сам же тебе и рассказал. Ты даже была не в курсе! – В задумчивости Пассан снова взглянул на драгоценную вещицу. – Таким кинжалом жены самураев убивали себя. Перерезали себе горло, сперва связав свои согнутые ноги, чтобы умереть в пристойной позе, и…

– Хочешь, чтобы я покончила с собой?

– Вечно ты все портишь, – ответил он устало. – Ты отрицаешь собственную культуру. Кодекс чести. И…

– Ты больной. Вся эта ерунда давно себя изжила. И слава богу.

С каждой секундой коробка казалась ему тяжелее. Бремя прошлой жизни, груз его старомодных убеждений.

– Так что же тогда для тебя Япония? – закричал он вдруг. – «Сони»? «Нинтэндо»? «Хэллоу Китти»?

Наоко улыбнулась, и тут он понял, что, несмотря на сорок пятый калибр у него на поясе, в этой комнате вооружена только она.

– Тебе самое время убраться отсюда.

– Встретимся у адвоката. – Пассан обошел ее и шагнул за порог.

15

Наоко дрожала от холода на лужайке перед домом, не сводя глаз с ворот.

Она помогла Пассану перенести в машину последние коробки, и он молча уехал, даже не взглянув на нее. Было прохладно, но порой налетали волны тяжелого влажного жара. И только птицы, казалось, не сомневались в том, какое сейчас время года, и неистово щебетали на деревьях.

Наконец Наоко отряхнулась от дождя и направилась к дому. Горло перехватил тревожный спазм. Она поспешила в комнату к мальчикам – для них собирались обору довать и вторую комнату, но Пассан так и не успел за кончить в ней ремонт. Наоко поцеловала Хироки, еще взъерошенного после ванной, и Синдзи, уткнувшегося в свою игровую приставку. Дети никак не отреагировали на ее появление, и это безразличие даже успокоило. Самый обычный вечер.

Наоко пошла на кухню. Морской язык и картошка уже были готовы, но есть не хотелось. Сандринины маки еще не улеглись в желудке. Ей припомнился их разговор. И с чего вдруг она так взъярилась на Париж и Францию? Она давно уже свыклась со своими клеймом эмигрантки…

В кухню с хохотом ворвались мальчики, под стук тарелок и приборов расселись по местам.

– Почему вы с папой расстаетесь? – внезапно спросил Синдзи.

Он сидел прямо, словно обращался к школьной учительнице. Наоко поняла, что он, как старший, задавал этот вопрос и от имени брата.

Ответить по-японски не хватило сил.

– Чтобы больше не ругаться.

– А как же мы?

Она положила сыновьям еду и села между ними, чтобы вложить в свои слова больше тепла:

– Вас мы будем любить всегда. Вы уже знаете, как теперь у нас все будет устроено. Вы остаетесь дома. Неделю с мамой, неделю с папой.

– А другой папин дом мы сможем увидеть? – вмешался Хироки.

– Ну конечно. – Ласково улыбаясь, она взъерошила ему волосы. – Там вы тоже будете как у себя дома! А теперь давайте ешьте.

Синдзи и Хироки уткнулись в тарелки. Дети не просто жили в ее сердце, они и были этим сердцем. Каждый его удар и даже паузы между ударами посвящались им.

В их команде восьмилетний Синдзи – главный заводила. От отца он унаследовал энергичность и юмор, и в то же время в нем чувствовалась природная непосредственность, которой не было ни у кого из родителей. Его смешанное происхождение выражалось в некой загадочной иронии. К своей азиатской наружности он относился с легкой насмешкой, как бы со стороны, словно говоря: «Не стоит доверять внешности».

Шестилетний Хироки был более серьезным. Строго относился к своим привычкам, расписанию и игрушкам, унаследовав присущую матери непреклонность. Но зато внешне он ничем ее не напоминал. Его круглое личико под черными волосами вызывало у Наоко недоумение. В отличие от китайцев и корейцев, японцы гордятся своими овальными лицами. Круглая рожица Хироки всегда выражала какую-то рассеянную задумчивость. Мальчик часто вступал в разговор совершенно некстати, словно ошибся дверью, сам удивлялся тому, как он здесь оказался, и снова умолкал. Тогда они говорили друг другу, что он словно с луны свалился. И еще больше тревожились за своего малыша…

Ужин подошел к концу. Наоко удавалось переводить разговор на самые разные темы: школа, Диего, дзюдо Синд зи, новая компьютерная игра Хироки. Оба без напоминаний убрали тарелки в посудомоечную машину и поднялись на второй этаж.

Поцеловав Хироки в постели, Наоко прошептала ему по-японски:

– Завтра я вернусь пораньше и мы вместе примем ванну. Поиграем с кокэси!

При упоминании японских куколок мальчик улыбнулся. Он уже дремал.

– Только не закрывай дверь! – ответил Хироки на смеси французского и японского.

– Конечно, золотко. А теперь бай-бай.

Она поцеловала его в ямочку на плече и подошла к Синдзи, погруженному в «Микки парад»^[10].

– Оставишь свет в коридоре? – спросил он по-японски, подлизываясь.

– Да у меня полон дом мокрых куриц! – Улыбаясь, она погасила настольную лампу.

16

Пассан вернулся к себе очень поздно. Потерянный. Отвергнутый. Про́клятый.

По дороге в Пюто, везя в багажнике свои японские сок ровища, он поддался старым бесам. Квартал Дефанс, затем Восьмой округ с его нужными адресами…

Здесь были его привычные угодья – бары, кабаки, девушки из службы эскорт-услуг. Не старые приятельницы, как в тех фильмах, где у легавого всегда любовница-проститутка. В тех местах, где бывал Пассан, его всегда ждали сюрпризы – новые девушки, новые приключения. Конечно, для него все это слишком дорого, но полицейский всегда может пригодиться. Оливье не имел ничего общего с полицейским-покровителем. Ценилось не то, что он был кому-то другом, а то, что не был врагом, это не одно и то же. И атмосфера страха и смирения странным образом возбуждала его еще сильнее.

Через несколько лет после женитьбы, когда влечение к Наоко отхлынуло, словно кровь от лица труса, он вернулся к своим холостяцким привычкам. Сомнительные ночные заведения, встречи с шикарными проститутками. Утоление худших его порывов. Простейший обмен: пара бесплатных свиданий в уплату за его защиту.

Откуда эта потребность находить облегчение у вульгарных дебелых профессионалок, в то время как одна из красивейших женщин Парижа ждала его дома? Ответ крылся в самом вопросе. Женщину всей жизни не трахают сзади, кончая ей на лицо в качестве кульминации. Особенно если она мать твоих детей.

Мама и шлюха. Несмотря на свой возраст и опыт, Оливье так не сумел преодолеть этот ребяческий конфликт. Восемь лет психоанализа ничего не дали. Сама его плоть упорно отказывалась смешивать вожделение и любовь, секс и чистоту. Женщина для него была раной, края которой не желали соединяться.

С Наоко он познал первую волну возбуждения, такую новую и свежую, что у него не возникло ощущения, будто он пятнает свою мадонну. Когда к нему вернулись его прежние пристрастия, как-то само собой получилось, что он отвернулся от своей японской феи. Возвращение к истокам. К женщинам с широкими бедрами, жирными ляжками, тяжелыми грудями. К унизительным позам. Оскорблениям. К животному облегчению, смешанному с каким-то мстительным чувством. Когда наслаждение обжигало его промежность, он стискивал зубы, чтобы сдержать торжествующий рев, черный, горький и бесцельный.

Нечего и думать о том, чтобы подвергнуть свою супругу подобным мерзостям. Его персональный ад касается его одного.

Парадокс заключался в том, что Наоко легко уступила бы его фантазиям. У японок совершенно свободное отношение к сексу, ничего общего с христианским чувством вины, гложущим людей Запада. Но Пассан не видел Наоко в такой роли. Ее гладкая белая кожа, мускулистое, без малейшего изъяна тело его не возбуждали. Она создана для молитвы, а не для похоти.

Наоко не обманывалась на его счет. Любая женщина знает сексуальные биоритмы своего партнера. Она закрывала глаза, быть может, во имя старой японской традиции, по которой муж делает жене детей, а удовлетворения ищет на стороне. Первая недосказанность, первый компромисс. Неудовлетворенность пролегла между ними, возведя незримую стену, превратив каждый жест в выпад, каждое слово в отраву. Разлука сердец всегда начинается с разлуки тел…

Он припарковался на узкой улочке, проходящей вдоль набережных, за старой церковью Пюто. Потребовалось три захода, чтобы перенести все его архивы и безделушки. Когда последние коробки были сложены в середине комнаты, он оглядел свое новое логово. Тридцать квадратных метров паркетной доски, три белые стены и широкое окно вместо четвертой, кухонька, отделенная фанерной перегородкой. Диван-кровать, доска на козлах, стул, телевизор. Все это в здании шестидесятых годов. Особо не разгуляешься.

Неделями он неспешно перебирался сюда, оттягивая момент окончательного переезда. Пассан снял куртку и на несколько мгновений застыл. Единственное, о чем он подумал в эту минуту, были слова летчика-камикадзе, спасенного перемирием. Когда его спросили, что он испытывал в то время, он ответил со смущенной улыбкой: «Все очень просто, у нас не было выбора».

Пассан отправился под душ и простоял под ним почти полчаса в надежде смыть всю грязь этого вечера, но, похоже, переоценил могущество водопроводной воды. Натянув трусы и майку, приготовил литр кофе, сунул в микроволновку бенто, купленное у японца, торговавшего готовыми блюдами. Не присаживаясь, заглотил кусочки жареной курятины, сырные шарики, рис. Это напомнило ему студенческие годы: лекции по праву, еду навынос и одиночество.

Жуя, он припоминал те обрывочные сведения о расследовании в Стэне, которые ему удалось раздобыть во второй половине дня. Стефан Рюдель, патологоанатом, проводивший вскрытие, подтвердил: модус операнди все тот же. Кроме того, найденные в мастерской инструменты соответствовали увечьям, нанесенным предыдущим жертвам. Любопытно узнать, как Гийар объяснит наличие этих инструментов в своей мастерской. Что касается остального, придется потерпеть: токсикологические анализы пока не готовы.

Еще ему позвонила Изабель Заккари, координатор криминалистов. На тот момент у нее ничего не было – ни единого фрагмента, ни единой ниточки или поверхности, которые позволили бы связать ДНК Гийара и жертвы. Словно он ее и не касался.

Выбросив объедки, Пассан взглянул на часы: почти полночь. Сна ни в одном глазу. Он взял кофейник, чашку, йогурт и разложил все рядом с диваном. Потом уселся на пол по-турецки, спиной прислонившись к дивану, и взялся за первую коробку с архивами.

Он снова перебирал и читал документы. Через полчаса строчки стали сливаться перед глазами. Сделав большой глоток кофе, он зажмурился. Перед ним поплыли красноватые круги, окруженные фиолетовым отсветом.

Мысленно он продолжил восстанавливать ход расследования с того места, на котором остановился после обеда.

17

3 апреля 2011 года. Как и в случае с Одри Сёра, труп Карины Бернар (тридцать один год, срок беременности семь с половиной месяцев) был оставлен в центре одного из жилых кварталов Девяносто третьего департамента – Франк-Муазен в Сен-Дени. Квартал этот пользовался куда худшей славой, чем Маладрери, считался «чувствительной городской зоной» и одним из самых опасных мест в Париже.

Пассан со своей сворой тут же взялся за работу: оказалось, что преступление совершено по тому же сценарию. Тот же тип жертвы, тот же модус операнди. Тот же сбой спутникового оборудования за несколько часов до зловещей находки. И такое же отсутствие следов и улик…

И все же обнаружилось одно отличие: в стекловидном теле, взятом из глаз младенца (чей труп обгорел не так сильно, как предыдущий), токсикологи нашли хлорид калия. Значит, ребенку сделали ту же инъекцию, что и матери, и он, по крайней мере, не сгорел заживо. Какую цель преследовал убийца? Возможно, стремился избавить свои жертвы от мучений? К тому же в их крови обнаружили следы обезболивающего.

На этот раз расследование осложнилось вмешательством СМИ. Журналисты наконец сообразили, что речь идет о громком деле, и связали второе убийство с первым. Настоящая сенсация: серийный убийца! Потрошитель беременных женщин! Ему тут же придумали прозвища: Акушер, Мясник Девяносто третьего департамента. Расследование освещалось в режиме реального времени: репортеры на месте преступления, регулярные сообщения в СМИ, интернет-сайты… В результате на полицию обрушился шквал ложных свидетельств и бредовых признаний. Ну а квартал Франк-Муазен, и так не слишком гостеприимный, закрылся наглухо от этого наплыва легавых и людей с камерами.

Пассана рвали на части: помимо собственного начальства, ему названивал следственный судья Иво Кальвини, мэр Сен-Дени, префект департамента Сена – Сен-Дени, журналисты… Но ему нечего было сказать. Зато у него самого крепла уверенность: убийца – уроженец Девяносто третьего. Здесь он перенес детскую травму, несомненно связанную с его рождением, и теперь мстил, оставляя после себя трупы.

Но эта догадка никуда не вела. Что он мог предпринять? Перерыть архивы роддомов – в поисках чего? Случаев неудачных родов? Младенца с врожденными отклонениями? Ребенка-отказника? Его гипотеза была слишком расплывчатой.

И Пассан вновь погрузился в бурлящую жизнь Сен-Дени. Он вырос в этих местах и знал их не понаслышке. Но с тех пор многое изменилось: спальные районы превратились в горячие точки. Муниципальные дома породили поле битвы, где велась нескончаемая партизанская война, в которой с обеих сторон стреляли настоящими пулями.

Вместе с местной полицией и антикриминальными бригадами он объездил район вдоль и поперек. Ему открылся мир молниеносных обысков под градом камней и бутылок с зажигательной смесью, сожженные машины, изнасилованные женщины, выбрасывающиеся из окон, кражи…

Еще он встречался с местными депутатами, муниципальными советниками, экспертами. С оптимистами, строящими воздушные замки; паникерами, предлагавшими запасаться беспилотниками, камерами слежения и оружием; радикалами, планировавшими снести все подчистую и построить здесь жилье подороже. Цены взлетят, а отбросы передохнут сами…

Он выходил на руководителей местных комитетов и благодаря их посредничеству устанавливал контакты с главарями банд. Его принимали в укрепленных подвалах, где пацаны наводили на него автоматические винтовки М16, «узи», пистолеты и револьверы со сточенными номерами. В густом запахе гашиша, среди пустых банок из-под пива и использованных шприцов, Пассан играл с ними в открытую. Он описал им методы убийцы, поделился немногими сведениями, рассказал о своих опасениях. Все они слушали белого, не снимая пальца со спуска.

Полевые командиры ничего не знали, но обещали увеличить число своих патрулей, прочесать подвалы, крыши, пустыри. Они не дадут убийце орудовать на их территории, да еще и выбрасывать трупы в квартале. Пассан вспомнил фильм «М: убийца», где маньяка, убивавшего детей, поймали и судили преступники.

Между тем кропотливая проработка связей Карины Бернар позволила выявить одну крошечную деталь. В начале марта жертва отдавала свою машину в ремонт в один из автосервисов Сен-Дени – фирму «Фари». Это простое название, вернее, его звучание напомнило ему об автобазе, где Одри Сёра купила свой «гольф»: «Альфьери автомобиль». Одним щелчком мышки удалось установить, что обе торговые марки принадлежат холдингу, который возглавляет некий Патрик Гийар.

Простое совпадение? Как показало вскрытие, на коже обеих жертв остались отпечатки рифленых ремней, а также волокна огнеупорного каучука. Патологоанатом предположил, что это следы приводных ремней. Кроме того, на языке обеих женщин имелись характерные вмятины: убийца затыкал им рот кусками шины.

Пассан изучил прошлое Гийара. Ничего примечательного, не считая того, что он, как и Пассан, в детстве был подопечным социальных служб. Ребенок неизвестных родителей из Сен-Дени, он наверняка кочевал по приютам и приемным семьям, но организация «Социальная помощь детству» никогда не предоставит его досье. Какие-то сведения о нем оказались доступными лишь с семнадцатилетнего возраста, когда он начал работать автомехаником в Сомьере на юге Франции.

Оливье проследил за его карьерным ростом от автобазы до автобазы. 1997-й: Гийар – управляющий автомастерской в Монпелье. 1999-й: поездка в Штаты, где он чинил моторы в Аризоне и Юте. 2001-й: первая собственная мастерская в Сен-Дени – «Альфьери». Гийару тридцать лет. 2003-й: второе приобретение – «Фари» в Ла-Курнёв. 2007-й: третий пункт продаж – «Фериа» на авеню Виктора Гюго в Обервилье. И это не считая центров технического осмотра и экспресс-автосервисов: шиномонтаж, замена масла, ветровых стекол, глушителей и так далее. Все в Девяносто третьем департаменте, а точнее, в его западной части: в Ла-Курнёв, Сен-Дени, Эпине, в Сент-Уане, Стэне. Именно там, где пропадали женщины и где были обнаружены тела.

Что касается личной жизни: холост, детей нет. Не привлекался, судимостей не имеет. Ни намека на полицейский протокол. Сирота, добившийся всего сам, благодаря воле и страсти к механике.

Гийар принял Пассана в своем головном офисе в Обервилье и показал ему автобазу. Три этажа – три тысячи квадратных метров крашеного бетона, где продавали и ремонтировали машины. Здесь царила невероятная чистота – хоть с пола ешь. Все это впечатлило бы кого угодно, но только не Пассана. Он чувствовал: что-то неладно.

Патрик Гийар был сама любезность и в то же время выглядел странновато, прежде всего внешне. Этот сорокалетний коротышка, коренастый силач, будто состоял из одних мускулов. Голова гладко выбрита, видимо, в попытке скрыть раннее облысение. В чертах ощущалось что-то бульдожье. Мешки под глазами, приплюснутый нос, толстые, словно надутые, губы – все это позволяло предположить в нем примесь африканской крови.

И в то же время в этом миниатюрном колоссе проскальзывало что-то женственное: подпрыгивающая походка, визгливый смех, слишком томные и плавные движения запястий. Владелец автобазы напомнил Пассану актеров кабуки: обольстительных самцов, которым и в жизни не удавалось избавиться от жеманных повадок.

Само собой, Гийар не знал ни первую, ни вторую жертву: ему вообще не приходилось общаться с клиентами. Он сделал скорбное лицо, когда Пассан напомнил о страшной участи этих женщин, а затем снова заулыбался и объяснил, почему выбрал для своих предприятий созвучные названия. Все дело в давней мечте о работе на заводах «Феррари». «С тех пор я спустился с небес на землю, но эти сочетания звуков принесли мне удачу».

Пассану полагалось бы сопереживать Гийару: как и он сам, тот был сиротой. Вот только вежливые речи не могли заглушить его внутренний голос, едва слышный шепоток, твердивший: что-то здесь не так.

С тех пор он не спускал с Гийара глаз, вместе со своими парнями устроил на него настоящую охоту. Удалось раздобыть оборудованный для слежки фургон, выделенный для другого расследования. Почти все ночные дежурства Пассан брал на себя. Учитывая его личную жизнь, с этим никаких проблем не возникало. Днем он отслеживал биографию Гийара по документам, а по ночам наблюдал за ним вживую.

Его убежденность не поколебалась ни разу, хотя концы с концами никак не сходились. На момент каждого похищения у Гийара было надежное алиби, да и под психологический профиль убийцы он не подходил. К примеру, он обожал детей и раздавал подарки ребятишкам в жилых комплексах, примыкающих к его автобазам. Невозможно представить его в шкуре убийцы младенцев. Вот только почему у него нет ни детей, ни жены? Может, он гомосексуалист?

В конце апреля Пассан взял четыре дня в счет отпуска, чтобы побывать в окрестностях Монпелье и порыться в профессиональном прошлом Гийара. Отыскал мастерские, где тот работал учеником. Повсюду Гийар оставил по себе добрую память: улыбчивый, способный, прилежный. По словам его хозяев, детство Гийар провел в Девяносто третьем департаменте, но рассказывать об этом не любил. Тяжелые воспоминания?

Ни слежка, ни неожиданные обыски, ни прослушка телефонов, ни взлом электронных данных, ни проверка счетов так ничего и не дали. В итоге Оливье добился одного: Гийар обратился к адвокатам. Те нажаловались начальству Пассана, начались разборки. Гийара уговорили не подавать жалобу, но майору отныне пришлось держаться от него подальше.

11 мая 2011 года был найден третий труп.

Рашида Несауи, двадцать четыре года, срок беременности семь с половиной месяцев, голая, выпотрошенная. Тело валялось на пустыре рядом с жилым комплексом Форестьер в Клиши-су-Буа – «свободной городской зоне», еще более «чувствительной», чем предыдущие.

Значит, стоило ослабить наблюдение, как Акушер вновь нанес удар. Для Пассана это было равносильно признанию: Гийар – убийца. Не слишком веское доказательство, однако на следующий день в шесть утра он арестовал Гийара и в наручниках вытащил из особняка в Нейи-сюр-Сен.

Личный обыск, снятие отпечатков, пробы слюны – раздеваться Гийар отказался. Пассан не настаивал, но допрашивал его с пристрастием несколько часов кряду. В ход пошло все: грубость, угрозы, ругань. Их сменяли моменты затишья, когда Пассан разыгрывал «доброго полицейского». А потом нагрянул адвокат, и Гийара пришлось немедленно освободить.

Тем временем Фифи изучил детализацию звонков на автобазах Гийара: Рашиде Несауи оттуда никогда не звонили. У нее даже не было водительских прав. Тонкая ниточка, связывающая два первых убийства, оборвалась.

На этот раз владелец автосалонов подал жалобу, и в конце мая полицейский предстал перед судом. Его действия признали незаконными: у него не было ни единого доказательства, это ожесточение не имело оснований. Пассана оштрафовали на две тысячи евро за полицейское преследование, умышленные оскорбления, насильственные действия, нарушение служебного долга. Судья учел безупречный послужной список майора и не приговорил его к условному сроку, которого требовало обвинение. Даже не стал отстранять от службы.

Пассан невозмутимо выслушал приговор: мысленно он был не здесь. Он как раз сейчас узнал, что в месте обнаружения третьего трупа оказались следы неизвестной ДНК. А у него с момента задержания Гийара хранился его генетический материал. Адвокат Гийара потребовал немедленно уничтожить эти пробы, но если поторопиться, то можно успеть сличить образцы.

Он бегом покинул зал суда, забрал из холодильника в отделении срочной судебно-медицинской экспертизы при больнице Жана Вердье в Бонди образец, хранившийся среди других замороженных проб, взятых у подозреваемых, и пакетиков с трусиками изнасилованных женщин. Отправился в лабораторию Института криминалистических исследований в Рони-су-Буа и попросил эксперта сравнить оба образца ДНК. Экспертиза заняла всего несколько часов, но принесла лишь очередное разочарование: совпадений не нашлось.

И все же это очередное поражение обернулось важным открытием: генетическая карта подозреваемого выявила половую аномалию.

Владельцу автосалона прекрасно удавалось скрывать свое женское начало. Он сумел затеряться в толпе, вот только что же творилось у него в голове? Мужчина он или женщина? Или то и другое вместе?

Пассан представил себе, каким физическим и психическим пыткам подвергался Гийар в приютах, приемных семь ях и центрах трудящейся молодежи. Ужас, который охватывал его в душевых, во время медицинских осмотров, в раздевалках… Он и сам бывал в таких местах – приятного мало. И если Гийар вырос в Девяносто третьем, у него есть серьезный повод затаить злобу на этот неблагополучный департамент.

Приговоренный судом, порицаемый начальством, Пассан решил продолжать расследование самостоятельно. Он запросил сведения о пациенте по фамилии Гийар в больницах Сен-Дени, Ла-Курнёв и соседних городов. Все напрасно. Врачебная тайна служила непреодолимой преградой, а о том, чтобы обратиться за разрешением в Орден врачей, нечего было и думать.

И из «Социальной помощи детству» ничего не вытянешь. Больше нельзя ни следить за Гийаром, ни приближаться к нему. Пассан лишился и доступа к результатам расследования по третьей жертве. Между тем департамент охватила настоящая паранойя. Беременные боялись выходить на улицу. Поползли слухи, что убийца – полицейский и убивает по приказу властей, чтобы запугать местных жителей и вынудить их убраться отсюда. СМИ, как всегда, подливали масла в огонь, живописуя грядущую панику в жилых кварталах и безрезультатность расследования.