После развода. Вернуть жену

– София, надень медицинскую маску обратно, – слышу строгий голос свекра. – Здесь много микробов, – говорит он и почему-то смотрит на меня, как будто бы это я зараза, несущая угрозу жизни ребенка.

 Аэропорт заполнен множеством людей, все куда-то спешат, постоянно объявляют время перелетов, мимо едут тележки с багажом.

 Во всей этой кутерьме я стараюсь держаться поближе к Демиду, делаю это неосознанно, это просто привычка, фантомная память, а может быть, просто человеческий инстинкт – искать защиты у более сильного.

 И наверное, именно такой инстинкт заставляет Демида в какой-то момент приобнять меня за талию, чтобы нас с Бусей не сбили с ног. Оказавшись в кольце рук, замираю, сердце колотится на разрыв, а дыхание останавливается. Не верится, что Демид это сделал, обнял меня и защитил, и на его лице я замечаю точно такое же недоумение, как у меня. А потом он отстраняется, и его лицо становится каменной маской. Все возвращается на круги свое, и мне даже кажется, что я сама себе придумала наше мимолетное столкновение. Вот только я не хочу, чтобы Демид оказывался рядом, пусть держится подальше. Но почему тело все еще не отпускает дрожь?..

 В самолете мы занимаем отведенные места, и я постоянно рассказываю Димочке про его устройство, показываю разные кнопки цветные наклейки – отвлекаю его, потому что в непривычной обстановке ребенок заметно нервничает. Хочу, чтобы он наигрался, уснул и спал все время перелета, потому что я знаю, что дети из-за перепадов на давления на высоте сильно плачут. Сонечка, которая уже не раз летала, помогает, с восторгом болтая с маленьким братиком, ласково целует его пухлые пальчики и жмется ко мне со счастливой улыбкой.

– Он и правда Буся, мама! – хихикает она, услышав, как я его называю. – Буся, Бусечка…

 Чувствую гордость от того, что моя булочка начала все чаще правильно выговаривать букву «р», с которой мы намучались в прошлом. Дети в садике дразнили Соню и она очень переживала, мы как раз начали водить ее к логопеду, когда Демид так жестоко развелся со мной.

 Демид, сидящий через проход рядом с няней, усиленно игнорирует нас, уткнувшись в какую-то книгу про автомобили. Вскоре Соня устает, и откидывается на спинку, не отпуская ладошки Димочки, который и не думает успокаиваться. Я пытаюсь отвлечь его любимой игрушкой, которую можно погрызть, укачиваю на руках. Вот только проходит время, а он не засыпает, перевозбудился от общения с сестрой и скопления народа, и теперь его очень сложно усыпить.

– Давайте я его подержу, а вы можете пока отдохнуть, – предлагает няня, а мне действительно хочется сходить в туалет и умыться.

 Из меня так и рвется вопрос о том, справится ли она, но я понимаю, что это неуместно и невежливо. В любом случае мне придется доверять ребенка этой женщине, пусть привыкают друг к другу.

 Очередь перед туалетной кабинкой задерживает меня на добрых двадцать минут. А когда я возвращаюсь… С замиранием сердца наблюдаю следующую картину: Демид держит на руках спящего Бусю, няня сидит с таким видом, как будто бы она здесь ни при чем. С одной стороны, я ее понимаю: вряд ли бывший муж рассказывал ей о хитросплетениях наших отношений. Наверное, она вручила ему ребенка не подумав.

 С другой стороны, я совершенно не представляю, как это произошло. Внутри все сжимается от страха. Меня даже пошатывает, и я вцепляюсь в спинку кресла, не зная, чего больше бояться: того, что Демид причинит малышу боль, или того, что он разглядит в нем свои черты и догадается о правде.

Демид

 Всегда терпеть не мог свою мегеру-тещу, так что даже удивлен, когда она не закатывает скандал при моем появлении. К счастью, из квартиры Эли мы уходим, не успев прийти. Она уже полностью собрана и готова к отъезду.

 Изначально я планировал нанять няню для ее ребенка вИзраиле, но, подумав, пришел к выводу, что надежнее взять с собой человека, в компетенции которого уверен на все сто. Если там что-то не сложится, пострадает в первую очередь моя девочка, потому что Эля полностью сосредоточится на своем сыне, а я помню, как много внимания требуют дети в этом возрасте.

 Сначала обратился к бывшей няне Сони, но та ушла на пенсию, зато посоветовала свою подругу Риту, у которой имеется большой стаж и за которую она может поручиться головой. К счастью, Рита согласилась переехать на неопределенный срок, так как я предложил ей солидное жалование.

 Папа, который настоял на том, чтобы сопровождать Соню в аэропорт, чтобы как следует попрощаться с внучкой, явно едва сдерживается, глядя на Элю. Она очень сильно его разочаровала, так что, узнав правду, он не то что говорить – даже смотреть на нее не мог.

 Как только мы устраиваемся в самолете, сын Эли тут же начинает нервно крутиться. Я игнорирую их, уткнувшись в книгу, но слышу, как они воркуют, и безусловная любовь Сони к этому «братику» меня дико задевает. Однако, когда Эля передает его сидящей рядом со мной няне и уходит в туалет, обратить внимание невольно приходится. Потому что пацан начинает орать как резаный уже через пару минут.

– Ну что же ты, маленький! Успокойся, малыш, – воркуетняня, раскачивая его на руках, но тот даже не думаетуспокаиваться.

 Лицо покраснело, а крошечные ручонки сжались в кулачки. Ребенок надрывается, выплевывая соску и даже бутылочку с водой. Где, черт возьми, носит Элю!?

 В конце концов остальные пассажиры первого класса начинают возмущаться.

– Да заткните вы его уже! – раздраженно вопит сидящая впереди дамочка.

 Потеряв терпение, я рявкаю на нее, что сам знаю, и поворачиваюсь к няне.

– Дайте мне его.

 Неуверенное выражение ее лица даже коробит. Она в курсе, что Эля моя бывшая жена, а это ее сын, к которому я отношения не имею, и нас связывает лишь дочка. Но обращаться с детьми-то я умею!

 Когда Рита осторожно передает мне ребенка, на миг, от ощущения давно забытой тяжести младенца на руках, у меня перехватывает дыхание. Я обхватываю маленького крикуна, ловя в ловушку своего тела его руки, которыми он беспорядочно размахивает, и принимаюсь не спешаубаюкивать, держа в неподвижности. Помню, как успокаивалась Соня, оказавшись туго спеленатой.

– Ну-ну, покричал и хватит, – строго говорю ему. – Успокаивайся, пацан, а то дама перед нами грозится отправить тебя в эконом-класс.

 Вижу, как вышеупомянутая дама спереди бросает на нас еще один грозный взгляд, прежде чем отвернуться, и продолжаю болтать все, что приходит на ум.

 Малой продолжает плакать еще пару минут, но я не перестаю качать его из стороны в сторону, крепко обхватив маленькое тельце, пока он, наконец, не затихает. Посмотрев на заплаканное личико, которое инстинктивно избегаю уже который день, невольно вздрагиваю, поймав на себе взгляд сонных карих глазенок, которые то закрываются, то снова распахиваются, словно он сопротивляется сну.

 Няня тянется к нам и мягко вытирает мокрое личико салфеткой, оперативно отвлекая его соской, которой тот с удовольствием начинает причмокивать, уплывая в сон. Хочу положить ребенка в специально отведенное для него место, но понимаю, что, пока Эля не устроится на своем кресле, сделать это проблематично.

 Черт! Не хочу, чтобы она видела меня со своим ребенком на руках. Я бы вообще его не взял, если бы он не мешал людям своим ревом. А ведь предполагалось, что с нами едет компетентная и опытная няня, в чем я теперь сомневаюсь.

– Возьмите его, – говорю ей.

– Он проснется, Демид Дмитриевич, – отказывается Рита. – Подождите пять минут, пока покрепче заснет.

– Какой он миленький, когда спит, – устало замечает Соня, полулежа на своем сиденье.

 Снова смотрю на ребенка, который вроде и спит, но соской во рту дергает время от времени. Он действительно милый малыш. Смешной такой, с немного оттопыренными ушками.

 Я всегда любил детей. Никогда не отказывался подержать братьев и сестер своих друзей в детстве и в подростковом возрасте, сам просил папу жениться и родить мне брата. А когда родилась Соня…

 Она никогда не была для меня обузой, хотя я, как и другие парни, хотел лишь праздно проводить время, тусуясь в клубах и снимая девчонок. Даже когда Эля забеременела, именно она была той, кто боялся и испытывал сомнения. Я был в восторге. С самого первого дня.

 Я так ждал этого малыша. Так любил его. И сейчас держу в руках крепенькое шестимесячное существо, которое уже понимает окружающий мир и смотрит с любопытством, а не бессмысленным пустым взглядом, как в первые дни после рождения. Он, наверное, уже узнает людей. Маму, из-за отсутствия которой так плакал. Папу… Алика. Чертового Алика, который является его отцом на самом деле!

 Внутри свербит от горечи, и я быстро отвожу взгляд, замечая возвращающуюся Элю. Она замирает, смотря со страхом то на своего сына, то на меня, словно я могу что-то сделать с ним. Дура! Неужели считает, что я могу причинить боль ребенку?

– Забери его, – нетерпеливо рявкаю на нее, и она быстро тянет ко мне руки.

 Ее длинные волосы, собранные в хвост, на секунду задевают мою щеку, забивая нос ароматом жимолости, и мне хочется оттолкнуть ее, потому что этот запах все так же воздействует на ту часть меня, которая никогда не могла устоять перед ней. Я замираю, не дыша, пока она аккуратно забирает ребенка, и выдыхаю, только когда Эля отходит к своему месту, укладывая ребенка и устраиваясь сама.

 Тут же снова утыкаюсь в книгу, ничего не видя перед собой, и кляну все на свете за то, что все еще считаю ее желанной. Однако только в физическом плане. Это всего лишь химия, не имеющая ничего общего с чувствами. Потому что чувствую я к ней только одно – ненависть.

Глава 7

Эля

 В Израиле Демид снял для нас всех квартиру. Услышав эту новость в такси, удивленно смотрю на него. Я ожидала, что мы будем жить в разных номерах в отеле, а теперь выходит, что окажемся в одном жилище, совсем рядом…

 Доезжаем до двухэтажного дома и поднимаемся в большую комфортабельную квартиру. Места хватит и для меня с ребенком, и для няни, и для него самого. После изматывающего перелета мне хочется только спать, а перед этим принять душ и привести себя в порядок.  Я наконец-то в полной мере ощущаю, что такое помощь и поддержка квалифицированной няни, которая может взять у тебя ребенка без упреков и с большой охотой.

 В самолете, пока Сонечка так увлеченно играла с братом, я на время позабыла об ее тяжелом состоянии, но, как только мы прибыли, я заметила, как живой счастливый ребенок становится сонным, вялым и бледным. Потухает, как свечка.

 Медицинские работники забрали ее в больницу прямо из аэропорта. Я сначала запаниковала, но мы поехали следом. Пока няня кормила Диму из бутылочки в комнате ожидания, мы с ее отцом, успокоили и уложили дочку спать, пообещав прийти к тому моменту, как она проснется. Нужно было еще разместиться самим.

 Демид вызвал такси и повез нас на квартиру. С этого момента он стал мрачным, и если раньше хотя бы разговаривал, то теперь ушел в глухую оборону. Ни на что не реагирует, а из его комнаты не доносится ни звука.

 Я думала, что он спит, но он просто пугающе долго смотрит в одну точку, стоя у окна со стиснутыми кулаками. Я уходила в душ, он так стоял – я видела в распахнутую дверь, а потом, когда вернулась и села в кресло снова читать статьи про болезнь Сонечки, ничего не изменилось.

 Напряженная спина, застывший в полумраке мужчина и вязкая осязаемая тишина, которая угнетает и придавливает к земле. Даже захотелось, чтобы проснулся Буся, потому что суета вокруг ребенка помогает отвлечься. Когда я смотрю в любимое лицо сына, во мне растет и крепнет вера, что мы справимся с этой бедой.

 «Мы» проносится в сознании и болью отдается в сердце. Нет никаких мы…

 Наконец, Демид меняет позу, как будто очнувшись. Проходится по комнате, собирает кое-какие бумаги в портфель и идет на выход.

– Демид, ты в больницу? – догоняю его, говоря пониженным голосом, ведь ребенок еще не проснулся.

 Бывший муж нервно дергает плечом, словно хочет стряхнуть помеху.

– Иди к ребенку, Эля, – произносит сквозь зубы, не смотря мне в глаза.

– Я хочу поехать с тобой, – настаиваю, взволнованно хватая сумку и верхнюю одежду. – Няня присмотрит за Димочкой.

– Я поеду один, – Демид непреклонен, желваки на щеках играют, зубы стиснуты, он уже все решил.

 Как же мне уговорить его?

– Я хочу послушать, что скажет врач. Хочу знать, что это за передовая технология, а когда Соня пойдет на анализы, хочу ее сопровождать.

– Я справлюсь сам, – снова не дает подступиться к себе.

 Но я не намерена сдаваться, мой голос приобретает твердость, хотя на самом деле я дрожу и боюсь такого Громова, отлично зная, каким он бывает в гневе.

– Я приехала сюда не для того, чтобы сидеть с ребенком на съемной квартире. А ты зачем нанял няню? Ведь для того, чтобы она меня освободила, и я могла заняться Сонечкой.

– Во время процедур…

– Но ей страшно сейчас! В новом месте, с незнакомыми людьми. Она звала меня, Демид, свою маму… – осекаюсь, понимая, что в любой момент могу перейти ту грань, за которую нельзя заступать.

 И холодный взгляд Громова показывает мне, что я очень к ней близка.

 Один крохотный шаг – и он вообще меня прогонит. Называть себя мамой Сони очень опрометчиво. Я не должна так говорить, лучше избегать этой темы – для всеобщего блага.

– Я хочу только одного, – продолжаю, видя, что он молчит, – чтобы она прошла этот путь не одна.

«Вдруг она не пройдет этот путь, – заканчиваю фразу мысленно, потому что я не в состоянии говорить вслух то, что витает в воздухе. – Вдруг это ее последние дни, она не должна быть без меня».

– Только ради Сони, – сухо выдавливает из себя Демид и пропускает меня вперед, когда я, тихо предупредив няню о нашем уходе, устремляюсь за ним.

 Мы едем в больницу по оживленному городу, но меня не интересуют виды чужих улиц, я думаю лишь о Соне и о том, как несправедлив этот мир. Почему страдает маленькая девочка, а не злодеи и убийцы?..

 В светлой элитной клинике нас уже ждут. В таких заведениях, в отличие от бюджетных клиник, ты чувствуешь себя дорогим гостем, к тебе внимательны, знают по именам, вежливо, угодливо улыбаются и стараются обеспечить полный комфорт во всем.

 Только вот меня больше всего интересует профессионализм доктора, который будет лечить Сонечку. Я вдоль и поперек прочитала сайт медицинского центра, просмотрела список врачей, досконально изучила особенности нового метода лечения, но, конечно же, хочется услышать лично, что скажет лечащий врач.

 Когда нам представляют доктора Майю Гольден, Демид кивает в знак приветствия, а я неуверенно улыбаюсь, ожидая, что придется с трудом понимать термины на английском, но высокая, красивая женщина радует знанием русского языка на приличном уровне. Она провожает нас в кабинет и предлагает присесть в кресла напротив стола, сама же устраивается за свой рабочий стол, весь обложенный внушительными папками с документами.

– Мы обеспечиваем индивидуальный подход к каждому пациенту, – начинает доктор свою речь после знакомства и слов о том, как она рада, что мы выбрали эту клинику, тем самым сделав правильный вывод. – Выбранный вами метод очень щадящий для девочки, но все равно, ей придется непросто, и обоим родителям лучше быть рядом, особенно в первые дни.

– Я останусь настолько, насколько нужно, – говорю пылко, позабыв обо всем: и о том, что у меня маленький ребенок, и о том, что Демид может быть против, лишь бы наши надежды оправдались.

 Громов ощутимо напрягается рядом, но его, да и мои, эмоции сейчас не имеют значения.

– Тогда пойдемте, я покажу вам палату. Соня как раз будет ужинать.

Демид

 Соня радуется нашему приходу, словно мы не виделись не пару часов, а минимум неделю. Понимаю ее беспокойство, ведь она сейчас находится в незнакомой обстановке. К прошлой больнице и врачам моя малышка уже привыкла и чувствовала себя раскованно, а тут ощутимо теряется, когда медсестра обращается к ней на не слишком хорошем русском.

– Мама, папа! Вы пришли!

– Ну, конечно, пришли. Мы же обещали! – улыбаюсь я, подходя к кровати и подхватывая ее на руки.

 Осторожно, как давно приучил себя делать. Целую в макушку и стараюсь не слишком сильно сжимать, хотя рефлекторно хочется прижать к себе покрепче и не отпускать.

– Как ты себя чувствуешь, моя сладкая булочка? – спрашивает Эля, садясь рядом со мной на кровать и беря Соню за руку.

 Их пальцы перекрещиваются, и руки ложатся на мое колено, потому что Соня все еще у меня на руках, отчего я непроизвольно напрягаюсь. Прикосновение Эли отдает знакомым теплом даже сквозь ткань брюк, и я чувствую отвращение к себе за такую реакцию. Они мило щебечут, а я не могу отвести взгляда от этой руки с тонкими пальцами и аккуратными короткими ногтями.

 Не думал, что мне будет настолько трудно, когда поступился гордостью и попросил ее о помощи. Когда Эля рядом, приходится все время напоминать себе, почему я ее ненавижу. Делать это на расстоянии было легче, потому что ее присутствие не волновало и не сбивало с толку.

 Я ведь верил ей.

 До последнего верил, как наивный идиот, и даже сейчас не могу понять, как она могла так поступить. Приходится напомнить себе нашу последнюю встречу перед ее родами. Каждый раз, когда заставал Алика у нас дома, придя с работы. То, что они всегда стремились к близости – обнимались, держались за руки. Навещали вместе ее чертову мать!

 «Алик мне как брат», – говорила Эля, и я верил.

 Все в это верили. Ведь они были знакомы с детства, и если бы хотели быть вместе, то у них был шанс задолго до моего появления в жизни Эли. Чего я не знал, так это того, что им недостаточно было любви друг друга. Алик с Элей хотели денег. И они их получали.

 Стоит только вспомнить, сколько переводов сделала ему Эля за эти годы, как кулаки сжимаются от ярости. А я ведь даже не проверял ее траты! Если бы не додумался нанять детектива, то даже не узнал бы об этом!

 Но даже тогда я искал ей оправдания, как тупой влюбленный щенок. Вот только тест ДНК поставил все на место. Дмитрий оказался не моим сыном, и нашему браку пришел конец. Как и дружбе с Аликом.

– Послушай себя со стороны, Демид, – вещал мне тогда этот урод. – Это же Эля! Неужели ты думаешь, что она способна на измену? Вы же прожили вместе три года! Достаточно, чтобы узнать человека «от» и «до».

 Он говорил правильные вещи, и я бы усомнился, если бы его не выдал язык тела. Алика я знал дольше Эли и прекрасно мог понять, когда он лгал и изворачивался. И выдавая свою речь, этот мошенник явно нервничал. Глазки бегали, а пальцы подрагивали от волнения. Он даже не мог прямо встретить мой взгляд, трус!

– Ну, ладно, ты не веришь мне. Допустим, я подонок. А как же твоя жена? Эля – это Эля. Любой, кто ее знает, скажет, что ты бредишь. Она же такая хорошая, чистая девочка! Так любит тебя и Соню.

 Упоминание Сони стало последней каплей. Того, что они играли на чувствах моего ребенка, заставив ее поверить в то, что у нее есть любящая мать, я простить не мог.

– Заткнись! – зарычал я, хватая его за грудки. – Просто заткнись, Алик! Или я за себя не ручаюсь. Тебе мало было того, что ты получил в прошлый раз? Хочешь повторения? Потому что у меня так и чешутся кулаки…

– Ты больной, Демид! – отталкивая меня, закричал этот трус. – Не трудись, я ухожу. Вообще не надо было приходить, но Элю пожалел, а зря. Избавиться от такого ненормального будет для нее лучшим вариантом. Как бы тебе не пожалеть, когда станет слишком поздно.

– Убирайся! Уж об этой расчетливой интриганке я не пожалею.

 Это был второй наш разговор, первый прошел не так гладко. Я сорвался и отыгрался на нем. Но гаденыш умудрился подсторожить меня у офиса. Переживал за свое существование, оставшись без работы в моей компании и без дойной коровы.

 С Элей я после этого виделся лишь раз – когда разбирались с разводом. Папа тогда задействовал все свои связи, чтобы решить этот вопрос побыстрее и без заморочек. Я тогда не совсем трезво воспринимал действительность, запомнил только, что назвал ее новорожденного сына отродьем. Она, видимо, тоже запомнила.

– Не хочу! – возвращает меня в действительность недовольный голосок Сони.

– Но хоть немного ты должна поесть, Сонечка, – упрашивает Эля, и ее нежный голос бьет по нервам.

 Аккуратно ссаживаю дочь с колен и встаю.

– Я сейчас вернусь. Поешь, Соня. Ты знаешь, что должна слушаться. Помнишь наш разговор?

– Да, папочка, – смиряется малышка, а Эля полощет меня неприязненным взглядом.

 Игнорирую ее и выхожу подышать свежим воздухом. Не ей учить меня, как обращаться с дочерью. Я готов день и ночь сюсюкаться с Соней, но ей это не поможет. Она ребенок, она не понимает, что ее мучают ради ее же блага. Отказывается от еды, истерит из-за уколов. В таких случаях помогает только строгий подход. Мне и самому стремно, но это ради ее же блага. И уж точно не такой, как Эля, меня осуждать!

Глава 8

Эля

 Выдержка трескается по швам. Не могу собрать себя в кучу, не могу больше слушать слова доктора. Мне нужно на воздух, нужно прийти в себя, и я, быстро извинившись, покидаю кабинет, прислоняясь по стенке, а потом сползая по ней вниз на холодный кафель пола и утыкаясь лицом в ладони.

 Одно дело – знать, что твой ребенок болен, просто знать название болезни, но видеть Сонечку улыбающейся и живой. А другое – в мельчайших подробностях слышать названия процедур, про этапы лечения, прогнозы, перспективы и риски. И представлять, представлять…

 Голова кружится, тугая веревка словно стягивает шею, стискиваю зубы до боли, сжимаю губы, чтобы не разрыдаться, оглашая пустой коридор с приглушенным светом громким воем убитой горем женщины.

 Но нет, так нельзя. Мысленно даю себе хлесткую пощечину и заставляю тело встать, пойти куда-то, подальше от кабинета. Если Демид сейчас из него выйдет, я, ослабев от боли в душе, кинусь к нему на грудь за утешением.

 Нет, этому не бывать! Я не опущусь настолько.

 Завидев вдали большой кофейный аппарат, спешу к нему, сжимая в руках сумочку. И только дойдя, понимаю, что у меня нет иностранной валюты. Даже кофе не могу себе купить. А он бы привел меня в чувство.

 Лбом прислоняюсь к пластиковой обшивке огромной бандуры, где находится вожделенный напиток. Нет, я не хочу пить, мне просто нужно чем-то занять руки, совершать какие-то действия.

– Вам помочь?

 С удивлением поворачиваю голову, слыша мужской голос, на чистом русском с приятным акцентом, обращающийся ко мне. Напротив стоит высокий черноволосый мужчина в больничной зеленой робе и шапочке. Его невероятные голубые глаза смотрят на меня, полные губы улыбаются. Невольно отвечаю такой же улыбкой. Обаятельный доктор, да еще и говорит по-русски. На табличке значится латиницей: «Таранов Лука».

– Я Лука, медбрат этой клиники, – спешит представиться мужчина, складывая руки на уровне бедер и раскачиваясь с отчего-то довольной улыбкой, которая смущает.

– А я мама одной пациентки. Эля, – отвечаю скороговоркой, потому что нужно же что-то сказать.

– Вы хотели кофе? Капучино? С молоком? Дайте, я угадаю, – деловито спрашивает он, бодро подходя к кофейному чудо-аппарату и вытаскивая из кармана монетки. Верх формы без рукавов обнажает мускулистые руки с черными волосками.

– Я… – хмурюсь, потирая лоб, потому что я вроде как разговариваю, реагирую, но внутри все тот же заторможенный робот, у которого засбоили все программные настройки.

– Латте, все женщины любят латте, – уверенно кивает Лука и ловко нажимает кнопки, ставит стаканчик в специальное отверстие.

 Улыбка не сходит с лица. У него прекрасное настроение, и это так не вяжется с моим состоянием и обстановкой больницы, что мне немедленно хочется уйти и покинуть общество этого улыбчивого человека.

 Когда-то я была такой… Когда-то радовалась самым простым вещам, наслаждалась жизнью и хотела, чтобы все вокруг поняли, что не из-за чего грустить, если ты здоров, имеешь друзей, любимых и интересные занятия…

– Хорошо, спасибо, – выдавливаю из себя, наблюдая, как струя ванильного цвета льется в коричневый стаканчик, а потом медбрат подает мне ее, осторожно держа в руках.

– Смотрите не обожгитесь, – предостерегает, а потом показывает на какую-то дверь. – Кафетерий еще закрыт, но могу предложить комфортабельные условия комнаты для персонала, – приглашает улыбчивый медбрат, делая и себе порцию обжигающего напитка. – Вам, наверное, интересно, что забыл русский в израильской клинике. Это очень запутанная история…

 Мне совсем неинтересно ни это, ни посиделки с медбратом, будь он хоть трижды обаятелен и имей в арсенале истории со всего мира. Все, чего я хочу, это сесть и в спокойной обстановке выпить кофе и позвонить няне. Узнать о своем ребенке, а потом выяснить, в каком режиме мы будем посещать клинику и какие процедуры будут первыми и когда именно…

 Неужели он не понимает, что здесь люди не просто праздно проводят время! Здесь матери и отцы больных детей, которым не до банальных и пустых разговоров! Или у него тактика такая, чтобы всех своими улыбками подбадривать? Так вот, в моем случае это не работает.

 Я уже намереваюсь в вежливой форме дать понять медбрату, что его общество мне сейчас не нужно, и уже было открываю рот, но Лука, неверно истолковав мое молчание, открывает какую-то дверь сбоку, подталкивает меня к ней и зачем-то ненароком приобнимает за талию, кладя большую руку плашмя на поясницу.

 Не успеваю отреагировать и отойти, ничего не успеваю. Открывается дверь кабинета врача Сони, оттуда выходит Демид. По его виду понятно, что он в точно таком же состоянии, в котором была я, когда покидала стены этого кабинета, но он видит меня и резко останавливается.

 Его пристальный цепкий взгляд быстро пробегается по мне и медбрату, останавливается на стаканчиках кофе в наших руках, а потом черные, полные ярости и негодования глаза Демида впиваются в меня с немым вопросом.

 Медбрат отшатывается, сразу же оценив обстановку и приняв решение отступить. Юркает в свою каморку, куда так беззастенчиво меня приглашал, пробормотав, что мы можем позже поболтать, и закрывает дверь. Я же остаюсь один на один с разъяренным тигром, который быстрой походкой идет ко мне. Чеканит шаги по полу, звук удара подошв о пол гулко отдается в тишине. Голова Демида наклонена вниз, лицо напряжено. От испуга я дергаюсь назад и натыкаюсь на ряд сидений, установленных в коридоре. Черт. Стаканчик без крышки трясется в моих руках, а слабые пальцы неспособны его крепко держать, и горячий кофе проливается мне на руку.

Демид

 Ярость застилает глаза, когда вижу, как Эля позволяет лапать себя медбрату. И тут нашла себе мужика, вертихвостка!

 Направляюсь к ней, чтобы разъяснить, что к чему, когда она проливает кофе на руку и шипит от боли, отбрасывая стаканчик в урну. Несмотря на злость, не раздумывая беру ее за запястье и тяну в находящийся рядом туалет, где подставляю обожженные пальцы под струю холодной воды, но, осознав, что именно делаю, отпускаю и отхожу на пару шагов.

 Это получилось неосознанно. Я привык заботиться об Эле, потому что всегда считал ее неприспособленной, не зная, как на самом деле работает ее мозг и что вся эта беззащитность – всего лишь маска.

 Эля смотрит на меня так, словно я сделал что-то, чего она не ожидала, и этот взгляд заставляет меня напрячься. Пусть не считает за заботу, потому что мне плевать на ее боль. Я просто забылся и сделал это на автомате.

– Перестань вести себя как дешевка! – требую, окидывая ее откровенно брезгливым взглядом. – Ты здесь не для того, чтобы цеплять мужиков. Я этого не потерплю.

– Я больше не твоя жена и ты не можешь мне указывать! Попридержи свои тиранские замашки для своей девушки, – возмущается она, отключая воду.

– Ты прилетела сюда на мои деньги и живешь в квартире, которую оплатил я. Начнешь выделываться – я мигом избавлюсь от тебя. Не хватало мне терпеть еще и твоих ухажеров! Хватит с меня и этого вечно орущего дьяв…

– Ни слова о моем сыне, Демид! – разъяренной кошкой шипит она, сжав руки в кулаки. – Можешь говорить обо мне все что хочешь, но сына не трогай. Поверить не могу, что ты настолько опустился! Говорить так о невинном ребенке!

– У этого ребенка отнюдь не невинная мать. Не тебе меня учить морали, Эля. Просто держись подальше от мужиков и ухаживай за нашей дочерью. Именно для этого я тебя и привез, если помнишь.

 Она тяжело дышит, глядя на меня так, словно вот-вот набросится с кулаками.

– Я не виновата в том, что у моей дочери такой тупой отец! Ты не видишь дальше своего носа, раз решил, будто я флиртую в такой ситуации. Десять минут назад мы разговаривали о прогнозах Сони, и ты действительно думаешь, что я после этого пошла заигрывать с первым попавшимся мужчиной? Я – не ты!

– И что это значит? – не верю своим ушам. – Ты обвиняешь меня в чем-то? Ты?!

– Я ни в чем тебя не обвиняю, мне на тебя плевать! – уже несдержанно кричит Эля. – Ты можешь завести хоть целый гарем из своих бывших, но не смей обвинять меня без повода только потому, что тебе что-то там показалось!

 Она выглядит так, словно вот-вот заплачет. Кончик носа уже покраснел, а глаза стали влажными. Однако Эля продолжает нести какую-то чушь, и я не понимаю, какого черта она делает, потому что в этом нет никакого смысла.

– И что же мне показалось? – обманчиво спокойно спрашиваю я. – Ты не шла в комнату для персонала в обнимку с медбратом? Не вы мило ворковали за стаканчиком кофе? Он не лыбился как придурок, лапая тебя?

– Нет! Человек увидел, что я расстроена, и купил мне кофе, предложив попить его в спокойной обстановке и прийти в себя. Или мне теперь и заговорить ни с кем нельзя без голословных обвинений непонятно в чем?

  Я открываю рот, чтобы ответить, но она, видимо, решает, что разговор окончен, потому что направляется к выходу. Не так быстро!

 Хватаю ее за предплечье и толкаю к стене, нависая сверху и упираясь ладонями  по обе стороны от ее головы. Теперь не уйдет.

 Эля смотрит на меня широко раскрытыми глазами, снизу вверх, и из-за разницы в росте я чуть ли не утыкаюсь носом в ее макушку. Волосы, собранные в тугой хвост, пахнут жимолостью, и этот запах ударяет меня прямиком в солнечное сплетение, заставляя затаить дыхание.

 Какого черта я вообще к ней прикоснулся? Как мог допустить такую близость? Это ловушка, в которую сам себя загнал, потому что достаточно ощущения ее дыхания у шеи, чтобы по телу начало разливаться знакомое возбуждение.

 Невольно наклоняюсь ближе, и Эля закрывает глаза, судорожно вдыхая сквозь приоткрытые губы. Они мягкие и влажные, нижняя заманчиво пухлая, и я помню, какая она на вкус, но всего в паре сантиметров от соприкосновения с ней своими губами осознаю, что я делаю, и с ругательствами отстраняюсь, вылетая из туалета, словно преступник с места преступления.