Дом на болотах

4

Температура падала. Это было видно по тому, как распушились птицы, как зашныряли белки, как крысы полезли в тепло под стропила. Ей это не понравится, так я думаю. Из-за всех этих мерзких раздувшихся городских крыс людям всякое в голову приходит про животных. Наши крысы мелкие, черные, не как те страшные бобровые крысы, что разбежались с меховой фермы под Норфолком, они маленькие и безвредные. По крайней мере, большей частью.

5. Стиффки

22 декабря

Сквозь покрытое льдом окно Мэлори не видела ничего, кроме густого серого тумана. Она прижалась лбом к стеклу и закрыла глаза. Горло саднило, в затылке ныла тупая боль. Нельзя поддаваться отчаянию. Она ногтями соскребла лед, протерла запотевшее стекло рукавом халата и вгляделась сквозь размазанные капли воды. Через дорогу от дома тонули в тумане тени деревьев, но в остальном пейзаж казался безлюдным. За углом двора виднелись черные голые ветви и темная купа елок. Туман сливался с тусклым небом, и больше ничего нельзя было разглядеть. Мэлори воображала, как распахнет окно навстречу сверкающему морскому виду, но моря все равно что не было. Она с усилием открыла старое окно и втянула воздух. Да, море-то рядом, не ошибешься. Легкий привкус соли, мокрый запах сырой земли и еще что-то, острое, что она не могла угадать. Она открыла рот, попыталась его попробовать на вкус и глотнула сырости и морской соли. Низкая темная тень скользнула вдалеке вдоль дороги. Собака, которую она вчера слышала? За животным двигалась тень повыше. Бурый плотный человек в каком-то головном уборе. Мэлори хотела его окликнуть, но порыв ветра захлопнул окно, и она отпрыгнула. Ее едва не ударило по носу. Когда она снова выглянула наружу, тени скрылись.

Снизу послышалось, как Фрэнни сюсюкает с Ларри. Ее бедная одинокая девочка. Это Тони пришло в голову купить ей домашнее животное, а Мэлори, которая к ним не привыкла, сопротивлялась. Но теперь она радовалась. Маленькая собачка была единственным существом, к которому Фрэнни относилась с теплом. Мэлори вспомнила, как дочь металась во сне, но не могла точно сказать, не приснилось ли ей это. Она попытается найти Фрэнни друзей. Должны же в деревне быть дети. Но она уже знала, что это безнадежно – мысль о том, что ее молчаливая девочка с кем-то подружится, казалась смехотворной. В лондонской школе про нее говорили, что она «застенчивая» и «воспитанная». «Держится отстраненно». Мэлори видела у всех в глазах упрек за то, что не произвела на свет счастливого, беззаботного ребенка, что оставила Фрэнни без братьев и сестер; на нее смотрели, поджав губы, у нее странненькая дочь, и виновата в этом мать. Тони считал, что она несет чушь, никто так не думает. Но Мэлори не верила ничему, что он ей говорил.

Спор повторялся снова и снова. Еще один ребенок, еще раз рожать. Но она болела, она не справилась бы, у нее отец умер. Всегда что-то находилось. А потом она стала подозревать, что он спит с другими женщинами. Она еще глубже ушла в свою личную боль. Было уже поздно.

– Я, может, на Рождество поеду в Норфолк, – сказала она.

Ему было все равно. Он уже много лет ее не слушал. Теперь ему все равно не будет, подумала она.

Она попыталась представить его лицо, когда он увидит, что в квартире пусто, а его дочь исчезла. От этого внутри отвратительно булькнуло удовольствие. Из-за Фрэнни он взбесится. Ну и пошел он. Мэлори представила, как он запускает двигатель своего «Остина» и мчится обратно в квартиру над клубом. Представила изгибы тела Барбары. Он станет звать ее Бабс, как саму Мэлори звал Мэл. Прекрасное тело Бабс. Она приложила ладони ко лбу и надавила. Так не годится. Не надо об этом думать.

Она теперь тут, так ведь? Сделала, как собиралась. Уехала из Лондона. От него, от его наглого вранья, от пустой квартиры и таблеток. Все вышло не так, как она себе рисовала, но что и когда выходило так? Ни замужество, ни материнство, ни работа. (Что еще за работа? Нет никакой работы. Все секретарские заказы улетучились с тех пор, как появилась Фрэнни.) Родители – оба умерли. Дочь. Все получалось как-то неправильно. С изъяном. Ломалось. Она вдавила ногти в ладони, чтобы остановить поток чернильной темноты, хлынувший в голову. Она не станет принимать таблетку. Не станет. Хлопнуло окно, и Мэлори вздрогнула. Она не задвинула шпингалет.

Бог с ними, с туманом и холодом, надо вывести Ларри к морю.

Она быстро оделась в ледяной комнате, думая о том, что нужны запасы еды и угля для огня, и о том, что надо было обо всем этом подумать до того, как она загрузила всех в машину в Лондоне. На площадке она остановилась. Что-то случилось этой ночью, что-то, что она помнила только отчасти. Она заглянула в розовую спальню, но ни Фрэнни, ни собаки там не было. Старая вышивка над кроватью. Суровая женщина, старуха со злобной на вид собакой, девочка с косичками, держащая в руках книгу. У Мэлори заболела голова. Она зажмурилась. Просто жутковатая старая картинка. Надо выпить чаю.

Если спускаться по лестнице, то справа по коридору гостиная, слева – пустая комната. Дверь гостиной была приоткрыта, и Мэлори увидела Фрэнни, свернувшуюся на потертом старом диване, обложившуюся одеялами; Фрэнни читала книжку, в ногах у нее лежал Ларри.

Фрэнни посмотрела на нее с упреком.

– Я есть хочу.

– Да, детка, понимаю, что хочешь. Сколько времени?

Фрэнни пожала плечами.

– Мам, – сказала она, – а что с елкой? Нам нужно поставить елку. Папа бы мне нарядил елку.

В Лондоне у них была маленькая искусственная елка, которую Тони купил в «Хэрродс». Идиотски дорогая, но Фрэнни она нравилась. Мэлори знала, что в его семье всегда ставили огромную настоящую елку, но он говорил, что они такую в свою квартирку не втиснут, так что искусственная – лучший выбор. Ее родители, которые жили в пригороде Нориджа, всегда считали, что их елка из «Вулворта» вполне себе годится, все как у людей. Мэлори всегда хотела настоящую. Это было частью ее представлений об идеальной жизни. В книжках, которые она читала в детстве, дети собирались вокруг высоченной мерцающей елки. Ей почему-то казалось, что, если она сможет воплотить этот образ – все сидят возле елки в домашних халатах, носки для подарков висят над камином, – это будет означать, что у нее получилось что-то хорошее. Ради этого образа нужно поставить настоящую елку. Все просто: надо ее себе срубить. По краю участка растет куча елок. Никто и не заметит, если она срубит одну маленькую.

– Мама?

– Сделаю я тебе елку, – ответила она с улыбкой.

Кухня была в глубине дома, плиточный пол холодил даже сквозь носки и тапочки. Часы на стене показывали девять утра. Время здесь вытягивалось и сворачивалось: она каким-то образом проспала. Ларри шел за ней, поскуливая, и она открыла заднюю дверь, чтобы выпустить его. Воздух был тяжелым и сырым от тумана. На пороге песик ощетинился и замешкался, опасаясь окутанного серым сада, но Мэлори подпихнула его ногой. Снаружи он принялся лаять. Казалось, он лает на изгородь, и, когда Мэлори присмотрелась, вдоль нее по земле скользнуло что-то темное. Она разглядела длинный хвост – крыса – и передернулась. В том, что Ларри сможет как-то исправить положение, она сомневалась, но все равно подпихнула его еще дальше во двор; оттого что он рядом, ей стало легче.

Вернувшись в гостиную, после еще двух кружек черного чая и тостов с джемом без масла («Я сегодня куплю, Фрэнни, обещаю») она вспомнила, что нужен огонь. Сглотнула всхлип, зародившийся в горле, и перебила горький вкус чая клубничным джемом.

Когда они одевались, зазвонил древний телефон, и обе они вздрогнули. Первая ее мысль была о Тони, сердце так и заколотилось. Он хочет извиниться, он совершил ошибку, он ее любит. Но она не оставила номер телефона, она его даже не знала. Он понятия не имел, где они. Телефон продолжал звонить, эхом отзываясь в доме, дразня ее.

– Ты отвечать собираешься?

– Да-да, – с тоской сказала она. Прижала к уху трубку. – Алло?

На той стороне что-то стукнуло.

– Алло? – повторила Мэлори, но стук сменился монотонным сигналом. – Наверное, линия неисправна, – сказала она и вернула трубку на рычаг.

Снаружи потеплело, хотя под ногами похрустывал ледок, а дыхание вырывалось белым паром. Сквозь иней торчал бурьян, в жидком туманном утреннем свете Мэлори увидела, что на крыше недостает черепиц, а стекла в нескольких окнах треснули. Бледно-серый песчаник сливался с туманом, и казалось, будто дом как-то сам по себе вырос из земли. Мэлори взглянула на него с той же точки, с которой, наверное, снимал фотограф. Но фотографию, похоже, сделали летом, и запущенность, если она тогда была видна, скрадывало солнечное сияние. Сейчас дом обнаруживал всю степень своего упадка. Разрушенные водостоки, из которых росла трава. Выкрошенные кирпичи, похожие на шелушащуюся кожу. Стекло в одном окне было разбито, на деревянной раме чернели пятна гнили. Дому нужны свет, тепло и люди. А не глухая зима.

Она взглянула на чудовищную машину. Поначалу яркий оранжевый ей понравился. Почему нет? В Лондоне он выглядел стильно и весело. Но здесь он был неуместен, будто что-то из современного кричащего мира забросили в прежний. И вмятина при свете дня выглядела хуже – уродливый след чего-то неправильного. Окна машины покрывал толстый слой инея. Нужно его стереть, соскрести лед. Но сколько тут до деревни? Не может же быть далеко. Собаку пора выгулять, а ей, помимо всего прочего, нужны сигареты. Она порылась в кошельке розовыми от холода пальцами. Недельные деньги на хозяйство и еще немножко оставшихся от прошлой недели. Придется обойтись этим.

– Идем, Фрэн, догуляем до деревни и купим все для Рождества. Устроим себе приключение.

Она может поспрашивать, вдруг кто-то в деревне знал ее отца.

Фрэнни нахмурилась, наморщив лоб, но кивнула. Лентяйкой ее уж точно не назовешь.

Когда они уходили, Мэлори услышала тот же волчий вой за дорогой. Наверное, та собака, которую она видела утром, а значит, кто-то там живет. Переходя проулок, она вспомнила фигуру с вышивки, ту, с похожей на волка собакой, и почти ждала, что навстречу ей из-за деревьев выйдут старуха и черная собака. Было непохоже, что там что-то есть, только густая, высокая живая изгородь, узловатый плющ и боярышник. Но потом она увидела дыру в изгороди, железную калитку, заросшую плющом, и узкую тропинку, ведущую к приземистому одноэтажному кирпичному жилищу, больше похожему на сарай, чем на дом; крыша так просела, что казалось, вот-вот обвалится. Сквозь толстый слой темной грязи на окошках не было видно ни света, ни признаков жизни. Но было в доме нечто, из-за чего ей сразу захотелось развернуться и бежать прочь. Перекошенный замарашка словно глядел на нее исподлобья. Она с усилием рассмеялась.

– Ма-а-ам.

Фрэнни надоело ждать.

Мэлори наконец отвернулась от дома. Она испытала странное облегчение, когда они отошли настолько, что он пропал из виду.

Слева в конце грязной дорожки появилась стена из кирпича и песчаника, а за ней – старая заброшенная часовня, построенная в начале века. Таращились пустыми глазами разбитые окна. Туман так и не поднялся, пока они шли до деревни. Они брели вдоль дороги, соединявшей деревню с Уэллсом с одной стороны и Блэкни – с другой. Дорога рассекала деревню между болотом и полем, единственным цветом вокруг был цвет низких зимних живых изгородей. Дойти до деревни и увидеть что-то, кроме неумолимого бело-серого тумана, уже было передышкой. Деревня, казалось, состояла из беленого паба под названием «Герб Таунсенда» и стоявшего чуть дальше по улочке, прямо перед мостом через мелкую речку, магазина, который служил, судя по знаку снаружи, еще и почтой. «Магазин Стиффки», а ниже – вывеска поменьше с надписью «Вл-ц Д. Бейфилд». За эркерным окном в свинцовом переплете были аккуратно выставлены старые коробки «Персила» и банки «Боврила», выцветшие до пастельных тонов от долгого стояния в витрине, а над ними висели эмалированные таблички с рекламой шоколада «Фрайс» и сигарет «Кэпстен». Как будто лавка времен войны, твою мать. Даже, твою мать, довоенная. Когда они вошли, звякнул колокольчик, что-то шумно упало, и из глубины магазина послышался голос: «Иду!» Из двери за прилавком появилась краснолицая женщина, примерно одних с Мэлори лет, хотя так и не поймешь – на голове голубой шарф, а каштановые волосы накручены, как подумала Мэлори, на старомодный манер. Бедняжка, застряла тут.

– Ой! – сказала девушка, округлив от удивления рот. – Я других ждала. Вы, наверное, те приезжие на оранжевой машине. Чем вас порадовать?

Мэлори внезапно ощутила, какую глупость затеяла. Что она будет делать, когда кончатся хозяйственные деньги? Попросит у Тони еще? В груди у нее завязался панический клубок, и ей пришлось выдохнуть, чтобы собраться и заговорить. Она сверилась со списком, который спешно составляла утром, и хорошенькая девушка (Мэлори решила, что она моложе, чем кажется, просто выглядит старше из-за прически) пошла по пунктам, отвешивая, нарезая и составляя стопками консервные банки. В лавке был крошечный прилавочек с мясом и сыром, и Мэлори купила несколько ломтиков. Стилтон здесь не продавался, только чеддер и красный лейстерский, но сойдет и так. Ни окорока, ни паштета, только консервированная ветчина, а хлеб твердый, как камень. Но был маргарин и жирные на вид сосиски, грязная морковь и картошка, а еще девушка сказала, что спросит отца насчет индейки или гуся. Она исчезла в глубине магазина. В тамошнем сумраке Мэлори различила только силуэт невысокого мужчины в кепке; голос у него был хриплый, с медленным норфолкским выговором. Фрэнни стояла рядом с ней перед прилавком, дулась и шаркала ботинками по опилкам на полу.

– Он для вас зарежет, – сказал продавщица, вернувшись к прилавку.

Мэлори от этой мысли содрогнулась. Господи, пусть тогда и ощиплет. С этим она точно не готова иметь дело. Фрэнни громко шмыгнула носом.

– Высморкайся, – шепотом сказала Мэлори, сунув ей платок.

Продавщица перегнулась через прилавок и ласково произнесла:

– И как же тебя зовут? Чего-нибудь сладенького тебе. Хочешь?

Фрэнни подняла на нее глаза и очень тихо ответила:

– Фрэнсис.

Девушка хихикнула, взобралась на стремянку, чтобы снять с верхней полки банки с конфетами. Протянула Фрэнни леденец на палочке, потом насыпала в кулек горсть других конфет.

– Спасибо, – сказала дочка продавщице, потом повернулась к Мэлори. – Можно, я выйду на улицу?

Мэлори махнула в сторону двери.

Девушка заворачивала последние «закупки» в бумагу. Мэлори поняла, что спрашивать, знала ли она Гарри Скиннера, бесполезно – она была слишком молода, – но хотела спросить о доме и о том, живет ли по соседству женщина с большой собакой. Она как раз подбирала слова, когда девушка заговорила:

– Вы ведь в Доме на Болотах, да? Там давно никто не живет, я еще не родилась, а он уже пустой стоял. Мамка говорит, место это чудное. Всякое там бывает.

Мэлори собиралась спросить – какое? Но девушка рассмеялась, увидев ее лицо.

– А, это все сказки, так я считаю. Здешние любят порассказать. Слышали ее прошлой ночью? Завывала, аж кровь стыла.

– Слышала – кого? По-моему, меня разбудил ветер, но потом я опять заснула.

– Да какой ветер. Это потеряшка. Девочка та, что во мге заблудилась.

– Мге?

– В тумане. Мге с моря. Она громче кричит, когда мга приходит.

– Кто?

– Девочка. Нэнси ее звали. Мамка говорит, они вышли с ребятами по ракушки на Блэнкнокскую банку, на лиманы – там лучшие сердцевидки, – когда мга легла и ее от остальных отрезало. Ил там топкий. И накат пошел, ну, вы понимаете. Она кричать стала. Все рыбаки, все деревенские слышали, как она голосит, но никто ее в тумане среди топи не отыскал. На следующий день тело нашли, во рту водоросли.

– Ужас какой.

Мэлори поняла от силы половину слов, но почувствовала, насколько мрачна эта история. Подумала о странных звуках в ночи и ощутила, как по ее коже побежали мурашки. Это был ветер, захотелось ей сказать.

– Вам еще не говорили, что в том доме случилось?

– Нет, – ответила Мэлори.

Девушка ее раздражала. Почему сразу не сказать все как есть?

– Да все это, скорее всего, чушь, но папка говорит, там умер кто-то.

Мэлори про себя улыбнулась. Бога ради, везде кто-нибудь умер.

– Спасибо за все, – сказала она, выкручиваясь из разговора. – Пора мне. А по поводу индейки или гуся… Не думаю, что мой муж сможет…

– Папка что-нибудь занесет послезавтра. На сочельник. Сегодня зарежет. Он в сочельник зайдет.

– Спасибо, – повторила Мэлори. – И я забыла узнать насчет угля или дров. Простите, так неловко.

Девушка кивнула.

– Мы посмотрим, что найдется, и завезем. Холод-то какой.

Теперь Мэлори точно было пора, но у нее оставался еще один вопрос.

– И можно спросить, в проулке живет пожилая женщина с большой черной собакой?

Девушка снова рассмеялась.

– Может, это Черная Лузга была, – сказала она, комически закатив глаза. – Нет, шучу я. Я бы на вашем месте из-за старухи не переживала. Она тут с незапамятных времен. Здешняя она, понимаете.

Мэлори не понимала, но снаружи дожидалась Фрэнни.

Когда она выходила из лавки, зазвонил колокольчик, и девушка крикнула ей вслед:

– Снег будет. Вы осторожнее там!

Пока они втроем – Мэлори, Фрэнни и собака – шли от магазина по деревне, Мэлори чувствовала, как взгляд продавщицы жжет ей спину. Ей стало легче, когда она вышла. Девушка ничем это не заслужила, но Мэлори пыталась подавить неприятное отвращение, которое она у нее вызывала. И с этими разговорами про мгу, и Черную Лузгу, и жуткие звуки в ночи она забыла спросить про фигуры на вышивке.

Она сорвала обертку с первой из двух купленных пачек сигарет и закурила, глубоко вдыхая дым на ходу, добавляя собственные серые кольца к туману.

6

Я опять стояла у плиты, когда они вернулись. Вид у них был потерянный. Особенно у нее, у матери. Что-то с ней было не то. Не выглядела она взрослой женщиной, хотя я понимала, что не девочка уже, с таким-то большеньким ребенком. Чахлая какая-то, как дерево, которому света и воздуха не хватало. Что-то ее поймало и держало в городе, где она дышать не могла. А ребеночек – ребеночек-то хваткий. Услыхала то, что девочка ей не сказала, увидала то, чего не должна была видеть. Мамка искала, а дочка найдет. Я все гадала, скоро ли.

7. Чердак

Когда они вернулись к дому, у входной двери лежала стопка нарубленных дров. Мэлори не понимала, как бакалейщику удалось так быстро сюда добраться. По дороге проехала всего пара машин, но это не мог быть он. Она глянула на ту сторону проулка, ожидая, что за ней кто-то наблюдает, но там никого не оказалось, просто темнела изгородь. Как бы то ни было, с дровами уже легче.

На кухне она поставила на подоконник транзистор и стала крутить ручки настройки, шаря по частотам. Сквозь статику прорвались обрывки морского прогноза, потом опять пропали. Зазвенели колокола, из шипения возникли и опять уплыли рождественские песнопения. Потом – мужской голос, неожиданно громкий и серьезный для кухни:

«В большинстве районов Великобритании ожидается снег. Осадки от умеренных до сильных, в восточных районах со штормовым восточным ветром. Этой ночью ожидается повсеместное понижение температуры».

Девушка была права. Может, и Рождество будет снежным. У Мэлори забилось сердце. Это было бы волшебно – Рождество, которое Фрэнни запомнит навсегда.

После скудного ланча, состоявшего из вчерашнего хлеба с маргарином, сыром и консервированной ветчиной, Фрэнни скрылась в розовой спальне, за ней последовал Ларри. Мэлори взялась наконец-то разжигать камин. Холод становился невыносимым, они обе надели майки, блузки и по два джемпера. Ей удалось добиться бледных слабеньких язычков пламени, которые не грели.

Будь здесь Тони, он бы по крайней мере помог ей развести огонь – но одна мысль об этом была нелепой. Тони Кэвендиш в жизни не разводил огня – для него это делала прислуга. А у ее родителей камин всегда был газовый. Придется просто справиться самой.

В конце концов пламя стало лизать дрова, пошел дым, и Мэлори протянула руки к слабому теплу, когда вошла Фрэнни.

– Мама, я нашла потайную дверь.

Она поднялась за Фрэнни по лестнице. В конце площадки среди панелей обнаружилась дверца, которую Мэлори до сих пор не замечала. Ведь смотрела на эту стену несколько раз и не видела. За дверью оказалась еще одна узкая лестница, винтовая, по которой взобралась Фрэнни. Мэлори стояла, глядя на нижние ступени, уходившие в темноту, вспоминая, как скреблись прошлой ночью грызуны.

– Давай, мам, поднимайся! – раздался сверху голос Фрэнни.

Мэлори, согнувшись, влезла на темную лесенку. Высунула голову и увидела низкий чердак; сумрачный, пыльный, но старые сундуки по нему были расставлены аккуратно. Она тщательно прислушалась, но не услышала ни царапанья, ни шороха. Ее взгляд упал на деревянную детскую кроватку, с которой осыпалась белая краска.

– Смотри, что тут, – сказала Фрэнни, и Мэлори пришла в себя.

Она пошла за дочкой на середину чердака, где сквозь трещины в крыше виднелось туманное небо. Фрэнни копалась в открытом сундуке.

– Какие красивые.

На соломенной подложке лежали чудесные елочные игрушки: ангелы, звезды, яблоки и фонарики. Даже в тусклом свете они мерцали, а когда на них падал туманный луч снаружи, начинали сверкать.

Мэлори взяла каждую в руки, подержала на ладони, изумляясь их изящной хрупкости. Они были из тончайшего стекла, раскрашены великолепными яркими красками: зеленой, золотой и красной.

Из другого сундука Фрэнни достала деревянную шкатулку, покрытую сложной резьбой в виде листьев.

– Смотри! – сказала она.

Мэлори подмывало схватить шкатулку и открыть ее, но она заставила себя ждать. Когда Фрэнни отдала шкатулку ей, она ахнула от восторга. Внутри была сцена Рождества, вырезанная из дерева, крошечная и тщательно сработанная, каждая фигурка выполнена в мельчайших деталях. Деревянная Мария, Иосиф с бородой, младенец Иисус размером с самый маленький ноготь Мэлори. Были и овцы, и осел, и вол, и колыбель с настоящими соломинками, и, конечно, ясли, вырезанные так же любовно. Совершенство.

– Мама, смотри. Смотри, что я нашла!

Голос Фрэнни звучал с противоположного конца чердака, она забралась под низкий скат крыши. Мэлори была так поглощена вертепом, что даже не заметила, что дочь отошла. В голосе Фрэнни слышалась увлеченность, какой давно не бывало.

Боком, согнувшись вдвое, Мэлори двинулась по чердаку и увидела, что у Фрэнни в руках бумажка. Вырезка из старой газеты с побуревшими, загнувшимися краями.

– Смотри, – повторила Фрэнни. – Это девочка, девочка с картинки. Розмари.

Мэлори взяла вырезку из рук Фрэнни. На ней была фотография молодой женщины, смотревшей прямо в объектив. Волосы убраны под уродливую шляпку-клош, вокруг глаз темные кляксы. Протокольная фотография, подумала Мэлори, из полиции, дерзкий взгляд на того, кто ее снимал, кем бы он ни был, – на весь мир. Подпись внизу гласила: «Розмари Райт, 19 лет», – но газетной статьи под фотографией не было. Глаза девушки, казалось, смотрели в глаза Мэлори, как будто она ее знала.

– Где ты это нашла?

– Вон там.

Небольшой потертый чемодан коричневой кожи. Внутри не было ничего, кроме кучи бумаг, но сквозь хлопковый кармашек на резинке, предназначенный для белья, как показалось Мэлори, что-то проступало. Она промолчала.

– Интересно, что с ней случилось, – сказала Фрэнни.

Снизу донесся лай Ларри.

– Начинай носить игрушки вниз, – сказала Мэлори. – И посмотри, что там с Ларри. Я спущусь через минутку.

На этом чердаке, полном чужих историй, она чувствовала, что копается в чьих-то воспоминаниях. Она поняла, что хочет остаться с этим чемоданом один на один. Вроде как из уважения к частной жизни.

Она быстро пролистала бумаги. Поначалу они ее разочаровали – одни старые счета, объявления о политических митингах, несколько листовок на выцветшей желтой или розовато-красной бумаге с лозунгами вроде «Британцы, проснитесь!» и «Профсоюзы – вы жертвы». Все датированы началом тридцатых. Жутковато. Заглянуть в то, как думали фашисты. Теперь все это казалось древней историей. Правда, он так и брюзжит, Мосли, – этим летом в Лондоне вышел. Она вспомнила, по телевизору показывали. На транспаранте написано: «Мосли говорит». Его повалили на землю, все опилки из него повыбили. «Толпа кричала: „Мосли, проваливай!“ – и он провалился», – сказал диктор. Но тогда был его звездный час, в тридцатые. Тогда он был на коне.

Но Мосли ей был, в общем, безразличен, о нем скоро перестанут говорить. Если те, кто здесь жил, его поддерживали, это не очень хорошо, но британцы отвергли фашизм, все уже в прошлом.

Мэлори слышала, как у нее за спиной, в другом углу чердака, возятся мыши – или крысы? Она вспомнила, что видела крысу, и про себя взмолилась, чтобы та не появилась. Сунула руку в кармашек для белья, ожидая найти там что-то вроде тех же листовок. Но коснулась чего-то совсем иного – чего-то с твердыми краями.

Что-то вроде книги. Стопка качественной бумаги в темно-красной обложке из жесткой кожи, немногим больше ладони, с медными заклепками и именем «Розмари Райт», золотом вытисненным на крышке. На вид – ручной работы. Хотя бы не очередная фашистская чушь. Мэлори открыла книжку. Страницы были исписаны черными чернилами, почти нечитаемым почерком. Она дрожащими пальцами пролистала их, чувствуя, что подглядывает за чужой жизнью, потом захлопнула книжечку и снова сунула руку в карман чемодана. И пошатнулась, нащупав еще один тонкий красный томик. Снимок девушки в газете. Что-то с ней случилось. Вряд ли, конечно, но, может быть, здесь есть какой-то ключ, который подскажет, что хотел сообщить ей отец.

Чердак, казалось, ждал, как она поступит. Слышалось только тихое царапанье. «Я просто на время его возьму», – подумала Мэлори и, вцепившись в ручку чемодана, быстро спустилась по лестнице, стуча чемоданом о ступеньки, прежде чем какие-нибудь животные выйдут из укрытия.

Фрэнни выложила несколько игрушек на деревянный пол, и они сверкали в свете камина, как сокровища, найденные в пещере. Фрэнни и Ларри свернулись у огня, отсвет пламени озарял лицо ее дочери, тела их наконец-то согрелись, и Мэлори почувствовала, что, возможно, привезя всех сюда, все-таки не ошиблась.

Мэлори сидела без сна в холодной спальне. Она наполнила две грелки, чтобы согреть постели, но огонь давно погас, ее грелка остыла, и уснуть не получалось. Она прислушалась, не мечется ли Фрэнни, не кричит ли собирательница ракушек, но все было тихо и спокойно. Включила лампу, открыла библиотечную книгу. Современный роман, «Марни», вполне увлекательный. Марни – так звали плохую девчонку, врушку и воровку, выдававшую себя за разных людей – и не совсем нормальную. Мэлори она нравилась. Но сегодня читать невозможно. Слишком похоже на ее собственную жизнь, только без преступлений. Вместо этого Мэлори вытащила из-под подушки записные книжки и перелистала страницы первой. Внутри черными чернилами было крупно, с наклоном написано от руки: «Записки Розмари Райт».

Но кто-то явно вырвал из книжки первые несколько страниц. Мэлори зарылась в постель. Непонятно почему, она ощущала разочарование. Потом перевернула страницу; дальше, тем же почерком, только помельче, потеснее, девушка написала: «Холлуэй, Лондон. Март 1935 г. Отчет о событиях за период с июля 1931 г. по август 1934 г.».

Мэлори быстро подсчитала. Она понятия не имела, сколько было отцу, когда она родилась, – он всегда оставался все тем же мягким человеком с морщинками у глаз. Он воевал – это, если верить матери, и вызвало сердечный приступ. «Он так и не оправился». Так что, наверное, в 30-е он был молодым. Значит, можно предположить, что о нем что-то есть в этих записках. У нее ускорился пульс.

Это оказалось что-то вроде дневника. Она перелистала страницы, потом открыла вторую книжку. На ней тоже золотыми буквами было вытиснено имя Розмари Райт, внутри она была исписана тем же тесным почерком, черными чернилами. Страница за страницей, чернильные строчки. Мэлори помедлила. Неправильно читать чужие записки? Но дело давнее, и потребность сбежать в чью-то чужую жизнь – настоящую жизнь – была слишком сильна. Она просто просмотрит записи и, если там будет что-то скучное, или неприличное, или слишком личное – или это никак не будет касаться ее семьи, – просто прекратит читать. Она начала с самого начала.