Читать книгу: «Профессия – лгунья», страница 3

VIII

Металлическим звуком на балконе занудливо булькал голубь, обхаживая свою голубку. Лязгнула дверь грузовика. Заурчал грузоподъемник. Где-то далеко раздался женский смех. «Опять я проснулась в этом чужом мире, – подумала я с досадой, – Теперь даже не верится, что я испытывала такую эйфорию в первый день приезда в эту страну. Неужели это была я? Неужели можно было так восторгаться просто от вида вымытых тротуаров, автоматически открывающихся дверей и включающихся кранов?!».

В голове, как зажеванная плёнка, всё ещё звучали японские песни в караоке. Невыносимо трещала голова. Челюсть стучала. Всё тело противно мелко содрогалось, как от жуткого похмелья. Но накануне мы спиртного не пили. Я подползла к зеркалу на четвереньках. Под глазами были синие круги, губы были бескровные.

Поднялась Ольга:

– Ты чего?

– У меня мондраж.

– Надо ещё поспать. Мы всего четыре часа спали.

– Не могу. Пошли в интернет-кафе? Напишем домой письма.

– А как найдем? – Оля засмеялась, – Как вчера искали?

– Ага.

Навстречу нам шли детишки в школьной форме. Самая маленькая девочка, издалека завидев нас, вдруг с визгом побежала к нам навстречу и, схватив меня за руку и подпрыгивая, что-то стала мне говорить. Остальные дети подхватили идею самой смелой девочки и тоже помчались к нам. Они гладили наши руки, обмениваясь впечатлениями, рассматривали глаза и носы, обсуждали цвет волос и пытались подпрыгнуть и прикоснуться к ним. Дальше двигалась новая партия детей, которые уже ускоряли шаг. Мы с Ольгой, не сговариваясь, нерешительно стали пятиться и побежали прочь от непосредственной малышни, так, что едва не столкнулись с двумя велосипедистами. Мы бежали мимо разноцветных клумб, цветущих азалий, раскидистых лиственниц, и солнце слепило глаза, и бежать было весело. И забылось бремя новой работы.

Мы остановились у шумного игрового центра, увенчанного бесчисленными воздушными шарами. Напротив него протиралась огромная велосипедная стоянка, и мы недоумевали, как японцы не опасаются воровства. Большинство велосипедов были без замков. Мимо в густой толпе шла молодая женщина. Лицо ее показалось мне знакомым, и почти сразу я узнала в ней ту самую филиппинку, которая пыталась в клубе поддержать меня, когда ее старый надменный муж зло посмеивался надо мной. На этот раз рядом с ней шёл молодой приятный мужчина. Они с нежностью смотрели друг на друга. Он держал её руку и с любовью перебирал её пальчики. Мы с ней встретились взглядами, но она неожиданно смутилась и опустила глаза, но я улыбнулась ей. Тогда она подняла глаза. С улыбкой мы понимающе кивнули друг дружке и разминулись.

Ольга забежала в какой-то магазин одежды и пыталась меня дозваться, чтобы я оценила понравившуюся ей кофточку. Одежда меня мало интересовала, и я решила ждать снаружи.

– Саша, ну ты что такая? Кто так делает? – раздражённо крикнула она, выскочив из магазина.

– Нам жить вместе полгода. Воздержись от таких интонаций, – сказала я.

– А что я такого сказала? – буркнула она и снова нырнула куда-то в ряды одежды.

Рассеянно уставившись в асфальт, я стояла и переваривала, чем могла вызвать такую бурю. Неожиданно асфальт стал как будто резиновым и тягуче поплыл у меня под ногами. Я испугалась и отскочила. На секунду я предположила, что от недосыпа у меня кружится голова. Но асфальт снова стал живой и, как змея, задвигался подо мной. Невидимая волна промчалась через мое тело, как ток, и с ускорением выскочила вверх. А там, далеко наверху, мощным ударом воткнулась в простирающийся мост над головами людей. Ахнула со страшным вздохом земля, и всё вокруг застонало, загремело, затрещало. Я, бросившись бежать, увидела, что в толпе почувствовалось лишь короткое напряжение, и снова всё вернулось в свой привычный ритм. Тогда я вернулась к магазину за Ольгой, где она уже стояла у дверей такая же перепуганная, как и я.

– Ты видела? Землетрясение! – сказала она, обомлев.

– Я так испугалась, что забыла о тебе, – созналась я.

Что-то выкрикивал старый человек у дымящегося котла, источающего запах печеной картошки. Высоким голоском рекламировала продаваемую пиццу крошечная японочка в белом фартуке. За стеклянной витриной в закусочной мужчины бойко заглатывали суши. Навстречу нам в толпе семенили девушки со сложными высокими прическами в необычайно красивых кимоно. На велосипеде пересекала дорогу обесцвеченная молодая женщина в длинной юбке, на высоченных шпильках, с накладными ресницами, длинными разноцветными ногтями и с сигаретой в зубах. Подобно тому, как синтоизм и буддизм органично переплелись в мирной и мудрой Японии, так и теперь разные времена, цивилизации и культуры дружно шествовали в разношёрстной толпе.

В любой другой момент это гармоничное сплетение негармоничного удивило бы меня, заставило бы задержаться и ещё долго наблюдать за тающими в толпе силуэтами таких разных людей. Но теперь ничто мне не казалось удивительным. Ничто уже не было важно на фоне того, что мы были маленькими беспомощными букашками на этой непредсказуемой гневливой земле.

В интернет-кафе я писала надрывно-весёлое письмо домой о том, что довольна работой, и счастлива, что предприняла такую отважную попытку рвануть в неизвестность. А внутри сдавливала грудь тоска по дочке, по дому, по тихой разноцветной осени, по запаху сухой листвы и невыносимо нежной русской речи.

С самого начала рабочего дня за мной приехал незнакомый человек, который попросил меня взять свои диски с фонограммами. С поклонами и извинениями он проводил меня в машину.

– Куда? – только и успела крикнуть Ольга.

– Ой, мама-а, не знаю, – испуганно выпалила я.

Мы приехали в огромный клуб с голубым люминесцентным освещением и отвратительной вентиляцией. В воздухе густыми плоскими облаками повисал сигаретный дым. Вгрызался в глаза и нос, так что сбивалось дыхание. За бесчисленными круглыми столиками теснились гости. Их развлекали разукрашенные хостесс в ярких блестящих платьях. Клуб тоже был филиппинский. Среди хостесс не было ни одной белой женщины. На высокой сцене пела красивая изящная филиппинка под живой аккомпанемент двух маленьких филиппинских мужчин. Они были в одинаковых костюмах, в клетчатых жилетках поверх белых рубашек и клетчатых несколько коротковатых штанишках. Это делало их ещё более маленькими, почти кукольными. У женщины был невероятно сильный голос. Играючи она брала высоченные птичьи ноты и стремглав бросалась вниз, переходя на мужской бас, будто это пел уже другой человек. Казалось, вместо связок у неё были резиновые струны, тянущиеся, гнущиеся до бесконечности. Завороженно я слушала её потрясающее величественное пение. Когда она закончила петь, несколько благодарных гостей вручили ей чаевые. С поклонами женщина спустилась со сцены и сразу направилась ко мне.

– Здравствуйте! Меня зовут Джессика. А вас?

– Катя, – едва слышно произнесла я.

– Окей, Катя! Я знаю, что вас хотят послушать. Что вы хотели бы сейчас спеть из того, что есть в вашем репертуаре? Назовите две-три песни.

У нее был хороший английский. Я все отлично поняла, но в ужасе только глупо шевелила губами, так ничего и не сказав. Она засмеялась:

– Не волнуйтесь. Просто вас хочет послушать папа.

– Папа?

– Да, хозяин этого клуба и того, где вы работаете. Вон он сидит.

В темном углу зала за столиком в развалку сидел старый рыхлый японец с круглым огромным, будто прилепленным, пузом, и, пожевывая, гонял во рту сигарету. Когда мы встретились взглядами, он, похахатывая, кивнул мне.

Я назвала песни. Джессика направилась к кукольным филиппинцам, сказала им названия песен. Те взяли несколько пробных аккордов и пригласительно кивнули Джессике. После чего она неожиданно громко прокричала в микрофон:

– Дамы и господа! Сегодня в этом зале для вас поёт певица, которая приехала к нам из России… – она сделала жуткую паузу, от которой мне стало до невозможного страшно, – Катя!!! Встречайте!

Гости зааплодировали. «Какой ужас, неужели нельзя просто убежать и где-нибудь спрятаться?», – думала я и ватными ногами двигалась к сцене. Джессика передала мне микрофон. Я узнала вступительные аккорды «Yesterday» и запела дрожащим голосом. Но чем дольше я пела, тем меньше было волнение, и увереннее звучал мой голос. Пытаясь вглядеться через слепящий свет софитов в пьяные лица гостей, я с невесёлой усмешкой прокручивала слова Джессики: «Lady and Gentlemen…». Среди гостей были только джентельмены. Леди я так и не обнаружила. Или леди были мы, хостесс? Пришли после работы джентельмены в клуб погладить по коленкам молодых леди-иностранок. Не факт, что у всех джентельменов есть семьи, в клубе приятнее. Дома рутина, надоевшая жена, обязательства, обременительная роль добропорядочного семьянина, благоверного мужа. А здесь упразднены все нормы. Ты можешь быть кем и чем угодно. Можешь быть разнузданным, наглым, высокомерным. Можешь напиться, как свинья. И всё равно тебя будут называть джентельменом. А леди-хостесс будут подобострастно улыбаться и ухаживать за тобой, как за самым любимым мужчиной на свете. Так я обнаружила, что волноваться мне особо не перед кем.

– Следующая песня, – говорил мне взглядом кукольный филиппинец.

– Начали, – глазами отвечала я.

Осмелев, пританцовывая, я пела «I will survive».

– Два или три куплета? – спрашивал он.

Я спрятала за спиной три пальца. Работа была такой согласованной, будто мы давно сотрудничаем вместе.

– Ну, третью песню поём? – с улыбкой спрашивал он без слов.

– Да, – весело ответила я, показывая, что от волнения у меня микрофон выскакивает из рук.

– Ничего! Держись! – читала я в его жестах.

Раскланявшись после шоутайма, я спустилась со сцены. И едва перевела дыхание, как ко мне подошел тот же водитель, и мы направились к выходу. Когда я проходила мимо папы, он со странным хохотком крикнул мне «браво» и похлопал в ладоши. Я озадачилась: «Похвалы здесь больше или иронии?». Шустро маленькими шажками нас догоняли кукольные филиппинцы. Представившись, они объяснили, что нам предстоит всё повторить ещё в двух клубах. Это было куда лучше, чем сидеть с каким-нибудь незнакомым пьяным человеком и умирать от ужаса, что в следующие бесконечно длинные три минуты он спросит тебя о чем-нибудь, а ты ответишь: «Нихонго вакаримасен», и он с насмешкой махнет на тебя рукой.

Волной безнадежности меня обдало, когда меня вернули в клуб.

– Ну что? – крикнула мне Ольга с мест для хостесс.

– Я пела, у меня до сих пор коленки трясутся.

– Ух ты! Может, будешь певицей.

– Вряд ли. Певица у них уже есть. Когда она спела, то тоже села за столик к гостям. Все женщины у них должны работать хостесс. Все.

Гостей было много. За дальним столиком я снова узнала ту же филиппинку со своим старым мужем. Днем она была с молодым красивым любовником и светилась от счастья, теперь, подавленная и грустная, сидела со старым самодуром. Я кивком поздоровалась с ней, и мы многозначительно посмотрели друг на дружку, как заговорщики.

– Почему так страшно работать? – спросила я у Ольги.

– Потому что мы не знаем языка.

– Когда же эта работа перестанет быть кошмаром?

– Когда заговорим по-японски.

– Господи, но мы ведь нескоро заговорим!

– Значит, нескоро перестанем бояться.

Возле меня села молоденькая филиппиночка, которая приехала в клуб всего на месяц раньше нас.

– Послушай, Терри, ты здесь уже месяц, тебе не страшно работать? – спросила я.

Она невесело улыбнулась:

– Конечно, страшно. Очень страшно.

– Разве?! Но по тебе не видно, когда ты в работе.

– Но мне на самом деле очень страшно.

– Почему? Ведь ты уже немного понимаешь по-японски.

Она горько вздохнула:

– Клиенты пытаются трогать, а я не хочу этого.

– О чем ты болтаешь с филиппинками? – подключилась Ольга, – Почему они все хорошо говорят по-английски?

– Слушай, правда, почему они все знают английский? – задумалась я, – Видишь, она отлично говорит по-английски, каждый день учит японский. А работать все равно боится. Потому что ей тошно.

– Тошно ублажать этих?

– Да. Она же не может запретить гостю распускать руки и в то же время играть на его вожделении. А нужно балансировать посередине. Мы должны научиться манипулировать ими, чтобы они не манипулировали нами.

– Размечталась, – со скепсисом хмыкнула Оля, – Это невозможно.

Открылась дверь.

– Ираша имасе-е! – запел Куя.

– Ираша имасе-е! – нараспев подхватили и мы.

И снова нас обдало ужасом и необъяснимым чувством гадливости.

– Быстро, быстро! Работать, – торопил приказным жестом Куя.

– Что там вякает этот абориген? Идти работать клоунами для тех стариков? – злилась Ольга.

– Нам обеим идти к ним? – спрашивала я его.

– Да, да! – кивал он.

– Слава богу, – вздохнули мы с облегчением.

Это были двое пожилых мужчин. Один из них по-английски предложил мне сесть возле него.

– Вы говорите по-английски? – обрадовалась я и пожала его руку своей трясущейся рукой.

– Да, немного, – сказал он, широко улыбаясь.

На что я, почему-то, глупо повторила раз пять, что не знаю японского.

– Меня зовут Митсунорисан, – сказал он и ткнул себе в нос.

– А меня зовут Катя. Простите, что у меня с носом? Мне уже говорили про нос, – сказала я.

Любая тема, попавшаяся под руку, была возможностью заполнить напряженную паузу, которая часто возникает во время знакомства даже у опытных хостесс. В данном случае подходящей оказалась тема «носа». Я удивленно таращила глаза и хохотала без повода. Бросив взгляд на Ольгу, я увидела у неё такое же глупое выражение лица с фальшивой улыбкой в тридцать два зуба. Мы старательно изображали беспочвенное веселье пустышек. Словом, мы играли в дур.

Гость удивился:

– У вас всё нормально с носом. Красивый нос, – сказал он и потрогал свой нос на всякий случай.

– О-о, спасибо! Но вы только что ткнули себе в нос.

– Я-я? – удивился он и снова ткнул себе в нос.

Я уставилась на его нос. Он поймал мой взгляд:

– А-а! Нос! Да! – сказал он и, рассмеявшись, пояснил:

– Я! Я!

– Я – нос?! Я это душа, сердце. Я! – произнесла я со значением и указала себе в область грудины, – Ольга! Когда они говорят о себе, то тычут себе в нос! – сказала я.

– Правда? А то я думала, что они все говорят про мой большой нос. Я уже комплексовать стала, – сказала она.

– Что? – спросил Митсунорисан.

– Мы обе думали, что все гости говорят про наши большие носы! – перевела я Ольгу.

После чего Митсунори перевел мой перевод своему другу. Так мы играли в поломанный телефон до того момента, пока гости не заказали себе и нам пиво. Тогда все стало проще. Под воздействием алкоголя реальность стала выглядеть удобоваримой, и языковой барьер почти перестал быть таким уж ощутимым даже для Оли. Она совсем не знала английского, но после пива неожиданно для себя обнаружила школьные резервы в своих хитрых закоулках мозга. Гость её тоже едва ли владел английским, но зато активно жестикулировал, и теперь этого было достаточно. Мой гость широко улыбался и, осторожно поглаживая меня по руке, заискивающе заглядывал мне в глаза. Я же напряженно улыбалась в ответ и нервно потирала колени. У меня сильно потели руки от волнения. Я страшно боялась обнаружить это и безуспешно сушила ладони о колени.

Потом гость поднялся и отправился в направлении туалета. Ко мне подошел Куя и всучил полотенце. Его недовольный взгляд говорил о том, что мне следовало самой взять полотенце в кухне. «Иди за гостем», – показывал он мне глазами. «Ненавижу тебя, Абориген», – злилась я на Кую и плелась к туалету. Поскольку он контролировал нашу работу, выходило так, будто законы клубов были его идеей.

Вернувшись, Митсунори попросил меня спеть по-русски. Я растерялась, стала отнекиваться, но после второго стакана пива согласилась.

– Вот, вот русская песня, которую очень любят все японцы! – сказал он, указывая мне на номер песни в каталоге.

Зазвучала фонограмма, и я узнала «Миллион алых роз».

– О, вряд ли я помню, – сказала я неуверенно.

– Помнишь, помнишь, – отвечал мне гость с той же улыбкой.

 
– Жил-был художник один,
 

– обречённо запела я, понимая, что дальше слов не знаю, —

 
Много он песен любил
И как-то в свой юбилей
Выбросил он всех чертей.
 

Ольга покатилась со смеху. Я под столом наступила ей на ногу и продолжила:

 
Зря вы заставили петь
Я ведь не знаю слова
И вот однажды из дней
Я вас покину, друзья
 

«Господи, какой ужас, какой ужас! Что делать?» – кипели мои мозги.

– У-у! Браво! – повизгивая, кричал Митсунори и на мое счастье в экстазе выхватил у меня микрофон и дальше запел по-японски.

Я взглянула на часы. Прошло меньше часа. Время было резиновым в стенах клуба. «Да что же это, – думала я, – столько сил уходит на роль дуры, на этот вымученный смех, а в результате нет конца этой проклятой работе. Неужели так будет каждый день?».

Измученные и отупевшие, мы молча выкатились из машины, молча ехали домой в лифте, молча ложились спать.

– Как медленно идет время… – засыпая, сказала Оля.

IX

Когда закончилась наша первая рабочая неделя, мы, озадаченно уставившись в календарь, пытались понять, как всего семь дней могли растянуться в бесконечность. Чего только мы не пережили за это время. Каких только людей не перевидали.

Это и вечно пьяный улыбчивый гость, который во время пения на каждом слове кланялся так низко, что несколько раз не на шутку ударился лбом о пол. Видимо, память о феодальном прошлом пробуждалась в его генах после принятия изрядного количества спиртного.

Это и наивный трогательный Ольгин гость Такеши. Его очень влекло к ней, но он всегда держался скромно и застенчиво.

– Не трогай меня! – сказал он важно.

– А я и не трогаю, – сказала ошарашенная Ольга.

– Всё равно не трогай! – отвечал он с сожалением, что она не трогает его.

Это и добродушный гость опытной филиппинки Алекс. С рыком исполняя под караоке свои любимые рок-н-рольные песни, он непременно в качестве музыкального сопровождения использовал гитару – руку Алекс. Самозабвенно играя на воображаемых гитарных струнах, он дергал её несчастную руку туда-сюда и со страшной силой тряс головой в такт. Алекс так привыкла к этой многолетней гитарной игре, что умудрялась вообще забывать о руке на протяжении всего того времени, сколько с ней был гость. Она ела, пила, общалась с другими хостесс. В общем, её рука почти не имела к ней отношения.

Это и смешной пузатый старикашка, как из комедийного кино, выряженный в костюм ковбоя, с волосами, обильно намазанными гелем и уложенными буклями. Так что Оля, увидев его, крикнула в ужасе:

– Боже, это как надо так мудреть с годами, чтобы до такой степени отупеть к старости!

Это и артист во фраке, который трезвым был таким шутливым и забавным, что все хостесс умирали со смеху от его рассказов. Но когда он напился, то неожиданно достал из своего дипломата вырезанную из газеты то ли репку, то ли свёклу, и стал танцевать с ней, жарко прижимая к своей груди.

Это и трогательный дядечка, который всегда будто смущался того, что традиции требуют провожать гостя со словами благодарности. Поэтому, всякий раз, когда он отправлялся домой, то делал вид, что боится пройти мимо сидящих на диванах хостесс, и мечется, ломает голову, как бы проскочить к выходу незаметно. Тогда мы изображали увлечённую болтовню между собой, а гостя как будто не замечали. Он сразу становился немного приунывшим, направлялся к дверям медленной семенящей походкой, и когда уже почти достигал нас, мы дружно подскакивали с мест и кричали дикими голосами: «Домо аригато гозаимащита-а-а-а!». Дядя пулей с хохотом выскакивал на улицу.

Это и перуанец, торговец наркотиками, необычайно похожий на Рикки Мартина, красивая внешность которого, почему-то, внушала нам уверенность в том, что он умен. А на самом деле там сквозила безнадежная тупость.

Это и двое молодых гомосексуалистов, которые говорили:

– Мы любим друг друга, и нам больше никто не нужен. Вы красивые, но мы вас не хотим.

– А мы себя и не предлагаем, – отвечали мы с Ольгой.

– Но даже если бы и предлагали, то мы не стали бы спать с вами. Потому что мы именно гомосексуалисты, а не бисексуалы! – гордо подчеркивали они, – Вам интересно посмотреть, какой у него большой член?

– Да нет, мы в России уже видели члены.

– Таких не видели, – настаивал гей постарше и, разувшись, стал мять ступней в паху у своего молодого любовника. Достоинства того явно стали вырисовываться, и он в этом месте натянул брюки посильнее, чтобы доставить нам радость оценить его размеры.

– Нет, ничего особенного, – сказала Оля, – в России и побольше видали.

Это и неандерталец с вытаращенными бессмысленными глазами, облизывающий свои порочные мясистые губы, который повторял многократно, что хочет меня поцеловать. На что я отвечала, что лесбиянка, и поцелуев мужчин не терплю.

Это и целая свора сотрудников, которые принялись меня разглядывать, как лошадь на рынке, начиная с волос и заканчивая размером ноги. Они разгребали мне волосы в пробор, чтобы увидеть, на самом ли деле у меня русые волосы, а не чёрные выкрашенные. Они рассматривали мои ресницы, щипали за нос, пытались потрогать губы. Это было нагло и бесцеремонно. «Сейчас бы врезать с размаху по твоей поганой роже», – думала я и ловила себя на том, что от злости сжимаю зубы. Опомнившись, я силилась изобразить улыбку, а вместо улыбки получался оскал.

Это и премерзкий олух с комариной внешностью, сосущий свои комариные пальцы. Он говорил с ухмылкой, не вынимая пальцев изо рта:

– А где твоя грудь? Русские все грудастые.

– Это толстые женщины грудастые, – отвечала я.

Мы стали носить большие поролоновые буфера. Ольга что-то мне эмоционально рассказывала, и от избытка эмоций, размахивая руками, нечаянно стукнула мне по груди.

– Ты что стучишь по моему поролону, – деланно возмутилась я.

– Ну постучи по моему! – сказала Ольга в ответ.

Это и смешной американец-турист, из любопытства заглянувший в клуб. Горячее саке так сильно ударило ему в голову, что, уходя, пошатываясь из стороны в сторону, на крыльце клуба она закричал:

– А! Землетрясение! Смотрите, дома шатаются! Помогите!

– Это в твоей голове землетрясение! Всё хорошо! – утешала я его.

Это и бритоголовый отморозок с остервенело-похотливой улыбкой, который в танце так схватил меня в охапку и пытался имитировать рывками половой акт, что от ужаса и растерянности я не могла ни вырваться, ни вразумить, ни остановить его. А вокруг все хохотали от моего замешательства и глупой испуганной улыбки и подстрекали его всё активнее имитировать входящие движения. И всё немело внутри от стыда и кошмара, и не хотелось жить.

Всех этих людей мы провожали теплыми рукопожатиями, а, распрощавшись, уходили в туалет, как будто там можно было защититься от новых гостей. Спрятаться и не выходить. Ольга, закусив губу, со злым прищуром и едва заметными слезинками в глазах молча переваривала увиденное. Я склонялась над унитазом и выла, как белуга, оттопырив веки, чтобы не испортить макияж.

– Это всё неправда, это кино. А мы актрисы! Понимаешь? – увещевала Оля.

– Мы звезды! – пафосно произносила я.

– Вот именно! Звезды!

– Хей, Кача! Лиза! Быстро работать! – кричал Момин из холла.

Тогда мы поворачивались к зеркалу и произносили хором, взявшись за руки:

– Звезды! Звезды!

И надев каменные улыбки, выходили в зал к новым гостям. Так неожиданно этот спонтанно придуманный тренинг оказался для нас необычайно жизнеутверждающим. И теперь каждый день, прежде чем выйти к гостям, мы становились перед зеркалом и произносили торжественно:

– Мы – звезды! Звезды!

Неделя… Всего неделя, так измучившая нас и морально, и физически. У Оли несколько раз самопроизвольно уходил в сторону глаз. Просто так. Не согласовывая свои действия с другим глазом, он вдруг закатывался вбок и возвращался на место. У меня не переставали трястись руки, и появился странный нервный тик. Я то и дело потирала нос, рывками втягивая воздух.