Форменное безобразие

© Чечельницкий Б., текст, 2020.

© Гинзбург А., иллюстрации, 2020.

© Геликон Плюс, оформление, 2020

* * *

Крупное форменное безобразие

Заметки на непаханых полях

Кот диктует про татар мемуар.

В. С. Высоцкий

 
Тернистый путь пройдя до тротуара,
Окинув взором неоглядный шлях,
Он подбирал слова для «мемуара»
 
 
На девственно непаханых полях…
Кудрявый пацаненок из детсада
В коротких шортах, в розовых соплях,
 
 
Был зелен и ухожен, как рассада,
Но дозревать отправлен не в парник,
В чем сердцу ни надрыва, ни надсада:
 
 
Он классный парень, ибо – ученик.
Не вундеркинд с прицелом на «маэстро»:
Пятерками не жалует дневник.
 
 
Достоин юниор приставки «экстра»
Лишь тем, что не левша и не правша.
Генетика уменья амбидекстра
 
 
В наследство припасла для малыша.
Что чем хватать по-прежнему загадка
И чем плести коленца, антраша:
 
 
Коряво пишет, двигается шатко.
Вручили очень средний аттестат.
Дилемма раздвоилась, как рогатка:
 
 
В какое встрять из двух возможных стад —
К станку и верстаку или за парту?
А Госкомпросс, тем паче Госкомстат
 
 
Не звали к постмодерну и поп-арту.
И двинул в пролетарии школяр,
Воспевший в рифму Ленинград и Тарту
 
 
И всё окрест, что видел окуляр.
Настало время воинского долга.
В том, как махал лопатою столяр,
 
 
Ни прока для отечества, ни толка.
Любя устав, как исламист талмуд,
Он, долг вернув, переживал не долго
 
 
И нацепил супружеский хомут.
Семья в пеленках, при смерти держава,
В карманах – ветер, узы часто жмут.
 
 
В мозгу – Высоцкий, Галич, Окуджава,
Что крайне не типично в двадцать два,
Но выглядит парнишка моложаво
 
 
И делает слова, слова, слова
И тумбочки в грязи, пыли и чаде.
Способствует рожденью существа.
 
 
Жена велит заботиться о чаде.
Поэтому, пеленки постирав,
Читает колыбельную о Чаде,
 
 
Где бродит возле озера жираф,
И бродит сам, бурля и закипая,
В надеждах, но без денег и без прав,
 
 
Зато она – такая прелесть – пая.
Таскать и тискать – разве не искус.
С тех пор ему понравилась папайя
 
 
Звучаньем (не распробовал на вкус).
Бюджет семьи давно вдыхает ладан;
Не прикупив билет до Сиракуз,
 
 
Он на Париж наскреб и Баден-Баден,
А с прочим перебьется как-нибудь.
Понять бы только – выбран или задан,
 
 
Ошибочен ли, верен этот путь;
И сможет в ходе пахоты, пехоты,
Подпрыгнув, на ходу переобуть
 
 
Какие-нибудь боты-скороходы?
 

Из материалов Пенсил-клуба
(Продолговатые опусы о литературных и исторических, реальных и сказочных персонажах)

О жизни замечательных людей
За СТО^[1] по сто

 
Не в чистом поле, даже не в Лодейном,
Чуть с бодуна и малость подшофе,
В дешевом заведении питейном
С названием «Дорожное кафе»
Во мне открылось общее с Эйнштейном,
 
 
Не самому, помог один эксперт.
Идти не мог, но был довольно ноский.
И на меня взглянув, как на мольберт,
Как у Гайдая: «Кеша?! Смоктуновский?!» —
Он заорал: «Эйнштейнушка! Альберт!»
 
 
У нас свои душевные хворобы,
А этот, обознавшийся корчмой,
Упорно звал меня на кинопробы,
Когда приспело в Купчино, домой…
Чернил бы мне, гусиное перо бы.
 
 
– О, свет мой с амальгамою, скажи,
Зачем я, сединою убеленный,
С разгону влип в такие типажи?
Как физик – ноль, стократ на ноль деленный,
Как Буратино или же Кижи —
 
 
Такой же деревянный, но унынью
Не предаюсь: мы в чем-то, да близки:
Биограф пишет, как дружил с латынью,
По остальным случались трояки.
Выходит, жизнь не вся горчит полынью.
 
 
Вот у него с французским нелады,
И я плутаю в этой ахинее.
Еврейские прабабки и деды —
Не Ротшильды, а несколько скромнее.
Украинцы сказали бы: «Жиды».
 
 
Жизнь потекла, как мед или сливянка.
Цеди ее по капле, не разлей.
Вот у него жена была славянка,
На столько же, по паспорту, взрослей
И добрая, хоть не самаритянка.
 
 
Писать мы оба начали с ранья.
В утиль переводили канцтовары.
Публиковаться раньше начал я.
Сопоставимы были гонорары.
Да, мастера чеканки и литья
 
 
Монеты нам варганили из меди,
Но в прикупе он взял козырный туз…
Его жена училась в ихнем меде.
Моя у нас заканчивала ВТУЗ,
И иногда у нас рождались дети.
 
 
Я тоже на две трети водянист,
Да и в стихах воды не слишком мало,
Я тоже пацифист и гуманист.
Премируют потом, в конце квартала.
Он мог на скрипке, я как пианист
 
 
Отчаянно луплю клавиатуру.
На Нобелевку, думаю, пока
Не выдвинут мою кандидатуру.
С квартальной доползу до кабака,
Где мой эксперт пугает клиентуру.
 
 
За СТО по сто – и разум исцелен,
И рассосутся язвы нервных хворей.
Носить пьянчуг мне нравилось с пелен.
Я в смысле относительных теорий
Не гуру, но на практике силен.
 

Снегурочка
(Сказка)

 
Дело было в Комарове.
Хвойной лесополосой
Шли навстречу, хмуря брови,
Скалясь, словно волк с лисой,
В снежном чавкая покрове,
Очень близкие по крови
Дед и барышня с косой.
 
 
(Un moment, внесу поправку,
И она уместна тут:
Той косой не косят травку,
Радиальных амплитуд
Ей не чертят, выдав справку,
Не готовят в морг отправку.
Из волос ее плетут).
 
 
С холодца ли, с оливье ли,
Чёрт-те чем глаза залив,
Или вовсе недоели,
Но за ворот и за лиф
Заложили. Мыслят еле.
Дела нет им ни до ели,
Ни до трассы на залив…
 
 
Как же так? За что радея,
Мчат от вечных Филь и Алл
В королевство Берендея,
В комаровский филиал?
По призыву чародея:
Мол, расширить есть идея
Русских сказок ареал.
 
 
И столкнулись возле елки,
Напрягая черепа,
Старикан не в эспаньолке,
А с лопатой до пупа
И мадам с косой и в челке,
В синей вышитой ермолке,
Словно в Хайфе у попа.
 
 
Тюкнул остро, как заточка,
Чародейский биоток:
Дескать, вы – отец и дочка,
А не внучка и дедок.
ДНК – порукой. Точка,
И не прыгайте с мосточка,
Потому что там каток.
 
 
Даром времени не тратьте,
Помолитесь богу Ра
И того же бога ради
Не шумите до утра.
В девять тридцать скажешь бате,
Что тебя достали пати
И что замуж уж пора.
 
 
Сварим зелья в нужных дозах,
Мужикам повысим МРОТ,
Подзарядим дедов посох,
Наворотим приворот,
И отыщем в двух колхозах
Не типичных голых, босых,
А приличных пару рот.
 
 
Ты б, Снегурка, не гудела,
Как сирена от ГАИ.
Наваяй для пользы дела
Что-нибудь под Навои…
Тут метель-пурга влетела,
Деду – хрясь и в лоб, и в тело,
Словно ящиком «Аи»…
 
 
– Будет муж, как отрок, зелен,
Разукрашен, словно ель,
А альков уже расстелен
И любовь сошла, как сель.
Мускулист, как древний эллин,
По фамилии он Лелин
И по имени он Лель.
 
 
Хоть он парень не богатый
И отнюдь не эрудит,
Но пасет он скот рогатый
И на дудочке дудит
В гараже за эстакадой
И токкатой, и стаккатой
Звонче Стасов и Эдит:
 
 
«Через годы, расстоянья,
На планете на любой
Скажешь мужу до свиданья —
Не расстанется с тобой.
Без заначек, доппитанья
Переносит испытанья
Чарро, гаучо, ковбой…»
 
 
Чарро-действо – будьте нате;
Подкатили на санях,
В небольшом пансионате
Свадьбу справили на днях.
Был и я от местной знати,
Но уснул лицом в шпинате
И нашел себя в сенях.
Клюнул жареный птенец.
Тут и сказочке конец.
 

Три мушкетера
Д’Артаньян

Издательству «Геликон Плюс»

и лично Татьяне Алферовой посвящается

 
У русича в мошне златой червонец,
А в ножнах меч – двуручный кладенец.
Французикам настал бы госконец,
Когда бы не родился тот гасконец.
 
 
IQ переплавляется в экю,
Как в сковородке ломтики бекона.
Бесхвостый мерин цвета геликона
Так распален, что пахнет барбекю.
 
 
А может, так воняет чебурек…
Чу, зреет королевская изменка.
Дюмою папой вывезен из Менга
Избитый, оскорбленный имярек…
 
 
Так гряньте, духовые, без сурдинок,
И геликон, и флейта, и зурна.
Один на всех, как Моська на слона,
Мой д’Артаньян спешит на поединок.
 
 
В тоске по риску шпага чиркнет риску,
А декольте откроет край письма.
Дюмовочку найдет ему Дюма —
Самой Австрийской Анны камеристку…
 
 
Про прочих слуг желанью вопреки
Прочел, катаясь в транспорте с планшетом:
«Гасконец шел по мостику. Планше там
Плевал слюной в седую рябь реки.
 
 
Стал волонтерить много и задаром,
Хоть голоден, ободран и линял,
Но шустро порученья выполнял,
Как будто зад начищен скипидаром…»
 
 
Мое стило царапало тетрадь.
Бумага терпеливая стенала:
«Нашинковав гвардейцев кардинала,
Друзья любили выпить и пожрать».
 
 
Сюжет зовет, и двинул за Ла-Манш
Сэр Бекингэм с подарком королевы,
А поцелуй замужней знойной девы
Дал д’Артаньяну стимул и карт-бланш
 
 
Лупить врагов по печени и харе,
В Париже и за много сотен лье,
Но есть у кардинала Ришелье
Блондинистый аналог Маты Хари.
 
 
Такой вот возведенный в абсолют
Образчик зла и бабского коварства.
Секс-бомба подрывает государства,
Подвески режет, травит женский люд.
 
 
Скопытились мужья и женихи —
Все, кроме благородного Атоса.
Тот палача надыбал, и гундосо
Наш Арамис ей отпустил грехи.
 
 
(Казнить в лесу, считаю, незаконно
Пусть даже за убийство, шпионаж.)
«Пора-пора» – хрипит мой персонаж
Под траурные звуки геликона.
 
 
И все бы ничего, но кардинал,
Им предлагая выбрать номинанта
На полученье чина лейтенанта,
Придумал мерзопакостный финал,
 
 
Который стал позорным приговором.
Будь миг повествованья окаян,
В котором, словно Брежнев, д’Артаньян
Почти взасос целуется с Рошфором.
 
 
Ведь джентльменский список – не мушкет,
Не стрельнуть, но контузить и огреть им
Нетрудно, и Рошфор там будет третьим
По списку, за Констанцией и Кэт.