Португальская империя и ее владения в XV-XIX вв

CHARLES R. BOXER

The Portuguese Seaborne Empire

1415–1825

Оформление художника Е.Ю. Шурлаповой

Введение
На западной границе христианского мира

Испанский хронист Франсиско Лопес де Гомара в своей книге «Всеобщая история Индий», посвященной императору Священной Римской империи Карлу V (он же испанский король Карл I), описывал в 1552 г. открытие иберийскими мореплавателями океанических путей в Ост- и Вест-Индию, называя его «самым великим со дня творения мира, исключая лишь воплощение и смерть Того, Кто сотворил мир». Прошло два столетия, и шотландский политэконом Адам Смит высказал ту же самую мысль, когда писал: «Открытие Америки и пути вокруг мыса Доброй Надежды – два величайших и наиболее важных открытия в истории человечества».

Даже в наш век космических путешествий многие из нас, включая и тех, кто не является христианами, вполне могут согласиться с тем, что Лопес де Гомара и Адам Смит были не так уж не правы. Самым поразительным фактом в истории человеческого общества еще до наступления эпохи Великих географических открытий португальцев и испанцев была изолированность основных рас человечества. Западноевропейцы, за исключением отдельных предприимчивых итальянских и еврейских торговцев, имели самые общие и отрывочные сведения о великих цивилизациях Азии и Северной Африки. Те, со своей стороны, знали очень мало или совсем ничего о Европе к северу от Пиренеев и об Африке к югу от Судана (за исключением полосы поселений суахили вдоль восточноафриканского побережья) и не знали абсолютно ничего об Америке. Именно португальские первопроходцы и кастильские конкистадоры с западной границы христианского мира объединили широко разошедшиеся части великой человеческой семьи. Именно они заставили человечество осознать, хотя еще и не ясно, идею его неизбежного единства.

Нам часто говорят, что людям Иберийского полуострова, особенно португальцам, было предназначено свыше совершить морские открытия, которые изменили ход мировой истории в XV и XVI вв. Среди факторов, которые способствовали этому, обычно выделяют географическое положение этих стран, бывших для Европы окном в Атлантику, и отдельные черты их национального характера, сложившиеся в результате их восьмивековой борьбы с маврами. Известный бразильский социолог и антрополог Жилберто Фрейре и его ученики подчеркивали, что длительное господство мавров на полуострове привело к тому, что многие жители-христиане свыклись с тем, что арабы занимают более высокое положение в обществе. Темнокожая мавританская женщина представляла собой завидный тип женской красоты и была сексуально привлекательна, о чем свидетельствует особая популярность народных легенд об «очарованной мавританке» (Moura Encantada) или «мавританской принцессе-волшебнице», распространенных среди неграмотного португальского крестьянства. От этих сказаний был всего лишь шаг до терпимого отношения к полукровкам и смешанным бракам. Отсюда привычка португальцев и в меньшей мере испанцев обходиться без всяких запретов в межнациональном общении. Конечно, надо признаться, что столетия борьбы христиан с мусульманами за господство на Иберийском полуострове не были временем одной лишь религиозной нетерпимости и вероисповедных споров. Кастильский отважный воин Сид^[1] и его зеркальное отражение – португальский полководец Жералду Бесстрашный (Sem Pavor) служили, смотря по обстоятельствам, и христианским, и мусульманским правителям. В XIII в. было время, когда христиане, мусульмане и иудеи могли отправлять свои религиозные обряды в одном и том же храме, например Санта-Мария-ла-Бланка в Толедо, ставшем мечетью.

Во всех этих фактах, конечно, есть своя правда. Прежде всего надо сказать, многие, а в некоторых районах большинство «мавров», которые владычествовали на Иберийском полуострове столь длительное время, были внешне не более смуглыми, чем португальцы, поскольку они были берберами, а не арабами и не «чернокожими маврами». Люди Северной Африки были белыми, составной частью единого великого мира Средиземноморья. Во-вторых, даже если ожесточенная борьба за главенство над полуостровом была отмечена периодами взаимной терпимости, то к XV в. этому пришел конец. Встречи представителей трех соперничавших вер, собиравшихся на свои богослужения в одном храме в Толедо на протяжении нескольких лет, окончились без какого-либо результата. Настоящее сближение христиан и мусульман произошло на Сицилии в 1130–1250 гг. при норманнских королях и их наследнике Фридрихе II Гогенштауфене (р. 1194, ум. 1250), прозванном современниками «Stupor Mundi» (Чудо Мира). Во всяком случае, к началу XV в. обстоятельства складывались таким образом, что иберийский христианин, как и его современники – христиане французские, германские и английские, редко упоминал мусульман и иудеев без оскорбительного эпитета. Общим правилом стали ненависть и нетерпимость, а не взаимопонимание, в отношении чужой веры и нации; дух экуменизма, столь распространенный сегодня, в то время блистал своим отсутствием. «Мавры» и «сарацины», как называли мусульман, евреи и иноверцы были обречены, как считали в народе, гореть на том свете в адском огне. Участь их была предрешена заранее.

Религиозная нетерпимость, конечно, была характерна не только для христиан, хотя, возможно, она была наиболее глубоко укоренена в них в сравнении с большинством исповедников другой веры. Но правоверные мусульмане смотрели с ужасом на всех этих христиан, «становившихся сопричастными Богу», что проявлялось в их почитании Святой Троицы, Девы Марии и (до некоторой степени) своих святых. Почитание святых и вера в знамения, суеверия и чудеса распространились, конечно, и среди мусульман. В XV в. эти практики были особенно близки приверженцам суфийских орденов и мистических братств. Но почитание святых и мест их погребений никогда не приводило в исламе к тем крайностям, в которые часто выливался культ святых и их иконных изображений в христианском мире.

Средневековье в Европе было трудной школой, и слабые ростки цивилизации пробивались столь же тяжело не только в Португалии, но и повсюду. Непокорные и вероломные аристократы и мелкопоместное дворянство; невежественное и инертное духовенство; глуповатые и недалекие, хотя и тяжко трудившиеся, крестьяне и рыбаки; ремесленники и поденщики вместе с городскими низами Лиссабона – все они пять столетий спустя были отображены в романах известного португальского писателя Эса ди Кейроша (1845–1900). Он называл лиссабонскую чернь «фанатичной, развращенной и дикой». Именно из этих классов общества набирались будущие первооткрыватели и колонисты. Тому, кто сомневается в этом, необходимо прочесть труды Фернана Лопеша (ок. 1385 – после 1459), «величайшего хрониста всех времен и народов», как Роберт Саути называет официального летописца продолжительного правления короля Жуана I (р. 1357, король 1385–1433), основателя Ависской династии, который был свидетелем начала португальских морских экспедиций.

С падением в 1249 г. Силвиша, последней твердыни мавров в самой южной провинции страны Алгарви, Португалия обрела свои современные границы. Таким образом, она стала не только первым национальным государством в Европе, но изгнала мусульманских захватчиков с территории своей страны более чем за два столетия до завоевания мавританской Гранады Фердинандом и Изабеллой (1492), ознаменовавшего установление господства Кастилии на остальной части Иберийского полуострова. В позднее Средневековье большинство земель Португалии не использовалось, и положение все еще продолжает оставаться таковым по тем же самым причинам. Две трети Португалии занимают горы, склоны круты, и земли слишком каменисты и бесплодны; бедные почвы дают ненадежные и небольшие урожаи. Осадки в виде дождей выпадают крайне нерегулярно: иногда они чрезмерно обильны, иногда случаются засухи. Мало рек, которые судоходны на всем своем протяжении, и резкие колебания в них уровня воды (временами до 100 футов, то есть 30 метров) – одни из наибольших в мире. Дороги находились в ужасном состоянии, даже по средневековым представлениям. Городов и деревень было немного, и их разделяли большие расстояния. Они располагались на вершинах холмов или на расчищенных участках земли среди лесов и необозримых пустошей, поросших кустарником и вереском.

Население достигло максимальной численности около миллиона человек в позднее Средневековье. В Португалии, как и везде, эпидемия «черной смерти», или чумы, в 1348–1349 гг. унесла множество человеческих жизней; а сильно затянувшаяся война с Кастилией в 1383–1411 гг. отрицательно сказалась на населении приграничных областей. Но народ имеет способность к быстрому возрождению после национальных катастроф, и миллионная отметка вновь была достигнута и, возможно, превышена к 1450 г. Единственными городами к северу от реки Тежу (Тахо) были Порту, Брага, Гимарайнш, Коимбра и Браганса. Самым большим городом был Порту с населением около 8 тысяч жителей. Район к югу от реки Тежу (Тахо), наиболее плотно населенный еще при римлянах и мусульманах, отличался большим количеством городских поселений, но все они были крайне малочисленными. Лиссабон с его 40 тысячами жителей был самым большим городом в королевстве, другие города (за исключением Порту) и деревни насчитывали от 500 до 3 тысяч жителей. Хотя Лиссабон не раз становился столицей Португалии, король и двор не всегда пребывали там. Как и большинство монархов времен Средневековья и Возрождения, португальские короли вместе с двором постоянно переезжали с одного места на другое, часто посещая Эвору вплоть до прекращения Ависской династии в 1580 г.

Экономика в сельской местности основывалась в основном на обмене. Но налоги, в том числе и поземельный, платили чаще звонкой монетой, чем натурой, что приводило к росту денежного обращения. В Португалии золотые монеты не чеканились с 1385 по 1435 г., хотя иностранные монеты, включая английские нобли, находились в свободном обращении в начале правления короля Фернанду I (время восшествия на престол 1367 г.), когда страна стала относительно процветающей. Последующие войны с Кастилией, междуцарствие 1383–1385 гг., имевшее тяжелые последствия, привели к снижению качества чеканки монет при короле Жуане I, несмотря на постоянные протесты кортесов, которые были представителями трех сословий и собирались в его правление 25 раз. Серебряные монеты были также редки; в основном это был сплав серебра и меди, причем преобладала медь. Подавляющее большинство населения составляли крестьяне, которые выращивали зерновые культуры (в основном пшеницу и просо) и занимались производством вина и оливкового масла, что позволяла им земля. Рыболовство и добыча соли были занятием жителей побережья. Незначительная, но все же растущая морская торговля основывалась на экспорте соли, рыбы, вина, оливкового масла, фруктов, пробки, кожи во Фландрию, Англию, страны Средиземного моря и Марокко и на импорте пшеницы, сукон, железа, древесины и благородных металлов из Северной Европы и золотых монет из Марокко.

«Три сословия», представленные в кортесах, были аристократия, духовенство и народ (порт. povo). Но в последнее сословие не входили непосредственные представители трудящихся классов, лишь только делегаты от гильдий некоторых городов. Аристократия и духовенство в целом были привилегированными классами, обладавшими различными правами: это и освобождение от налогов, и иммунитет от произвольного ареста и заключения. В случае, если это были крупные земельные магнаты, такие как герцог Братанса, то им были отчасти подсудны их вассалы и арендаторы, хотя королю Педру I (1357–1368) удалось утвердить за монархом право апелляционного суда и передать право отправления правосудия судебных инстанций на местах и отдельных частных лиц королевской власти. На более низкой ступени общества после аристократов стояло мелкопоместное дворянство или рыцари и оруженосцы (порт, cavaleiros и escudeiros). В XIV и XV вв. слово «идальго» (порт, fidalgo, или fdho d’algo «сын того-то дворянина») стало синонимом слова «дворянин» (порт, nobre). В португальском языке слово fidalguia («знать» или «дворянство») сменило слово nobreza с тем же самым значением. Звание cavaleiro («рыцарь, дворянин»), первоначально означавшее «посвященный в рыцарское достоинство», стало почетным общественным званием, но более низким по сравнению с fidalgo. Fidalgo-cavaleiro был рыцарем, в чьих жилах текла благородная, дворянская кровь; cavaleiro-fidalgo не происходил из благородного сословия, но был посвящен в рыцари за свои заслуги перед монархом. К 1415 г. представители дворянства (nobreza) уже не представляли собой того феодального рыцарства, которое завоевало свое положение благодаря доблести, проявленной на полях сражений; это были люди, «жившие по обычаям дворянства» (viviendo a lei da nobreza). Иначе говоря, в своих поместьях на собственной земле, имея в своем распоряжении «слуг, оружие и лошадей».

Духовенство не представляло собой однородного класса; на одном полюсе были митрофорные прелаты королевской крови, на другом – едва умевшие читать сельские священники. Существовали также явные различия между черным духовенством различных монашеских орденов и белым, служащим в миру. Первое, в большей части, имело высокий социальный статус. Как и везде в Европе, в этот период церковная жизнь оставляла желать лучшего во многих вопросах. Внебрачное сожительство в среде священства было довольно распространено, если мы будем судить по тому факту, что между 1389 и 1438 гг. 2 архиепископа, 5 епископов, 11 архидиаконов, 9 деканов, 4 певчих, 72 каноника и около 600 священников получили официальное разрешение узаконить в правах своих внебрачных детей. В это число не входят клирики ордена миноритов и других орденов, которые не стали беспокоить священноначалие своими просьбами. Прямо скажем, невысокий уровень церковной морали сопровождался низким уровнем церковного образования.

Университет, основанный в 1290 г. королем Динишем в Лиссабоне, не смог за два столетия своего существования обеспечить нужные стандарты обучения. Папа Николай IV решительно запретил преподавание в нем теологии, и, хотя этот запрет соблюдался не так строго, папа Климент VII в 1380 г. отказал обучавшимся в Лиссабоне богословам в официальном разрешении на преподавание где-либо (facultas ubique docendi). Многие монахи нищенствующих орденов, подобно цистерцианцам из наиболее известного монастыря Португалии Санта-Мария в Алкобасе, определенно учились в Лиссабоне; однако ни один португальский монах не мог считаться чужеземными братьями своего ордена достаточно подготовленным теологом, пока он не закончил обучение в каком-либо университете вне Португалии. Одна причина подобного состояния дел заключалась в очень плохом знании латинского языка в среде многих португальских священников, монахов и членов братств. В результате монашествующие ордена посылали своих наиболее способных братьев на учебу в университеты за границей, включая Оксфорд и Париж. Ректорат Лиссабонского университета жаловался на эту практику в 1440 г., но она продолжилась и в следующем веке. Более того, неоднократный перевод университета по воле монарха из Лиссабона в Коимбру и обратно не способствовал поддержанию на должной высоте академического образования. Интеллектуальный уровень студентов этого единственного португальского университета, который навсегда обосновался в Коимбре в 1537 г., уступал, по общему признанию, таковому университетов Парижа, Оксфорда, Саламанки и Болоньи.

Португалия в XVI–XVIII вв.

Между привилегированным духовенством, идальго, рыцарями и дворянами и большими массами непривилегированных крестьян и ремесленников располагались некие промежуточные классы, представленные купцами, юристами, врачами и королевскими чиновниками. Ни одна из этих групп не была многочисленной, но купцы приобрели значительное влияние и авторитет в двух основных морских городах, Лиссабоне и Порту. Португальские торговцы должны были считаться с привилегированными группами иностранных купцов в этих двух портах, особенно в Лиссабоне, но, несмотря на это, они были достаточно успешны. Магальяенш Гудинью показал недавно, что между 1385 и 1456 гг. из 46 судов, занятых в морской торговле Португалии с Англией и Фландрией, которые были захвачены корсарами или конфискованы в гаванях, 83 % принадлежали португальцам, 15 % – иностранцам и 2 % находились в совместном владении. Из 20 случаев, в которых происхождение груза судов известно, 55 % приходится на португальцев, 20 % – на иностранцев, 25 % – в совместном владении. Тем не менее было бы преувеличением писать о Португалии (как сделал недавно некий автор), имевшей в 1415 г. «сильный торговый класс, в основном свободный от феодального контроля», поскольку этот класс присутствовал только в Лиссабоне и Порту.

Врачей, юристов, нотариусов, судей, муниципальных советников и королевских чиновников различного ранга насчитывалось в конце XV в. не больше тысячи человек, не считая придворных. Королевским чиновникам выплачивалось ежемесячное или годовое денежное содержание и дополнительно во многих случаях выдавали несколько штук текстиля и определенное количество зерна. Продолжительность рабочего дня у всех была разной, но часто достаточно короткой. Служащие королевского казначейства (Casa dos Contos) трудились, например, с 6 до 10 часов утра летом и с 8 до 11 часов зимой. В этом, как мы можем видеть, они имели большое преимущество перед ремесленниками.

В Португалии, как и во всех других европейских странах, большинство населения составляли крестьяне (lavradores). Среди них были как сравнительно зажиточные крестьяне, которые обрабатывали собственный надел земли и нанимали себе в помощь рабочую силу, так и безземельный сельский пролетариат, который зависел от сезонной работы и случайного заработка. Те, кто трудился на собственной земле, были малочисленны. Большинство крестьян не имели своей земли, они брали ее в аренду, платя за нее натурой (иногда деньгами) землевладельцу, будь то монарху, церкви или помещику. Многие крестьяне имели определенные гарантии на временное владение землей, если договор аренды был заключен на длительный срок. Но даже и в таком случае они должны были платить от одной десятой до половины урожая. Вдобавок надо было часто выплачивать феодальные или полуфеодальные налоги и, прежде всего, десятину церкви; она должна была собираться в первую очередь прежде других податей. В некоторых случаях крестьянину приходилось отдавать до 70 % своей продукции. Другой обременительной обязанностью, отмененной только в 1709 г., было предоставлять бесплатное питание и кров для видных представителей знати (poderosos). И последнее, но не менее важное. Зачастую крестьяне (хотя не всегда и не везде) были обязаны бесплатно трудиться один, два или даже три дня в неделю на своего помещика или короля. Эта принудительная трудовая повинность могла принимать форму общественных работ, когда люди были заняты в поле или в личном хозяйстве землевладельца. Существовала также всеобщая обязанность (в основном на бумаге) для всех здоровых крестьян и ремесленников являться на военную службу в случае вторжения противника на территорию королевства. Эта всеобщая обязанность отбывать воинскую повинность – одна из характерных черт португальского феодализма, в отличие от феодализма в других странах Западной Европы.

В результате опустошения, вызванного чумой, сельскохозяйственные поденщики могли требовать и получать большую оплату своего труда, чем ранее. Представители короны, мелкие и крупные землевладельцы, которые входили в городские и сельские советы и которые устанавливали уровень оплаты, стремились платить меньше, добиваясь стабилизации местных цен и заработков и законодательного прикрепления крестьянина к земле. Эти ограничения крестьяне старались обходить и мигрировали в города, преимущественно в Лиссабон и Порту, что уже превращалось в тенденцию. Те из них, кто оставался в деревне, предпочитали наниматься на неделю или на месяц вместо года, как практиковалось раньше. Все же принцип свободного заключения соглашения об условиях труда и занятости еще не был реализован вне Лиссабона и его ближайших окрестностей.

К концу XIV в. ремесленники и городские чернорабочие были объединены в строго иерархические профессиональные гильдии. Ювелиры стояли на вершине социальной лестницы, сапожники – в самом низу. Например, обычные и корабельные плотники, ткачи имели более высокий статус, чем оружейники, портные и мясники. В соответствии с обычной практикой позднего Средневековья ремесленники и лавочники часто объединялись в улицы или городские районы согласно своей профессии. Отсюда происходят такие названия, как в Англии – «Бейкерс-стрит» (Пекарная улица), «Куперс-стрит» (Бондарная улица) и др., сохранившиеся во многих европейских городах. Это объединение по конкретным специальностям в гильдии устраивало все заинтересованные стороны. Ремесленники и торговцы могли следить за тем, какие цены устанавливает их сосед, и за качеством предложенных им товаров. Кроме того, их объединяло чувство солидарности и взаимной поддержки в случае возможного насилия и правонарушения. Покупатели, со своей стороны, знали, где они могут найти ту или иную вещь и легко сравнить цены и качество товара. Муниципальным и государственным властям было легче собирать налоги и производить для этой цели оценку имущества. Королевский указ 1385 г. с одобрением замечал, что эта практика способствует «доброму управлению и украшению города» Лиссабона. Каждое рабочее место само обслуживало себя, ученики и подмастерья работали под присмотром опытного мастера или десятника. Рабочий день был продолжительным, трудились от рассвета до заката с единственным получасовым перерывом на обед. Долгие часы работы возмещались отчасти не такими уж редкими церковными праздниками и торжествами; воскресенье было, как правило, днем отдыха (хотя были и исключения). В Португалии, как и везде, крестьяне и ремесленники, составлявшие народ, несли основное бремя налогов.

Несмотря на отток населения из деревни в города, ремесленники и чернорабочие составляли очень небольшой процент населения в сравнении с крестьянами. В Лиссабоне в середине XV в. процветала морская торговля, но конопатчиков в городе было всего лишь 50–60 человек. В Гимарайнше, который был все еще относительно значимым городом в третьей четверти XIV в., было тогда меньше 50 квалифицированных ремесленников и мастеров. В других малых городах на сотню населения приходилось от пяти до десяти рабочих, остальные были крестьяне. Благодаря той важной роли, которую сыграли рабочие Лиссабона и Порту в событиях 1383–1385 гг., гильдии стали более могущественными и влиятельными в этих двух городах, чем это было прежде. В некоторых местах существовали небольшие группы евреев и мавров, но их численность и значение были неизмеримо меньше, чем в соседней Испании. На исходе Средневековья евреи Португалии, как и повсюду, были обязаны носить особый знак отличия на своей одежде, жить в гетто и платить больше налогов, чем христиане. Иногда случались погромы, но они были незначительными, и положение евреев было все же лучше, чем в других странах Европы. Португальские короли покровительствовали еврейским сборщикам налогов, врачам, математикам и картографам, несмотря на периодические протесты третьего сословия в кортесах. Еврейские мастера и ремесленники преобладали в отдельных отраслях производства и торговле. Это были портные, ювелиры, кузнецы, оружейники и сапожники. Естественно, евреев было мало среди крестьянства, моряков и воинов; однако был случай, когда в 1439 г. еврей-ювелир из Эворы, явившийся на военную службу вместе с «конем, оружием и двумя пехотинцами», получил награду за участие во взятии Сеуты и в неудавшейся экспедиции в Танжер. В очень редких случаях, когда евреи добровольно принимали христианскую веру, они легко входили в христианскую общину и ассимилировались. Вплоть до массовой иммиграции евреев из Испании, после решения, принятого Фердинандом и Изабеллой в 1492 г. изгнать их из страны, «сыны Израиля» не представляли серьезной проблемы для Португалии. Мавры к этому времени растворились в общей массе населения, за исключением очень небольшой группы пленников, захваченных в войнах с Марокко, которых использовали в качестве рабов.

Несмотря на то что у Португалии не было никаких проблем с морисками (обращенными в христианство маврами) после окончательного завоевания Алгарви (1249), в то время как Испания не могла разрешить этот вопрос больше ста лет после овладения Гранадой (1492)^[2], все же мавританское влияние проявилось достаточно явно в культуре и материальной жизни страны. Множество слов, которые используются для обозначения сельскохозяйственных орудий, технических терминов, мер и весов, имеют в Северной Португалии романское происхождение, тогда как в южной части страны – арабское. Мавры начали выращивать новые и значительно расширили посевы старых культур, с которыми они познакомились на полуострове, в частности рожкового дерева, лимонов, померанца и (возможно) риса. Они улучшили технику возделывания оливкового дерева, о чем свидетельствует тот факт, что, хотя его название происходит из латинского языка (oliveira), плоды и получаемое из них оливковое масло имеют название арабское (azeitona, azeite). Многие экономические, военные и административные термины также взяты из арабского языка. Не говоря уже о многочисленных географических названиях, встречающихся на юге страны, где владычество мавров и берберов продолжалось длительное время. Эта разница между севером и югом также заметна в архитектуре, особенно это относится к южным районам, где проявилось мавританское влияние, особенно в Алгарви, «западной земле», последнем оплоте ислама, на португальской земле.

Север и юг Португалии имеют разный климат. Небольшие наделы преобладают в плодородной и перенаселенной провинции Минью. По этому поводу ходит анекдот, что, если крестьянин выгонит корову на свое пастбище, навоз от нее окажется на участке соседа. Большие поместья, или латифундии, характерны для малонаселенных равнин южной провинции Алентежу. В северных и южных областях Португалии используют разные строительные материалы. На гористом севере преобладает камень, на юге чаще встречаются глинобитные постройки. Однако бедняки в отдаленных горных местностях в Траз-уш-Монтиш тоже жили в жалких лачугах, стены которых были сложены из грубо подогнанных камней, а крышей служил плитняк или солома.

Подобные дома можно встретить и в наше время. Именно о них вспомнил летописец Гомеш Эанеш де Зурара, когда он описывал, как поразила португальских солдат, разграбивших Сеуту в августе 1415 г., красота и роскошь мавританских дворцов. По словам португальцев, «наши бедные дома кажутся просто свинарниками в сравнении с ними».

Помимо характерного для Португалии резкого деления страны на романский север и арабо-мавританский юг, а в отношении климата также на атлантическую и средиземно-морскую области, есть еще одно явное отличие прибрежных областей страны от внутренних. Часто утверждается, что Португалия это морская держава. В некотором смысле это действительно так, так как именно Португалия прокладывала «путь в те океаны, где раньше никто не плавал», по известной фразе Камоинша (Камоэнса). Но, взглянув на это с другой стороны, с утверждением можно поспорить. Мы увидим, по мере того как будет развертываться наше повествование, что в Португалии всегда ощущался недостаток в моряках, которые имели бы опыт плавания в океане. На португальском побережье есть много удобных природных гаваней, но лишь два больших естественных порта – Лиссабон и Сетубал. Нет прибрежных островов, которые могли бы стать преградой для идущих с Атлантики штормов, нет укрытых от волн глубоководных эстуариев рек, и узких морских заливов, и небольших легкодоступных бухт, где можно было бы развивать судостроение. Берег часто низкий и песчаный, продуваемый ветрами; местами скалистый, круто обрывающийся к морю. Суда местных жителей из рыбацких деревень стоят на открытом рейде, поскольку небольшая команда не может их вывести в море, если не подует благоприятный ветер, не будет приливной волны и нужных погодных условий. Конечно, в море у берегов Португалии много рыбы, и португальские рыбаки во времена Средневековья плавали у берегов Марокко. Но определенно можно сказать, что в наши дни в рыболовецком промысле занято значительно большее количество человек, чем это было на протяжении тех четырех веков, о которых мы ведем разговор. В последние годы в этом деле было занято 38 300 человек, от 1 до 2 % занятого населения. Эти цифры более впечатляющи, чем те, что имеются для периода времени с XVI по XVIII в., о которых мы упомянем в соответствующем месте.

В любом случае, как указывал португальский географ Орланду Рибейру, морские профессии, как бы ни были они важны (или кажутся таковыми) в рамках португальской национальной экономики, могут быть охарактеризованы только как занятия временные и эпизодические, в сравнении с постоянным характером сельскохозяйственного труда. Даже находясь от побережья на расстоянии нескольких миль, многие люди не отдают себе отчет о близости моря. Житель Алентежу, самой большой провинции Португалии, нисколько не зависит от моря, ни в вопросе работы, ни пропитания. Крестьянин в полях под Лиссабоном только тогда вспоминает об Атлантическом океане, когда старается защитить виноградную лозу от сильного океанического бриза и приносимых ветром соляных частиц. В некоторых отношениях море, безусловно, сыграло более важную роль в истории Португалии, чем любой другой фактор. Но это не значит, что португальцы были нацией отважных мореплавателей, а не привязанных к земле крестьян. Три-четыре столетия назад процент людей в Португалии, которые уходили в море, чтобы добыть средства к существованию, был значительно меньшим, чем в таких местах, как Бискайский залив, Бретань, Северные Нидерланды, Южная Англия и некоторые страны Балтики.