Полет обреченных

Часть первая. Особое задание

Глава первая

Ночь на излете.

Рассвет вот-вот должен вступить в свои права.

Его скорый приход Сергей словно почувствовал всем своим нутром ещё раньше, когда только с трудом разлепил тяжелые спросонья веки. Сделал он это по необходимости. Потому что внезапно – по наитию догадался о том, что неладное творится в их сонном мирке.

Пока же темнота вокруг, как и прежде – почти кромешная. Если, правда, если не считать, едва заметного, светлого пятна, ещё совсем робко образовавшегося почти рядом с его кроватью. Там – на расстоянии вытянутой руки уже простирается не чернильная пустота, а просто сумрак, да и то начавший уже расслаиваться на составляющие.

Это совершающееся превращение напоминает Калуге нечто-то среднее между прошедшей ночью и наступающим рассветом. Сергей, молча, взирает на открывшееся перед ним пространство над головой. Так в тишине, нарушаемой только мощным храпом и обиженным хлюпаньем, нескольких простуженных носов, проходит всего несколько минут.

Но – каких!

С каждой, прямо на его глазах происходят разительные перемены. И главная из них в том, что былая темень всё больше и больше отступает. Покорно сдаётся она перед этим, мутным, можно сказать, пока ещё ничтожным «источником света». И поделом. Ведь, такого кроме как здесь, больше не встретишь, пожалуй, нигде и никогда.

Тьму разгоняло окошко с вделанным в него куском плексигласа, уже своими очертаниями выдававшего прежнюю принадлежность к выгнутому вертолетному блистеру. Того самого, что имел к Калуге самое непосредственное отношение.

Еще в начале своей здешней службы он немало повозился с этим авиационным хламом. Сначала аккуратно выпилил необходимый по размеру кусок синтетического материала, не пожалев «зубатой» ленточки ножовки по железу, потом, исколов все руки портняжной иглой, лично и весьма рачительно закончил затею.

После чего рядом с его спальным местом и оказалось, вшитой в оконный проем брезентовой палатки, эта часть «остекления» пилотской кабины списанного из-за аварии бригадного «Ми-8».

Утро берёт своё, но до восхода солнца всё еще далеко.

И всё же его неминуемое появление явно обозначилось именно в этом робком – первом признаке нарождающегося дня.

Только Сергея Калугу не проведешь. Уже он наверняка знает истину. Всего-то и заключающуюся в том, что видимая каждому прозрачность на самом деле фикция, бутафорская хитрость! До той лишь поры выполняет уготованную ей роль, пока не подойти вплотную.

А если ещё и хорошенько приглядеться, то любой, даже и не посвящённый в их казарменную жизнь, сразу определит приметы ненатуральности – и отсутствие чистого света, и наличие какой-то фальшивости в этом, все более проявляющимся с каждым мгновением, квадрате.

Ведь, как ни вглядывайся в столь своеобразный показатель времени, перехваченный посредине (для надежности) крестом из брезентовой же тесьмы, абсолютно ничегошеньки за ним не увидишь.

Другие, бывает, принимают окно, что называется, за «чистую монету», но Калуга не обманывается на счёт такого «светильника». Знает наверняка, что даже ясным солнечным днем, бывший авиационный плексиглас нагло проведёт, не покажет то, что творится за стенкой, не говоря уже о темном времени суток.

Вот как сейчас притворяется, заманчиво обещая рассвет. Тогда когда на самом деле продолжает действовать расписание «Устава» – единого и неделимого здесь с иными официальными документами по части важности. И согласно столь сухому и официальному тексту, но вызубренному бойцами «на зубок» лучше всякого стихотворения, вокруг всё ещё царит команда «отбой».

Вроде бы самая обычная команда, как множество прочих приказаний. Однако, на особицу. Ведь только она, любым тоном ежедневно произносимая старшиной, ежедневно заставляет радостно трепетать солдатскую душу.

К тому же – не теряет такой своей желанной новизны – весь срок, пока у каждого тянется долгая по любым меркам, лямка армейской службы.

Да и невозможно привыкнуть к «Отбою».

Особенно ценна команда перед общим подъёмом. Когда для всех оборачивается разными сновидениями. Одним позволив повидаться с далёкой отсюда конкретной невестой. А другим – с просто придуманной подругой «по переписке» не менее желанной для не целованных еще крепышей.

Команда «Отбой»! – прозвучавшая здесь у них ещё прошлым вечером, до сих пор драгоценна своей возможностью продлить сон.

Тот самый, что перед рассветом ещё слаще прежнего. Самый дорогой, не смотря ни на какие «десятые по счёту сновидения», увиденные за ночь всем личным составом их десантного подразделения.

Не умалить его даже бытовыми неурядицами, привычными не только в горах, в боевом охранении, но и здесь на отдыхе – тоже нисколько не избалованном особым комфортом.

И сетовать нужно не на личную проклятую участь или общую жалкую судьбу. Ведь, не по собственному желанию каждый из сослуживцев Калуги, как и он сам, выбирали место для ночлега.

Произошло и это, как всё остальное в их ещё гражданской, так называемой, «подпогонной афганской жизни» исключительно по воле командования: строгого и безжалостного, заботливого и понимающего. С учётом всего этого неумолимой «пятой единоначалия» буквально спрессовавшего здесь – под одной палаточной крышей чуть ли не сотню бойцов.

И не простых пехотинцев, а сотни десантных «Гавриков», считающих достойным для себя «окном в мир» даже сей немудрящий и обманчивый кусок пластика.

Сергей, как и прочие парашютисты, знает на собственном опыте – насколько основательно посекло снаружи непогодой податливое полотно этого искусственного заменителя стекла – плексигласа.

Основательно повредил искусственный материал, впрочем, как и всё прочее завезённое из России имущество здешний климат. Суровый и коварный оппонент вечно ошибающимся метеорологам, с его исключительно частыми экстремальными проявлениями.

Такое явление природы всё что угодно, рано или поздно, доведёт до ручки. Да только вопреки испытаниям терпит, калугинское изделие, продолжает исправно противостоять ударам песчаных струй, регулярно и назойливо приносимых ветром с предгорий.

Как-то раз, выйдя из их ротной палатки, Сергей Калуга ради любопытства провел своей мозолистой ладонью по наружной поверхности «плекса» и тут же загрубевшей кожей почувствовал шероховатость.

– Словно заводского слесарного наждака коснулся, – сам себе удивился бывший представитель рабочего класса, занесённый сюда ради исполнения интернационального долга.

Врёт, обманывает, не пропускает полностью свет, бывший вертолётный блистер. И всё же, как ни странно, теперь в утренние мгновения неприятного предчувствия Сергею дорог и этот источник борьбы с темнотой – как старый, потрепанный жизнью закадычный дружбан-приятель.

– Такой пусть нечем с тобой новым не поделиться по причине отсутствия перемен, – сам для себя произнес и невольно улыбнулся парень собственным, таким сейчас отрешённым от действительности, мыслям. – Зато в главном никогда не предаст, и прощение обязательно получит, коли вдруг поведает далеко не все ради твоего же душевного спокойствия.

Теперь Калуге особенно выгодно то, что койка его – первого проснувшегося стоит рядом с пятнышка света. Под, не предусмотренным проектом, окном-окошечком, для собственного удобства когда-то и кропотливо и ладно вшитого и сооруженного из куска плексигласа им самим в боковину палатки.

А уж брезентовая, выбеленная временем не хуже известки, её стенка сейчас сама на себя не похожа – как всегда бывает по утрам, когда толстый, технически-грубый материал её несколько обвисает, набравшись сверх всякой меры и внешней сырости, и услужливо впитав в себя немереный конденсат теплого дыхания обитателей.

Все эти рассуждения были не совсем по службе, но и они, как оказалось, сейчас не прошли даром. Навели-таки Калугу на то, что так беспокоило его, что оборвало собственный сон. Понял сержант, что дышится хуже обычного, чуть ли не угаром несёт от центра помещения.

Судя по всему, действительно, именно эта довольно тяжёлая атмосфера внутри палатки, а не одно лишь романтическое предчувствие рассвета и разбудило заместителя командира взвода.

Самого первого в роте.

Заодно и ненавязчиво напомнив ему о собственных обязанностях – сначала этим серым световым пятном, с трудом – через ободранный плексиглас пробившимся в брезентовую казарму, а затем и смрадной атмосферой «ротной спальни».

Наверху сладко и завидно ворочается во сне, скрипя пружинами их двухэтажной кровати, сосед по второму ярусу – балагур Лешка Абраменко. Почти в точности, если не сказать – синхронно повторяя движения соседей, не желающих, как и он – до последнего расставаться с эфемерным миром грёз.

А ещё, что выяснилось чуть позже, спал, как и другие, совсем не подозревая о неумолимости грядущего наказания дневальный. Им был недавний новобранец, а по солдатской иерархии ещё «сынок» – рядовой Кривченя.

– Поистине проспавший «Царствие небесное», – как соизволит заявить о его скором будущем самый первый свидетель очевидного и ничем не прикрытого нарушения уставных норм и требований сержант Калуга.

Глубокая дремота обуяла солдата прямо у давно потухшей печки-буржуйки в центре их необъятного как подвал панельной железобетонной пятиэтажки, брезентового полевого жилища. Зато Сергею, начавшему по лишнему запаху нефтепродуктов подозревать о нечто подобном, уже совершенно не до сна.

Чуть пришел в себя, стряхнул с души как наваждение остатки снов недолгой ночи и опять как огурчик.

– Готов к новому дню и ратным подвигам! – мысленно рапортует неизвестному собеседнику единственный десантник, бодрствующий на всю казарму.

Да и любой другой на его месте не мог не предчувствовать, сколько дополнительных дел может оказаться в ясный солнечный денек у младшего командира. Который, к тому же еще и готовится к «дембелю». Как привыкли все вокруг называть увольнение в запас со срочной службы.

– Рота, подъем! – дурашливо шепчет Сергей сам себе и быстрым, решительным движением отбрасывает в сторону когда-то мохнатое, а теперь изрядно истрепавшееся, верблюжьей шерсти, одеяло.

К чести самого одеяла, нужно сказать, что собственное тепло хозяина, этот прямоугольник толстой материи до сих пор держит хорошо, не смотря на то, что немало ночей служил верой и правдой на ночлегах. Потому в палатке, после того как в сторону сброшено одеяло, Калуге показалось довольно прохладно.

Да еще и кислой сыростью явственно повеяло со стороны непросушенных за ночь стёганых бушлатов, развешенных у погасшей, видать, давненько «буржуйки».

Зябко поеживаясь от пронизывающей, холодной сырости, Сергей ощупью – пальцами ног находит под кроватью свои растоптанные кроссовки и, сослепу наткнувшись на, стоящие рядышком, Лешкины сапоги, неминуемо, как угроза неотвратимого наказания бредет к проштрафившейся печи.

Не считая этого «кирзового» препятствия, оставленного непредсказуемым, как всегда, другом, дальше неожиданностей ему не встретилось.

Да и быть просто не могло в изученном до мелочей подразделении со столь строгим командиром, как Калуга.

Потому, на дальнейшем своем пути к главной цели он безошибочно сориентировался и в темноте, отдаляясь от подслеповатых окошек.

Есть и ещё одно вполне объяснимое бытовое обстоятельство, не дающее крайне сержанту сильно сбиться с предпринятого пути.

– Да и попробуй, к бесу рогатому – не сориентируйся сейчас в таком исключительно противном вонизме! – чертыхается Сергей, на ощупь пробираясь по узкому коридору между двухэтажных кроватей.

Сейчас помогает ему, лучше советов всякого там «Сусанина», резкий и неприятный не только для его достаточно непривередливого носа, но и до совершенной крайности запах, настойчиво и тошнотворно исходящий со стороны примитивного, подающего тепло, самодельного устройства.

Но и эта было, как оказалось, не пределом солярочной ароматизации полевой временной казармы. Уже на самом месте утечки дизельного топлива пронзительный запах солярки становится совсем невыносимым. Наткнувшись на остывшую печь, Сергей достал из кармана кителя зажигалку, затем, чиркнув исполнительным «Ронсоном» высветил прямо перед собой – рядом с потухшей буржуйкой сладко дремлющего новобранца Кривченю.

– Ах ты – сонная сатана и ленивая скотина! – ни сколько не сдержался в своём праведном гневе до глубины души рассерженный сержант. – Я вот тебе сейчас покажу, как спать на дежурстве!

Звонкий щелабан был от души «поставлен» сержантом на стриженый затылок «зелёного» новичка. А потому и не прошёл даром. Он заставил того моментально очнуться от предательской дремы.

Более того, вспомнив о том, находится «не дома на печи», боец успел тут же вскочить со своего пригретого предательского топчана и вытянуться перед командиром на ватных спросонья ногах.

Вскочить-то вскочил, только не сразу понимает рядовой всю глубину этого своего служебного проступка.

– Что случилось, товарищ сержант? – застенчиво, не по-уставному произнёс он, пытаясь ещё до ответа на свой вопрос определить, чем же так недоволен Калуга. – Что произошло?

– Что? Где? Товарищ сержант? – тем же плаксивым тоном передразнил его раздосадованный сержант. – А сам не догадываешься, кочегар недоделанный, про свой косяк?

Невольная подсказка позволила Кривчене, наконец, сообразить о подлинной сути случившегося, но он всё ещё интуитивно тянул время, отделяющее от наказания, ради чего неловко протирал грязными ладонями заспанные глаза.

Однако сколько не претворяйся, а исход не минуем.

Первогодок уже и сам почуял яростный и неприятный запах сырой солярки, источаемый холодной по его вине печью.

Но так как обратно вытекшее под ноги горючее не вернёшь, оставалось спасаться самому. Тем более что этого требовал грозный вид, возвышавшегося над ним разгневанного сержанта.

Как и подобает командиру, всегда быть подтянутым он смотрится таким даже при неустойчивом пламени зажигалки. И уже тем самым Калуга кому угодно может подать пример. А своей демонстративной решительностью – прямо сейчас немедленно принять строгие меры воздействия к нарушителю, окончательно привёл молодого солдата в чувство.

Кривченя вдруг во всём объёме, пусть и запоздало понял, что поддавшись на сон, роковым образом упустил момент, когда погасло пламя в «буржуйке» и форсунка просто протекла своим содержимым. В ближайшее время, суля большие неприятности и тем, кто остался на целый день в мокрых непросушенных бушлатах и ему лично. Уже тем, что не миновать теперь справедливого нагоняя.

– Виноват, товарищ сержант, проспал немного, – щурясь от, осветившего его лицо, пламени, рядовой сразу же начинает суетиться.

Схватив мятое жестяное ведро, побежал вон из палатки – к начатой бочке с соляркой – за новой порцией пищи для прожорливой «буржуйки»

…Вообще-то подобного случая с сухой форсункой случиться бы не должно. Еще с вечера был до краев полон, стоящий рядом с местом дневального, мятый вертолетный бак. Та самая емкость, откуда, в прежнее время, бежало по трубке топливо. Совсем тонкой струйкой. Зато надежно устремляясь самотеком в прожорливое жерло печи.

И вот – надо же такому произойти – раньше срока, еще до прихода утра иссякла драгоценная солярка до последней капли.

Хотя вина, на взгляд Калуги, видна как на ладони: заснул дневальный, и оттого прошляпил, упустил минуту, когда погасло пламя и топливо из бака просто вытекло в печь, а из нее и на пол палатки, отравив смрадом все вокруг.

– Еще хорошо, что пожара не случилось, – затем, более миролюбиво, сам себе заметил Сергей.

После чего сержант рачительно закрыл крышку, уже изрядно нагревшейся в руке, и более не нужной, зажигалки. Привычно потянулся к трубе, ведущей через всю их палатку, прямо под потолком, к центральной печи.

И там, коснувшись ее холодной поверхности, он понял, что, пусть и на ощупь, зато сразу нашел, скользкую от паров солярки, медную жилу.

Это и был топливный провод, исполненный неведомым умельцем в виде тонкой трубки, идущей к печи прямо от бака. А на нем, сержант еще более уверенно, нащупал как раз то, что было ему нужно – кран впускного вентиля:

– Так и есть, открыл до отказа, голова садовая, – еще раз ругнулся сержант и на рядового, и на себя самого, не проконтролировавшего ситуацию. – Но что теперь делать? Нужно как-то выправлять положение!

Чутко и уверенно поворачивая по часовой стрелке ребристое колесико регулятора, Сергей оставил в вентиле лишь небольшую щель для тока солярки.

Как раз достаточную для того, чтобы разжечь буржуйку как положено – равномерно и не более. Не допустить как прежде, возможного выхлопа в печном зеве.

Именно такой как-то раз – только наоборот, не погасивший огонь, а едва не спаливший палатку, прихватил у тогдашнего салажонка Калуги брови.

– Был в ту пору первогодком, вот как этот «сынок»! – про себя улыбнулся Сергей. – Таким же неопытным. Разжигал без оглядки на возможные последствия, вот и получил пламенем прямо в лицо.

Однако стало не до забавных воспоминаний:

– Пора снова становиться строгим.

Тем временем в, пока еще беззаботно спящей, казарме совсем посветлело. Стало видно почти всё вокруг. В основном «по милости» афганского неторопливого рассвета, воровски прокравшегося сюда через двери, всё ещё остающиеся распахнутыми по вине бестолкового дневального.

Прибежавший с полным ведром Кривченя уже звонко струил из него в бак на улице, у входа в палатку, принесенное с заправочного пункта, дизельное топливо. При этом выражал он и неподдельное усердие, и энтузиазм добровольного помощника. Всем своим видом, демонстрируя покорность и явно желая загладить вину.

И действительно, такая мотивация любого могла превратить в ударника. Вот рядовой и старался все теперь делать по-молодецки. В том числе и пополнить заправку топливом.

Он демонстративно – стараясь ни капли не пролить мимо, направлял струю солярки в широкую горловину. Не забыв предварительно открутить крышку, висевшую сейчас на предохранительной цепочке.

Закончив свое не слишком сложное дело, солдат вернулся обратно под сень брезентового «общежития». Уже здесь загремел полупустым коробком, достал из него спичку и попытался добыть огонь.

Да только и самое добросовестное чирканье по совсем отсыревшей боковой терке, кроме тошнотворного запаха мокрой серы, ничего Кривчене не дало.

Огонь на спичках долго не разгорался в неопытных руках. И наступил такой момент, когда Калуге стало просто невыносимо покорно, в роли стороннего наблюдателя, ждать появления пламени.

Он сам взялся за восстановление отопления казармы. Тем более, что имелся куда более современный инструмент для получения огня, чем обычные спички-«серянки». Та самая импортная зажигалка, что уже помогла ему, когда ориентировался в темноте спящей ночной палатки.

Не обошлось и без нравоучения:

– Учись, салабон, пока живой. Вот как нужно это делать!

Вновь пыхнул своим «Ронсоном», по растопке. Теперь бумага не сопротивлялась уверенному огню. От нее тут же занялась тонкая пленка солярки, успевшая прежде растечься по колоснику. А там уже и пламя, в конце концов, заплясала языками, как следует. Гудящий огонь начал щедро дарить тепло, неутомимо облизывая изнутри жестяные бока печи.

Вообще-то, носящий столь громкое название, предмет и был-то всего лишь переоборудованной в «буржуйку» бочкой из-под горючего, но, хотя и не без греха, исправно служил в своей новой ипостаси. Повеяло теплом, поспособствовав тому, что на душе улеглось былое неудовольствие.

– Извините, товарищ сержант! – стоя навытяжку, все еще виновато обратился к нему «сынок» Кривченя.

По уже имевшемуся у него опыту, он ожидал за свой проступок куда более серьезного наказания, чем разбудивший его, подзатыльник.

– Ну ладно, солдат! – сказал напоследок Калуга, видя, что урок пошел впрок и больше у бойца промашек не будет.

На такой, исключительно воспитательной, чуть ли не педагогической ноте он и расстался с подчиненным. После чего пошел прочь к своему отсеку, что ожидал его с так и не заправленной, после сна, койкой – с откинутым в сторону одеялом.

В этом унылом брезентовом помещении, что занимала их рота, родным казался даже этот закуток у кровати, что принадлежал лишь ему и напарнику.

Впрочем, в такой ситуации рядовой Кривченя вовсе не возражал, вновь наступившему для него одиночеству. Он даже радостно улыбнулся вослед, ушедшему досыпать, сержанту.

Все-таки понимал первогодок, как легко он только что отделался за свою немалую служебную оплошность.

Мог и куда больше неприятностей «огрестись» прямо на месте. А то и получить официальное взыскание от строгого заместителя командира взвода, да обошлось малым «втыком».

Хотя на самом виду была главная причина проявления и откровенной снисходительности, и заботы командира – развешанная вокруг на просушку одежда, спящих сейчас, десантников.

Верно – и сам заснул солдат, но виноват-то был, в том числе, сержант, отвечающий за то, чтобы было в палатке тепло и сухо. А это ох как нужно было друзьям-сослуживцам по роте, чрезвычайно уставшим минувшей ночью.

…Почти до самого рассвета их подразделение, несмотря на проливной дождь, разгружало, прибывшие «из-за речки», транспортники. Так, что теперь, чтобы к утреннему подъему хоть как-то могли высохнуть многочисленные сапоги и бушлаты, нужно было дать больше тепла, упущенного за ночь.

Именно ради них – развешанных сейчас на многочисленных подпорках вокруг печи предметов амуниции, как раз и раскочегарили «буржуйку», вновь уже нагревшуюся до необходимой кондиции

…Столь срочная ночная погрузка озадачила Сергея Калугу еще вчера, во время работы. И это чувство недосказанности чего-то начальством, с вечера поселившееся, в душе, не давало ему покоя и ночью, и сейчас – в предрассветный час.

Вновь улегшись на кровать, теперь прямо поверх одеяла, он еще раз вспомнил все то, что видел в выгружаемых самолетах. Пытаясь при этом понять: что конкретно поразило его тогда своей неординарностью?

Тем более что существенных причин для нынешнего душевного беспокойства и тогда, и теперь, когда есть что вспомнить, оказалось более чем достаточно.

Понятно ему, как и остальным в их взводе, было и накануне, и в начавшемся дне, конкретное назначение лишь небольшой части привезенного из России груза. Тех нескольких десятков, бережно завернутых в брезент, сосновых елочек, что были встречены десантниками, превратившимися в грузчиков, с нескрываемым восторгом. Как-никак всего через неделю – вступал в свои права Новый год: наступавший – 1989-й. И эти, пахнувшие смолой, подарки с Родины давно ожидались здесь, на военно-воздушной базе в пригороде афганского Файзабада.

Но только ими – лесными смолистыми красавицами, да еще и упаковками с продуктами и ящиками с боеприпасами дело не ограничилось.

Из внушительных по своим размерам, грузовых отсеков, остывавших сейчас, после перелета, двух «ИЛов» солдаты вытаскивали все, что проделало по воздуху путь за тысячи километров.

И по приказу офицеров из экипажа, прилетевшего «с большой земли», самолета и своих собственных командиров – с базы, их бравая, пусть и довольно уже мокрая, под нескончаемым дождем, «десантура» дружно выкатила на бетонку аэродрома еще и пару, необычных – укрытых брезентом от посторонних глаз, вертолетов.

Многих, как и Сергея, терзало любопытство. Однако подробно рассматривать эти странные машины было некогда. Едва солдаты выкатили летательные аппараты наружу, освободив от них крылатые грузовики, как их тут же, под покровом еще царящей вокруг темноты, аккуратно прибрали «на место».

Сделали это достаточно традиционно.

Обе машины со, сложенными, все еще полагается при транспортируемом варианте, винтами, оперативно утащили тягачи прямиком в закрытые от постороннего взгляда, ангары базы.

– Любому ясно – зачем!

– Повезли необычные «вертушки» на окончательную доводку, – посыпались реплики со стороны уставших десантников.

Кроме того, невысказанными остались мысли опытных вояк, понимавших, что может ждать за разглашение военной тайны. В том числе и о судьбе этих вертолетов: А, может быть, и добавят к ним (уже в закрытом от посторонних глаз ангаре) что-то еще. Навесят самое секретное, что пока рано являть взорам простых десантников.

Пока же никто не прерывал «разговорчики в строю», то один, то другой подавали новые, несколько запоздавшие реплики:

– Новое оружие в горах не помешает!

– Дадим духам по первое число!

Могли бы и дальше высказываться невольные зрители дебюта новой техники на афганской земле, если бы злободневная тема не закрылась сама собой. Как «медным тазом» – новыми заботами.

Винтокрылые машины исчезли так же внезапно, как и появились. Но им – бойцам спецназа, так неожиданно ставшим грузчиками, еще пришлось довольно долго вытаскивать и отправлять по тому, же адресу – в ангарные хранилища другие «секреты», прибывшие с небесным визитером.

Были это и какие-то, никому из десантников неизвестные – ярко раскрашенные стальные баллоны, и вполне прозаичные ящики, вроде бы как – с боеприпасами.

– Что, у них совсем перевелись свои «амбалы» – грузчики из батальона аэродромного обеспечения! – в сердцах от обиды обратился рассерженный Сергей к своему ротному, когда появилась короткая передышка во время тяжелый работы.

– Отставить разговорчики! – оборвал тогда его неуставную реплику старший лейтенант Воронцов. – Занимайтесь тем, что приказано.

И строго глянул на своего помощника, неожиданно для него самого, распустившего длинный, не по уставу язык:

– Не первый год в армии, могли бы уже знать…

Откуда было догадаться сержанту, что и тот сам – командир элитного подразделения – роты специального назначения, не меньше его озадачен странным заданием.

Звучало которое так:

– В кратчайший срок – до рассвета произвести разгрузку прилетевших вне расписания самолетов.

Кроме того – для сохранения строжайшей секретности, сделать все предстояло еще и собственными силами, без какого бы то ни было, привлечения к этому людей из других подразделений.

Дополнительную информацию командир бригады – полковник Никифоров успел добавить потом, когда, после окончания совещания в штабе, задержал Воронцова у себя дольше других:

– Это дело, старлей серьезное!

Тогда комбриг даже несколько снизошел до подчиненного с подобием объяснения ситуации.

– Оттого именно ты со своими сорвиголовами, а не другие, к нему допущены, – услышал командир роты. – Тем более знай – роте его и выполнять.

После чего, впрочем, снова Никифоров напустил на себя привычную уставную строгость:

– Так что держите там у себя рты на защелках…

Всего этого не знали сами десантники. Ни рядовые, ни младшие командиры. Потому могли, как угодно оценивать все случившееся с ними со всеми прошлой ночью, под проливным холодным дождем.

– Работа – работой, а подъем, как всегда – будет по распорядку!

Вот так – будучи недовольным лишней, нагрузкой, ворчал на свою незавидную участь, Калуга. И не раз той ночью, когда находился в, уже опустевшем, брюхе, второго разгруженного ими транспортника.

Того же мнения были и все остальные.

Не скрывал Сергей своего раздражения и когда их, наконец-то, отпустили с разгрузки в расположение роты. Увели на ночлег в казарму. В эту вот – самую длинную, как скука, брезентовую – стационарную палатку с утоптанным глиняным полом…

– Пора! – светящиеся стрелки «командирских» часов, отсвечивающие фосфорными линиями циферблата на левом запястье Сергея, безукоризненно подтвердили его точное ощущение времени.

Через полчаса – общий подъем. Тогда многоголосо рассыплется в прах хрупкая ночная тишина. Взовьются штопором под низкий потолок шум и гам от многих десятков, разом проснувшихся, парней. Забренчат на улице, заиндевевшие в ночной прохладе, рукомойники.

Да и что греха таить. Не хуже иного экстрасенса может предсказать Сергей ближайшее будущее, когда «отборный мат» покроет невезучих солдат, не дай Бог, обувших по ошибке чужие сапоги.

А то и сам «кирзач» загрохочет по полу, тяжкой гранатой возвращаясь к своему хозяину через всю казарму.

…Пока же еще царит в палатке тишина. Как неброский, но исключительно практичный в быту, афганский ковер из шерстяных нитей, она словно соткана из ровного дыхания здоровых, хорошо потрудившихся накануне людей.

Разве что изредка перемежается она резким скрипом пружин под каким-нибудь, перевернувшимся в забытьи, счастливчиком – обладателем самого сладкого – предутреннего сна.

А вот Сергей не только сегодня – всегда встает первым, как бы накануне не уставал.

Привык к этому еще в детской доме. Там с первого дня, еще мальчишкой усвоил, что лодыря и засоню непременно ждут неприятности. То – водой обольют шутники-обидчики, то – вынесут его вместе с кроватью в коридор под насмешки девчонок из соседних комнат.

Не изменил характеру «жаворонка» и потом, когда повзрослел и уже не боялся возможных обидчиков.

Тем более в армии. Где накачал на, вездесущем в каждой воинской части, гимнастическом турнике крепкие перекатывающиеся под кожей, литые как чугунные шары, мускулы.

Вроде бы мог смело «прихватывать» на подъемах десяток – другой лишних минут, коли никто не помешает.

Но нет. Обычно просыпается Сергей Калуга вот как сейчас – самым первым в подразделении.

Более того. В последнее время полюбились Сергею именно эти, юные мгновения утра, когда кажется, что нет никого вокруг и ты один как перст на всем белом свете.

Да и выгода налицо. Уже в том, что никто под руку не лезет, не мешает делать зарядку, не пристает со своими проблемами.

Был и еще один повод к раннему подъему. И в этом Сергей не стая бы признаваться никому, в том числе и самому себе.

…Все двадцать лет, насколько себя знает, почти не знает Калуга личной жизни. Все – проходит в коллективе, все сообща: детский дом, профтехучилище, потом вот – армия. Всегда у всех на виду.

О том же, что она непременно была – его собственная семья, даже верится ему с трудом. И все же отдельные воспоминания реальной прошлой и совершенно счастливой жизни еще теплятся в уголке души. До сих пор держатся на первых осмысленных детских впечатлениях.

Помнит Сергей, как вот так же по утрам будил его не истошный окрик дежурного, а деловитый посвист керогаза – на котором мама готовила завтрак. Потом вела сына в детский сад, а сама до вечера убегала на работу.

Давно не стало её, в одиночку так и не поднявшей, как мечтала, на ноги плод своей незадавшейся любви. Трудилась, что было сил, составителем вагонов в железнодорожном цехе металлургического завода. Там же, в роковой и страшный момент однажды попала под колеса поезда.

С тех пор всего и осталось в памяти Сергея о матери, разве что тот утренний посвист, рвущегося из форсунки, пламени керогаза, да острый утренний запах керосинового нагара.