Предлагаем Вашему вниманию книгу из серии «Библиотека Златоуста». Серия включает адаптированные тексты для 5 уровней владения русским языком: произведения классиков русской литературы, современных писателей, публицистов, журналистов, а также киносценарии. I, II и IV уровни ориентируются на лексические минимумы, разработанные для Российской государственной системы тестирования по русскому языку. Каждый выпуск снабжен вопросами, заданиями и словарем, в который вошли слова, выходящие за пределы минимума.

Настоящий текст адаптирован в соответствии с лексическим минимумом второго сертификационного уровня – В2.

I – 760 слов

II – 1300 слов

III – 1500 слов

IV – 2300 слов

V – 3000 слов и выше

Справка об авторе

Фёдор Михайлович Достоевский (1821–1881). Ру́сский писа́тель-реали́ст, мысли́тель-гумани́ст. Роди́лся 30 октября́ 1821 года в Москве́, сын врача́, образова́ние получи́л в инжене́рном учи́лище в Санкт-Петербу́рге. В 1841-ом стал офице́ром, в 1843-ем око́нчил офице́рскую шко́лу и на́чал служи́ть в петербу́ргской инжене́рной кома́нде, о́сенью 1844-го вы́шел в отста́вку.

В 1845-ом году пе́рвая по́весть Достое́вского «Бе́дные лю́ди» была́ опублико́вана в демократи́ческом журна́ле «Оте́чественные Запи́ски» и получи́ла высо́кие о́тзывы кри́тики. Зате́м выхо́дит ряд повесте́й из жи́зни чино́вников.

Писатель интересу́ется возмо́жностью социа́льных измене́ний в о́бществе, уча́ствует в литерату́рном кружке́, кото́рый изуча́ет иде́и социали́зма. 21 декабря́ 1849-го го́да за уча́стие в э́том кружке́ приговорён к сме́ртной ка́зни, но по́сле измене́ния пригово́ра со́слан в Сиби́рь на 4 го́да. В 1856-ом году́ возврати́лся в Росси́ю. Пе́рвые произведе́ния по́сле ссы́лки – «Дя́дюшкин сон» и «Село́ Степа́нчиково».

С 1860-го го́да Достое́вский живёт в Санкт-Петербу́рге и с 1861-го го́да с бра́том издаёт ежеме́сячный журна́л «Вре́мя», где печа́тает рома́н «Уни́женные и оскорблённые» и «Запи́ски из мёртвого до́ма», в кото́рых описа́л жизнь в Сиби́ри. В 1863-ем году́ журна́л был запрещён.

По́сле пое́здки за грани́цу появи́лись рома́ны «Преступле́ние и наказа́ние» (1866), «Идио́т» (1868) и «Бе́сы» (1871–1872). С 1873-его го́да рабо́тает реда́ктором журна́ла «Граждани́н», где печа́тает свой «Дневни́к писа́теля». В 1875-ом году́ печа́тает рома́н «Подро́сток», в 1876—78-ом года́х издаёт «Дневни́к писа́теля» в отде́льной кни́ге. В 1879-ом году́ вы́шел рома́н «Бра́тья Карама́зовы».

У́мер 28 января́ 1881-го го́да и похоро́нен в Алекса́ндро-Не́вской ла́вре.

Рома́ны Достое́вского – ре́дкие образцы́ глубо́кого психологи́ческого ана́лиза, кото́рый открыва́ет та́йны челове́ческого се́рдца.

Всю жизнь писа́тель иска́л Челове́ка в челове́ке. Он ве́рил в то, что челове́к – не про́сто «фортепиа́нная кла́виша», кото́рая то́лько реаги́рует на чьё-то влия́ние. Челове́к по приро́де свое́й спосо́бен сам различа́ть добро́ и зло, де́лать акти́вный вы́бор ме́жду ни́ми и через него́ развива́ться.

Часть первая

I

В конце́ ноября́, в тёплую пого́ду, часо́в в де́вять утра́, по́езд Петербу́ргско-Варша́вской желе́зной доро́ги на всех пара́х подходи́л к Петербу́ргу.

В одно́м из ваго́нов тре́тьего кла́сса, с рассве́та, сиде́ли друг про́тив дру́га, у са́мого окна́, два пассажи́ра. О́ба лю́ди молоды́е, о́ба почти́ налегке́, про́сто оде́тые и о́ба хоте́ли, наконе́ц, заговори́ть друг с дру́гом.

Оди́н из них был небольшо́го ро́ста, лет двадцати́ семи́, курча́вый и почти́ черноволо́сый, с се́рыми, ма́ленькими, но горя́щими глаза́ми. Его́ то́нкие гу́бы постоя́нно ка́к-то зло улыба́лись. Он был тепло́ оде́т, а сосе́д его́ к ноя́брьской ру́сской но́чи, очеви́дно, был не гото́в. На нём был широ́кий и то́лстый плащ без рукаво́в и с больши́м капюшо́ном, как но́сят ча́сто путеше́ственники зимо́й где́-нибудь далеко́ за грани́цей, в Швейца́рии и́ли, наприме́р, в Се́верной Ита́лии. Он был молодо́й челове́к, то́же лет двадцати́ шести́ и́ли двадцати́ семи́, ро́ста немно́го повы́ше сре́днего, с о́чень све́тлыми и густы́ми волоса́ми, с худы́́ми щека́ми и с ма́ленькой, почти́ соверше́нно бе́лой боро́дкой. Глаза́ его́ бы́ли больши́е, голубы́е и внима́тельные; в них что́-то говори́ло о возмо́жной боле́зни. Черноволо́сый пассажи́р спроси́л с неве́жливой улы́бкой:

– Хо́лодно?

– О́чень, – отве́тил сосе́д. – Я да́же не ду́мал, что у нас так хо́лодно. Отвы́к.

– Из-за грани́цы, что ль?

– Да, из Швейца́рии.

Начался́ разгово́р. Светловоло́сый пассажи́р рассказа́л, что действи́тельно не был в Росси́и бо́льше четырёх лет, что отпра́влен был за грани́цу лечи́ться от не́рвной боле́зни. «Что же, вы́лечили?» – спроси́л черноволо́сый. А сосе́д отвеча́л, что «нет, не вы́лечили».

– Хе! Де́нег, должно́ быть, заплати́ли мно́го, а мы́-то им здесь ве́рим.

– Э́то пра́вда! – заме́тил тре́тий, пло́хо оде́тый господи́н, похо́жий на ме́лкого чино́вника. – То́лько всё ру́сское беспла́тно к себе́ беру́т!

– О, как вы в моём слу́чае ошиба́етесь, – продо́лжил швейца́рский пацие́нт. – Мой до́ктор мне из свои́х после́дних де́нег ещё на доро́гу сюда́ дал, да два почти́ го́да там за меня́ плати́л.

– Что ж, не́кому плати́ть, что ли, бы́ло? – спроси́л черноволо́сый.

– Да, господи́н Павли́щев, кото́рый за меня́ там плати́л, два го́да наза́д у́мер; я писа́л пото́м сюда́ генера́льше Епанчино́й, мое́й да́льней ро́дственнице, но отве́та не получи́л. Так с тем и прие́хал.

– Куда́ же прие́хали-то?

– То есть где остановлю́сь?.. Да не зна́ю ещё, пра́во.

– А позво́льте узна́ть, с кем я говорю́, – обрати́лся вдруг тре́тий господи́н к светловоло́сому молодо́му челове́ку.

– Князь Лев Никола́евич Мы́шкин, – отвеча́л тот.

– Князь Мы́шкин? Лев Никола́евич? Не зна́ю-с, – отвеча́л в разду́мье господи́н.

– О, ещё бы! – отве́тил князь. – Князе́й Мы́шкиных тепе́рь и совсе́м нет, кро́ме меня́; мне ка́жется, я после́дний.

– А что вы, князь, и нау́кам там обуча́лись? – спроси́л вдруг черноволо́сый.

– Да… учи́лся…

– А я вот ничему́ никогда́ не обуча́лся.

– Да ведь и я так, кое-чему́ то́лько. Меня́ по боле́зни не могли́ системати́чески учи́ть.

– Рого́жиных зна́ете? – бы́стро спроси́л черноволо́сый.

– Нет, не зна́ю, совсе́м. Я ведь в Росси́и о́чень ма́ло кого́ зна́ю. Э́то вы Рого́жин?

– Да, я Рого́жин, Парфён.

– Парфён? Да уж это не тех ли са́мых Рого́жиных… – на́чал бы́ло с уси́ленной ва́жностью чино́вник.

– Да, тех, тех са́мых, – бы́стро переби́л его черноволо́сый.

– Да… как же э́то? – удиви́лся чино́вник. – Э́то того́ са́мого Семёна Парфёновича Рого́жина, что с ме́сяц наза́д у́мер и два с полови́ной миллио́на капита́ла оста́вил?

– А ты отку́да узна́л, что он два с полови́ной миллио́на капита́ла оста́вил? – переби́л черноволо́сый. – А э́то пра́вда, что вот роди́тель мой у́мер, а я из Пско́ва че́рез ме́сяц чуть не без сапо́г домо́й еду. Пять неде́ль наза́д я, вот как и вы, – обрати́лся Рого́жин к кня́зю, – с одни́м узелко́м от роди́теля во Псков убежа́л к тётке. Е́сли бы не убежа́л тогда́, он бы меня́ уби́л. Во Пско́ве они́ все ду́мают, что я ещё бо́лен, а я, ни сло́ва не говоря́, потихо́ньку, сел в ваго́н, да и е́ду; встреча́й, бра́тец Семён Семёныч! Он роди́телю поко́йному на меня́ нагова́ривал, я зна́ю. А я че́рез Наста́сью Фили́пповну тогда́ роди́теля злил.

– Че́рез Наста́сью Фили́пповну? – спроси́л чино́вник, как бы о чём-то ду́мая.

– Да ведь не зна́ешь! – вокли́кнул Рого́жин.

– Вот и зна́ю! – победоно́сно отвеча́л чино́вник. – Ле́бедев зна́ет! Ви́дно, та са́мая Наста́сья Фили́пповна Бара́шкова, зна́тная ба́рыня и то́же в своём ро́де княги́ня, а знако́ма с не́ким То́цким Афана́сием Ива́новичем, поме́щиком и раскапитали́стом, и дру́жит с генера́лом Епанчины́́м.

– Эге́! Да ты вот что! – действи́тельно удиви́лся, наконе́ц, Рого́жин. – Тьфу, чёрт, да ведь он и пра́вда зна́ет.

– Ле́бедев всё зна́ет!

– Э́то вот всё так и есть, – подтверди́л Рого́жин. – Я тогда́, князь, че́рез Не́вский перебега́л, а она́ из магази́на выхо́дит, в экипа́ж сади́тся. Так меня́ тут и прожгло́. Встреча́ю прия́теля, тот говори́т, не па́ра тебе́ княги́ня, а зову́т её Наста́сьей Фили́пповной, фами́лией Бара́шкова, и живёт с То́цким, а То́цкий от неё тепе́рь не зна́ет как освободи́ться, потому́ что испо́лнилось ему́ пятьдеся́т пять лет и он жени́ться хо́чет на перве́йшей раскраса́вице во всём Петербу́рге. Тут он мне и сказа́л, что сего́дня же мо́жешь Наста́сью Фили́пповну в Большо́м теа́тре ви́деть, в бале́те, в ло́же свое́й, в бенуа́ре, бу́дет сиде́ть. Я, одна́ко же, на час втихомо́лку сбе́гал и Наста́сью Фили́пповну опя́ть ви́дел; всю ночь не спал. На у́тро оте́ц даёт мне два ба́нковских креди́тных биле́та по пять ты́сяч ка́ждый. Сходи́ да прода́й, говори́т, да семь ты́сяч пятьсо́т к Андре́евым в конто́ру отнеси́, уплати́, а остальну́ю сда́чу с десяти́ ты́сяч, не заходя́ никуда́, мне принеси́. Биле́ты-то я про́дал, де́ньги взял, а к Андре́евым в конто́ру не заходи́л, а пошёл, никуда́ не гля́дя, в англи́йский магази́н, да на все па́ру серёжек и вы́брал, по одному́ бриллиа́нтику в ка́ждой, почти́ по оре́ху бу́дут, четы́реста рубле́й до́лжен оста́лся, и́мя сказа́л, пове́рили. С серёжками я к прия́телю: идём, брат, к Наста́сье Фили́пповне. Отпра́вились. Пря́мо к ней в зал вошли́, сама́ вы́шла к нам. Я тогда́ не сказа́л, что э́то я са́мый и есть; а «от Парфёна Рого́жина», говори́т прия́тель, «вам в па́мять вчера́шней встре́чи; бу́дьте добры́ приня́ть». Откры́ла, посмотре́ла, усмехну́лась: «Благодари́те, – говори́т, – ва́шего дру́га господи́на Рого́жина за его́ внима́ние», и ушла́. Ну, вот заче́м я тут не у́мер тогда́ же! Прия́тель смеётся: «А вот ка́к-то ты тепе́рь Семёну Парфёнычу отчёт дава́ть бу́дешь?» Я, пра́вда, хоте́л бы́ло тогда́ же в во́ду, домо́й не заходя́, да ду́маю: «ведь уж всё равно́», и верну́лся домо́й. То́тчас взял меня́ оте́ц и наверху́ закры́л, и це́лый час поуча́л. Что ж ты ду́маешь? Пое́хал он к Наста́сье Фили́пповне, умоля́л и пла́кал; вы́несла она́ ему наконе́ц коро́бку, бро́сила: «Вот, – говори́т, – тебе́, ста́рая борода́, твои́ се́рьги, а они́ мне тепе́рь в де́сять раз доро́же цено́й. Кла́няйся, говори́т, и благодари́ Парфёна Семёныча». Ну, я в э́то вре́мя во Псков и отпра́вился, да пошёл пото́м пить на после́дние де́ньги, да в бесчу́вствии всю ночь на у́лице и пролежа́л, а к утру́ жар. С трудо́м в себя́пришёл.

– А вот и прие́хали!

Действи́тельно, въезжа́ли на вокза́л. Хотя́ Рого́жин и говори́л, что он уе́хал тихо́нько, но его́ уже́ поджида́ли не́сколько челове́к.

– Ишь, все тут! – пробормота́л Рого́жин, посмотре́л на них с торжеству́ющей и да́же зло́бной улы́бкой и вдруг обрати́лся к кня́зю:

– Князь, не изве́стно мне, за что я тебя́ полюби́л. Мо́жет, оттого́, что в таку́ю мину́ту встре́тил, да вот ведь и его́ встре́тил (он указа́л на Ле́бедева), а ведь не полюби́л же его́. Приходи́ ко мне, князь. Оде́ну тебя́ в шу́бу, фрак тебе́ сошью́, жиле́тку бе́лую, де́нег дам и… пое́дем к Наста́сье Фили́пповне! Придёшь и́ли нет?

Князь Мы́шкин привста́л, ве́жливо протяну́л Рого́жину ру́ку и любе́зно сказа́л ему́:

– С велича́йшим удово́льствием приду́ и о́чень вас благодарю́ за то, что вы меня́ полюби́ли. Да́же, мо́жет быть, сего́дня же приду́, е́сли успе́ю. Потому́, я вам скажу́ открове́нно, вы мне са́ми о́чень понра́вились. Благодарю́ вас за обе́щанное мне пла́тье и за шу́бу, потому́ что мне действи́тельно пла́тье и шу́ба ско́ро нужны́ бу́дут. Де́нег же у меня́ в настоя́щую мину́ту почти́ ни копе́йки нет.

– Де́ньги бу́дут, к ве́черу бу́дут, приходи́!

– Бу́дут, бу́дут, – доба́вил чино́вник, – к ве́черу и до зари́ ещё бу́дут!

– А до же́нского по́ла вы, князь, охо́тник большо́й?

– Я н-н-нет! Я ведь… по боле́зни мое́й да́же совсе́м же́нщин не зна́ю.

– Ну, е́сли так, – сказа́л Рого́жин, – совсе́м ты, князь, выхо́дишь юро́дивый, и таки́х, как ты, бог лю́бит!

Ско́ро шу́мная толпа́ удали́лась по направле́нию к Вознесе́нскому проспе́кту. Кня́зю на́до бы́ло поверну́ть к Лите́йному.