Милый друг

Чего вы ждете? Любви? Еще несколько поцелуев – и вы утратите способность ею наслаждаться. Чего еще? Денег? Для чего? Чтобы покупать женщин? Завидная доля! Чтобы объедаться, жиреть и кричать напролет целые ночи от припадков подагры? Еще чего? Славы? К чему она, когда уже ушла любовь? Ну а что же после всего этого? В конце концов всегда смерть.

– У тебя есть диплом бакалавра? – Нет, я срезался два раза. – Это ничего, если ты все-таки окончил курс. Когда говорят о Цицероне или о Тиберии, ты приблизительно знаешь, о ком идет речь? – Да, приблизительно. – Отлично. Никто не знает больше, за исключением десяткадругого дураков, которые все равно далеко с этим не уйдут. Прос

как трудно найти человека с размахом мысли, дающим вам ощущение необъятного простора, какое испытываешь на берегу моря!

Затем произнес с улыбкой: – Разве это не правда? Многие женщины не задумались бы отдаться мимолетному влечению, неожиданной и взбалмошной прихоти одного часа, если бы они не боялись, что за минутное счастье им придется расплачиваться неизгладимым позором и горькими слезами.

«Вот единственная хорошая вещь в жизни – любовь! Держать в своих объятиях любимую женщину! Вот предел человеческого счастья!»

Среди слепых и кривой кажется королем

невозможно было устоять. Они вились над верхней губой, пышные, красивые, белокурые, с золотистым оттенком, немного светлее на концах. Они говорили о Париже, о его окрестностях, о берегах Сены, о курортах, о летних развлечениях – о всех тех вещах, о которых можно болтать без конца не утомляясь. Затем, когда подошел Норбер де Варенн с рюмкой ликера в руке, Дюруа скромно удалился. Госпожа де Марель, только что беседовавшая с госпожой Форестье, подозвала его. – Итак, сударь, – спросила она его в упор, – вы хотите испробовать свои силы в журналистике? Он заговорил о своих намерениях, потом начал с нею тот же разговор, что и с госпожой Вальтер; но теперь он уже лучше владел темой и блеснул своими познаниями, выдавая

видом, улыбаясь и глядя друг другу в глаза. Ему показалось, что все перешептываются при виде этой пары, и у него явилось бессмысленное и животное желание броситься и убить их обоих ударами кулаков. Она ставила его в смешное положение. Он вспомнил Форестье. И про него, быть может, говорят: «Этот рогоносец Дю Руа». Что она такое? Какая-то выскочка, довольно ловкая, правда, но, в сущности, не располагающая серьезными средствами. Ее посещали, потому что боялись его, потому что чувствовали его силу, но не особенно, должно быть, стеснялись, когда говорили об этой незначительной чете журналистов. Он никогда не пойдет далеко с этой женщиной, которая постоянно бросает тень на свой дом, которая постоянно себя компрометирует, все манеры которой выдают интриганку. Теперь она будет тянуть его только книзу. Ах, если бы он догадался раньше, если бы он знал! Он мог бы повести более крупную, более верную игру. Какую партию мог бы он выиграть, если бы поставил ставку на маленькую Сюзанну! Как мог он быть таким слепым и не понять этого раньше?

– Разве это не правда? Многие женщины не задумались бы отдаться мимолетному влечению, неожиданной и взбалмошной прихоти одного часа, если бы…

Когда говорят о Цицероне или о Тиберии, ты приблизительно знаешь, о ком идет речь? – Да, приблизительно. – Отлично. Никто не знает больше, за исключением десятка-другого дураков, которые все равно далеко с этим не уйдут. Прослыть знающим совсем нетрудно; все дело в том, чтобы не дать себя открыто уличить в невежестве