Темь. В битве за истину

Глава 1

В своей гималайской пещере Радегаст тревожно всматривался в плавающий перед ним шар, представляющий собой Землю. По шару бежали серые тени, затмевая материки, уплотняясь то здесь, то там, и явно прослеживалась тенденция стягивания их к одной точке, которая находилась на северо-западе страны, именуемой Россия.

– И чего там происходит? – бормотал Радегаст, буравя взглядом эту точку. – И ведь не фокусируется, зараза… Какой хад помехи поставил, а?

Он заметался по пещере, взметая полы своего любимого багряного халата, хватая то одну вещь из своей коллекции, то другую, бормоча при этом: «Так, кровь василиска… Не то… Яйцо птицы Сирин… Или Мишки Пятнистого? Фу, какая гадость… Череп Вечного жида? Не может быть, как же он без черепа-то… А похож! Тогда чей это череп?».

Утомившись и вконец расстроившись, солнечный бог плюхнулся в подплывшее к нему кресло и глубоко задумался.

– Н-да, – наконец сказал он. – Пора проводить инвентаризацию. Полный бардак, – и окинул печальным взглядом пещеру. – Музей какой-то, а не действующий арсенал.

– Ты еще отчетность наладь как следует, – прозвучал в пещере чей-то насмешливый бас.

– Для ревизора, что ли? – автоматически ответствовал Радегаст и, опомнившись, полыхнул яростным светом, взвился в воздух. – Это кто еще здесь меня учит?

Ответом ему был басовитый хохот, раздавшийся из ниоткуда.

– Ладно, – разъяренно прогрохотал солнечный бог и превратился в сияющий шар, который заполонил своим светом все тайные закоулки громадной пещеры.

– Чего искать, тут я… – проворчал бас, и в центре зала появился черный шар, раза в два превосходящий по величине шар золотой.

А затем в пещере мгновенно разразилась феерическая буря огненных всполохов – белых, золотых и черных. Каменные стены задрожали от грохота, воздух заполнился пылью и летящими во все стороны осколками Радегастовых сокровищ, обломками мебели и многочисленных шкатулок. Сорванные со стен ковры, свиваясь и развиваясь, метались, словно крылья гигантских птиц, а шкура саблезубого тигра, распластавшись на одной из стен, мелко подрагивала, словно в страхе. И лишь шар, символизирующий Землю, оставался недвижим и незыблем в этом клубке белых и черных молний, серые тени по-прежнему ползли по нему, свиваясь и стягиваясь к одной точке, наливающейся черно-фиолетовой мглой.

Какое-то время бешеные темпы обмена слепяще-белыми и чернильно-черными энергетическими ударами обоих шаров были одинаковыми. Сами шары стремительными росчерками мелькали в воздухе, уходя от ударов, описывали сложнейшие кривые, роняя золотые и черные брызги; в воздухе мощно сплетались звучание двух струн, одна из которых высоко звенела, а другая издавала глухой, басовитый гул.

Затем полыхающий золотым светом шар замедлил темп, словно подустав, и пару раз черные языки коснулись его. Почти одновременно раздались болезненный вскрик и торжествующее рычание. В пещере словно потемнело. А затем ее пространство зигзагом прочертила угольно-черная молния, состоящая из бездонной тьмы, без малейшего намека на отблеск, словно в ткани бытия образовался мрачный извилистый разрыв, четко поделив ее на рваные части.

Молния целилась в Радегаста. Однако он чудом ушел от нее, и черный росчерк вонзился в стену пещеры. Последовал громовой удар, стена разошлась, и сквозь трещину проглянуло темно-фиолетовое, близкое к космосу небо. Завыл ветер, вынося наружу, в разреженный воздух, пыль, осколки, обломки…

– Вот и твоя физическая защита снята, – довольно прогрохотал бас. – Конец тебе пришел, Рыжий. Да и твоей команде внизу кранты.

– Рано хвалишься, Велес, – прохрипел солнечный бог. – Еще не вечер…

Однако следующая черная молния ударила уже в него, и золотое сияние померкло, проваливаясь в чернильную тьму, хлынувшую в пещеру.

***

– Да что же это за хрень такая! – просипел Никитич, из последних сил удерживая прогибающийся бледно-синий купол, выпуклым щитом накрывающий всю группу. – Силов-то уже нетути…

Мертвенно-бледный Митромир заметно пошатывался, словно отталкивая руками от груди непомерную тяжесть. На лбу у Весняны появились заметные морщинки. По серому «бетону», покрывавшему пятачок земли, на котором стояли путешественники, змейками побежали трещины. Рев ветра вокруг усилился, кольцо бревен, в которые превратилась сжимающая их стена деревьев, стало с треском и визгом сужаться. В иссиня-черном небе раздался отвратительный треск, бледно-зеленый диск, удерживавший стремящийся к земле хобот воронки, распался на части, и вращающееся с бешеной быстротой темное пятно стало стремительно приближаться к земле.

Леха злобно выругался, глядя на приближающийся смерч. Антон с тоской посмотрел на ненужный меч, который держал в руке, а затем в бессильной ярости воткнул его в трещину, расползающуюся в серой тверди… И с воплем выпустил рукоять.

Непонятные полустершиеся руны на мече вспыхнули и засияли ослепительным белым светом, таким же светом засияло и лезвие, а рукоять, словно раскалившись, стала рубиново-красной. Меч вздрогнул и медленно пошел вниз, словно проваливаясь в ставшую зыбкой землю. Откуда-то снизу раздался тоскливый вой, и почва ощутимо вздрогнула, словно шкура животного. Когда меч вошел в землю до рукояти и остановился, вой достиг пика, а затем резко оборвался. Трещины в серой плите остановили свой разбег, застыли, прекратились и колыхания почвы.

Весняна резко выдохнула и вытерла пот со лба, с изумлением глядя на необыкновенный меч. Во все глаза смотрели на него и Антон с Лехой.

– А я что, хуже? – вдруг самонадеянно заявил любитель татуировок и с изяществом махнул персидской сабелькой по приближавшейся стене бревен.

Сабелька тонко звякнула и распалась на изломанные пластинки стали.

– Уродство какое, – расстроено молвил Леха сам себе. – Бракоделы басурманские… – и брякнул щитом о бревна.

Щит постигла та же участь, он разлетелся, словно был из стекла.

– Булаву давай, она русичами делана! – заорал Никитич, косясь из-под лохматых бровей на Леху, глаза его светились нестерпимым синим огнем. – Дармоед на нашу голову!

– Сам такой, – огрызнулся тот, выдирая из-за пояса тяжеленную булаву. – Это тебе не пальчиками играть… – и, размахнувшись, со всей силы вдарил по сжимающейся бревенчатой стене.

Раздался оглушительный треск, и в стене появилась видимая щель.

– Раззудись, рука, размахнись, плечо! – заорал Леха, вспомнив, видимо, свой техникум культуры и остатки фольклора, и вдарил по стене еще раз, чуть не зацепив Митромира.

Во все стороны полетели щепки, обломки, в стене словно прорезало дорогу.

– Полегче, приятель! – сердито крикнул боевой маг, но в его усталых глазах заплясали веселые огоньки.

– Уфф… – Леха замахнулся булавой еще раз, но замах получился слабеньким, и оружие только брякнуло о бревна.

– Дай-ка я… – Антон выдрал булаву у него из рук, взмахнул ею и опустил ее на ближайший кусок стены.

Эффект получился ошеломляющим. Далеко вокруг пронесся стон, и широкая просека пролегла вплоть до живого леса, гнувшегося под ураганными порывами ветра.

– Бугай, – сердито проорал Леха. – С моей-то булавой каждый сможет…

Антон промолчал и еще раз ввалил по бревнам. Просека превратилась в проспект, а от грохота снова заколебалась почва далеко вокруг, даже гранитный увал, секунду поколебавшись, дрогнул.

И в конце этого проспекта из живого леса парадно появился растрепанный куст, стремительно приближающийся и волочащий за собой некий помятый, превратившийся в бесформенный кусок металла, но все еще знакомый инопланетный ящик.

– Хухрик, гад! – дружный, негодующий вопль всей компании перекрыл даже яростный рев ураганного ветра.

– Кому гад, а кому – спаситель! – возвестил издалека куст, и вправду оказавшийся Хухриком. – Чендово базлаю, грюндил я, как шмундель истинный, пока вы тут хехрились неоправданно…

– Тьфу, – плюнул Митромир и даже руки уронил. – Вот шишиг неисправимый…

Куст меж тем с приличной скоростью приблизился и вправду оказался Хухриком – зеленым, пыльным, шишковастым, но очень уверенным в себе. Позади него, неведомо как прикрепленный, мотался трезубец.

– Ща, – молвил Хухрик, и его подслеповатые зеленые буркалы победно засветились. – Шмундель долго выжидал, как и положено. Но теперь он отомстит… За деточек моих…

Он склонился над бренными остатками иноземной техники, что-то поколдовал в ней ручками-ветками, а затем взял этот кусок металла и с неожиданной силой швырнул в жерло черной воронки, бывшей не более чем в полусотне метров от путешественников, возле которых уже завивался жадный ветряной водоворот.

– Крандец, – обреченно молвил Митромир. – Ну хоть бы инструкцию наперед прочитал…

Смерч всосал в себя, как песчинку, орудие мщения Хухрика и, казалось, задумался. Черные тучи тоже замедлили свое безумное движение и с любопытством уставились вниз, на землю, ожидая продолжения событий. Стих даже ураганный ветер, и наступившее затишье показалось звенящей тишиной.

– Кхе, – осторожно кашлянул Никитич. – Хухрик, а ты уверен, что нажал тот самый крандель? И не будет хропса?

Хухрик с достойной невозмутимостью воспринял неожиданные лингвистические познания домового и кратко ответствовал:

– Сейчас будет хропс. А может, и нет.

В темных небесах кашлянуло. Похоже, там никак не могли переварить внеземной подарок.

А потом в черном небе родился круг. Он в доли секунды расширился, как при ядерном взрыве, разорвал черные тучи, проглянуло ярко-синее небо – и только теперь стало понятно, что сейчас – день, где-то светит солнце… Круг быстро расширился на полнебосклона, подул ужасающе ледяной ветер, все пространство заполнил, заглушая все прочие звуки, хлопок лопнувшего мыльного пузыря…

Исчез черный смерч. Беззвучно разметало стену бревен. С гранитного увала, высившегося на краю поля битвы, потекли каменные слезы, словно от нестерпимого жара. Черные тучи помчались в разные стороны, как уносимые ветром легкие птицы. А хлынувший между ними яростный солнечный свет поднял невесомые песчинки того, что именовалось горсткой существ, сбившихся воедино возле увала, и с легкостью умчал их вдаль, не спрашивая ни имени, ни отчества, ни того, где, кто родился…

***

В пещере Радегаста в этот момент тоже произошли изменения. Черная волна, затопившая покои солнечного бога, разом посерела, в ней появились проплешины, сквозь которые пробились острые лучи света. Они шли от маленького золотого шарика, зацепившегося за край расщелины, через которую ветер со свистом продолжал уносить наружу, в горную пустыню, бесценные Радегастовы сокровища.

Черный шар, в свою очередь, как-то увял, посерел, а потом стал медленно уплывать вглубь пещеры.

Золотой шарик вспыхнул, засиял ослепительным белым светом, а протянувшиеся от него острые лучи переплелись, свились, начихав на все законы физики, и образовали своего рода клетку, в которой прочно застрял черный шар, не сильно, впрочем, пытавшийся вырваться, словно из него выпустили воздух.

В расщелине образовалась легкая дымка, которая быстро затвердела, уплотнилась и стала камнем, затянувшим прореху в стене. Свист прекратился. Откуда-то из глубин стен вырвались потоки свежего воздуха, и атмосфера в каменном зале стала приобретать аромат лесов и трав.

– Что поделаешь, – прокряхтел золотой шар, приобретая первоначальные размеры. – Люблю комфорт.

– Сибарит хренов… – донеслось со стороны черного шара.

В пещере вспыхнуло, и на месте золотого шара объявился Радегаст все в том же багряном халате, хотя изрядно прокопченном, украшенном подтеками сажи. Выглядел солнечный бог утомленным, но довольным. Он театрально хлопнул в ладоши, и сквозь стены пещеры посыпались его утерянные было сокровища, становясь на свои места.

– Так… – Радегаст пошел вдоль полок и шкафчиков, на которые плавно устанавливались ларцы, склянки, черепа и прочие, несомненно, очень полезные предметы. – Пепел Филиппа Грудастого… Был такой королишка, помнится… Почечный камень Бориса Московского… И такого пьяницу помню… Яйцо Хуана-педрилы… Правое, кажется, а где левое? А! Вот оно… Надо ж, куда занесло – к хвосту саламандры. Знает, где пристроиться…

– Ну ты как еврей в своем подвале мешки пересчитываешь, – скрипуче проворчал черный шар.

– Сидишь в клетке – и сиди, – сварливо ответил Радегаст. – Халат вот мне попортил. Где я еще такой найду? А насчет евреев – это твое воинство. И как это ты с ними связался?

– Ты мне тут антисемитизм не разводи, – шар шевельнулся, но как-то вяло. – Шовинист…

– Еще фашистом назови, – Радегаст помолчал, углубившись в подсчеты своих богатств. – Да вылез бы ты, Велес, из кокона-то силового. Чего уж теперь… Мощи-то все равно лишился. Выходит, крепко там, внизу, повоевали. Силы ты туда послал знатно, да вишь, против нее другая нашлась… Да и демона твоего подземного прикончили. Долго тебе теперь силушку копить.

Шар как-то мрачно помолчал, потом пробурчал:

– Бездари… Я же этому Сардориусу целый ураган послал с модернизированным смерчем. А он лесоповал устроил… Да еще и в глаз получил как следует, – вздохнул и с тихим шелестом превратился в хмурого старика, одетого в темную хламиду.

С плеч Велеса ниспадал плащ, казалось, сотканный из черного тумана, застегнутый на левом плече причудливой пряжкой, сделанного из белого блестящего металла. И в хламиде, и в плаще виднелись изрядные прорехи, придававшие богу вид потрепанного судьбой нищего.

Велес попробовал сделать шаг влево, вправо, но не смог, сдерживаемый белыми лучами, крякнул и присел на появившийся рядом стульчик.

– Хватит скопидомничать, – проворчал он. – Давай лучше поговорим, как дальше быть.

– Ага, приспичило, – огрызнулся Радегаст, возвращаясь из дальнего угла пещеры. – С этого и надо было начинать, а не швыряться молниями. Думаешь, я там своих без прикрытия оставил? Да они и сами не дураки, артефактами обзавелись.

Велес угрюмо молчал, наблюдая за солнечным богом. Радегаст уселся в возникшее из воздуха кресло и внушительно откашлялся.

– Как же ты докатился до союза с Черными, Велес, – важно начал он. – Бог мудрости, бог скота… Гм… Домашнего. Чего ты там у нас еще бог? С животными дружишь… С диким лесом, охотника да землепашцам покровительствовал. Как же ты к Чернобогу переметнулся-то, а?

Велес покривился.

– Ты забыл, что я еще встречаю души умерших на пороге Нави, – проворчал он. – И определяю, куда им далее идти. Хотя таких душ и немного нынче, верных богам славянским. Это моя темная сторона…

Радегаст вскочил и забегал по пещере, забыв о важности, взметая пыль полами своего прокопченного халата.

– Какая же темная, Велес? – заволновался он. – Ты бог богатства, благополучия людей, даже от жертв кровью отказался в раннем средневековье! Видишь, какой ты на самом деле гуманный? Да ты вообще филантроп, только об этом не знаешь!

– Ты мне пообзывайся еще, – прогудел Велес. – Набрался тут словечек, с верхушек на людей глядючи…

– Эх, невежда, – закряхтел Радегаст. – Совсем закоснел с этими Темными… Им-то как раз нужен поглупевший бог. Ты же великий хранитель Прави, брат Солнца, а значит, и мой брат! Неужто зов крови ничего не значит?

– Какое там родство, – ухмыльнулся Велес. – Людишек послушать, так мы вообще от одной коровы родились. Или козы, кажется?

– Ну, если уж на то пошло, – парировал Радегаст, – то я тоже имею право судить людские души как загробный судья. А на щите, между прочим, обязан таскать голову буйвола, то есть тебя представлять.

– И башку тебе предписано иметь львиную, – злорадно добавил Велес. – А чего это она у тебя людская, а? Нарушаешь, братец…

– Ты вообще мохнатым должен быть, – парировал Радегаст. – Или как это там… волохатым, вот!

– Сам ты волохатый, – засопел Велес. – Петушья башка.

– А за петуха ответишь! – взъярился Радегаст, грозно сверкнув глазами.

– Ну, не я же обязан петуха на голове таскать, а тебе по статусу положено, – довольно заржал Велес.

Радегаст еще раз посверкал очами, а потом неожиданно тоже залился заливистым тонким смехом. Потом махнул рукой, и лучевая клетка вокруг Велеса исчезла.

– А не боишься? – ехидно осведомился скотий бог.

– Нет, – просто сказал Радегаст. – Давай лучше выпьем, иначе какие же мы славянские боги!

…Пару часов спустя под сводами пещеры раскатисто, хотя и не очень внятно, гремел «Марш славянки», исполняемый шатающимися басом и тенором. Басил Велес, а тенорил Радегаст, причем оба во время этого процесса, опираясь друг на друга, пытались изображать строевой шаг, выписывая кренделя по каменному полу…

Глава 2

В этот прекрасный солнечный день, что редкость для нынешней слякотной зимы, далеко к северо-западу от Ладожского озера компания странных существ мирно веселилась на опушке хмурого хвойного леса. Громадные ели словно расступились, колоннами возвышаясь вокруг опушки, на которой необычным голубым пламенем горел небольшой костер, слабый дымок от которого не достигал хмурых древесных верхушек. Сквозь редкие проблески между стволами елей первозданно просвечивало ровным льдом небольшое озерцо.

Компания состояла из десятка корявых леших, такого же числа домовых-овинников, одного царственного водяного и, конечно же, полутора десятков русалок, кутавшихся в полушубки, явно одолженные лешими и сшитыми на скорую лапу сухожилиями разных животных.

Народ жарил на костре уже не первого, судя по разбросанным вокруг костям, кабана и употреблял обычный лесной самогон, припасенный еще летом, настоянный на ягодах лесной земляники. Хранился этот напиток в огромных стеклянных бутылях, явно позаимствованных в окрестных деревнях.

Судя по всему, главенствовал в этой компании огромный лешак, одетый необычно для этих мест. Кожаная куртка, модные ботинки и золотой перстень-печатка на корявом пальце явно дисгармонировали с угрюмым величием карельского леса. Но главенствовал этот субъект, так сказать, неформально, поскольку «тронное» место – а именно огромный пень – принадлежало водяному, толстому и рыхлому существу с сизым носом.

– Не, ну вы не в курсах, в натуре! – рычал уже изрядно охмелевший лешак с печаткой, помахивая поджаристым кабаньим ухом, удивительно напоминавшим ухо самого оратора. – Прикинь, братва, я ему грю: кому понты кидаешь, глазелки протри, позырь, кто здесь мазу держит, а этот фуфел типа в непонятках мне дело шьет!..

Лесная публика с почтением внимала ему, не понимая ни слова.

– Это он по-каковски изрекает? – осмелился шепнуть один из овинников на ухо водяному. – Просвети, мудрейший…

– Я так думаю, – важно булькнул водяной, – изрекает он не по-нашенски, а речь ведет о том кожаном кафтане, что ему сшили и который на нем. Вишь, недоволен как…

– Да, плохо, видать, сшили кафтанишко, – понимающе покивал овинник. – А фуфел – это портняжка-то сам в фуфайке был, может, даже из наших, местных, лагерных…

– Да, наши, которые из лагерей-то посбегали, делают шитие получше, – пробулькал водяной и любовно оглядел полушубки русалок. – И фуфайки у наших модного фасону, не то, что Вованов кафтан-то…

– И сколько же ты словес знаешь, мудрейший, – почтительно вздохнул домовой, отодвигаясь и припадая к деревянной чаше, в которой колыхался самогон.

Из глубокомысленной беседы лесных жителей можно было заключить, что ораторствующий лешак с золотой печаткой был Вованом из Питера, непонятно как здесь очутившимся. Несмотря на то, что он, казалось бы, должен был продираться в это глухое место по лесной чаще, на его кожаной куртке не было ни царапины, а лакированные ботинки, из-за размеров больше смахивавшие на лыжи, сияли первозданным блеском. Вована упустили даже сторожевые лесовики, чуявшие приближение чужого за десяток верст. Сам же незваный гость умалчивал как о способе своего неожиданного появления, так и о целях визита.

Вся компания заседала с утра, а так как дело шло уже к обеду, в который плавно переходила утренняя попойка, то общество постепенно разбилось на группки беседующих – тем более, что в тарабарщине Вована никто не разбирался. Заскучал даже флегматичный водяной, всхрапнувший было часок. Лишь один домовой-овинник, тот, что интересовался у водяного переводом Вовановых речей, продолжал внимательно слушать разглагольствования пришельца из Питера. Причем внимал так бдительно, что посторонний наблюдатель, знакомый с российской действительностью, вполне мог бы заключить, что этот лесной житель нес в местной чаще некие функции службы безопасности, контрразведки и осведомителя в одном лице.

– Скажи, многоопытнейший, – вклинился он, наконец, в поток Вованова повествования о фуфлах, разборках и стрелках, – ты-то к нам зачем пожаловать изволил? Ежели фуфайку сшить, дак у нас есть кому, и фуфлы получше вашего будут… Гостя завсегда рады уважить, недорого возьмем. Но вот только больно уж мудреная речь у тебя, поймем по простоте нашей…

При этих словах маленькие глазки домового сделались оловянными. И он вдруг до крайности напомнил Вовану опера из какого-нибудь райотдела полиции, недалекого и малограмотного, но въедливого и глубоко убежденного в том, что каждый, не носящий полицейские погоны – потенциальный преступник, а хуже того – не приносящий ему никакого дохода. Эту малопочтенную публику Вован знал не понаслышке, а потому вмиг подобрался, посуровел и решил применить испытанный метод мозговой атаки.

– А что, у вас здесь наличествует эксклюзивный пошив фуфаек? – спросил он. – Гучи, Сен-Лоран, Готье или хотя бы просто Зайцев?

Глазки овинника остекленели, он покачнулся и уставился на водяного с немым вопросом. Тот, поняв, что надо выручать собрата, прокашлялся, внушительно побулькал и произнес:

– Зайцы у нас в лесу не перевелись, однако. А о другом зверье не слыхивали. Так что ежели ты за заячьим кафтаном прибыл, это мы могем.

Вован удовлетворенно крякнул. Разговоры на поляне приутихли, и присутствующие с почтением внимали высокоученой беседе.

– А вот, – продолжил гость из Питера, – слышал я, что неподалеку здесь наличествует иномирный переходный модуль, который работает в активной фазе попеременно. Не знаете ли, почтеннейшие, периодичность, так сказать, активизации?

Теперь осоловел уже сам водяной, а на поляне воцарилась мертвая тишина. Лесной опер, казалось, приготовился хлопнуться в обморок. Было очевидно, что проживание в северной столице благотворно отразилось на кругозоре Вована.

Третью попытку продвинутый леший решил не повторять, чтобы окончательно не ввести собеседников в ступор, тем более что цель была достигнута: бдительный домовой временно был выведен из строя.

– Короче, у вас где-нить есть тут дорога в Раземелье? – напрямую спросил он. – Я так понимаю, что у вас тут не тень. Вы живете в большом мире. И где-то тут неподалеку есть Увал, – и Вован многозначительно замолчал.

Полянка дружно вздохнула.

–А-а-а… простите, – вкрадчиво сказал бдительный овинник. – Вы каким боком тут? Вы, конечно, из наших, но касаемо местов тутошних… В незнакомом кафтане, в незнаемом обличье, без родичей… Как мы можем поведать, где тот самый Увал? Это знает только наш мудрейший.

И он значительно посмотрел на водяного.

Водяной был из той широко распространенной породы начальников, независимо от ранга, для которых почтительный и восхищенный взгляд подчиненного был превыше всего. И потому он вначале даже малость побагровел, потом порозовел и, наконец, соблаговолил ответить со всей важностью:

– Мы… эээ… поразмыслили. Дорогу откроем не каждому. Говорите, почтенный, а мы решим.

Ответная речь Вована была подобна песне. В ней были тайна рождения, обиженное детство, неудовлетворенная юность и многотрудная зрелость. Если бы такую биографию имели нынешние правители государства, оно или процветало бы, или вошло в века как образец чистой жертвенности и идеала.

Однако Россия не имела таких правителей. Ни в прошлом, ни тем более в настоящем. А потому Вован закончил чисто прозаически, соответственно духу времени:

– Граждане лесные, базар идет о спасении нашего мира, а значит, и нас с вами. Надеяться более не на кого, Темь идет, вы и сами видите. Если не мы, то кто?

Лешак вдохновенно воздел лапы кверху и устремил вдохновенный взор к небу. И крякнул.

Очевидно, в этом кряке было нечто такое, отчего вся компания подняла головы.

– Шухер! – испуганно воскликнул бдительный овинник и одним прыжком исчез в мелколесье, росшем под пологом величественных лиственниц.

Очевидно, в этом сообществе доверие его интуиции было настолько велико, что через секунду поляна оказалась пуста, если не считать застывшего от удивления Вована. Даже водяной, более похожий на бурдюк, проявил неожиданную резвость и удрал в ближайшую озерную полынью вместе с русалками.

И было чему удивляться: еще в недавно сиявшем чистой синевой небе быстро наливалась чернотой туча, из которой тянулся к притихшему лесу извивающийся хвост воронки. И оттуда же, с неба, к земле несся угрожающий свист, очень быстро перерастающий в рев.

– Ёптыть! – рявкнул Вован. – Довели планету с этим потеплением… – и одним громадным прыжком перенесся под кроны леса.

И вовремя, потому как воронка стремительно, словно черная молния, ударила прямо в центр лужайки, разметав брызнувшие стеклянным дождем бутыли, кости, бревна… Поднявшаяся буря пригнула верхушки окружающих поляну деревьев, с треском обламывая ветки, наступила темная мгла.

Однако все закончилось так же быстро, как и началось. В центре поляны засиял свет, разорвавший темную мглу, в воздухе резко запахло озоном, и через минуту невозмутимое синее небо наблюдало за тем, что происходит где-то внизу, на клочке земли посреди бескрайнего зимнего леса.

На разоренной опушке, сейчас более напоминающей воронку после взрыва бомбы не слабой мощности, барахталась странная компания, в которой Вован, отважившись выглянуть из-за ствола мощной лиственницы, с изумлением опознал команду спасателей мира, которую он самолично отправлял из Питера.

Более всего чихал Никитич.

– А-а-апчхи! – вздымалась борода домового, а вместе с ней сотрясались соседние ветки на краю поляны. – Мать тттвою…. А-а-пчхи! – и вздыбленная борода вместе с бедовой головой домового в пароксизме чиха окуналась в помесь перепаханного мха со снегом.

– А-а-пси!… – вторил мощному чиху чей-то немощный и писклявый созвук. К удивлению Вована, писк принадлежал Лехе.

– О-о-очхо! – это, несомненно, был басовитый чих Митромира, заведомо сообщавший о солидном статусе его обладателя.

– Э-э-эпчхай!… – рычал Антон, синхронно с Никитичем окунаясь в благодатную карельскую землю. Чих его был прост, благороден и незатейлив.

– Ф-ф-фурьс! – по-кошачьи фырчала Весняна, и слезы текли из ее глаз.

Следующий сочихатель, более похожий на потрепанный бурями куст, только раскачивался и периодически вздрагивал корявыми ветками, издавая, впрочем, квакающие звуки.

Лесное сообщество, попрятавшееся в поломанном мелколесье, окружавшем поляну, с изумлением взирало на свалившийся с неба самодеятельный чихательный оркестр.

– Африканских бубнов не хватает, – громогласно прокомментировал Вован и выступил на сцену. – С прибытием, братаны!

– Лешак – он и есть лешак… – пробурчал Антон, потирая распухший нос. – У негров нет бубнов, они… э-э-эпчхай!.. На барабанах играют…

– Пси!… – пискнул возмущенно Леха. – Играют… негры… они стучат просто тупо, зуб даю, как культурный чел…

– А-аэ-э-о-хай! – рявкнул Митромир, потрясая растрепанными темными кудрями. – Весь нос забило этой пылью, пока летели… А вы тут о симфоническом оркестре…

– Крепко вас стукнуло, – продолжил комментарии Вован, выбираясь на поляну. – До сих пор не по делу базарите… Уж лучше помолчите пока… – Эй! – обратился он к притихшему мелколесью. – Выходите, это свои, я за них гарант типа даю, в походе они, помочь нужно.

– Ты еще сам непонятно кто, – высверкнули из-за спутанных веток бдительные глазки опера-овинника. – Ну, да ладно, народ, видно, Раземелья корня, щас мы их в порядок приведем.

***

Уже поздно ночью на той же поляне вновь горел костер. Прибывшую в воронке вихря группу гостей спешно накормили остатками вечернего пира, уложили спать на мягкой хвойной подстилке, укрыв звериными шкурами, и оставили в покое: лесные жители в нужные моменты отличались чуткостью. Лишь Вован сторожил их покой, задумчиво смотрел на темнеющий полог леса, на проясневшее небо, тихо украшающееся звездами, временами вздыхал и ковырял в зубах косточкой, подхваченной из костра. Если бы можно было сказать, что по корявому лбу лешака пробегали думы, то это было именно так.

Из чащи за задумавшимся лешаком наблюдал тот самый сверхлюбопытный овинник с ухватками опера. Очевидно, сочинял в уме очередную докладную своему водному патрону.

Лешак осмысливал все происшедшее, и оно нравилось ему все меньше. Вован прошел суровую школу вначале Митромира, затем бандитского капитализма, и обе школы приучили его мыслить, а уже потом действовать, чтобы просто выжить.

Дела лешака в последнее время шли не блестяще. На историческом совещании в квартирке Никитича он сказал далеко не все. Славное героически-бандитское прошлое неумолимо таяло в серой дымке надвигавшегося настоящего. Неизвестно откуда появляющиеся тихие и незаметные людишки занимали чиновничьи посты, прибирали к рукам собственность и попросту изымали ее… Причем, происходило это вроде как законно, да и многие из людишек были в погонах. Несогласные с таким неспортивным поведением либо исчезали, либо отбывали в места не столь отдаленные. Даже блатной жаргон у Вована украли: «мочилово» и «сортир» органично вошли в лексикон уважаемых обитателей властных домов. И это обстоятельство лешака окончательно добило: он начал терять ориентиры, а без них, как известно, и леший в лесу – не леший.

Тертый лешак мог влиться в эту когорту новых хозяев жизни, но слишком многое его отталкивало в них. Прямая натура Вована предпочитала схватки – но открытые, жестокость – но в соединении с милосердием, хитрость – но вместе с некими понятиями о чести и справедливости… Серые люди, заполняющие властные и финансовые этажи, являли собой полную противоположность этим жизненным установкам лешака. Тогда он понял, что это – наступление Тьмы. А с Тьмой Вован органически не дружил. И крепко задумался о том, не вернуться ли ему в родные чащи.

Однако это оказалось не так просто. В силу своего неуемного характера Вован уже успел засветиться во многих структурах, в результате чего на его бурную и не всегда законную деятельность «положили глаз». Часть бригады, которую он столь усердно сколачивал несколько лет, сама собой незаметно рассеялась, перекочевав в бизнес-структуры или безопасные депутатские кресла, часть «переселилась» на погосты не по своей воле. Но когда сам лешак возымел желание удалиться от дел и вежливо намекнул об этом там, где надо, к нему неожиданно явилась парочка серых людей и скромно сообщила, что он не прав в своих намерениях. Проникнуть в логово Вована на Фонтанке вообще было непросто для незваных гостей, а эти двое объявились, словно из стены, в его спальне ночью как раз в тот момент, когда лешак с энтузиазмом охаживал очередную студенточку с порочно невинными глазами, страдающую хроническим отсутствием стипендии. Энтузиазм был грубо нарушен, и это событие оставило глубокий след в памяти впечатлительного лешака.