Лев Данилкин

Я думал о другой книге, которую в тот момент писал и которую на самом деле начал писать еще до «Гагарина», – книге о математике Анатолии Фоменко. Бывают в жизни такие предложения, от которых невозможно отказаться. Так я не смог отказаться от «Гагарина». И был невероятно польщен этим предложением. А потом «Гагарин» стал великим литературным событием. И «Молодая гвардия» предложила мне написать «Ленина». Это работа не грозила растянуться на пятилетний срок, потому что предполагалось что-то вроде развернутого эссе на двести страниц, для малой серии ЖЗЛ. Я думал, что у меня это займет примерно год: я как раз прочту Ленина как литературный критик, перечту пятидесятипятитомник. Мне всегда проще о человеке судить через его текст.

Мне нравятся многотомники, когда весь дом завален, когда меня все ненавидят за то, что повсюду обнаруживаются книги человека, про которого я в данный момент пишу. Выяснилось, что тексты не дают представления о фигуре Ленина и не объясняют его. Формально к концу первого года я прочел пятидесятипятитомник. Но у меня сливались в абсолютно серую массу 32-й и 35-й тома.

Нет. Чудовищное содрогание я испытал в тот момент, когда осознал, как много про Ленина написано. Представил себе объем каталожных карточек. Я всегда рассказываю историю про то, как я оказался в библиотеке, где меня пустили в закрома, и я увидел, как физически выглядит массив книг о Ленине – это уходящие в даль ряды. Как в «Индиане Джонсе», когда камера отстраняется от ящика и становится видно, что вокруг до горизонта ящики с такими же ковчегами. И я понял, что таких умных, которые пытались писать про Ленина, не тысячи, не десятки тысяч, а сотни тысяч. Стоило ли мне входить в их число? Есть несколько персонажей, про которых я хотел бы написать, но про них уже написаны книги, закрывающие для меня их фигуры. Про Ленина книги, которая закрыла бы для меня его фигуру, на тот момент не существовало. Хотя про Ленина много хороших книг. Но пришлось писать самому.

Мне нужно было как-то выстроить структуру книги. Канал «ЖЗЛ» предполагает более-менее свободную композицию: ты можешь либо по местам выстраивать, либо по хронологии – как угодно. Можно было вообще все перемешать. Каким образом у вас получается раскрыть личность персонажа, никто особо не контролирует. И в этой книге по мере прочтения текста меняется как герой, так и рассказчик: сначала он, возможно, думает, что важно, что Ленин был путешественник, шахматист и велосипедист, но дальше, к концу книги, название, обложка, рекламный текст – все это пропадает. Меняется герой – меняется и рассказчик после того, как больше узнаёт. Не знаю, получилось это передать или нет.

Я же не батюшка и не мулла, чтобы раздавать моральные оценки. Я биограф, я рассказываю историю.

Есть. Рассказчик иногда, когда сталкивается с особенно раздражающими, вызывающими аллергию особенностями характера или поступками, которые не понимает, мне кажется, транслирует какой-то дискомфорт от того, что он узнаёт. Потом, по мере того как он понимает мотивы поступков героя, обстоятельств, при которых формировался характер, и какой интеллект стоял за этим характером, чувства, которые испытывает рассказчик к герою, несколько меняются. И это принципиально важная вещь. Книга, конечно, про Ленина. Но это не книга историка, где никакого историка не должно быть.

Я не хочу себя выдавать за того, кем не являюсь. Это рассказчик. Не знаю, насколько это вписывается в категорию прозы или художественной литературы. Наверное, не вписывается. Но там есть выдуманный персонаж – рассказчик. Этот рассказчик похож на меня, но это не я.

Мне кажется, важно, что он был странным образом смешливый. Это такая особенность характера. Я ценю способность к самоиронии. Мне кажется, это особенно видно по мемуарам Крупской. Казалось бы, кто ожидает от Крупской, что она будет показывать Ленина в смешных парадоксальных ситуациях? Показывает, и еще как. Он был смешливый. Очень многие это подчеркивают. Как в чеховской «Дуэли» был дьякон, про которого постоянно говорится «дьякон захохотал», так и Ленин все время хохочущий. Это не смех психопата, который радуется, что кто-то поскользнулся на банановой корке, а смех человека, который знает что-то такое, чего не знают пока другие люди, но чему он собирается их научить.

Так или иначе это должно было произойти, потому что это было предсказано Марксом. Маркс был не попугаем, который вытянул правильный билетик, он научным образом обосновал исторические законы. И в рамках марксисткой концепции сам капитализм порождает пролетариат, который становится его могильщиком. Невозможно объяснить феномен Ленина и даже феномен личности Ленина только через инстинкт власти. Он не был таким чудовищем. Помните, был такой фильм «Агирре, гнев божий», где Клаус Кински играет сумасшедшего конкистадора, которому все равно, сколько погибнет людей, погибнет ли он сам, он идет вверх по реке в поисках Эльдорадо, потому что готов все принести в жертву идее и себя самого в том числе? Вот это инстинкт.

Этот сериал я не смотрел. Мне нравятся... Я смотрел много советских фильмов о Ленине. Какие-то Ленины мне нравятся больше, какие-то – меньше. Больше всего нравится Смоктуновский. В его исполнении Ленин самоироничный.

Есть биографы, которые полагают, что могут читать мысли своего героя и транслировать их. Я не возьмусь. Но, мне кажется, если бы Ленину в самом деле нужно было стать немецким шпионом, чтобы добиться своих целей, возможно, он бы на это пошел. В конце концов, русские революционеры в 1905 году сотрудничали с японцами, брали японские деньги... Он боролся не с русским народом, а с русским государством, которое на тот момент было, по его мнению, невероятно некомпетентно.

Есть огромное желание. Появилось как раз во время работы над «Лениным». Я читал пару биографий Маркса. Был период, когда я много книг читал, несколько раз попадались и книги о Марксе, но это не специальные знания. А тут из-за Ленина я несколько раз наведывался в собрания сочинений Маркса и Энгельса. Это невероятно, конечно. Уж на что у Ленина невероятно мощный интеллект, но Маркс – это такой Солярис. И нужно на самом деле не пять лет, чтобы в нем искупаться и что-то из него почерпнуть так, чтобы какая-то система сложилась, а лет двадцать. Мне было бы не жалко. Если бы у меня хоть сколько-нибудь интеллект соответствовал марксовскому... Возьмем, допустим, статьи, обычные передовицы в «Новой рейнской газете», которые он писал в 1840 году. Это невероятная литература, с потрясающими метафорами. Я очень хорошо понимаю одержимость российского общества конца XIX – начала XX века марксизмом.

Нет. В данном случае я очень четко с самого начала знаю, в отличие от Ленина, что это мне не по уму. Есть куча людей, интеллект которых гораздо сильнее, чем мой, и они такую книгу напишут качественнее.

Еще раз говорю, мне бы очень хотелось это сделать. Но я думаю, что у меня движок не потянет.

Вы же знаете: все, что связано с книгами, не имеет никакого отношения к деньгам.

Я думаю, вы не найдете ни одного примера человека, который продержался бы на должности еженедельного книжного обозревателя на протяжении двух десятков лет. Я продержался лет пятнадцать. Мне кажется, это очень много. Я в течение пятнадцати лет каждый день читал все книжки, про которые писал. Это был не такой большой корпус текстов, потому что я писал про 4–5 книг в две недели. И все рабочее время я медленно, насколько мог, сидел и читал их. Так же не может продолжаться всю жизнь.

Я не хотел превращаться в профессионального критика. Многие люди, которые пишут, например, про кино, в конце концов выгорают и даже самый интересный фильм описывают как просто еще один какой-то фильм. Их больше не бьет током от того, что они видят. А я все эти пятнадцать лет как будто с оголенными проводами имел дело. Это больно, это надоедает, честно говоря. Да и должен быть коллекционерский азарт. В какой-то момент я понял, что не хочу быть всю жизнь привязанным к одному делу, не хочу быть литературным критиком. Мне надоело, и я понял, что этим нельзя заниматься всю жизнь.

Я вам начну рассказывать про мемуары Крупской и так далее.

Да, и про 29-й том, что там есть удивительного. Нет. Еще важный момент, почему я понял точно, что никогда не вернусь к критическим обзорам. Когда я понял, каким литературным критиком был Ленин, про что его статья «Лев Толстой как зеркало русской революции» и почему это литературная критика, а не какая-то ерунда, как кажется большинству людей, я понял, что то, чем занимался я сам, это было написание стихотворений про книжки, условно говоря.

Да. Я работаю редактором.

В 1988–1989 годах я работал в журнале Playboy, и это кажется невероятным. Каждый раз, когда приезжаю в какой-нибудь город в качестве автора биографии Ленина, первое, про что меня спрашивают, это про работу в Playboy.

Нет. Такой вероятности не существует. Еще раз говорю, я был занят последние пять лет, это такая вещь, которую надо начитывать...

Мне кажется, о Троцком есть хорошая биография у Чернявского. Пока я писал эту книжку о Ленине, я обнаружил, что есть несколько историков, которые занимались или занимаются академической наукой и при этом еще являются блистательными писателями. Например, я нашел историка Сергея Павлюченкова, который погиб в конце девяностых – в начале нулевых. У него есть несколько выдающихся книг, невероятно остроумных. Рекомендую его исследования про Гражданскую войну и про НЭП.