Третий том воплотил наконец в себе тот книжный вызов, каким поначалу и задумывалось чтение "Войны и мира". В отличие от ознакомительного первого тома, моментально проскочившего и быстро затянувшего в себя, в отличие от шикарнейшего, теперь любимейшего второго, рассказавшего о чувствах, о мыслях, о любви, об измене, третий том тяжел. Он о войне, обо всем, что предшествует ей, о предпосылках, если угодно (это слово так любят историки), о сражениях и диспозициях, о стратегии и настрое на битву, о чудовищной красоте поля боя, и о том, что наступает после, о расплате. Читается третий том с трудом. Точнее будет сказать, он с трудом читался мной. Он берется в руки - с неохотой - и откладывается со вздохом "отчего я не мужчина", так что если вы как раз "он", должно пойти хорошо, интересны же вам сражения, редуты, батареи, батальоны, расклады сил. Мужские игрушки.
Вообще этот том эпопеи очень четко раскладывается на три части: подготовка - Бородинское сражение - поражение, причем поражение обеих сторон, и вход Наполеона в Москву. И во все части Толстой не стесняется вставлять целые главы своих размышлений и выводов по поводу этого сражения конкретно и всей войны с Наполеоном в частности, поначалу вкладывая свои мысли в голову Андрея Болконского, потом Пьера Безухова, а потом и просто от себя, безликого рассказчика. Не будучи историком, не берусь судить его теории, но все-таки есть в них верное зерно.
Война, как и история в целом, представляется Толстому как совокупность случайностей, помимо воли конкретных личностей приводящая к взрыву.
...Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все - миллиарды причин - совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться.
Как такой подход называется? Детерминизм? От таких вот весьма пространных кстати размышлений Толстой плавно переходит к вопросу о роли личности в истории и постепенно подводит нас к выводу, что личность появляется на общественной арене и выдвигается вперед и наверх по мере требования судьбы, времени, но никак не по воле самой личности.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, - были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра <...> была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться.
Через анализ действий Александра и Наполеона автор обобщает:
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует существом своим, что он может сделать или не сделать такое-то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Можно соглашаться, можно спорить, если подумать, то так оно и есть, но мне лично такой подход не нравится, хочется думать, что все же личность имеет значение. Тварь я дрожащая, али право имею?
Чтобы не превращать рецензию в философский трактат, сменим тему. Как и в более ранних томах Толстой очень точен в психологических портретах, а ведь именно здесь, в третьем томе, происходят важнейшие переломы в характерах главных героев, Андрея, Пьера и Наташи. У Андрея очередное ранение приводит к очередной смене парадигмы, от безудержного любования собой и возвеличивания себя, он приходит (еще не пришел, но стоит на пороге) к чему-то другому, совсем новому для него. Но весь он какой-то как из острых углов, и углы эти больно ранят его самого и его близких. Наташа же, благословенное дитя, открыла в себе темную яму кокетства и пороков, и как-то пытается примириться с собственной "мерзкой душой", с болью, впервые ей открывшейся, она обращается к единственному доступному тогда источнику утешения - церкви. Отмолила и покаялась, но что-то в ней сломалось, чего-то не хватает, чего-то она ждет, а вместе с ней и мы. Пьер... идеалиста и романтика Пьера особенно жалко, и вместе с тем его невозможно не презирать. Очевидно, что Толстой намеренно доводит его действия до маразма, все эти масонские бредовые махинации с буковками и цифирками о великой миссии, вся эта неспособность сбросить с себя ярмо удобной жизни, и как верх издевательства автора - Пьер, толстый и неуклюжий Пьер, в центре Бородинского сражения в окопе в белой шляпе. На самом деле это очень и очень сильный персонаж, раз он вызывает такие чувства.
Толстой - очень глубокий писатель. Очень. И этот непростой том вызывает просто невероятный вихрь мыслей. Но книжный вызов продолжается, что-то будет дальше?
Отзывы
11