Терпкий вкус тутовника

© Трауб М., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Алла сидела и плакала в своей комнате. Вытерла слезы и пошла на кухню – мать стояла у плиты и готовила.

– Мам, мне плохо, – сказала она.

– Что, голова болит? Выпей таблетку, – ответила мать.

– Нет, не голова. Просто плохо.

– Так, давай приводи себя в порядок, у нас вечером гости. Надо еще в магазин сходить – я майонез забыла купить.

– Мам, а давай просто посидим на кухне. Вместе. Я тебе про работу расскажу. И еще кое про что.

– Алуша, обязательно посидим. Только не сегодня. Ладно?

– Мама, я беременна. Что мне делать?

Аллу назвали в честь бабушки. Маминой мамы – Аллы Сергеевны. Она бабушку не помнила, но очень хорошо ее себе представляла. Со слов мамы. Екатерина Андреевна рассказывала дочери историю их семьи. Какие-то моменты биографии остались в ее памяти эпизодами, люди сохранили только имена, а какие-то расползались до самостоятельных историй, обрастали деталями и подробностями.

Алла Сергеевна, Алуша, была коренной москвичкой. Жила на Пятницкой. Работала машинисткой-стенографисткой. У нее была феноменальная память. Записанный текст могла пересказать по памяти слово в слово.

У Аллы Сергеевны был муж – красавец. Голубоглазый блондин Андрей Андреевич. Любил он жену больше жизни. Хотя они толком и не успели пожить. Только поженились, началась война. Андрей Андреевич ушел на фронт. Алуша отказалась ехать в эвакуацию и вслед за мужем записалась добровольцем.

И Алла Сергеевна и Андрей Андреевич прошли всю войну и остались живы. Чудо? Судьба? Чудо, но оказалось, что не судьба.

Алла Сергеевна в Москву не вернулась. Дошла до Орджоникидзе, там и осталась. Ранение в ногу в самом конце войны. Госпиталь. Ногу спас хирург – Аслан. Хотели ампутировать, а он не дал. Другим резал – тогда проще было отрезать. А на Алушу рука не поднялась. Вылежал, выбинтовал, выходил ногу. Больно нога красивая была.

– Я буду ходить? – спросила Алуша, когда пришла в себя. Она ничего не помнила: ни ранения, ни того, как оказалась в госпитале. Только глаза Аслана помнила – черные, с карей звездочкой вокруг зрачка.

– Обязательно, – пообещал Аслан.

Аслан сдержал обещание. На парад в День Победы Алуша пошла. Осторожно, потихоньку, но сама. Аслан ее расхаживал. Она наконец его рассмотрела, и все ей в нем понравилось: плечи, руки, особенно руки. Опухшие, в кровяных цыпках, тяжелые, с длинными тонкими пальцами. А пальцы – теплые, от подушечек заряд идет, когда прикасается.

– Что чувствуешь? – спрашивал Аслан, осторожно трогая искалеченную ногу.

– Тебя чувствую, – отвечала Алуша.

– Ты уедешь? – спросил он в тот день, когда она побежала по дорожке перед зданием госпиталя.

– Никуда я от тебя не уеду, – сказала Алуша и засмеялась. Она тяжело дышала, разрумянилась от бега, весны и счастья.

– У тебя там муж есть.

– Мне никто не нужен. Мне здесь так хорошо!

Во дворе госпиталя зацвела вишня. Алуша отломила веточку и вдохнула запах.

Аслан стал для нее открытием. И все, что он делал, было открытием. Откровением. Однажды он принес в палату тарелку с тутовником.

– Что это? – спросила Алуша.

– Попробуй. – Аслан взял одну ягодку. Положил в рот. Губы стали синими.

Алуша засмеялась. Попробовала. Ничего вкуснее она в жизни не ела.

Аслан все время ей что-то приносил. Абрикосик. Нежный, недозрелый, с тонкой кожицей. Или подсолнух. Алла держала в руках цветок с семечками и хохотала.

– Ты ешь, – говорил Аслан.

– Как я могу есть такую красоту?

Алуша осторожно вынула одну семечку – мягкую-мягкую. Подержала в руках и вставила назад – в гнездышко.

Ей все было удивительно в этом городе. Тепло, прогревающее внутренности. Теплые ливни. Как вода из крана. Кто-то резко повернул вентиль, и хлынуло. Кто-то повернул еще раз – дождь докапывал крупными тяжелыми каплями. Теплый суп из крапивы, которым невозможно наесться.

Аслан стал ее любимым мужчиной. Самым главным мужчиной в ее жизни. Алуша думала, что он – ее судьба.

Но у Аслана была семья – жена. Беременная. Жениться на Алуше он не мог. Алла Сергеевна все знала, все понимала, но ничего не могла с собой поделать. Ей действительно было достаточно того, что Аслан просто был рядом.

Рядом – это в соседнем доме.

Алуша устроилась работать машинисткой в местный горком партии. Аслан работал в больнице. После смены приходил к Алуше – в ее комнатку в квартире на три семьи. Выходные проводил дома – с женой и родившейся дочкой Ниночкой.

Так и жили. Все знали, что у Аслана две жены. И законная жена знала. И тоже думала, что судьба у нее такая – мужа делить. Они с Аллой Сергеевной здоровались, если встречались на рынке. Алла Сергеевна передавала для Нины подарки на праздники…

Андрей Андреевич вернулся после войны домой, на Пятницкую. В их с Алушей маленькую квартирку – пустую и мертвую. Соседка передала ему клочок бумаги – Алла Сергеевна считалась без вести пропавшей. Андрей Андреевич бумагу разорвал и начал искать жену. Долго искал. Запросы писал. И нашел. Ответ пришел из Орджоникидзе. В кадрах горкома числится некая Алла Сергеевна. Только непонятно – та или не та?

Он собрал вещмешок и поехал в Орджоникидзе. Андрею Андреевичу и хотелось и не хотелось, чтобы их Алла Сергеевна оказалась его Аллой Сергеевной. Если не она – будет искать дальше, а если она, то почему не вернулась в Москву? И его не разыскала?

Андрей Андреевич с вокзала пошел в горком. Там ему дали адрес. Он нашел улицу, дом, квартиру.

Нажал кнопку звонка. Дверь открыла пожилая женщина. За ее спиной толпились дети.

– Алла Сергеевна здесь живет? – спросил Андрей Андреевич.

Женщина махнула рукой в сторону двери. Ушла, прикрикивая на детей.

Андрей Андреевич постучался и вошел. Алла Сергеевна сидела за пишущей машинкой. На столе горела лампа.

– Алуша?

– Андрюша? Ты как здесь?

Алла Сергеевна встала, Андрей Андреевич сел на стул. Оба замолчали. Алла Сергеевна стояла, ее муж сидел.

– А ты не изменилась, – сказал Андрей Андреевич.

– Только поседела.

– Я тебя искал. Я не верил, что ты пропала…

– Я в госпитале здесь лежала. Теперь работаю.

– А почему домой не вернулась?

Алла Сергеевна так и не ответила. Пошла на кухню – чайник ставить. Когда вернулась в комнату, за столом сидели уже двое ее мужчин. Аслан зашел после смены.

– Иди, нам поговорить нужно, – сказал Аслан Алле Сергеевне.

Алла вернулась на кухню. Стемнело. Соседка накормила детей. Алла помогла помыть посуду. В комнату зайти не решалась. Наконец на кухню зашел Андрей Андреевич.

– Пойдем, спать пора, – сказал он.

– Ты остаешься? – спросила Алла Сергеевна.

– Да.

– А Аслан?

– Он пошел домой. К семье. К своей семье.

Андрей Андреевич остался в Орджоникидзе. На работу устроился – инженером. Жили как все.

А совсем скоро Алла Сергеевна дочку родила. Катю. Черненькую, смугленькую, крепенькую. Алуша на дочку все насмотреться не могла. Кормила и разглядывала. И молоко текло. Алуша и Катю кормила, и сына соседки подкармливала. В их доме, в больнице все знали, от кого ребенок. И Аслан знал, что его дочка. И жена Аслана знала. Она приданое детское для Аллы Сергеевны собрала и прислала дочь Нину передать. И Андрей Андреевич знал, что не от него ребенок. Но записал на себя. И свою фамилию дал.

Через четыре года у Кати брат появился – Коля. Беленький, голубоглазый. И опять все знали, от кого – от Андрея Андреевича. Только мальчик слабенький родился. Недоношенный. И молока у Аллы Сергеевны почти не было. Коленька болел все время. А Катя ходила, румянцем на смуглых щечках светилась. И матери помогала, и работала наравне со взрослыми, а все равно – хоть бы что. Бегала как заведенная. Никаких хворей, тьфу, тьфу.

Андрей Андреевич приходил с работы, смотрел на плачущего сына и зло на Кате срывал. Мог и подзатыльник отвесить, и ремнем отходить. Алла Сергеевна за дочь заступалась.

– Ну что ты к ней цепляешься? – говорила она мужу, прижимая одной рукой хнычущего Коленьку к груди, другой – Катю к боку.

– А чтобы уважала. Вон как смотрит. Глаза наглые. Не позволю.

– Она сегодня целый день бегала – и за молоком, и за хлебом. Пеленки помогла полоскать. Пожалей ее. Она же маленькая еще.

– Потом лупить поздно будет. А что бегает, правильно. Должна помогать.

Коленька тяжело заболел, когда ему исполнилось два года. Кате шел седьмой.

Был поздний вечер. Южный. Теплый. Ранний. Внезапный. Алла Сергеевна прикорнула. На чуть-чуть. Всего на полминутки. Андрей Андреевич в ночную смену дежурил. Катя качала люльку с Коленькой и тоже задремала. Вдруг очнулась, посмотрела на брата, а тот лежал тихо-тихо и как будто не дышал. Катя кинулась к матери:

– Мама, Коленька не дышит.

Алла Сергеевна подбежала к кроватке, схватила на руки Коленьку и побежала на улицу. Катя бросилась следом. Она не знала, куда они бежали. Только боялась от матери отстать. Они прибежали в какой-то двор.

– Звони, стучи, скорее! – крикнула Алла Сергеевна дочери. Они стояли перед чужой дверью.

Катя звонила, стучала.

Дверь открыла женщина. Алла Сергеевна зашла в коридор и протянула женщине Коленьку.

– Вот, не дышит. Разбуди его, – сказала она женщине.

Женщина позвала: «Нина!» Вышла девочка. Взяла Катю за руку и увела на кухню. Поставила чашку на стол, варенье, хлеб нарезала.

– Тебя как зовут? – спросила девочка.

– Катя.

– А меня Нина. Ешь. – Нина намазала на хлеб варенье и дала Кате.

Катя сидела, пила чай, ела хлеб. Нина сидела напротив и смотрела, как Катя ест. В другой комнате бегали, суетились, разговаривали люди.

– А что с Коленькой? – спросила Катя Нину.

– В больницу его отвезут. У меня отец в больнице работает. Он хирург. Очень хороший врач. Его все в городе знают. Он в войну много людей спас.

На кухню зашла та женщина, которая дверь открыла. Что-то сказала дочери по-осетински.

– Пошли спать, мама велела, – сказала Нина.

Катя легла на диван с Ниной. Валетом. Сунула холодные ноги под бок Нине и заснула. Успела подумать, как хорошо было бы, если бы у нее была старшая сестра, как Нина.

Алла Сергеевна прибежала с сыном к Аслану. Больше не знала, к кому кинуться. Он спас ее, спасет и ее сына. Аслан на руках донес ребенка до больницы. Алла Сергеевна и жена Аслана бежали следом. Неделю Алла Сергеевна жила в больнице. У Коленьки – пневмония, и врачи не могли сказать, выживет или нет. Антибиотиков не было. Аслан после своих операций приходил к ней. Сидел, курил, молчал. Каждый день приходила жена Аслана – приносила Алле Сергеевне две кастрюльки. В одной – еда, в другой – травяные отвары. Сидела рядом и говорила: «Ешь», «Пей». Катя жила в семье Аслана. Помогала Нине по хозяйству, спала с ней валетом. Домой не хотела. Когда возвращалась женщина, Катя спрашивала:

– Как мама и Коленька?

Спрашивала, надеясь, что мама еще побудет в больнице, а она еще поживет здесь – у дяди Аслана.

Но через неделю за ней пришла мама. Серая, согнувшаяся, с обкусанными в кровь губами.

– Пойдем домой, доченька, – сказала Алла Сергеевна и заплакала.

Жена дяди Аслана – Катя так и не знала, как зовут эту строгую женщину, – принесла чашку с травами. Алла Сергеевна сказала:

– Спасибо тебе за Катю.

Катя еще удивилась: при чем тут она? Нужно было сказать: «Спасибо за чай».

Они пошли домой той же дорогой, по которой бежали неделю назад. Только шли медленно. Катя все время обгоняла мать, останавливалась и ждала. Алла Сергеевна шла медленно – нога ныла.

Дома на кровати лежал пьяный Андрей Андреевич. Кроватка Коленьки была пуста. Даже одеяло и матрас пропали. Только на буфете появилась фотография – единственная Коленькина фотография. Сделали в фотоателье, когда ему годик исполнился. Катя тогда еще смеялась – на девочку похож – в нарядном чепчике и распашонке.

– А где Коленька? – спросила Катя.

– Нет больше Коленьки, – сказала Алла Сергеевна.

Проснулся отец, стянул ремень, зажал Катю между коленок, задрал платье и начал хлестать ремнем.

Для Кати все слилось в одном крике – материнском и отцовском. Мама кричала:

– Оставь ее, отпусти.

Отец:

– Ты виновата. Заснула. Недоглядела. Он больной, а ты здоровая. Плохо за ним смотрела.

Катя плакала, ерзала между отцовскими коленками и кричала:

– Я не виновата. Мама, скажи ему. Я смотрела. Только один раз заснула. Мамочка, я за ним смотрела. Я не виновата.

Алла Сергеевна схватила наконец Катю и выволокла ее на улицу. Опять они бежали по той же дороге. К дому дяди Аслана.

Алла Сергеевна позвонила в дверь. Открыла жена дяди Аслана.

– Пусть у вас побудет, – попросила Алла Сергеевна, подтолкнула Катю в проход и побежала назад.

Женщина привела Катю на кухню. Дала чашку с чаем и кусок хлеба. Сказала: «Ешь, пей». Когда Катю положили на диван с Ниной – валетом, – она даже не поверила своему счастью. Подоткнула ноги под бок Нины, та поворчала. Катя заснула счастливым детским сном.

Через три дня за ней пришла мама.

– Пойдем домой, доченька.

– А папа?

– Не бойся, он больше не будет тебя бить.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Катя зашла в комнату – попрощаться с Ниной.

– Не бойся, к нему мой отец ходил. Поговорить. Если что, ты моему папе скажи. Его все слушаются, – сказала Нина.

– Хорошо.

Но отца дома не было – ушел на смену.

А на следующий день Катя с мамой стояли на вокзале. Ехали в Москву. Домой. Так Кате мама сказала: «Домой едем». На вокзале их провожали дядя Аслан, его жена и Нина. Катя плакала. Жена дяди Аслана дала ей газетные кульки с травками: сушеной липой, ромашкой, чабрецом. Нина подарила свою тряпичную куклу. Дядя Аслан погладил по голове.

Они сели в поезд. Катя прижималась лицом к грязному стеклу и махала рукой.

– Катя, запомни дядю Аслана. Хорошо? – сказала Алла Сергеевна.

– Зачем?

– Это твой отец. Твой настоящий отец.

– А Нина – моя старшая сестра?

– Получается, что так.

– А жена дяди Аслана – тетя?

– Тетя.

– А почему мы не можем жить с ними?

– Потому что так нельзя.

– Почему нельзя?

– Потому что нельзя. Вырастешь – поймешь.

– А мы к ним приедем?

– Не знаю.

– Мы навсегда уезжаем?

– Может быть, и навсегда.

– Я не хочу.

– Так надо. У нас своя жизнь.

– А папа? Мой другой папа? Он с нами будет жить?

– Нет, не будет. Он в другой город уедет.

– В какой?

– В другой.

– А ты от меня не уедешь?

– Я не уеду. Никогда.

Они вернулись в Москву. В квартирку на Пятницкой. Алла Сергеевна поставила на стол свою пишущую машинку и устроилась на работу – в машбюро. Катя училась. Когда подросла, стала помогать матери печатать.

– Учись, тренируй память, без куска хлеба никогда не останешься, – говорила Алла Сергеевна. У нее все чаще болели кисти рук, набухали вены – профессиональная болезнь. Нога ныла.

После школы Катя пошла на курсы стенографисток-машинисток. Решила два года отработать, а потом в институт поступать. Зарабатывать нужно было.

На курсах вместе с Катей училась девушка Регина. Из Орджоникидзе.

Катя, когда узнала, обрадовалась. Хотя мало что помнила про Орджоникидзе. Она Регине сказала: «Я родилась в Орджоникидзе». Та накинулась на Катю и стала душить ее в объятиях.

Регина окончила школу с красным дипломом и была то ли ударником, то ли передовиком производства. Плюс комсомолка. Ее специально в Москву делегировали – учиться. У Регины, правда, папа был в должности. Не то чтобы в большой, но все же. Помог с учебой в Москве – по национальной квоте.

Регина числилась в общежитии, а жила у Кати и Аллы Сергеевны. Она была веселая, шебутная. Маленькая, кругленькая, на толстых ножках. Страшненькая, но обаятельная. Алле Сергеевне она не нравилась, но Кате с Региной было весело. Хотя главную причину дружбы Катя никому не говорила и самой себе не признавалась. Регина была ниточкой, которая связывала ее с прошлым. С детскими годами. С отцом. Настоящим и тем, который по документам. С той жизнью, о которой они с матерью не вспоминали. Регина была для Кати как дальняя родственница, пропавшая на много лет и вдруг появившаяся.

Хотя связь с Орджоникидзе все-таки была. Их телефон иногда звонил – короткими настырными гудками. Межгород. Алла Сергеевна тянула шнур в комнату, закрывала дверь поплотнее, чтобы Катя не слышала. Но Катя слышала, что мать рассказывала про нее. Как учится, как выглядит. Иногда Катя обнаруживала пропажу фотографий. Она догадывалась, что мать отправляет ее фото в Орджоникидзе. Дяде Аслану.

Катя заканчивала учебу на курсах, когда дядя Аслан умер. Телефон зазвонил ночью. Ночные звонки всегда к несчастью. Алла Сергеевна потащила шнур в комнату. Но вышла очень быстро.

– Аслан умер, – сказала она Кате. – Твой отец. Нина звонила.

– Мы поедем туда?

– Поедем.

– А где мы там жить будем?

– Не знаю. Пошли спать. Надо выспаться. Утро вечера мудренее.

Утром Катя встала, зашла на кухню поставить варить кофе. На столе горел ночник. Видимо, Алла Сергеевна не ложилась. Из ванной выскочила Регина. Радостная. Шебутная.

– Ночью кто-то звонил или мне приснилось? Ты чего такая мрачная? – затараторила она.

– Отец умер, – сказала Катя.

– Какой отец? – опешила Регина.

– Мой отец. Который в Орджоникидзе живет. Точнее, жил.

– У тебя отец в Орджоникидзе? И ты молчала?

– Да. Он – осетин. Но у него там другая семья.

– Понятно. Поедете?

– Надо. Только там жить негде.

– Тоже мне проблема. У меня остановитесь. Да я с вами и поеду. Аллу Сергеевну надо поддержать.

Регина тут же развила бурную деятельность. Собирала вещи. Звонила в справочную – узнавала расписание поездов.

Она действительно все организовала: отпросила себя и Катю с курсов, билеты вырвала, чемоданы бечевкой перевязала, чтобы не развалились в дороге.

В Орджоникидзе приехали утром. На вокзале их встречала толпа. Съехались чуть ли не все родственники Регины. Катю и Аллу Сергеевну Регина знакомила с двоюродными братьями, сестрами, племянниками. Они стояли потерянные в этом круговороте незнакомых лиц. Их привезли в дом, где в двух комнатах были накрыты столы, как на ужин. Хотя на часах было только одиннадцать.

– Катя, пойдем погуляем, – тихо сказала Алла Сергеевна.

– Неудобно как-то.

– Скажи Регине, что нам нужно выйти.

Катя подошла к Регине и прошептала просьбу.

Регина немедленно подняла Аллу Сергеевну и увела. Отдохнуть якобы.

– Вот наш адрес и телефон. На всякий случай. Или позвоните из автомата, если заблудитесь, я вас встречу.

Они вышли, дошли до автобусной остановки, сели и поехали. Катя смотрела в окно и ничего не узнавала. Ни улиц, ни домов. Чужой город. А вот Алла Сергеевна, кажется, все помнила.

– Нам выходить на следующей, – сказала она Кате.

Катя вышла вслед за матерью. Алла Сергеевна шла по дорожке уверенным шагом. Катя семенила следом.

Они дошли до какого-то дома, поднялись на третий этаж. Алла Сергеевна позвонила в дверь. Дверь открыла молодая женщина с ребенком на руках.

– Здравствуйте, – сказала Алла Сергеевна, – а Андрей Андреевич здесь живет?

– Нет таких, – удивилась женщина и затрясла, укачивая, ребенка. – Никогда не было.

– А вы давно здесь живете?

– Давно. А вам что надо?

– Ничего. Спасибо. До свидания.

Они спустились во двор. Алла Сергеевна повернула направо и пошла по дороге. Катя плелась следом. Она устала. Куда они идут? Можно было отложить все до завтра. А сегодня отдохнуть. И вдруг она узнала эту дорогу. Справа палисадник, здесь – остановка. По этой дороге они бежали с мамой. Ночью. К дяде Аслану.

Дошли до дома. Алла Сергеевна постучала в дверь. Открыла молодая женщина, ненамного старше Кати, с черной повязкой на голове.

– Ниночка? – спросила Алла Сергеевна. Молодая женщина кивнула и повела их в комнату.

Катя вспомнила – Нина. Так звали дочь дяди Аслана.

В квартире черными полотнищами были завешаны все зеркала. В комнате со свежевымытыми полами сидела на стуле пожилая женщина во всем черном. Рядом с ней стоял еще один стул. Круглая спинка, потресканное деревянное сиденье. Около стены – высокая железная кровать. Покрывало без единой морщинки, две подушки, сложенные одна на другую – высокой горкой. Верхняя подушка закрыта связанной крючком салфеткой. На буфете – фотография мужчины. Перед фотографией – стакан водки и кусочек черного хлеба сверху.

Алла Сергеевна молча прошла и села на свободный стул. Катя так и осталась стоять на пороге. Подошла Нина и сделала знак Кате – «пойдем».

Они вышли, а две женщины – две жены одного мужа – так и сидели рядом, одинаковым жестом сложив руки на коленях. Сидели и молчали.

– А ты Катя? – спросила молодая женщина.

– Да, – ответила Катя.

– А меня ты помнишь? Ты у нас жила.

– Помню.

– Я не хотела, чтобы ты уезжала. Ты смешная была маленькая.

– А я хотела, чтобы ты была моей старшей сестрой.

– Вы где живете?

– У моей подруги. Она отсюда, из Орджоникидзе. Мы в Москве вместе учимся.

– Хорошо. Надолго приехали?

– Не знаю.

– У мамы ноги болят. Раньше еще ничего было. А три дня назад – после похорон – почти совсем отнялись. Еле-еле ходит. Не знаю, что делать, – пожаловалась Нина.

– Может, пройдет? А у моей мамы руки болят. Артрит. И нога. Во время войны ее ранило.

– Да, я знаю, а мой отец ей ногу спас. Никто не верил, что она ходить будет, а он – верил.

– А я ничего про это не знала.

– А ты работаешь или учишься?

– Курсы машинисток-стенографисток заканчиваю. Работаю. Дома печатаю. А ты?

– А я медсестрой работаю. В нашей больнице. Где отец работал.

– Мы опоздали на похороны…

– Ничего. Главное, что приехали. А похороны хорошо устроили. Людей много было. Из других городов приехали. Памятник обещали поставить. Нам деньгами помогли. Папины друзья и пациенты. А жених у тебя есть?

– Нет. Что ты! А у тебя?

– Есть. Посватался, когда еще отец жив был. Успел. Собирались свадьбу играть. А сейчас нельзя. Ну ничего, подождем.

Из комнаты вышла Алла Сергеевна:

– Ниночка, спасибо, что позвонила. Пусть Катя с тобой побудет, а я на кладбище съезжу, ладно?

– Мам, давай я с тобой? – попросилась Катя.

– Не надо. Я одна хочу. Я вернусь за тобой.

Алла Сергеевна ушла, а Катя, как в детстве, осталась с Ниной. Помогла ей приготовить, посуду помыла.

– Мамочка, пойдем обедать. Давай потихоньку. У нас Катя, дочь Аллы Сергеевны. Помнишь Катю? – Нина осторожно вела мать по коридору на кухню.

Катя встала, когда на кухню, тяжело ступая, вошла пожилая женщина. Она села на стул. Нина налила в тарелку суп и поставила перед матерью:

– Мамочка, давай поешь.

Женщина взяла кусок хлеба и накрошила в суп кусочками. Ложкой подцепила размокший мякиш и с усилием поднесла ложку ко рту.

– Мама, еще ложечку, – уговаривала мать Нина. – Ты тоже ешь, – сказала Нина Кате.

Сама Нина встала и поставила на плиту большую турку. Насыпала кофе, налила воды. Стояла и смотрела, как поднимается пенка. Поставила на стол три чашечки. Разлила кофе. Катя отхлебнула. Кофе был крепкий, горький и горячий. Катя обожгла язык и поморщилась. Вдруг женщина кивнула головой в сторону Кати.

– Что, мамочка? – подскочила Нина.

Женщина указательным пальцем показала на Катину чашку.

– Допьешь, переверни чашку на блюдце. От себя, – сказала Нина Кате.

– Зачем?

– Мама тебе что-то сказать хочет.

Катя в один глоток допила кофе и перевернула чашку на блюдце. Нина взяла у нее чашку и передала матери.

Она посмотрела в чашку и отставила ее со стуком. Стала тяжело отодвигаться от стола. Нина подскочила, подхватила мать.

– Что, что там? – испугалась Катя.

Женщина что-то тихо сказала по-осетински. Нина повела ее назад в комнату. Уложила на кровать, вернулась к Кате.

– Что твоя мама сказала? – спросила Катя Нину.

– Сказала, что дочь ты потеряешь…

– А что это значит?

– Не знаю.

Алла Сергеевна все не возвращалась. Катя уже начала волноваться.

– Нина, может, за ней поехать?

– Не надо. Приедет. Не волнуйся. Алла Сергеевна город знает.

Уже начало темнеть, когда в дверь постучали. Нина открыла. Алла Сергеевна вошла, опустилась на стул. Нина налила ей чай.

– Мама, ты как? – спросила Катя. Алла Сергеевна как будто не слышала. Достала из сумочки пакетик и положила на стол.

– Нина, отдай это матери.

Нина развернула пакетик – золотая цепочка. Толстая, с крупными звеньями.

– Мне ее Аслан подарил, – сказала Алла Сергеевна. – Пойдем, Катя, уже поздно.

Нина проводила их до остановки. Помахала рукой.

– Мама, а сколько мы еще здесь пробудем? – спросила Катя.

– Мне тут больше делать нечего.

Они вернулись в дом Регины. Там продолжалось застолье. Их ухода, казалось, никто и не заметил. Алла Сергеевна ушла в комнату – отдыхать. Регина бегала с тарелками. Катя поймала ее на ходу.

– Регина, мама уехать хочет, – сказала Катя подруге.

– Как, уже? Мы же только приехали. – Регина чуть тарелки не уронила.

– Регина, пожалуйста, давай, мы уедем, а ты оставайся. Только билеты надо взять.

– Ладно. Я отца попрошу. Он поможет. А может, хоть на пару дней останемся?

– Нет, мама хочет уехать.

Регина опять развила бурную деятельность, и вечером следующего дня они стояли на вокзале. Регина тоже решила вернуться. Их провожала толпа народу – Регинины родственники. Женщины плакали. Мужчины затаскивали в вагон плетеные корзины.

– Регинка, что это? – спросила Катя. Корзины заняли весь проход между полками.

– Банки, – бросила Регина, запихивая корзину под столик.

– Какие банки?

– Компот, варенье, огурцы, помидоры.

– А как же мы их в Москве дотащим?

– На такси придется ехать.

Через год раздался междугородный звонок. Трубку взяла Катя.

– Катя, это Нина. Из Орджоникидзе. Я замуж выхожу.

– Поздравляю.

– Приезжайте.

– Спасибо. Вряд ли получится – мама болеет.

– Ладно, счастливо. Алле Сергеевне скажи, что я звонила.

– Хорошо, скажу. Еще раз поздравляю.

За этот год Алла Сергеевна совсем сдала. Лежала, читала книги. Работать не могла.

Катя так и не поступила в институт: нужно было работать, деньги зарабатывать. Правда, работа была хорошая – машинисткой в издательстве. Катю ценили. У нее не было такой феноменальной памяти, как у Аллы Сергеевны, зато она умела разбирать любой почерк. И печатать под диктовку, на ходу редактируя фразы.

От Регины остались только большие плетеные корзины, в которых теперь хранились картошка, лук… Регина после окончания курсов вернулась в Орджоникидзе – поступила в институт на юрфак. Писала письма.

Катю в издательстве прикрепили к писателю – Владлену Синицыну. Катя приходила к нему на дом. Тот надиктовывал очередной кусок из своего романа.

Действие романа под рабочим названием «Доярка и шофер» развивалось в колхозе. Главная героиня – Доярка – боролась за увеличение надоев молока. Доярку обхаживал Председатель колхоза, который боролся за звание передового колхоза. Доярка же, поглаживая коровье вымя, мечтала о Шофере, который грузил бидоны и ни за что не боролся. В конце романа Председатель должен был оказаться вредителем советского хозяйства, Шофер стать председателем и получить Доярку в придачу.

Владлен был относительно молод – чуть за тридцать. У него была жена – поэтесса Риммочка. Поэтесса периодически жила на даче, где ей лучше творилось. Но в Москве были рестораны, гости, общение, без чего она не могла обойтись. Риммочка разрывалась и страдала от необходимости разрываться. Катя иногда сталкивалась с Риммочкой – та скользила по Кате мутным взглядом, не фокусируя, и порывистым движением поправляла на голове шелковый платок, замотанный на манер тюрбана. Риммочка не расставалась с зеленой солдатской фляжкой. Во фляжке был спирт. Она признавала только чистый медицинский.

Владлен жаловался Кате, что они с Риммочкой друг друга не понимают – вращаются на разных орбитах. В творчестве, говорил он, всегда так. Два таланта не могут сосуществовать рядом. Таланту нужна прислуга. Чтобы приходила по звонку колокольчика, делала черную работу и уходила. Катя и была такой прислугой. Приходила по звонку телефона, печатала и уходила.

На середине романа, как раз на том эпизоде, когда Шофер, загружая очередной бидон, признавался Доярке в любви, Владлен бросил рукопись на стол, сел и зарыдал натуральными слезами. Катя решила, что автор неравнодушен к судьбе персонажа. Она перестала печатать и тактично молчала.

– Катя, Катюша, поговори со мной, – попросил Владлен.

– Хорошо, – сказала Катя и вытащила лист из машинки. Поговорить с Владленом означало посидеть и послушать. Владлену и в творчестве не удавались диалоги, зато в монологах ему не было равных.

– Риммочке плохо, – сказал Владлен. – Она слишком много работала. Не щадила себя.

– Что с ней? – спросила Катя, потому что Владлен любил наводящие вопросы. Как будто он не хотел рассказывать, а его упрашивали рассказать.

– Галлюцинации. Слуховые. Врач рекомендовал покой, перерыв в работе, свежий воздух. Но она не может без работы, не может не творить.

– А что она слышит? Голоса?

– Нет, звуки. Шорохи.

– А вы что-нибудь слышите?

– Нет. Ты же знаешь, я работаю по ночам. Сплю в кабинете. А шорохи раздаются только в Риммочкиной спальне.

На самом деле Владлен с Риммочкой давно исключили из своей жизни понятие супружеского долга. Они не только спали в разных комнатах, но даже ели отдельно. Владлен – у себя в кабинете, Риммочка – в своей спальне.

– А вы не пробовали зайти в спальню, послушать?

– Заходил. Слушал. Ничего. Правда, иногда мне кажется, что я что-то слышу, но ведь я мог поддаться Риммочкиному влиянию. Я же очень впечатлителен, как все творческие натуры. Катя, это так тяжело. Не могу смотреть, как она мучается. И взгляд у нее такой стал… Странный, настороженный. Как будто сквозь меня смотрит.

Катя подумала, что у Риммочки всегда был такой взгляд – от спирта, но промолчала.

– Может, ей действительно лучше на даче пожить?

– Я ей говорил. Но теперь она не хочет ехать.

– Почему?

– Она думает, что шорохи – это какой-то знак. Понимаешь, она слышит эти звуки в какие-то особые для нее даты. В день ее рождения всю ночь не спала – шорохи усилились. Она думает, что это к беде.

– А вы что думаете?

– Я – реалист. Я не могу позволить себе верить в потусторонние силы. И мой долг – избавить жену от этих идей. Она ведь про эти шорохи всем знакомым рассказывает. Начала новый цикл стихотворений под названием «Шорохи». Представляешь, что будет с моей репутацией?

– Может, все уладится?

– Не знаю, не знаю…

Катя приходила на диктовку к Владлену два раза в неделю. В очередной ее приход дверь открыла Риммочка – еще более порывистая и мутная. Схватила Катю за руку и потащила к себе в спальню.

– Слушай, – приказала она и уставилась на Катю. – Слышишь? Ты мне веришь?

Катя не знала, что ответить, чтобы не обидеть больную. С больными же нельзя спорить. Нужно во всем соглашаться.

– Слышу, – сказала Катя.

– Вот! – закричала Риммочка и потащила Катю в кабинет. В кабинете за столом сидел Владлен, обхватив руками голову. – Теперь ты не будешь говорить, что я сумасшедшая. Она тоже слышала.

– Катя, Катюша, ну зачем? Зачем ты подтверждаешь ее фантазии? Господи, как я устал.

– Мы работать будем? – спросила Катя.