Агнесса. Исповедь жены сталинского чекиста

© Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал», текст

© И. Щербакова, предисловие

© А. Бондаренко, оформление, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

На качелях судьбы

Трудно определить жанр этой книги. Это и не мемуары в чистом виде, и не литературная запись, и не роман. Тут всего понемногу. И дело, конечно, не в чистоте жанра – важно, что читатель имеет возможность познакомиться с замечательным текстом, который возник в результате встречи двух ярких женщин. Эта книга – их общее творение. Агнесса Миронова, рассказывающая на ее страницах свою жизнь, – удивительная героиня. И для автора редкая удача найти такой персонаж. Но и Агнессе повезло, что она встретила Миру Яковенко, – благодаря ее литературному дару эта история не только дошла до нас, но и получилась живой и интересной.

Мира Яковенко (1917–2005) – физик по образованию, не была профессиональным литератором, но, несомненно, обладала писательскими способностями. И больше всего ее интересовали судьбы людей, переживших ГУЛАГ.

Она начала записывать истории тех, кто освободился из сталинских лагерей, уже во второй половине 1950-х годов. В то время она часами просиживала в очередях в Прокуратуре СССР, в Верховном суде, в Военном трибунале, добиваясь реабилитации своих репрессированных родственников (она из семьи украинских интеллигентов-просветителей) и слушала исповеди бывших заключенных, сидевших рядом с ней у дверей служебных кабинетов. Тогда казалось, что узнать правду о сталинских тюрьмах и лагерях можно только от очевидцев (впервые заговоривших после долгих лет молчания), что секретные архивы, если в них что-то и сохранилось, не будут открыты никогда. Но было очевидно, что лишь немногие сумеют описать пережитое и вообще отважатся за это взяться. Поэтому Мира Яковенко считала, что надо успеть записать то, что свидетели смогут и захотят рассказать.

Конечно, никакого магнитофона у нее тогда не было. Но она порой даже не могла делать записи от руки в присутствии рассказчика, справедливо опасаясь, что это повлияет на степень его откровенности. Чаще всего она записывала то, что услышала, уже дома, по памяти. Позже она говорила, что ее тексты не столько исторические свидетельства, сколько литературные заметки, и главное, чего ей хотелось добиться, – чтобы получился живой рассказ и живой образ рассказчика. В случае с Агнессой Мироновой это удалось Мире Яковенко лучше всего.

В “Агнессе” нет и пафоса самооправдания, присущего многим мемуарам бывших узников ГУЛАГа, которые были написаны в начале 1960-х годов, главным образом для того, чтобы доказать, что выдвинутые против их авторов на следствии обвинения были ложными, признания добыты под пытками, что они всегда были верными партийцами, боролись с троцкизмом, с “правым уклоном” и т. д.

Агнесса Миронова не боится наговорить лишнего, вспомнить то, что кому-то могло показаться опасным. Возможно, это объяснялось тем, что в ней не было никакого фанатизма, слепой веры в коммунистическую партию, в Ленина или Сталина, и она не пережила тяжелых разочарований, не пыталась цепляться за революционные идеалы (что характерно для лагерных воспоминаний, написанных в те годы бывшими представителями партийно-номенклатурной среды).

Естественность – еще одна важная черта, украшающая рассказ героини. Она глубоко убеждена, что ниже ее достоинства казаться тем, кем она не была – образованной, живущей высокими интересами. Она притворяется “политически грамотной” только один раз – чтобы обратить на себя внимание заинтересовавшего ее мужчины.

Агнесса достаточна умна, чтобы понимать (и это вполне сочетается с ее непоколебимой женской уверенностью в себе), что у нее нет литературных способностей и она не сможет описать свою жизнь так, как ей кажется, она того заслуживает. Именно поэтому она так восхищается мемуарами Евгении Гинзбург^[1]:

Вот “Крутой маршрут” Евгении Гинзбург… с этой рукописью не могу расстаться… Пусть что хотят делают, хоть опять сажают. Эта книга обо всех нас, таких, как я, обо мне…

Но рассказывать Агнесса умеет и делает это живо и органично, и, в общем, искренне. Благодаря этому перед нами не просто пересказ пусть даже интересной биографии, а увлекательный текст, с точно схваченной разговорной интонацией, которая передает то, чего не могут передать архивные документы: быт, характеры, представления, наконец мифы ушедшей эпохи. И всё это на фоне перипетий весьма бурной женской жизни. Вслед за героиней мы попадаем с кремлевского новогоднего приема, на котором присутствует сам Сталин, в пеший этап заключенных, замерзающих зимой в казахстанской степи; из бывшего генерал-губернаторского особняка в Новосибирске в московскую коммуналку; из салон-вагона начальника НКВД Западной Сибири в камеру Лубянской тюрьмы. Но эти “качели” советской женской судьбы 1930–1940-х годов сами по себе вовсе не уникальны. Сходная участь была у многих жен “врагов народа”, оказавшихся в сталинских лагерях после ареста и расстрела их мужей во время Большого террора в 1937–1938 годах^[2]. Конечно, в “Агнессе” притягивает то, что героиня приоткрывает дверь в “черную комнату” советского прошлого, в мир тех, чьими руками осуществлялся этот террор. Уничтожив десятки и сотни тысяч, многие персонажи ее воспоминаний сами стали потом его жертвами. Эти организаторы репрессий не оставили ни дневниковых записей, ни воспоминаний, разве что показания на следствии – перед тем как их приговорили к расстрелу. Но и такая редкая возможность, которую дает эта книга, – познакомиться с бытом верхушки ГПУ – НКВД – не была бы столь захватывающей, если бы не образ самой Агнессы.

Она рассказывает свою историю не для того, чтобы вызвать сочувствие к себе, оказавшейся в ГУЛАГе, с расстрелянным одним мужем, посаженным на долгие годы другим. Ей самой хочется еще раз оживить в памяти те яркие и счастливые дни, когда она была такой победительной, любимой, блестящей. Агнесса ни в коей мере не идеальная героиня, она часто кажется эгоистичной и равнодушной, провинциальной и безвкусной, ищущей свою выгоду. Но она, несомненно, – личность с сильным и независимым характером. Недаром ее образованный и тонкий третий муж, горячо любившей Агнессу, так пишет о ней:

Да, она могла быть укротительницей! Ее большие глаза не были миндалевидной формы, а почти круглыми. Это придавало ее лицу какую-то жесткость, даже хищность. Тонкие сжатые губы содействовали этому впечатлению… Пожалуй, жестокость не покидала ее, когда она стремилась к цели. Но основа ее характера была независимость. Казалось, что эта женщина никогда не может быть возлюбленной и мириться с ролью компаньонки, делящей свою волю с волей другого человека, подчиняющей себя добровольно любимому человеку…

И дочь ее третьего мужа, которой нелегко было принять Агнессу в роли мачехи, отдает ей в этом смысле должное:

Она считала: женщина не должна уступать мужчине ни в чем, все, что ей дано, нужно использовать, не позволяя заглохнуть в себе, надо себя утвердить.

В Агнессе нет ханжества и лицемерия – для этого она слишком горда и уверена в себе, в своей женской привлекательности и власти над мужчинами. В момент резких поворотов судьбы она проявляет решительность, иногда даже авантюризм. Ее жизненная хватка и эгоцентризм заставляют вспомнить такие знаменитые женские литературные персонажи с сильным характером и большой долей эгоизма, как Скарлетт О’Хара из “Унесенных ветром” Маргарет Митчелл. Эти ассоциации возникают уже при чтении первых глав книги, когда в 1920 году молодых белых офицеров, поражающих сердца провинциальных барышень – Агнессы и ее сестры, сжигает, как южан в американской Атланте, пламя гражданской войны.

* * *

Но вернемся к самой истории Агнессы. Ее рассказ, состоящий из четырех частей, можно сказать, четырех “серий” (с прологом и эпилогом) – это готовый киносценарий для мелодрамы, поскольку главное в нем – это романтические увлечения, тайные свидания, замужества. Любовь всегда присутствует в ее жизни: “Я не могу без любви”, – часто повторяет она. Начало или первая часть этой мелодрамы больше всего напоминают романтические эпизоды в соответствующей эпохе стилистике немого кино.

Шестнадцатилетняя гимназистка Агнесса Аргиропуло и ее старшая сестра Лена – хорошенькие провинциальные девушки (наполовину гречанки) из российского южного города Майкопа, мечтающие только о романтических героях и страстной любви. И если бы жизнь шла своим чередом, то после нескольких влюбленностей обе они вышли бы более или менее удачно замуж, и все их “бурные страсти” не стоили бы и выеденного яйца.

Но на дворе 1918 год, в России уже бушует гражданская война, и тихий Майкоп оказывается в эпицентре ее кровавых событий. Это казачьи районы юга, где красный террор сменяется белым, а потом снова красным, вплоть до окончательной победы коммунистов. Убийства и грабежи, виселицы и расстрелы – вот тот фон, на котором разворачивается история юной Агнессы. Но в ее рассказе это лишь обстоятельства, от которых, конечно, никуда не деться, а главное – это описание первых влюбленностей и героев романов. Например, романтического красавца – белого офицера, казачьего есаула Петровского.

Я в него влюбилась без памяти… Поэтично, самозабвенно, я только и мечтала о встрече с ним! Только и искала предлогов… Вы себе только представьте. Мы гуляем с подругами в парке, с гимназистками, такими же, как я. И вдруг вдалеке вижу – идет он. Появился, приближается, и все знают – идет ко мне, к девчонке, как волшебный принц. Высокий, стройный, интересный, затянутый в белую черкеску. Подходит, здоровается со всеми, но смотрит только на меня. И мы с ним отходим и гуляем по парку, по дорожкам, по аллеям…

На прощание Агнесса потихоньку берет у Петровского на память не прядь волос, а пули из его револьвера – настоящий сувенир кровавой эпохи. Но если Петровский остался в памяти Агнессы благородным романтическим героем, которого “унес ветер” гражданской войны, то по поводу некоторых других белых офицеров, ухаживающих за местными барышнями, у нее нет иллюзий (хотя симпатии ее, конечно, на стороне белых):

Через день белый офицер, дворянин известной фамилии, поклонник Лены, повез ее на своем выезде (прекрасные лошади были у него!) кататься за железную дорогу. Он собирался поразить ее – показать ей виселицы. Вот мужчины всегда так: обязательно им нужно воевать, убивать, уничтожать, а потом еще гордятся этим.

Она становится свидетельницей и красного террора: зверски убивают добродушного старичка генерала, у которого снимала квартиру семья Агнессы:

Генерала убили, “надели”, как на вертел, на садовую решетку. Некоторое время он висел так.

Пришедшие красные грабят их, “реквизируют” даже носильные вещи. И заканчивается гражданская война для Агнессы последним актом красного террора, который прямо затрагивает их семью. В 1920-м Майкоп окончательно переходит в руки красных, и новые власти сначала обещают белым офицерам, которые добровольно сдадут оружие, что их не тронут, но через некоторое время всех оставшихся в городе всё равно расстреливают.

Остался и муж Лены, он тоже был майкопский и страстно любил Лену, он не мог от нее уехать. Спокойно прожили год. И вдруг приказ: всем бывшим белым офицерам зарегистрироваться и прибыть на станцию Тихорецкую такого-то числа в такое-то время. Лена провожала мужа. До Тихорецкой ехали на лошадях. Прощаясь, он плакал. Затем Лена вернулась домой. Она мне рассказывала: ехала домой и вдруг почувствовала, что она совсем свободна. Свободна! Это была радость. Он прислал несколько открыток с дороги. Сообщил, что едут в Архангельск. Затем всё затихло. И вдруг вернулся один из увезенных. Он рассказал, что тяжело болел тифом, в бараке лежал, свернувшись на койке, лицом к стене. Его сочли умершим и оставили. А всех других офицеров увезли и расстреляли из пулемета. Так Лена узнала, что она вдова.

Поразительно буднично, отстраненно (почти цинично) звучат слова Агнессы о том, что когда Лениного мужа увозили, та почувствовала облегчение и свободу. А ведь муж Лены гибнет, по словам Агнессы, из-за любви к ее сестре. Тут отчетливо видна утрата нравственных ориентиров, которую порождает это безумное время, даже у таких далеких от политики самых обычных девушек. И у Агнессы, с одной стороны, – приятие того, что мужчины этой эпохи так или иначе участвуют в ее кровавых событиях, – и это “нормально”. С другой стороны, как совместить свою влюбленность в них с этим знанием? Поэтому Агнесса и прибегает к приведенному выше объяснению: Вот мужчины всегда так: обязательно им нужно воевать, убивать, уничтожать, а потом еще гордятся этим. Она фактически оправдывает своих романтических героев – с помощью некоего обобщения по поводу вечной мужской природы. На самом деле речь идет именно о тех мужчинах, которые в такие эпохи поднимаются наверх.

Агнесса достаточно хитро и тонко дает понять через историю своей сестры Лены: ее отношение к мужу, смерть которого она воспринимает так равнодушно, – это отношение к побежденным. Собственно, расставанием с проигравшими и заканчивается первая серия этого “фильма”. Сестрам (главное – Агнессе) хочется быть на стороне победителей. Поэтому и спустя 15 лет после гражданской войны ее счастливая женская жизнь разворачивается на фоне пусть не такого явного, но не менее страшного террора. Ведь самый главный и самый любимый ее мужчина тоже относится к победителям: он становится одним из очень крупных организаторов сталинских репрессий.

Но пока еще на дворе 1921 год, гражданская война закончилась победой большевиков, и наступает эпоха НЭПа, утверждения и становления советской бюрократии на фоне разрешенной частной торговли с одной стороны, и разрухи, безработицы, с другой. Люди в условиях труднейшего советского быта залечивают раны, нанесенные гражданской войной. Эта часть рассказа Агнессы уже не напоминает мелодраму в духе немого кино с красавцами белыми офицерами, а скорее жанровую бытовую историю, знакомую по советской литературе 1920-х – 30-х годов. Агнесса и ее семья из мелкой, но всё-таки буржуазии, они к победителям не принадлежат и продолжают жить по законам и правилам прежней эпохи. Агнесса окончила гимназию и хочет удачно выйти замуж (она вовсе не похожа на “передовых” девушек, партийных и комсомольских активисток, она не стремится учиться, не торопится искать работу и вообще никак не участвует в новой жизни). И поклонник, который у нее появляется, тоже в духе НЭПа – совершенно неромантический персонаж – некий Абрам Ильич, который вроде бы и ходит в военной форме, но скорее похож на мелкого нэпмана, прокладывающего путь к ее сердцу самым простым способом – с помощью подарков. Но Абрам Ильич для нее не партия, ей хочется чего-то более интересного и перспективного. Тут-то и появляется Иван Зарницкий, за которого Агнесса выходит замуж в 1922 году, в 19 лет. Она снова подробно описывает свои первые свидания – на этот раз с красным командиром, но романтики и красоты здесь поменьше, чем с белыми офицерами, – эпоха не та. Всё бедно и скудно и, по выражению Агнессы, “запаршивлено, как всегда бывало при советской власти”. И хотя на свидания с Зарницким Агнесса ходит, конечно, в шляпке, но краска на ней негодная, под дождь попадать нельзя:

Когда ливень стих, Зарницкий пошел меня провожать. А на мне была красная шляпка, она линяла. Зарницкий был в белой рубахе (в цивильном), он взял меня под руку, а я склонилась к нему, и краска со шляпки стекала на его рубашку. Только утром он заметил, что рубашка его вся в красных разводах.

Эта линяющая бедная шляпка начала 1920-х становится символом неудачного первого брака Агнессы.

Ее первый муж – Зарницкий – как и Агнесса, не из пролетариев, и это их поначалу объединяет. Он старше ее на 9 лет, из семьи священника, но несмотря на свое происхождение, сделал карьеру во время гражданской войны. На стороне красных воевало – особенно штабными офицерами – много так называемых военспецов. В 1921 году у него большая должность – он начальник штаба погранвойск Северного Кавказа. И хотя Зарницкий порывает со своей семьей, идет на службу к большевикам, он и по своему поведению и своим поступкам человек прежних устоев. Он старомодно ухаживает за Агнессой, церемонно делает предложение, соглашается и на венчание, на приданое и свадьбу.

Всё описание поездки Агнессы на свадьбу в Армавир и жизни в реквизированном особняке предстает в пошло-мещанском духе той эпохи, напоминающем по атмосфере рассказы Михаила Зощенко:

Сижу, вся ушла в свои мечты. Представляю, как он меня встретит, как я предстану перед ним в черном элегантном пальто и в черной шляпке, в облегающих руку черных перчатках (подарок Абрама Ильича), надушенная французскими духами (тоже подарок Абрама Ильича). Мама дала мне в приданое и персидский ковер, купленный на деньги Абрама Ильича.

Теперь Агнесса замужем за красным командиром, который содержит ее и всю их семью. Она толком нигде не работает, да и не учится, в основном занята нарядами, брак их бездетен. Но Агнесса очень скоро начинает понимать, что Зарницкий – при всей его порядочности – не тот, кто ей нужен, не мужчина ее жизни. Это каким-то естественным образом совпадает с тем (и тут чутье ее снова не подводит), что карьера его рушится, потому что наступает время совсем других людей: наглых, хватких, корыстных, на всё готовых.

Таких, как Михаил Фриновский, в то время подчиненный Зарницкого, а спустя 12 лет всесильный заместитель наркома Ежова, один из главных организаторов массовых репрессий 1937–1938 годов.

Фриновский Михаил – лицо широкое, как блин, глазки маленькие, жесткие – был не промах насчет вещей. Иван Александрович недоумевал, что это за люди – всё берут, всё тащат, совсем не то, что прежние товарищи Ивана Александровича, да и сам он, который спал до моего приезда на рваной простыне… У Ивана Александровича в кабинете стоял прекрасный письменный стол на львиных лапах, из реквизированных, конечно. На столе – ценный хрустальный письменный прибор. Иван Александрович, бывало, и внимания на них не обращает – ну, поставили ему на рабочее место, и пускай. Фриновский пристал к нему – подари мне этот прибор. Иван Александрович отдал с недоумением. Потом и письменный стол перекочевал к Фриновскому.

Конечно, Фриновский забирает не только стол, но и квартиру, которая предназначалась Зарницкому, да и его место. Он и за Агнессой приударить не прочь, но она с самого начала испытывает к нему антипатию.

Зарницкий и сам понимает, что его вытесняют неслучайно, формирующаяся сталинская система требует совсем других людей. Он уходит из ОГПУ, становится обычным советским служащим – и, конечно, в результате теряет блестящую Агнессу. Наградой ему служит лишь редкое в ту эпоху счастливое обстоятельство, что он впоследствии (уже в 1950-е) умирает дома и собственной смертью. (В отличие от Фриновского и его соратника и подчиненного Сергея Миронова, ради которого Зарницкого бросает Агнесса.) И Агнесса сохранила на всю жизнь к нему уважение – за его честность и порядочность.

* * *

На фоне сравнительно благополучной, но унылой и скудной жизни с Зарницким начинается новая “серия” – роман и потом брак Агнессы с главной любовью ее жизни, чекистом Сергеем Мироновым. В истории Агнессы это самые яркие и счастливые страницы. Начинается их роман почти как в советских фильмах 1930-х. Миронова (настоящее его имя Мирон Король)^[3], в середине 1920-х начальника одного из отделов ОГПУ на Северном Кавказе, направляют проводить политзанятия среди жен красных командиров; приходится посещать их и Агнессе, хотя это ее совершенно не интересует. Она является, как и все остальные, для галочки, чтобы не подвести мужа, но, увидев Миронова, впервые в жизни стремится произвести впечатление политически “подкованной”, чтобы обратить на себя его внимание. Уж очень он ей понравился:

Породистое лицо, высокий лоб, изогнутые брови, чуть прищуренные улыбающиеся глаза необычной формы и эти удивительные ресницы – мохнатые, длиннющие, загнутые. На щеках ямочки. Крупный, красивой формы рот, ровные белые зубы, волосы густыми волнами обрамляют лицо. Широкоплечий, сильный, походка стремительная, крепкая. Он улыбнулся нам, улыбка у него оказалась обаятельная, и, смотрю, все наши дамы так и замерли…

Красавец-чекист в глазах Агнессы – настоящий герой-любовник. В отличие от противного, толстого, с маленькими глазками Фриновского. Но, как и Фриновский, Миронов – типаж новой эпохи (это не старые большевики, продолжающие вести бесконечные споры о марксизме и постоянно вспоминающие дореволюционные годы подпольной борьбы). Такие, как Миронов, как правило, выдвигались в Первую мировую войну: он стал офицером, потом сделался большевистским агитатором, затем ушел в Красную армию, работал в ЧК, участвуя в красном терроре во время гражданской войны. Первая мировая и, главное, Гражданская война извратили у этих людей представления о нравственности, о добре и зле, о ценности человеческой жизни. И внешне столь непохожий на Фриновского Миронов намертво связан с ним, их объединяет карьеризм и беспринципность, он его человек, от него зависит его карьера, и погибает он вслед за Фриновским (Миронова расстреляют на 2 недели позже).

Их роман с Агнессой начинается в 1925-м, и Миронову никакая ее “политическая грамотность” не нужна. Наоборот, наступило новое время, когда многие советские начальники меняют своих прежних “идейных” жен в красных косынках и кожаных куртках, с которыми они вместе прошли гражданскую войну, на тех, кто им создаст “красивую” жизнь, на дамочек в шляпках и шелковых платьях. В своем рассказе об их подпольном романе (который длится чуть ли не 6 лет!) Агнесса почти не упоминает, что и у Миронова была жена, прошедшая с ним гражданскую войну, с которой он расстается ради “безыдейной” Агнессы. Она, кстати, совершенно не скрывает своего равнодушия к вождям, к советской власти. Миронов, который, по словам Агнессы, “был очень предан советской власти”, шутливо называет ее “моя белогвардейка”. И его, арестовывавшего не сотни, а тысячи невинных людей по малейшему подозрению, это вполне устраивает. Лишь бы она ни во что не вмешивалась и не интересовалась его “работой”.

Правда, однажды в ответ на ее кокетливый вопрос:

– А если бы я действительно оказалась белогвардейкой, шпионкой? Если бы тебе приказали меня расстрелять, ты бы меня расстрелял? – он отвечает ей вполне искренне:

– Расстрелял бы.

Я не поверила своим ушам. Меня?! Меня расстрелял бы? Расстрелял бы… меня?! Он повторил так же безапелляционно:

– Расстрелял бы.

Я расплакалась. Тогда он спохватился, обнял меня, стал шептать:

– Расстрелял бы, а потом застрелился бы сам… – И стал меня целовать.

Слезы мои высохли, и хотя я еще повторяла: “Да, да, как ты мог хоть на миг такое подумать!” – но я уже шла на компромисс: если застрелился бы сам, значит, всё-таки любит.

Но стоило Агнессе (а это произошло, кажется, всего один раз) нарушить свое невмешательство в “мужские дела” и попросить за кого-то из арестованных знакомых, ее любимый, ласковый Мироша мгновенно превращается в беспощадного и жестокого чекиста:

Я все не решалась попросить Миронова, но, наконец, выбрала минуту, когда он был особенно весел. Надо было видеть, как вся его веселость мгновенно слетела. Он ответил мне сухо, холодно, резко, что все дела рассматриваются на местах, и если этот человек взят в Саратове, то там и будет решаться его дело, а он, Миронов, никакого касательства к этому не имеет и ходатайствовать ни за кого ни перед кем не станет. Даже если б это были мои родственники или его собственные.

Для Агнессы ее спокойная и счастливая жизнь с Мироновым неизмеримо дороже, чем просьбы за каких-то чужих людей. Впрочем, и по отношению к своим Миронов ведет себя точно так же – прерывает отношения с родной сестрой в тот момент, когда над ее мужем сгущаются тучи и тот ждет ареста.

И, конечно, не коммунистической идее предан Миронов, а именно советской власти в чекистском ее понимании, а главное, своей карьере. В конце концов, именно поэтому Агнесса так с ним счастлива. И соблюдает предложенные Мироновым правила игры – его работа ее не касается.

С 1930 года, когда они, наконец, решают соединиться и Агнесса просто прыгает к Миронову в поезд, который увезет их в Москву, а затем они уедут уже вместе на его новое место назначения, в Казахстан, где Миронов становится заместителем полномочного представителя ОГПУ, и вплоть до его ареста в январе 1939 года она с ним больше не расстается.

Тут-то и начинается десятилетие ее счастливой жизни, а на самом деле “пляски на вулкане”, потому что Агнесса живет, как она сама говорит, “зажмурившись”. Еще бы – ведь ей невероятно повезло, она рядом с человеком, которого любит, у нее больше нет не только бытовых, но вообще никаких проблем, всё решается как по мановению волшебной палочки, кругом обслуга, всё приносят, доставляют, подают.

Самое большое удовольствие она получает от того, что теперь может позволить себе такие туалеты, о которых большинство советских женщин не может даже мечтать. Память у Агнессы просто феноменальная – она и спустя 50 лет описывает свои платья с невероятными подробностями:

И вот мне сшили платье, я сама сочинила фасон. Вы только представьте себе: черное шелковое (черный цвет стройнит) с разноцветной искрой, талия и бедра обтянуты косыми складками, как блестящими стрелками, вот так вот – я даже вам нарисую, таких фасонов я с тех пор не видела. Сверху облитое этими стрелками, а внизу, почти у колен, широчайшим легким воланом расходится юбка – пышная, воздушная, как сумеречный весенний туман. А сбоку большая пряжка переливается всеми цветами, как искры на ткани.

И по мере восхождения Миронова по карьерной лестнице всё шикарней становятся ее туалеты. Эти фасоны, материи, цвета будут иллюстрировать главную “серию” из жизни Агнессы. Она, конечно, из породы “бытовых” женщин, – но в данном случае это выигрыш для читателя. “Черт сидит в детали” – и мы видим ее глазами парадную сторону жизни партийного и чекистского начальства – наркомов и замнаркомов, в шикарных особняках, на курортах и госдачах. Гулянки, банкеты, пикники, чрезвычайно модные тогда кинопоказы и т. д. – всё это Агнесса описывает очень подробно:

Мы сели в открытые машины, а там уже – корзины всяких яств и вин. Поехали на ярмарку в Адлер, потом купались, потом – в горы, гуляли, чудесно провели день. Вернулись, украшенные гирляндами из веток кипариса.

А праздничные столы уже накрыты, и около каждого прибора цветы, и вилки и ножи лежат на букетиках цветов.

Со служебным ростом Миронова всё шикарней становится обстановка вокруг Агнессы, всё больше штат обслуги и тех, кого Агнесса называет “подхалимами”:

У меня был свой “двор”, меня окружали “фрейлины” – жены начальников. Кого пригласить, а кого нет, было в моей воле, и они соперничали за мое расположение. Мы, бывало, сидим в зале, смотрим фильм; “подхалимы” несут нам фрукты, пирожные… Да, да, вы правы, конечно, я неверно употребляю это слово. Точнее сказать “слуги”, конечно, но я называла их подхалимами – уж очень старались они угодить и предупредить каждое наше желание. Они так и вились вокруг нас…

И так всё выше и выше, до их последней квартиры в знаменитом Доме на Набережной и до последнего новогоднего приема в Кремле, где они сидят неподалеку от самого Сталина.

Агнесса несколько раз повторяет, что жила в те годы “зажмурившись”, ничем кроме туалетов и приемов не интересовалась, ничего не знала, но мы видим, что это не совсем так, а порою и вовсе не так. Она чрезвычайно наблюдательна, у нее очень хорошая память (это доказывают ставшие известными засекреченные архивные документы и, в частности, показания самого Миронова, которые он после своего ареста давал против Фриновского и Ежова). Конечно, Агнесса, говоря о своем неведении, несколько лукавит. Точнее сказать, что она жила, как и многие люди, особенно в этой среде, с раздвоенным сознанием. Но получается, что она (в этом ценность ее воспоминаний) по сути разоблачает мифы, возникшие в сталинскую эпоху и оказавшиеся очень живучими. Миф о том, что чекисты верили, что и в самом деле громят врагов и предателей. И миф о том, что жены чекистов ничего не знали и ни о чем не догадывались. Судя по не интересующейся работой мужа Агнессе – кое-что знали. Начало ее совместной жизни с Мироновым происходит на фоне страшного голода, который вызван насильственной коллективизацией, раскулачиванием и репрессиями в Казахстане. Жертвы исчисляются сотнями тысяч, и как раз в самый пик этого ужаса Агнесса едет в отдельном салон-вагоне вместе с Мироновым, посланным с инспекционной поездкой по Казахстану проверять, как работают на местах отделы ОГПУ. С ними едет повар, вагон завален продуктами, мясом, сырами, фруктами. А вдоль всего их пути валяются трупы умерших от голода людей. Когда поезд подошел к Караганде, об этом узнает и Агнесса. Вернувшиеся из города сотрудники Миронова рассказывают ей (Агнессу он предусмотрительно в город не отпустил), что там происходит:

Ничего в магазине нет, полки пустые. Продавщица говорит: “Я не работаю, не торгую, нечем. Хлеб забыли, как и выглядит… Сюда прислали эшелоны с раскулаченными, а они все вымирают, так как есть нечего. Вон в той хибаре, видите отсюда? Отец и мать умерли, осталось трое маленьких детей. Младший, двух лет, вскоре тоже умер. Старший мальчик взял нож и стал отрезать, и есть, и давать сестре, так они его и съели”. Все замолчали. Они, сотрудники, про голод уже, оказывается, знали. Сотрудники НКВД, конечно, про голод знали, более того, в их функции входило пресекать всякое недовольство и засекречивать информацию о том, что происходит, не пускать голодающих в большие города. Так и Агнесса (даже после поездки по Казахстану) совершенно не представляет себе и не задумывается о том, что происходит с ее собственной семьей на Украине. Намеки в письме сестры (та боится писать открыто) понимает только ее мать и отправляет продуктовую посылку. Сестра Агнессы в то время была уже едва жива от голода:

Лена потом рассказывала: “Я всё отдавала Боре (сыну), всё, что по карточкам получала, а сама доходила… А на улицах и в парадных валялись трупы, я все думала – вот и я так лягу скоро… И вдруг перед домом останавливается машина, а с нее военный сбрасывает мешки. Звонит ко мне, застенчиво улыбается: – Это вам… кажется, от сестры. Я глазам своим не верю. Раскрыла – пшено! Я, конечно, ему отсыпала немного… и скорее-скорее варить кашу. Насыпала пшена в кастрюлю, налила воды, варю, а сама дождаться не могу, пока сварится, так и глотаю сырое…”