Олег Айрашин

Так получалось, что все ключевые поступки я совершал не благодаря чему-то, а вопреки. Несмотря на. Поперёк программы. 1966-1967 годы. Ближе к концу учёбы в Свердловском горно-металлургическом техникуме прохожу девятимесячную практику на Кировградском медеплавильном комбинате. Суконная спецовка, валенки (и летом тоже), на боку — коробка противогаза, конец шланга зажат в зубах. Шахтная печь — высокий, в несколько этажей, агрегат. По узкоколейке на площадке верхнего этажа вдоль печей курсирует электровоз. Вагонетки заполнены медной рудой, коксом, флюсами, медьсодержащим ломом. Мы, бригада из трёх-четырёх человек, раскачав нелёгкую вагонетку, опрокидываем её в печь. Потом –- следующую. Под тяжестью содержимого вагонеток дверцы печей открываются — нам в морду лица рвётся сернистый газ, куски кокса и прочая нечисть. Слёзы из глаз, сопли из носа, — и жара, жара! Одежда мокрая насквозь, за смену выпиваешь 10-12 литров газировки. Печи прожорливы — составы с загрузкой идут и идут. А ты ежеминутно посматриваешь на часы — ну когда же закончится долбаная смена?! Судьба моя была работать в этом аду. Всю жизнь. Пусть не загрузчиком, пусть мастером. НЕТ! Поступаю на Физтех Уральского политехнического института: здесь готовят кадры для атомной промышленности. По окончании УПИ распределился в одно из лучших, по слухам, мест — в Свердловск-44, на Среднеуральский машиностроительный завод. На самом деле это крупнейший в мире изотопно-разделительный завод, в те годы работавший исключительно на оборонку (производство ВОУ высокообогащённого урана для ядерных боеголовок). После голодного и загазованного Свердловска я попал в рай! Зелёный, почти курортный город, в магазинах полно дефицита, в столовых кормят не хуже, чем в свердловских ресторанах. Я просто охренел. Не может быть такого в голодной стране! И на работе тоже чудно. Молодого специалиста не спрашивали, кем и где он хочет работать — меня поставили сменным инженером-технологом в цех по переработке отходов ВОУ. Ну да, радиация: высокообогащённый уран в сотню раз активней природного. Но ведь не Хиросима же. Зато ни большой пыли, ни ядовитых газов, ни жары, ни изнурительного труда. И зарплата — вдвое, чем в среднем по стране. Я держу в ладони слиток ВОУ. Небольшой, но увесистый — килограммов на пять. Дюжины подобных штучек хватило, чтобы стереть Хиросиму. Вот он — секрет благоденствия нашего стотысячного закрытого города. В 1970-е таких слитков у Советского Союза было намного больше, чем у Пентагона. Казалось бы: работай себе да радуйся. НЕТ! Уже через год стало скучно — запросился в ЦЗЛ (центрально-заводскую лабораторию), в науку захотелось. Так я лишил себя будущей льготной пенсии — в три раза больше обычной. И проложил тропинку к своим будущим книгам: с атомной пенсией книжки писать — мотивация нулевая. Сидел бы на лавочке да курил бамбук. Работа в ЦЗЛ — рай в квадрате. Инженер-исследователь лаборатории по охране окружающей среды УЭХК (Уральский электрохимический комбинат — так теперь называлось наше предприятие) — это круто. Спустя время я защитился — по теме «Обезвреживание жидких радиоактивных отходов». И параллельно преподавал в ЦИПКе. Да, в Новоуральске, как теперь назывался наш город, тогда функционировал филиал Центрального института повышения квалификации специалистов-атомщиков Преподавать мне нравилось даже больше, чем заниматься наукой. Это был рай в кубе. И я уволился с комбината. В ЦИПКе заработал звание доцента, задумывался о докторской. Но всё хорошее быстро кончается. Нагрянула перестройка. Слушателей не стало — зарплату перестали платить. Пришлось искать другую работу. С 1992 года я — госслужащий, начальник Новоуральской инспекции Госатомнадзора РФ. Восемь сотрудников, включая секретаря: можно не осваивать компьютер. Но… зарплата, несовместимая с жизнью. Однако были и плюсы. Главный из них — сокращённый рабочий день. Что давало время для публикации статей в серьёзных журналах («Экология и жизнь», «Фундаментальные исследования»). По результатам публикаций (основная тематика — медицинская экология) получил почётное звание профессора Российской Академии естествознания. И родил серию из пяти научно-популярных книг — «Занимательная экология без завирательной мифологии». Ещё из хорошего — загранкомандировки. Только в Штатах удалось побывать четыре раза. В 1993 году Россия заключила с Америкой знаменитое соглашение ВОУ-НОУ (высокообогащённый уран — низкообогащённый уран). Оно предусматривало переработку 500 тонн российского оружейного ВОУ в низкообогащённый уран — топливо для атомных электростанций США. Само изотопное разбавление ВОУ проводили у нас, на УЭХК. Американские наблюдатели контролировали процесс специальным прибором, который я видел ещё в Штатах. Здоровенный прибор был упакован в деревянный ящик из строганных досочек и сразу же мне приглянулся. Теперь этот ящик стоит у меня в гараже — сын хранит в нём зимнюю/летнюю резину от машины. В историческом ящике, блин! А может, открыть под это дело частный музей? И да, без командировок в Штаты я не смог бы написать вторую книгу художественной серии «Поперёк программы» — «Миллион долларов до конца света». Действие этого романа происходит и в России, и в Америке. После семнадцати лет работы в Госатомнадзоре наступил предельный для государственного служащего возраст — 60 лет. И что же — пенсия, лавочка, кефир? И снова — НЕТ! Есть в мире справедливость! В 2008 году меня пригласили на должность главного инспектора по контролю безопасности ядерно- и радиационно-опасных объектов. Тринадцать лет пролетели быстро — и наконец я ушёл-таки на пенсию. Которую получал уже 23 года. Ушёл — и снова мимо лавки. Книги-то мои написаны, а вот до читателей пока не дошли. Так что будет чем заняться.