Прищеп Пекарика

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ      

1.

Редкие серые облака, несущиеся по голубому небу, странным контрастом вписывались в красно-желтую канву начала октября – солнечную и почти безветренную. Осень все переиначила на свой лад, расположившись размашистыми пятнами, кое-где еще с прозеленью, на чуть поредевших деревьях. Отметилась яркими желтыми мазками на мокром после ночного дождя асфальте. Украсила грудой налипших листьев старые, уже отслужившие свой срок, полузабытые автомобили во дворах и проездах, выдавая их и без того понятную невостребованность. Поверхностный ветер, задевавший даже верхушки деревьев, что повыше, совершенно не портил ощущения умиротворения, сквозившего в еще не ставшей ледяной прозрачности воздуха. Что-то идиллическое проникало в сознание через эту красоту естественного увядания. В душе Вениамина Петровича – грустная, но в то же время разбавленная прорывавшимися мажорными вкраплениями – безмолвно царила жизнеутверждающая музыка чувств, ритмом пульсаций отдаваясь во всем теле.

Пройдя по «зебре», он повернул направо и вошел в аллею кленов, разделявшую бульвар надвое. И вдруг… как будто заново увидел мир. Красота позднего утра вошла в сердце экстатическим восторгом. Запахи увядающей природы, лишь слегка задев ноздри, изменили состояние сознания. Полураздетые деревья и темная влажная плитка аллеи, кое-где проглядывавшая среди растопыренных кленовых листьев, дополнила ощущение нереальности. Мягкое преобладание желтого и красного цветов, смешиваясь с уже не свежим зеленым, вторглось в глубины бессознательного, обнажив спящую чувственность, чтобы дополнить ею не смело, но настойчиво нараставший восторг, со вчерашнего дня поселившийся в душе.

Еще неделю назад он – Пекарик Вениамин Петрович, декан психологического факультета, ученый с полновесным в профессиональной среде именем – не знал точного ответа на вопрос, который беспокойно жил в нем почти двадцать лет. Это было сумасшествие духа, чему оказалось посвященным полжизни времени и вся она, без исключения, с точки зрения разработки фантастической на первый взгляд идеи. Но вчера за столь долго ожидаемым озарением ума тихой сапой в сердце Пекарика-человека вкрался триумф чувств. Он был просрочен. И потому бурной радости Пекарику-ученому не принес. Но не только радости, но и непоколебимой уверенности в наконец-то свершившееся чудо. Она и была, и нет. Требовался эксперимент. А без него все теоретические экзерсисы оставались пустым звуком. Вся же сложность эксперимента основывалась на простом соображении – его придется проводить на себе. Слишком велика цена вопроса. Амбиции ученого вожделели вселенского признания, а внутренняя суть от самых укромных ее глубин до почти божественного слияния с мирозданием противилась появлению такого разрушительного для неискушенных душ соблазна. Человек в Пекарике понимал губительность этого открытия для мира. Понимал, что мир, узнав о такой технической возможности, перешагнет некую духовную грань и уже никогда не сможет стать таким, как был. Он станет хуже, станет кровожаднее, не смотря на все его стремление к духовности. Но в случае авторизованной проверки теории, названной как-то в шутку «прищепом Пекарика», ее основатель – Пекарик Вениамин Петрович, как гражданин, как туловище, наконец, исчезнет, чтобы уже никогда не возродиться. А если в другом физическом теле он когда-нибудь заикнется о том, что он не такой-то и такой-то, а Пекарик Вениамин Петрович, то соответствующего диагноза, а, в этом случае, сумасшедшего дома и участливых взглядов новых родственников ему, вероятнее всего, не избежать. Конечно, проведение эксперимента невозможно без нескольких участников. Но что они могут подтвердить? Как доказать правду тем, кто не готов ее принять?

Эти размышления несколько урезонили выступившие было вновь амбиции, с упреком напомнив их обладателю, что суть этого эксперимента трагична по сути своей. Для одного человеческого существа это потеря физического тела с энергетической составляющей. А для другого – это вообще смерть в обычном понимании…

Навстречу, покачивая бедрами, нога за ногу, как это делают модели, шла женщина лет тридцати пяти, и Вениамин Петрович на некоторое время отвлекся от мыслей. Отметил, что она не просто привлекательна, но даже красива. «Конечно, – подумал, – что-то будет за пределами совершенства. Обязательно, да найдется изъян. Как без него?»

С минуту эта мысль еще не покидала. Он вдруг поймал себя на том, что каким-то образом все это перекликается с тем, о чем он только что думал. Скорее всего, рассуждение о несовершенстве ассоциировалось с неудачей, возможность которой на практике равнялась, дай бог, пятидесяти процентам. А что это значит? Это значит, что эксперимент с точки зрения науки – чистейшей воды афера. В любой момент осуществления он может провалиться. Амбициозный проект, звучавший не менее амбициозно – «Прищеп Пекарика», к сожалению, мог накрыться медным тазом точно с таким же успехом, как и осуществиться. И тогда развоплощение или смерть постигнут оба существа – и претендента и донора.

«Неужели это тебя остановит? – сарказмом отозвалось в сознании, реактивно вызвав соответствующую мысли улыбку, – Разве мало исследователей пострадало от своих открытий?»

– То-то и оно, – выговорил он виртуальному собеседнику.

Вениамин Петрович, еще некоторое время сочетавший в себе два удовольствия – торжество собственного открытия и «неувядающую прелесть увядающей природы» по спонтанно родившемуся каламбуру – стал в большей степени склоняться к созерцанию окружающей красоты. И не только осени. По мере приближения к университету встречалось все больше молодых, с еще не потускневшими взорами женщин. И все они почему-то сегодня казались Вениамину Петровичу красивыми и одухотворенными. Вот уже в перспективе улицы стало просматриваться выдававшееся почти до самого тротуара высокое крыльцо главного корпуса. И, наконец, профессор, отвечая все чаще на приветствия, подошел к анфиладе ступеней, ведущей к широкой – почти во всю длину здания – площадке по типу бельэтажа. Поднялся наверх и нырнул в холодную тень козырька.

И почти сразу увидел знакомую спину Румана у самых дверей. Своего зама Вениамин Петрович знал еще с сопливого дворового детства, когда того чаще в среде мальчишек звали Мойшей, чем Мишей, то ли утверждаясь, то ли пытаясь таким образом обидеть. А еще в пылу случавшихся пацанских разборок он мог оказаться «хитрожопым евреем». Или еще чем-то похуже. Тогда Пекарику, если до его ушей такое доходило, ничего не оставалось, как физически реагировать на обидчика, потому что Руман был младше и слабей – а дружба есть дружба. Это сейчас ему понятно, что у фигурантов тех событий еще не были сформированы личности, необходимые для жизни в социуме. Были только мятущиеся в непривычных планетарных телах сущности. Они наивно повторяли за взрослыми модели поведения, привычки, выражения и уклад жизни. «Оскомину» от «кислого винограда» предков предыдущее поколение незаметно ни для тех, ни для других, как и эстафету самой жизни, передавало следующему. Волна памяти, на мгновение захлестнувшая Вениамина Петровича, услужливо напомнила, кем был он сам в том наивном социуме. И Веником, и Пекарем. А иногда еще и Рыжим. Хотя настоящим рыжим и не был. Но народ не обманешь. Хоть и блондинистым считал себя сам, но красноватая в веснушках кожа лица выдавала породу. «И тут уж хоть плачь», – улыбнулся пришедшему откровению Пекарик.

– Михаил Моисеевич!? Подожди, пожалуйста.

Руман остановился и обернулся удивленно: мол, что за спешка такая в трех шагах от деканата. Это в мгновение ока развеселило Пекарика. Он даже забыл, зачем пытался остановить его. «Неужели просто так? Не задумываясь – зачем? Как в детстве: увидел – окликнул». Наконец, дошло: воспоминания, пришедшие как раз после появления в поле зрения спины друга детства, как раз и спровоцировали скачек сознания в прошлое, зафиксированное на всю жизнь в нижних банках памяти бессознательного – на том примитивном уровне, где записывается вся информация, связанная с эмоциями и чувствами. «Поразительно! – обрадовался, словно в первый раз констатировал этот феномен психики, – Временной показатель напрочь отсутствует!»

– Привет, Миша! У тебя же, кажется, сегодня нет первой пары?

– А! – пожал тот протянутую ему руку, – Хватает дел после лета. Пока в колею все войдет… – лицо его стало расплываться в улыбке. «Сейчас схохмит, – Вениамин Петрович слишком хорошо знал этот взгляд, тысячелетиями формировавшийся в бессознательной памяти потомков Адама, – Сейчас похвалит себя, жалуясь на жизнь», – Сам же знаешь, – не обманул его ожиданий Михаил Моисеевич, – основная административная работа лежит на замах, а не на начальниках.

Вениамину Петровичу почему-то очень захотелось нагрубить. Ему всегда в таких случаях поначалу хотелось это сделать. «Фрустрация проклятая! А что ты хотел? Столько лет вместе. Разве можно не надоесть друг другу за это время? Будто я сам чем-то лучше… – он виновато взглянул на старого друга, – Вот так-то… чувство вины спешит нейтрализовать спонтанную оплошность ума».

– Ну да, Михаил Моисеевич, умеешь ты с утра порадовать начальство, – Вениамин Петрович эмоционально как бы извинялся, беря на вооружение его прием, но в то же время подчеркивая – who is who, – Ты имел в виду, что, типа, вся моя байда на тебе? – он засмеялся, удачно использовав, как ему показалось, молодежный сленг для придания несерьезности разговору.

– А то!? – поддакнул Руман.

– Ну-ну! Кстати, Миш, зайди ко мне, как освободишься. Есть серьезный разговор, – Пекарик уловил во взгляде друга вопрос и машинально ответил, положив ему руку на плечо, – Очень серьезный, Миша. Серьезнее не бывает… и не спрашивай пока ничего, – заметил в его мимике желание уточнить, – Это требует времени.

                        2.

То, что Руман бросит все дела, если они не связаны с другими людьми, и что через полчаса, выдержав достойную себя паузу, будет уже у него, всецело отдавшись любопытству, не стало бы для Пекарика новостью. Скорее, новостью мог стать его продолжительный неприход. Подумав об этом, Вениамин Петрович все же позвал секретаря.

Когда она вошла, посмотрел на нее внимательно. Сквозь улыбку. И девушка забеспокоилась, машинально осмотрев себя спереди.

– Хорошо выглядите, Леночка.

Она смущенно и потому как-то по-детски улыбнулась.

– Спасибо, Вениамин Петрович.

– Вот. Так гораздо лучше, – снисходительно заметил он и сделал короткую паузу, – Итак, Елена Дмитриевна… – девушка снова заметно напряглась, – Мне нужно все, что у нас есть, на студента Дарского. Абсолютно все. Буду благодарен за любую информацию помимо официальной.

– Да, Вениамин Петрович. А Дарский что…

– Елена Дмитриевна, вам что-то непонятно? – Пекарик подчеркнуто серьезно обозначил неуместность ее любопытства.

– Да нет… все понятно, Вениамин Петрович, – стушевалась она, – вы не подумайте… просто я…

– А я ничего не думаю, Леночка. Не волнуйтесь, – улыбнулся он ее душевной простоте, – все у него хорошо. Просто Дарского мне рекомендовал Михаил Моисеевич для научной работы со студентами старших курсов, – Вениамин Петрович отвернулся и подошел к окну, – У меня все, Елена Дмитриевна.

– Да-да, Вениамин Петрович, – Леночка как-то суетливо повернулась и пошла к двери. А когда протянула руку, чтобы открыть ее, стоявший уже со скрещенными руками и наблюдавший за ней поверх очков Пекарик, усмехнувшись, спросил:

– А что, Леночка, красивый парень Саша Дарский?

Она вздрогнула. То ли от неожиданно прозвучавшего голоса, то ли от сути самого вопроса. Но не обернулась сразу. А обернувшись, с детской наивностью просто сказала «да», чем смутила Пекарика, не ожидавшего, что он еще способен на такое.

Девушка вышла. А Вениамин Петрович задумался. Что за человек Александр Дарский? Чем живет? Насколько здоров его организм? Каковы его ближайшие родственники? Его интересовало все. Ему любопытно было все, связанное с этим человеком…

В дверь постучали.

– Входи, Миша, – Вениамин Петрович, мельком взглянув на руку, зафиксировал положение минутной стрелки: «Полчаса – ни больше, ни меньше. Руман в своем репертуаре».

Михаил Моисеевич бочком просочился в высокую дверь кабинета.

– Присаживайся, Миша. Как Роза Аркадьевна? Жива-здорова?

– А что? Ты ее так давно видел? – улыбнулся тот своей шутке, – Да что с ней станется, Веня. Жива… и здорова, слава богу, моя девочка.

Пекарик вышел из-за стола и направился в сторону двери.

– Я вот чего позвал тебя, Мишель… – начал он. Потянув за ручку, обратился в проем, – Елена Дмитриевна, я – только для начальства, – Вернувшись в кресло, Пекарик на секунду задумался, машинально сгруппировавшись в позу Сократа, – Миш, может, помнишь, несколько лет назад мы сидели у меня…

– Уточни…

– Не перебивай! Если бы это было важно, я бы говорил о конкретном времени. Но время не важно – важно то, о чем мы говорили. Тогда еще я сказал, чтобы вы не распространялись об этом никому. Ну? Припоминаешь?

– Да. Помню. Точно, мы сидели тогда… – глаза Румана вдруг расширились, всем своим видом говоря о невероятности того, о чем он подумал.

– Да, Миша, – у Пекарика от восторга перехватило на мгновение дух, – Ты не ошибаешься в своих догадках. До меня, наконец-то, дошло, как это происходит. И теперь я знаю – что и как необходимо делать.

– И как? – машинально выпалил Михаил Моисеевич, почти сразу же осознав бессмысленность вопроса, на который невозможно ответить двумя словами.

– Что как? – не понял Вениамин Петрович.

– Нет-нет, ничего! Прости! Продолжай, – повинился он.

В кабинете на несколько мгновений повисла тишина, показавшаяся Михаилу Моисеевичу чуть ли не вечностью. Чувство такта, только что не выдержавшее конкуренции с природным любопытством, вернулось к нему. А вместе с ним, увлекая в себя, пришло осознание чего-то грандиозного, феерического, что вот-вот накроет его с головой и изменит до неузнаваемости жизнь. Ему стало как-то так все равно: как это произойдет и в какую сторону заведет. Он даже успел подумать: «Разве это важно?» Но вслед за этим что-то перемкнуло в сознании, и он вдруг испугался этой крамольной мысли: «Как же неважно? Разве мне неважно, что со мной будет?»

– Ну, так вот… – Вениамин Петрович вздохнул, – Теоретическая часть и все необходимые расчеты сделаны. Кроме всего прочего я интенсивно изучаю структуру своего информационно-энергетического поля – тонких тел. Выхожу за пределы тела физического. Так сказать, преодолеваю частотный диапазон нашего рационального сознания. Это происходит достаточно планомерно, чтобы положить начало работе с тем, о чем мы будем говорить… – он улыбнулся, – Миша, расслабься. Чего так напугался?

Михаил Моисеевич почувствовал, как кровь обожгла кончики ушей. Вопрос о том, как же это там – за всеми пределами, который уже готов был сорваться с губ, сразу же отошел на второй план. Пекарик его разозлил: «Не может без своих дурацких подколок, – подумал в запале, – Теперь думай – правду говорил или голову морочит?»

– Веня, может, обойдемся без хамства. Я ведь очень внимательно слушал тебя. И уже начал верить. А теперь вот опять не знаю… при чем я сейчас присутствую. При великом открытии или, как в анекдоте, при разведении кроликов? А ты…

– Можешь не сомневаться, – вдруг став совершенно серьезным, прервал его эмоциональный всплеск Пекарик, – При открытии. Но, чтобы оно состоялось, – прочертил указательным пальцем круг перед собой, – стало реальностью, мне понадобится помощь.

Он сделал паузу, нарушить которую Михаил Моисеевич не рискнул. «Вроде, правда, – подумал, – но такая неправдоподобная. Если бы сегодня впервые услышал о таком, может, и не поверил бы… но ведь шесть лет назад уже был разговор на эту тему. Идея фикс? Зная Веника, об этом не скажешь. Он на пустом не фиксируется. Да и просто изображать из себя супергероя?.. не-ет… это вряд ли».

Пекарик посмотрел на своего старого друга, на его растерянный вид, на лысеющую, наполовину седую голову – когда-то кудрявую, с темно-каштановой шевелюрой. «Господи, да ведь он на два года младше меня… сорок шесть». Промелькнула бредовая мысль, что Роза Аркадьевна вампирит у него энергию. Мысль заставила улыбнуться: «Вот… циником мне быть гораздо привычнее. А главное – безболезненно». Вениамин Петрович еще секунду помолчал, обдумывая, когда удобнее поговорить с Руманом – сейчас или вечером. Решил – не сейчас: пусть созреет.

– Миша, тебе вечером удобно будет зайти ко мне?

– Во сколько? – вопрос прозвучал как готовность.

– Ну, скажем… – Пекарик приподнял руку и поправил браслет, – Часа… в четыре я, надеюсь, буду свободен. Может, и раньше получится? К двум мне к проректору по науке. А на сколько это затянется – не представляю. Давай, с поправкой на всякие мелочи, часам к шести… для надежности. Годится?

– Вполне. Я еще и домой успею.

– Ну, вот и хорошо. Как освобожусь – наберу. Все. Не задерживаю тебя больше, – по привычке прощаться с посетителями отрезал Вениамин Петрович к видимому неудовольствию Румана.

                  3.

День не предвещал Александру Дарскому никаких сюрпризов. Какие сюрпризы? Зачем? Именно из-за них, как известно, жизнь из пресной превращается в терпкую, кислую или соленую. Иногда, в виде исключения – в сладкую. Правда, ненадолго. Но вот с них как раз – с сюрпризов – все и началось. Сначала пришлось спускаться с восьмого этажа по лестнице: лифт почему-то молчал – и это оказалось только первой ласточкой. Выйдя из подъезда, с горечью оценил ситуацию. Перед его машиной – поперек – красовалась маленькая желтенькая «маздочка». Прикинув, понял – хозяин этого «цыпленочка», даже если и пошел, чтобы только что-то взять и спуститься вниз, в пять минут не уложится. Догадка же, что это может быть не хозяин, а хозяйка – и даже, скорее всего – перечеркнула все потуги эвклидовой логики. Он тоскливо посмотрел на часы. Ждать каких-то привилегий от судьбы, похоже, не стоило. По крайней мере, сегодня. Правда, ехать в университет или идти пешком – по времени – почти одно и то же. Иногда на машине – даже дольше. Разделительная полоса повернуть к университету около самого здания не давала. Это не то, что просто линия, которую можно пересечь, с оглядкой пренебрегая правилами. А до места разворота – километра полтора. Конечно, для машины – дело плевое. Но тут все упиралось в скопление в этом месте желающих развернуться. Иногда осуществить такую простую операцию при интенсивном встречном потоке получалось с третьего, а то и с четвертого светофора. Вот и получалось: что пешком, что на машине – почти одинаково. Общественным же транспортом – по кругу – в два раза дольше. Другой раз Александр даже не обратил бы никакого внимания на эту засаду. Но сегодня, как назло, надо ехать. Сегодня после занятий необходимо попасть в ту часть города, где нет метро. Отдавать бобло за такси – туда и обратно – жаба задавит. А добираться на перекладных – тоже не фонтан.

Простояв долгих минуты три, он уже было собрался уходить, утешаясь мыслью, что недалеко, и что «бэху» свою заберет после занятий: «Подумаешь: пару километров для собаки – не круг». И тут его ухо уловило звук открывавшейся двери, а боковое зрение – движение: из подъезда кто-то выходил.

«Неужели Шарикову свезло?» – он повернул голову в ту сторону. И на мгновение забыл и об университете, и о своей «пятерке», «ноздрями» уткнувшейся в бок желтенькой «мазды». И о себе самом. «Вот уж поистине – принцессу видно по походке», – сцена сознания всецело заполнилась восторгом. Но, правда, ненадолго. Его сменил жизнеутверждающий цинизм: «Падать ниц и целовать ноги… между ботфортами и подобием юбочки… Браво, Карл Густав Юнг… и вам, и вашей синхронии. Ну, кто бы сейчас поспорил со мной по поводу того, кто же хозяйка этого «цыпленочка»… или «канареечки»? – Александра снова охватило чувство восторга: желтенькая коротенькая курточка через узость талии подчеркивала шикарную округлость бедер, – Пожалуй, мне дважды свезло. И на машине поеду, и с девушкой красивой познакомлюсь». В последний момент ему показалось, что незнакомка все же собирается повернуть от него в сторону. «Не-ет… не-ет, не может быть. Надо, хоть познакомиться, – впорхнула в сознание отчаянная мысль, – Черт уже с ним, с этим универом… или хотя бы с первой парой».

– Ради бога, извините, пожалуйста…

И проверенная пауза. Она срабатывала, за редким исключением, всегда.

– Да? – девушка взглянула ему в глаза с лукавым любопытством, – Я слушаю вас, молодой человек.

Дарский интуитивно почувствовал – коса нашла на камень: «Либо очень умна. Либо глупа до безумия». Тут же снова нарисовался цинизм со своим беззлобным комментарием: «Ну что? Вот тебе и дилемма, дорогой. Как это там… умные женщины управляют умными мужчинами, а глупые – любыми? Вот и получается – ты проигрываешь при любом раскладе».

Незнакомка вытащила из кармана ключ зажигания и «канарейка» отозвалась сигнализацией.

– Вот это я как раз и хотел узнать, – обрадовался Дарский, – Вы мою машину заблокировали, – поспешил он ответить на недоумевающий взгляд незнакомки.

– Вашу? Извините… ради бога, – девушка будто подсмеивалась над ним, повторив его «ради бога». Но изобразила при этом виноватую улыбку, – Я буквально на секундочку. Забежала посмотреть квартиру.

– Здесь у вас квартира? – простовато удивился Александр, – Что-то я раньше вас не видел?

– Может, не обращал внимания? – кокетливо спросила незнакомка, переходя на «ты». Улыбка выдала игру.

«Конечно, понимает, что такого просто не может быть», – Дарский в вопросе тут же уловил интерес к себе.

– Вы сами-то в это верите? – не стал он нарушать предложенные ею правила. Впрочем, играть-то особо и не пришлось – подсознание выделило полный набор чувств.

– Шучу! – красиво засмеялась незнакомка и протянула ему маленькую ручку, – Валерия.

– Очень приятно, – он подержал ее пальчики чуть дольше, чем, казалось, необходимо, легонько сжав, – Александр.

– Мне нужна квартира, Саша. В вашем доме – один из вариантов.

– Купить или снять? – беспардонно высказал интерес Дарский, тут же почувствовав возможную неуместность вопроса, – Извините, ради бога, за любопытство.

– Ничего страшного, – немного смутилась она, – Снять, конечно. У меня пока и денег-то таких нет, чтобы купить.

– Так мы с вами можем стать соседями, Валерия?

– Можем. Если меня устроят условия… кстати, можно просто – Лера.

– И на «ты»… – не то спросил, не то высказал пожелание Саша.

– Давно пора, – обворожительно засмеялась она, – Разве в этом суть фамильярности? Я вообще не люблю выканья. Весь Запад – на «ты». Но понимание уважения, а тем более – субординации… можно только позавидовать, – Лера подошла и открыла дверцу «канарейки», – Саша, извини, мне пора. Приятно было познакомиться.

Она открыла сумочку и достала оттуда визитку.

– Вот… может, понадобится что-нибудь… тогда, ради бога, – она улыбнулась, – Клевая фишка.

– Да это не фишка, – Дарский взглянул на визитку, – «Представительство? Парфюмерия?» Посредине на кремовом фоне прямоугольника большими золотыми буквами с вензелями выдавлено – «Валерия». А под ней – маленькими – «менеджер». «Понятно теперь, почему мы такие разговорчивые», – Спасибо, Лера. Ты даже не представляешь, как облегчила мне жизнь, – заулыбался Саша.

Она вопросительно посмотрела на него. Типа – «о чем ты блеешь, козлик?» Но тут же, спохватившись, поменяла взгляд – улыбнулась. «Судя по тому, как посмотрела, вряд ли поняла, что я имел в виду ее телефон, а не координаты продавца парфюмерии», – подумал.

Лера, продолжая мило улыбаться новому знакомому, села за руль и помахала ручкой. А через несколько секунд «канарейка» уже выруливала со двора. Александр встрепенулся. Он совсем забыл, что куда-то спешил, о чем-то переживал только что. Настолько увлекся. «Неужели судьба?» Последняя мысль и приятно, и в то же время неприятно отозвалась в сердце, как будто предупреждая о чем-то. Заставила задуматься на секунду.

– Да пошло все к черту! – выплеснул он, наконец, собиравшиеся сомнения: «Будь, что будет!»

                  4.

Вениамин Петрович уже почти подходил к дому, когда из-за угла здания навстречу вышел Дарский – заставил вздрогнуть от неожиданности. Он почтительно поздоровался, проходя. И Пекарик ответил, кивнув. Кровь разнесла по сосудам возникшее чувство вины, моментально напомнив о Румане и о том, что тот ждет звонка. «Да-а, на вору и шапка горит», – подумал, и эти слова – нет-нет – да и всплывали в сознании через обрывки мыслей до самого подъезда.

Войдя в квартиру и раздевшись, Вениамин Петрович вымыл руки, вспомнив почему-то Пилата. Как будто он – Пекарик – собирался отдать Александра Дарского на распятие. Будто в его власти – быть тому или не быть. «Разве Пилат мог что-то сделать… или не сделать?.. – пришла спасительная мысль, – В том-то все и дело, что не мог». Мысль принесла осознание, что прокуратор так же, как и все участники того действа, пребывал в руках Бога Отца. Вселенной. Великой нелинейной системы, с ее огромнейшей инерцией, в чьей власти находится все. И что человеческая воля по сравнению с реализацией созданного ею причинно-следственного порядка развития событий, собственно, ничто. От догадки перехватило дух. И, как результат, пронзило, как молния, озарение: «Вот она – небесная твердь: пространство в рамках физической Вселенной – это вещество, которое я наблюдаю изнутри. А вещество – это пространство снаружи. А я, находясь между супер великим и супер малыми мирами, божественная середина. Я – и бог и ничтожество одновременно». Такую альтернативу живой ум профессора обойти, просто, не мог. «Так кто я? – не преминул в нем отозваться циник, вызвав улыбку, – Божественное ничтожество? Или ничтожное божество? Не-ет… я не то и не другое: я – пульсирующее богоничтожество… я – человек…»

Додумать не получилось – прозвенел звонок в дверь. Пекарик поймал себя на мысли, что в его руках чайник, что он собрался наполнить его водой, чтобы встретить друга чашкой кофе. А потому решил довести дело до конца: «Подождет секундочку». И только после этого пошел открывать.

Руман стоял в спортивном костюме и почему-то не в домашней обуви – в кроссовках, с заложенными внутрь не завязанными шнурками, держа в руках свою кожаную сумку. «Через магазин, видимо, ко мне», – Вениамин Петрович сделал приглашающий жест.

– Заходи, Миша. Сейчас кофе пить будем… если хочешь, с коньяком, – нарочито спохватился он, улыбаясь.

– С коньяком – это здорово, – Михаил Моисеевич понял, что его раскусили и издеваются. Похлопал ладонью по сумке:

– Знал бы, что мне здесь предложат, сэкономил бы.

– Нет, Мишель, ты не настоящий еврей. Тебе же уже предложили – зачем трезвонить о своей бутылке?

– А это как? Анекдотический, что ли? – с серьезной физиономией сделал ответный ход Руман, – Ты готов ответить за свои слова?

Пекарик снова улыбнулся:

– Может, обойдемся без разборок? Я что – не пацан?

– Пацан или поц? – в лице Румана промелькнуло не то, чтобы злорадное, но все же удовольствие. «Вот он – кислый виноград предков», – снова вспомнил библейскую сентенцию Пекарик.

– Так, Руман, прекращай межэтническую рознь разжигать. Потом будешь обвинять меня в антисемитизме.

– А кто первый начал? – возмутился тот.

Оба как-то невесело рассмеялись. Будто одновременно оценили, что не очень-то эта юношеская бравада соответствует их нынешнему состоянию. Да и настроению. Обоим на мгновение стало грустно. Может, от того, что ушло бесшабашное время, когда такое препирательство было нормой, и что в их шутке больше банального цинизма, чем самой по себе шутки. Но, как ни странно, именно это, дав единство понимания, что с ними происходит, вдруг снова сблизило. И оба почувствовали это.

Вениамин Петрович плеснул на донышки широких внизу рюмок содержимого красивой бутылки. Михаил Моисеевич взял ближайшую к нему, насладился запахом и сделал глоток. Пекарик, как всегда, лишь пригубил. Он вообще не пил, а лишь соприкасался с хрустальной коньячной рюмкой, только, чтобы ощутить обжигающую ноздри терпкость содержимого.

Затянувшаяся кофейная пауза абсолютно не напрягала. Каждый думал о своем. Но обоим казалось, что мысли у них одни. Михаил Моисеевич предполагал то, что услышит. А Вениамин Петрович то, что скажет. Наконец, Пекарик улыбнулся.

– Ну что, Миша…

– Веня, давай без церемоний. Я готов. Тем более, что многое из того, что ты мне сейчас расскажешь, я так понимаю, уже шесть лет назад слышал.

– Да. Но то, что я рассказывал тогда, это – цветочки, – Вениамин Петрович на секунду задумался, – Надеюсь, тебе не нужно объяснять, кто такой Никола Тесла?

– Ну, кто не слышал о Тесла? Это выдающийся физик. Работал с электричеством.

– Да, Миш, это великий ученый, – продолжил Вениамин Петрович, – Он намного опередил свое время. Как ты знаешь, благодаря ему, мы сейчас пользуемся переменным током, а не постоянным. Чтобы было понятнее, скажу, что нынешний столь мощный технический скачок мог бы без него и не состояться. Среди современников существовало высказывание о том, что именно Тесла сотворил двадцатый век.

– Да-да, я что-то такое слышал, – сделал несмелое замечание Михаил Моисеевич, – А, кстати, забыл – кто он по национальности?

– Миша, – улыбнулся Пекарик, – Ты хочешь услышать, что он еврей? Таки нет, Миша. Тесла – серб. Но речь сейчас совсем не об этом.

– Да я слушаю… слушаю, – повторил Михаил Моисеевич с нажимом.

– Речь о том, что многие из своих изобретений он человечеству так и не доверил, осознавая, что люди пока не готовы принять такой дар.

– Серьезно? – удивился Руман.

– Совершенно. Вот и я думал – стоит ли рисковать собой? Стоит ли вообще проводить эксперимент, о котором, возможно, я никогда не смогу рассказать людям? Но… – Вениамин Петрович на пару секунд замолчал, будто подбирая слова, чтобы понятнее выразить мысль, – Но любопытство исследователя, Миша, зуд, обещающий чувство эйфории, который сопровождает меня уже многие годы, подсказывает, что я должен экспериментально закрепить свое открытие. Что именно это уготовано мне судьбой. Я чувствую, это она – судьба. А избегать ее – занятие опасное.

С минуту длилось молчание.

– Веня, – осторожно начал Руман, – я пока слишком далек от понимания чего-либо. Может, ты уже конкретизируешь – с чем хочешь меня познакомить. А то у меня ощущение, что ты меня сканируешь – проверяешь, можно мне довериться или нет?

– Ну что ты такое говоришь? – возразил Пекарик, – А зачем я тебя тогда позвал? Ты пойми – то, что я тебе сообщу не дело двух минут, и даже не двух недель. Это система, которую тебе придется изучить. Но и это не главное. Главное – что по сравнению с психологией это парадигмально иное представление о человеческом сознании, через которое тебе придется воспринимать не только взаимодействие физиологии и психики, о чем сейчас принято говорить, но и многое другое. Например, понимать материю не только как вещество нашего физического мира, – на лице Михаила Моисеевича отразилось повышенное внимание, – Не торопи меня, Миша, ведь в итоге я собираюсь доверить тебе не только сокровеннейшую из моих тайн, но и свою жизнь. А Тесла я вспомнил, чтобы объяснить тебе противоречия, борющиеся во мне, с одной стороны. А с другой – показать тебе примитивнейший способ получения информации из иной реальности, который я позаимствовал у него и который лежит на поверхности – незамечаемый. Именно через него я понял, а затем и научился перетекать сознанием в иной частотный диапазон вселенной без потери памяти…