Копейка

1

Эта «копейка» стояла в соседнем дворе. Я натыкался на неё взглядом каждый раз, когда проходил мимо. И каждый раз, видя её, я испытывал странное ощущение чего-то непонятного и одновременно тревожного. Что-то с ней было не так, но что именно?

Может то, что она была уникальным ретроавтомобилем? Пожалуй, нет. Эти «динозавры» пусть редко, но всё ещё встречались на дорогах нашего городка.

А может то, что за неполные три года я ни разу так и не увидел её в движении, не видел её владельца и пассажиров? Тоже нет. Мало ли таких брошенок ржавеет в городских переулках и дворах, занимая дефицитные места для парковки.

Может быть, её цвет? Да, вот он был необычен. Боюсь, теперь даже самое продвинутое оборудование для колеровки автоэмалей не сможет попасть в этот оттенок зелёного. Это был цвет времени. Тот цвет, который приобретали стены в подъездах или школьные парты в классах через много лет после их первой покраски, когда свежесть молодой листвы уже необратимо потускнела, впитав солнечный свет, пыль и микрочастицы людских судеб. Таким же матово-блёклым был зелёный цвет этой «копейки», выделяясь подлинной глубиной на фоне полировки современных одноразовых автомобилей.

И главное – «копейка» совсем не выглядела как сорокалетняя машина, которая годами стоит на одном и том же месте под открытым небом: не было характерного мусора под лобовым стеклом; колёса были не спущены; на кузове, бамперах и колпаках не проступали следы коррозии. Я ничего не понимал в машинах, но готов был биться об заклад, что этот аппарат на ходу. Я чувствовал, что «копейка» использовалась! Не знаю кем и как, но точно использовалась!

Окончательно я утвердился в этом пару дней назад, когда снова шёл через двор соседнего дома. Не устояв перед магнетизмом старой машины, я скользнул настороженным взглядом по её фарам-блюдцам. В этот момент в них отразились солнечные лучи, нащупавшие прореху в облаках, которую тут же заштопал ветер. И «копейка» мигнула мне условным знаком, известным каждому автолюбителю: «Будь осторожен, впереди опасность!» По моему позвоночному столбу пробежал холодок, и я на ходу споткнулся, мысленно чертыхаясь и укоряя себя за бытовой мистицизм.

Той ночью мне приснился сон. В нём я стоял на верхнем краю огромной воронки. До её центра было очень далеко, виднелась лишь точка чернеющего провала в глубине. За краем воронки лежало внешнее безвременное НИЧТО, по крайней мере, у меня просто не нашлось других слов, чтобы описать эту субстанцию. Тем временем центростремительные силы воронки начали медленно закручиваться. Я всем телом чувствовал слабое давление среды, словно пока ещё деликатное приглашение прокатиться на этой чудовищной спиралеобразной карусели. Давление росло, и я выставил одну ногу вперед для упора, чтобы балансировать на узкой полосе. «А если поддаться течению и упасть в воронку, то не вынесет ли меня снова на её верхний край?» – во сне я спросил сам себя и проснулся, не успев ответить.

С того дня меня волновал один вопрос: одинок ли я в своём открытии? Для меня было уже очевидно то, что эта «копейка» не обычный автохлам. И наверняка несоответствие внешнего вида и характера эксплуатации машины должно было привлечь внимание постоянных соседей по парковке.

Эта импровизированная парковка представляла собой заасфальтированный кусочек двора на четыре машино-места. Шлагбаума, разметки, персональных привязок к номерам квартир или машин она не имела и функционировала по простому принципу – кто первый встал того и тапки. Поэтому рядом с «копейкой» постоянно сменялись автомобили жильцов соседнего дома.

Сектор, в который попадала эта часть двора с парковкой, хоть и под углом, но неплохо просматривался с моего балкона. На нём я в ближайший выходной и организовал наблюдательный пункт. Для отвода глаз любопытных соседей я взял толстую книгу и стал смотреть в сторону «копейки».

2

Выходные закончились, нужно было идти на работу. Для чистоты эксперимента наблюдать за машиной я решил всю неделю. Пришлось расчехлить видеокамеру и откопать на антресоли штатив. Ёмкости бортовой карты памяти при видеозаписи на стандартных установках должно было хватить часов на десять, как раз к моему возвращению с работы.

Утром понедельника я выставил камеру и задал на ней необходимое увеличение. На балконной потолочной сушилке я на плечиках подвесил свою, якобы постиранную, длинную куртку, и она полностью закрыла камеру и верхнюю часть штатива, охватывая их снаружи. Расстегнув вторую снизу пуговицу куртки, я аккуратно выставил глазок объектива в образовавшуюся щель. И закончив с этими шпионскими играми, я включил режим записи на камере и отбыл к месту несения службы.

Видеоархив за день я каждым вечером скидывал на компьютер, и к субботе в папке «Копейка» уже лежали пять одинаковых файлов-кирпичиков, отличающихся друг от друга только последней цифрой в имени. Просматривал я их на ускоренном воспроизведении, чуть замедляя только в моменты появления людей около машины. Собственно говоря, для фиксации их поведения всё это и было задумано. Хотя не скрою, от самой «копейки» я тоже готов был ждать чего угодно: шарообразных объектов, энергетических полей и всякой прочей «эзотерики».

Как и ожидалось, соседствующий автопарк оказался невелик: два сарая-внедорожника, три корейских седана и пяток дальних потомков самой «копейки», также исторгнутых конвейером АвтоВАЗа. На ускоренной перемотке они с тараканьей быстротой крутились вокруг старой машины как персонажи шоу Бенни Хилла. Для антуража не хватало только той же весёленькой музычки, но просмотр мне позитива не добавил.

Эта суета, наоборот, только подчеркивала непоколебимость старой машины, которая словно застыла во времени и пространстве. Смотрелось это странновато ещё и потому, что люди не обращали на «копейку» никакого внимания. Выходя, они аккуратно открывали двери своих машин, чтобы не поцарапать их об это, как они считали, «ведро с болтами». А потом старались обойти «копейку» так, чтобы случайно к ней не прикоснуться. Она была для них чем-то неизбежно неприятным, но имеющим право на существование, например, как мусорный контейнер. Большего они в ней не замечали, и она была им не интересна.

Однообразное многочасовое видео порядком утомило меня. К усталости добавилась ещё и досада. Опять мне почудилось то, чего не видел никто другой. В идеале нужно было бы выспаться, но я знал, что долго не засну, а буду всю ночь прогонять в голове детали этой истории с «копейкой» и лишь под утро провалюсь в вату полусна.

Я выключил комп, встал из-за стола, обернулся и чуть не вскрикнул! На фоне вечереющего неба за окном стоял высокий черный человек без головы!

После секундного оцепенения я грубо выругался вслух. Это была моя куртка, которую я сам повесил на балконе.

3

Стрелки часов приближались к четырём утра. Их циферблат в пластиковом обруче висел на противоположной стене. Время от времени он мне казался похожим на круглую фару «копейки». Но когда я выныривал из забытья, в круге снова проявлялись узнаваемые контуры стрелок и цифр.

Под моей черепной коробкой тяжёлым свинцовым сгустком скапливался недосып. Вялость и мерзкое настроение на завтра были гарантированы, и от осознания этого мне стало душно, несмотря на открытые в квартире форточки.

Я встал, испытывая раздражение от всего: от постели, от тапочек, от звуков своих шагов. Прошаркав на кухню, я остановился у окна, внутренне борясь с желанием усугубить бессонницу чашкой кофе. Тюль, мягко подхваченный порывом ночного воздуха, прикоснулся к моему лицу. Нестерпимо захотелось прижаться лбом к прохладе стекла.

Я подался вперёд, и сам того не желая, заметил во дворе сумеречный силуэт чёртовой «копейки». Она стояла там же и в том же положении, будто издевательский памятник, который установили в честь моего короткого помешательства. Я уже стал отводить от неё свой взгляд, но какая-то деталь, чуть не ускользнувшая от внимания, заставила меня всмотреться снова.

Дверь! Левая передняя дверь не была до конца закрыта! Я зажмурил глаза до цветных сполохов, но это не помогло. По всей высоте кузова «копейки» в месте примыкания двери шёл характерный перепад, создавая широкую тёмную полосу.

Уже не веря своим глазам, я как чумной бросился в комнату за видеокамерой. Трясущимися руками, матерясь, я только с третьего раза выставил режим ночной съёмки и увеличение. Камера тоже показала, что дверь «копейки» полуприкрыта. Я нажал на запись и около минуты всматривался в почти статичную картинку, пока возбуждение не сменилось дикой усталостью.

Я дошёл до кровати и упал на неё вместе с камерой в руке. Организм, хвала природе, взял своё, и меня накрыло сном – тяжёлым, как стёганое бабушкино одеяло.

4

Вокруг было светло. Я чувствовал это даже сквозь неразлепляющиеся веки, их будто намазали канцелярским клеем. Я медленно приподнялся в сидячее положение и застыл на кровати, постепенно приходя в себя. Потянувшись, чтобы потереть глаза, я получил болезненный удар справа и отпрянул. Сквозь щёлки век я разглядел видеокамеру в своей руке. Оказывается, я не выпускал её всю ночь благодаря фиксирующему ремешку.

Я тут же всё вспомнил – это программный модуль «Копейка» загрузился в ячейки оперативной памяти. Что ж, лёгкая чертовщина, вошедшая в мою жизнь несколько дней назад, по-прежнему продолжалась.

Так поздно, в полвторого дня, я уже давно не умывался. Зеркало с циничной прямотой показало дурацкую красную отметину над правой щекой. Под глазами набухли мешки похожие на пылесборники, если судить по их цвету. Это сравнение, несмотря на его неприятность, мне даже понравилось. Сразу подумалось, что не помешало бы и мне мозги как-то прочистить.

Кофе, отложенный ночью, был выпит без сахара и в двойной концентрации. Способ, проверенный годами, сработал, я заметно взбодрился. Захотелось на природу, чтобы там прогуляться и надышаться свежим воздухом. Главное – забыть, выкинуть из головы этот четырёхколёсный морок из соседнего двора.

Но саднящий на лице синяк, настойчиво напоминал о видеокамере, точнее, о последней записи на ней. Из желания удостовериться, что всё это мне не приснилось, я скинул шестой файл в ту самую папку. Просмотр в различных плеерах и с увеличением части кадра подтвердил, что ночью мне не померещилось. Водительская дверь действительно была полностью не закрыта, чего ранее с «копейкой» не наблюдалось.

Честно говоря, я даже успокоился. Всё-таки дневной свет способствует рациональному восприятию мира. Это ночью в любой тени видится бездна. Я же рассудил здраво, что ночью кто-то залез в «копейку». Сделано это было из праздного интереса, так как коммерческого интереса она точно не представляла. Возможно, развлекались подростки. Справиться со старым замком у них получилось, а сигнализации в машине, естественно, не было. Допотопный интерьер салона им быстро наскучил и они ретировались, допив свои энергетики или что-нибудь покрепче.

И ещё я подумал о другом случайном наблюдателе, таком же как и я, только более решительном. Который, не в силах больше жить с этой загадкой, пошёл на активные действия. Странно, но эта мысль вызвала у меня прилив такой удушающей ревности, что я даже подивился её силе. И эта противоестественная ревность заставила меня одеться и выскочить в соседний двор. Я подошёл к «копейке» так близко, как никогда не приближался. Теперь все её двери были плотно закрыты. Я, как баран перед новыми воротами, встал напротив машины, и ни одной мысли не было в моей голове.

Из ступора меня вывел неясный шум, доносившийся справа. Я обернулся на источник звуков и увидел крайний подъезд соседнего дома, ближайший ко мне. У подъезда стояли кружком несколько старых людей в тёмных одеждах, а в просветы между их старомодными костюмами виднелся гроб, расположенный на двух табуретках. Одна из женщин, уже бабушка, стояла у гроба там, где должны были находиться ноги покойника. Она сдержанно перешёптывалась с соседкой слева и искоса бросала на меня недовольные взгляды.       Раздался звук клаксона – к подъезду подъехал пазик, на лобовом стекле которого изнутри был прилеплен лист А4 с надписью «Ритуальные услуги». Из автобуса выскочили два мужичка и деловито пошли за привычным грузом. Редкий кружок скорбно расступился, открывая доступ к своему центру. Мужички профессионально и с должным уважением загрузили гроб в автобус через специальную заднюю дверь. Затем провожающие степенно, без плачей и причитаний стали размещаться в пазике.

Видимо, покойный был глубоко одинок и не было у него ни детей, ни внуков, ни родственников помоложе. В последний путь его пришли проводить старики, такие же как и он. И каждый из этих старых людей знал, что скоро и за ним, и за ней приедет вот такой же пазик и заберёт туда, куда не бывает опозданий.

5

Ритуальный автобус тронулся с места, и я неосознанно подался вслед за ним. Его пыльный бок прополз вперёд, освобождая проход к подъезду, в котором на одного жильца стало меньше. Влекомый собственной инерцией я сделал ещё несколько шагов вперед и, чтобы придать своему движению осмысленность, дошёл до лавки и сел на неё. На крылечке стояла немолодая женщина в домашнем халате и тапочках. Она уже начала поворачиваться, чтобы войти в подъезд, но мы успели пересечься взглядами и рефлекторно поздоровались.       Она подсела рядом. Звали её то ли Марья Сергеевна, то ли Марья Семёновна – я не разобрал – сказывалась бессонная ночь. Оказывается, меня она часто видела и знала, что живу я в соседнем доме. И ей явно хотелось поговорить.

От неё-то я и узнал, что покойного звали Евгений Петрович. Что он был очень хороший человек. Что он был её соседом по площадке и жил в однушке напротив. Что ему было далеко за семьдесят. Что Евгений Петрович был детдомовский – дитя войны, не знавшее своего роду-племени. Что ни жены, ни детей у него не было. Что сорок лет назад приехал он работать инженером на наш механический завод. Что ему несемейному, как ценному специалисту, сразу выделили целую квартиру. Что поселился он напротив их однокомнатной, где они ютились втроём, а сама соседка была тогда ещё ребёнком. Что четыре года назад Евгений Петрович слёг, у него отказали ноги. Что ходили к нему только два человека: соцработник – по графику и она, Марья Сергеевна-Семёновна, – по доброте душевной. Что правда, иногда заходили бывшие коллеги по работе, но количество их визитов, как и самих визитёров, становилось всё меньше. Что Ольга Николаевна, с которой Евгений Петрович работал в одном отделе на заводе, последний раз приходила с месяц назад и оставила ей номер своего телефона и дубликат ключа от его квартиры. Что Ольга Николаевна сказала, что Евгений Петрович совсем плох и очень её просила заглядывать хотя бы раз в день. Что она, Марья Сергеевна-Семёновна, заходила по два, а то и по три раза в день. Что она подолгу сидела у постели Евгения Петровича с кружкой воды и лекарствами. Что на смертном одре Евгений Петрович признался ей, что всегда и по-доброму выделял её среди других соседей и относился почти по-отечески. Что Евгений Петрович очень хотел, чтобы у неё осталась на память какая-нибудь его вещь. И что гэдээровский ковёр лучше всего для этого подходит. Что она, Марья Сергеевна-Семёновна, всячески от подарка отказывалась, но всё-таки сдалась, ибо грех противиться воле умирающего.

Обрушив на меня терабайт этой информации, соседка не дала её толком переварить и тут же попросила об услуге. Речь шла о демонтаже и перемещении в её квартиру того самого ковра. Я даже несколько опешил, ведь столкновение с подобными меркантильными проявлениями человеческой натуры всегда вызывало во мне замешательство! Но всё же я согласился, предположив, что многолетнее соседство и вверенный ей ключ не дают расценивать ситуацию как мародёрство.

Пока мы поднимались на третий этаж, она забросала меня вопросами: «Не юрист ли я? Нет ли у меня знакомого толкового юриста? Как по закону положено поступать с имуществом, у которого нет хозяев и наследников? Могут ли соседи, чисто теоретически, рассматриваться как дальние-дальние родственники?» Но на все эти её вопросы я ответил односложно и отрицательно, даже не пытаясь развивать тему.

Мы остановились у крашенной деревянной двери с номером «54» в ромбике. Марья Сергеевна-Семёновна из складок халата извлекла ключ и вставила в замочную скважину.

«Жалко, – сказала она, завершая свой внутренний диалог, – получается, что и квартира отойдёт государству, и даже машину эту заберут!»

«Какую машину?» – спросил я на автомате.

«Как это какую? – Марья Сергеевна-Семёновна с подозрением скосилась на меня, – Вы же её только что во дворе разглядывали так, словно себе забрать хотите!»

«Копейку?!» – выдохнул я вопрос одновременно с ответом.

6

Квартира Евгения Петровича стала бы находкой для съёмочной группы, работавшей над фильмом про СССР и советский быт. Рассохшийся скрипучий паркет, крашеные плинтуса, выцветшие обои с крупным нелепым рисунком, простая угловатая мебель, посеревшая побелка на потолке – всё это было настоящее, всё было оттуда.

Узкий коридорчик от входной двери г-образно огибал совмещенный санузел и раздваивался: прямо – кухня, налево – комната. В кухонном проёме был виден маленький столик, табурет и опустошённый и обесточенный холодильник «Саратов», дверца которого была распахнута настежь.

Мы зашли в комнату. Там стоял невысокий сервант, едва доставая мне до плеча, и телевизионная тумба без телевизора. А у противоположной стены остывала полуторная кровать.

Тонкий слой пыли, частично стёртый рукавами последних гостей, лежал практически на всей домашней утвари. Похоже, что несколько дней перед смертью и, может быть, после неё покойный находился в полном одиночестве. Это плохо вязалось с рассказом соседки о регулярном бдении у постели Евгения Петровича.

Вожделенный ковер висел над кроватью. Сметливая соседка верно определила, что он был единственным предметом в квартире, представляющим хоть какую-то ценность в наше время. По длинному верхнему краю ковра были пришиты маленькие металлические кольца, которые цеплялись за гвоздики на деревянной планке, прикрепленной к стене. Чтобы его снять, нужно было встать ногами на кровать, и всё моё существо запротестовало против этой «пляски на костях». Соседка тоже почувствовала неловкость и неуклюже попыталась меня подбодрить. Она виновато улыбнулась мне, давая понять, мол, теперь уже можно. Мне захотелось треснуть ей по голове, но я сдержался и с отвращением забрался на кровать.

Подцеплять крепёжные кольца было неудобно, да и сам ковёр был довольно тяжёлый, поэтому сделать всё аккуратно не получилось, как я ни старался. Угол ковра по кровати сполз на пол, подняв облако пыли, вдобавок к спёртому старческому запаху. Стало невозможно дышать. Я спустился с кровати, подошёл к окну и открыл форточку.

Ковёр я в неплотный рулон скрутил уже на полу и угрюмо посмотрел на соседку. Мне даже противно было с ней разговаривать. Та, выдавив из себя что-то типа: «Сейчас», побежала в свою квартиру. Видимо, ей нужно было подготовить место для складирования добычи.

Я облокотился на сервант и стал её ждать. За его стеклянными створками редко стоял хрусталь: пара салатников, явно подаренных на юбилеи, селёдочница и десяток бокалов и фужеров из разных наборов. На дне одного из бокалов что-то лежало. Я присмотрелся – это был небольшой металлический ключ. На его плоской головке красовалась надпись «ТОЛЬЯТТИ», а под ней были выбиты цифры номера.

То, что произошло дальше, я объяснить не могу – быстрым, почти обезьяньим движением я открыл створку серванта и достал ключ. Затем убрал его в передний карман джинсов и задвинул стекло обратно.

Да, воровство оказалось заразительным занятием! Недаром в уголовных кодексах всех стран самые суровые наказания предусмотрены за групповые преступления. Я знал, что моему поступку оправдания нет, как знал и назначение ключа. Я просто хотел бескорыстно и без задней мысли разобраться во всём этом, а ключ по ситуации вернуть на место.

Мои душевные терзания прервались появлением соседки. Я поднял ковёр, перехватив его посередине, и пошёл вслед за ней. Перед выходом на лестничную площадку соседка остановила меня. Она вышла первой, огляделась и прислушалась, затем открыла дверь своей квартиры и махнула мне приглашающим жестом. Она заметно нервничала и не хотела, чтобы нас кто-то увидел. Теперь я уже окончательно убедился, что отеческие чувства покойного к ней были тоже сильно преувеличены самой рассказчицей.

Жилище соседки было зеркальной копией квартиры напротив. В прихожей я успел заметить одинокие мужские тапочки размера так сорок четвёртого. Другой мужской обуви и одежды не наблюдалось. Значит, постоянного мужчины у соседки не было, чем и объяснялась её общительность с незнакомым человеком. Ей просто нужен был грузчик, который сделает дело и не будет болтать лишнего.

Я бросил пыльный ковёр в комнате и, перешагнув через него, пошёл на выход. Соседка порывалась дать какие-то деньги, но я их не взял. У меня же в кармане лежал ключ от «копейки», а это была лучшая награда за сумбур последних часов!

7

Мимо «копейки» я прошёл уже с другим чувством. Чувством хозяина. Нет, как произошло обретение ключа я, конечно, не забыл. Но мне всё равно было приятно. И ещё появилось зыбкое ощущение правильности происходящего, чего мне так не хватало в прошедшие несколько дней.

Лишь перейдя порог своей квартиры, я тут же достал ключ и стал его разглядывать. Удивительно, но я совсем не заметил брелок, когда доставал ключ из бокала. Это был короткий брусочек, туго сплетённый из цветной проволоки. Брелок сразу вызвал воспоминания о далёком детстве. Чего мы только не плели тогда из этой проволоки: корпуса ручек для шариковых стержней, рукоятки для маленьких ножичков, брелки в виде чёртиков и человечков. Откуда же у одинокого Евгения Петровича взялся детский самодельный брелок на автомобильном ключе, неужели он сплёл его сам? Это была ещё одна загадка, которую увёз с собой ритуальный пазик.

Тут мой желудок скрутил голодный спазм. Я вспомнил, что крепкий кофе был единственным пунктом моего позднего завтрака. Беглый осмотр содержимого холодильника выдал перспективу яичницы с бутербродами, и я быстро соорудил себе этот нехитрый перекус. Подкрепившись, мне снова захотелось жить. Тело потребовало двигательной активности. Я затеял лёгкую приборку. Разровнял «гнездо» на кровати, снял куртку с балкона и помыл грязную посуду, скопившуюся за неделю. Через час, переводя дух, я присел за кухонный столик, на котором оставил ключ с брелком.

Я вертел брелок в руках и всё никак не мог вспомнить технику плетения. Увлекшись, я стал отцеплять брелок от ключа, с которым он был соединён петлёй, скрученной из длинных концов всё той же проволоки. Я размотал петлю и развёл четыре цветных конца в разные стороны. Внутри брелка было немного места и там отчётливо белело что-то продолговатое. С помощью иголки и пинцета я вытряхнул содержимое брелка на стол.

Продолговатым предметом оказалась обезглавленная спичка, вокруг которой был обмотан кусочек бумаги. Бумага была старая, типографская клетка на ней стала еле различима, а на внутренней стороне виднелась надпись, сделанная когда-то давно карандашом. Мне даже пришлось напрячь зрение, чтобы её прочитать. Из глубины десятилетий ровный аккуратный почерк сообщал мне шифр: КМ65М500В4Р7С.

8

Просторы интернета на мой поисковый запрос щедро выдавали ссылки на насосное оборудование, манометры и запчасти к автомобильным двигателям. «Вывалилась» даже одна газовая варочная панель, артикул которой частично совпал с моей абракадаброй. Но увы, ни в одном из найденных вариантов полного соответствия не было.

Я ещё раз всмотрелся в бумажку – расстояние между третьим и четвёртым символами было чуть шире других интервалов. Возможно, это был пробел. Я ввёл запрос с данной поправкой и получил ссылку на ветку форума радиолюбителей, которая называлась «Советские плёночные и керамические конденсаторы». Вводное описание гласило: «Конденсаторы керамические постоянной емкости КМ6. Конденсаторы КМ6 монолитные, многослойные, изолированные. Используются для работы в цепях постоянного, переменного и импульсного тока. По параметрам подразделяются на конденсаторы типов…». Далее шёл частокол из буквенных и цифровых аббревиатур, в котором я и нашёл свой шифр из прошлого. Совпадение было полным. Была даже маленькая фотография этого конденсатора. По цвету и форме он напоминал ириску «Кис-кис», только уже побывавшую во рту, после чего вся она приобретала округлость речного камушка. Визуальное отличие от ириски состояло в двух длинных металлических проводках, выходящих из корпуса, его контактах.

Итак, я имел уже два предмета, напрямую связанных с объектом моего нездорового интереса. Элементарная логика подсказывала, что скорее всего, они были связаны и между собой. И мне всего-то нужно было собраться с духом, чтобы пойти к «копейке» и попробовать её завести. Единственным подходящим временем для этого была либо глухая ночь, либо самое раннее утро: промежуток с двух до четырёх часов – «час быка» – время, когда земля беззащитна перед властью злых духов и чёрного шаманства. По крайней мере, так считали древние монголы. В общем, перспективка намечалась радужная.

Для проникновения в «копейку» будние дни не подходили. Чем могла закончиться ночная вылазка, я точно знать не мог. Вариантов была масса: от самого простого – не открылась и/или не завелась, до – завелась, но так, что это не осталось незамеченным. Мне бы не понравилось встречать рассвет в отделении полиции, но это было бы не самым страшным. Не то что поиметь проблемы на работе по причине опоздания или, боже упаси, прогула. Поэтому для акции оставалась ночь с субботы на воскресенье. Легенду я выбрал простую: шёл домой после небольшого холостяцкого загула, на асфальте у машины заметил ключ, подобрал его, открыл и завёл машину из чисто технического любопытства, намерения на угон («Вы смеетесь, товарищ полицейский?») не имел, больше так делать не буду.

Хоть до субботы была целая рабочая неделя, нервничать я начал уже в понедельник. Особенно тревожно стало вечером, ближе к ночи. Это внутреннее состояние повторилось у меня и во вторник, и в среду, и в четверг с пятницей. А вот спал я в эти дни на удивление хорошо, спокойно и без сновидений. Но проснувшись, я начинал снова и снова прокручивать в голове последовательность своих будущих действий. Как я надвигаю кепку с длинным козырьком на глаза. Как аккуратно закрываю за собой входную дверь. Как спускаюсь пешком, а не на лифте. Как выхожу под козырёк подъездного крылечка и осматриваюсь. Как иду не наперерез через двор, а к соседнему дому и уже от него к «копейке». Как открываю водительскую дверь. Как сажусь на сиденье. Как вставляю ключ в замок зажигания и поворачиваю его…

Далее моя фантазия дорисовывала то буйволиный рёв клаксона, то скрежет и лязг ржавого железа, то взрыв машины, а то и всё это одновременно. К субботе я накрутил себя так, что уже не мог дождаться ночи. Хотелось одного – скорее бы уже это сделать и будь что будет!

На часах было 22-30. Я накачивался кофе под старые добрые комедии. Спать совсем не хотелось, а хотелось вот так сидеть, пить горькую чёрную взвесь, глядя в монитор, и никуда не ходить. Но ключ от «копейки» лежал в моём кулаке. Он словно печать скреплял договор, по которому я добровольно взял на себя эти странные обязанности. И я знал, что их выполню.

9

Я стоял у водительской двери «копейки». В сумрачном дворе не было ни души. Уличные фонари горели через один. Я вставил ключ в дверной замок и провернул вполоборота. На удивление, дверца мягко открылась. Я неуклюже сел на сиденье и тихо прикрыл за собой дверь.

От запаха салона «копейки» у меня закружилась голова. Так пахли старые книги и подъезды старых домов. Это был запах времени, тот самый, неподдающийся описанию, который многие и многие люди не чувствуют совсем.

Я выдохнул и стал концентрировать свой взгляд на приборной панели. Смотреть было особо не на что – советский практичный минимализм – машины тогда делали, для того чтобы на них ездить, а не любоваться дизайном. Слева от рулевой колонки находился замок зажигания, и я вставил в него ключ. Задержав зачем-то дыхание, я осторожно повернул головку ключа вправо. Затем ещё раз и ещё. «Копейка» не реагировала.

Стало обидно. До горечи во рту. Как в детстве. Обидно, что история с «копейкой» заканчивалась вот так – холостыми поворотами ключа. И ведь ещё несколько дней назад я хотел эту машину начисто выкинуть из головы, а теперь не знал, что делать с ней дальше. Конечно, можно найти автомеханика-авантюриста, который согласится ночью, соблюдая максимальную осторожность, проверить техническое состояние «копейки». Но машину наверняка потребуется отвозить в сервисный бокс, а это плюсом ещё автоэвакуатор. Тогда увлекательное шоу для пенсионеров соседних домов, страдающих бессонницей, будет точно обеспечено. Они запомнят не только людей, крутившихся возле «копейки», но и приметы эвакуатора: марку, цвет, номер.

Нет, привлекать кого-то в помощь я не мог. Только один, только сам. Для начала можно было открыть капот и проверить наличие аккумулятора и его подключение. Но если аккумулятор на месте и подключен, то его надо заряжать либо менять на другой. Да и дело могло быть вовсе не в аккумуляторе. В общем, всё шло к тому, что мне предстояло самостоятельно набраться базовых знаний об устройстве автомобиля, в частности, ВАЗ-2101.

Утвердившись в этой мысли, я потянулся за ключом. Уже достав его, я заметил тёмное пятно посередине широкой перемычки, которая соединяла замок зажигания и рулевую колонку. Я посветил себе экраном телефона. Это было не пятно, а небольшое прямоугольное углубление, судя по обработке краёв, не заводское. Большой палец моей левой руки погружался в него на половину ногтя. Я пригнулся как можно ближе к перемычке и посветил снова. В углублении, напротив друг друга, расположились две маленькие дырочки. Это было тоже напоминание о детстве – такой же след чёрная бабушкина шпилька для волос оставляла в куске пластилина.

Я погасил экран мобильника и вышел из «копейки», закрыв дверь за собой. Ретировался я тем же маршрутом, только в обратном порядке. Перед следующей ночной вылазкой нужно было провести основательную теоретическую подготовку. А это – уже целый план! У меня сразу поднялось настроение, как и всегда когда я точно знал, что предстоит делать.

Вот только на часах было четыре утра. И ложиться спать было уже поздно, и для бодрствования рановато. Я пошёл в ванную и принял контрастный душ. Потом влез в халат, растворил себе кофе и засел перед компом.