Шахта. Ворота в преисподнюю

А вдоль дороги – мертвые с косами стоят…

Советский кинофольклор

На обложке: шахта Цольферайн в Эссене, Сев. Рейн-Вестфалия.

Смерть смотрит из-за туч

Свят лежал в полной темноте, в тишине, не помня, как оказался здесь, да и вовсе не соображая, что это вообще такое – здесь. Может быть, это – просто-напросто смерть. Они все-таки добрались до него. Более, чем через сорок пять лет с того дня, когда все это началось.

Перед глазами пульсировали два кипящих круга, боль носилась по всему телу, бросаясь то в правый бок, то в левую ногу. Жив, конечно, если чувствует боль, и не они добрались до него, а он – до них, поскольку место, где его завалило, и есть шахта.

Внезапно вихрь, который кружился в голове, мешая и перемалывая все ее содержимое, замер, и мысли, опадая вниз, словно фигуры тетриса, застыли сплошной и страшной стеной, и Свят осознал все: и то, что он находится на глубине нескольких сот метров под землей, и то, что где-то рядом, в соседней штольне, стоит невообразимый ужас, о котором лучше не думать, чтобы сейчас же не сойти с ума, и наконец то, что он в этой шахте был не один, а с Настей.

– Настя! – закричал он, понимая, что она должна быть совсем близко, может быть, на расстоянии вытянутой руки, которую, впрочем, он никак не мог протянуть.

– Настя! Настенька! Анастасия! – повторял он все ее имена, словно ища среди них волшебное слово.

Ответом был ровный гул шахты – в сущности, тишина, но только из этого едва слышного гула и состоящая, еле уловимого звука, который так потряс Свята еще в детстве, когда отец, в нарушение всех правил, взял его с собой на глубину, вместе с экскурсией школьников, а отец сам, будучи не простым шахтером, а инженером, и проводил эти экскурсии, в порядке общественной нагрузки…

Свят едва мог пошевелиться, поскольку со всех сторон его тело сжимали камни, и Насте он помочь не мог, даже если она лежала где-то рядом и еще оставалась в живых. Смерть, вероятно, все же была близка, но он почему-то не страшился этой близости, и другое занимало его: сейчас, как никогда прежде, он подошел к самому краю тайны, что мучила его всю жизнь – тайны матери и отца.

В наши дни они бы уже справили свои семидесятилетние юбилеи и золотую свадьбу, но, возможно, их уже и не было бы на свете. Свят на много лет пережил их и, как ни напрягал воображение, представить не мог, что папа, сидевший за письменным столом в большой комнате, и мама, чистившая картошку на кухне – суть совсем еще молодые люди.

В тот вечер в шахтерском поселке, как это часто бывало, отключили электричество, но жизнь продолжалась. Свят сидел у окна в спаленке и смотрел с высоты, как именно продолжалась жизнь. Дом их стоял на пригорке, и весь поселок расстилался под ним, словно разноцветная скатерть. Если мама шла в магазин, то Свят долго видел ее: как маленькая зеленая шубка то появлялась, то исчезала на изворотах улицы. Отец и мать работали на шахте в разные смены, чтобы домовничать с сыном, и Свят любил сидеть у окна, то утром, то вечером, ожидая то мать, то отца, то зеленую игрушечную фигурку среди крыш, то коричневую. Когда выключали свет, он также спешил, задевая стулья, к окну спальни, чтобы посмотреть, как темный поселок оживает, как зажигаются и трепещут разными цветами окошки – от свечей и керосиновых ламп.

Где-то внизу гудела машина, тяжело взбираясь по склону холма. Вдруг отчетливо мяукнула кошка. Свят сорвался с места и бросился в комнату. Отца отвлекать было нельзя: он сидел за столом при свече и писал диссертацию, мать чистила на кухне картошку, складывая ее на столе в виде небольшого террикона.

– Мамка! – громким шепотом сказал Свят. – Там кошка мяучит.

Мать поцеловала Свята в макушку.

– Это не наша, – с грустью сказала она, так же шепотом, чтобы не мешать отцу.

Кошка пропала несколько дней назад, и Святу было скучно без нее и жалко ее, потому что все думали, что она где-то погибла – попала под грузовик или свалилась в старый шурф.

Свят вернулся на свой наблюдательный пункт, на подоконник спаленки. Снаружи все было по-прежнему: так же прятался за облаками месяц и ехала по улице машина, теперь гораздо ближе. Давно уже должен был показаться свет ее фар, но Свят ничего не видел. Кошка больше не мяучила. Наверное, это и вправду была другая, например, соседская Журка, которая просилась домой, и теперь ее впустили. Невидимая машина подъехала совсем близко и остановилась. Странно, что водитель всю дорогу не включал фары. Свят было подумал, что фары у машины не работают, потому что света в поселке вообще нет, но быстро отмел эту смехотворную мысль и вскоре вообще забыл о машине.

Скрипнула калитка, и две темных фигуры возникли во дворе. Свят решил, что это шахтеры – идут к отцу. Вот они остановились посреди двора и заговорили о чем-то, разводя растопыренными ладонями. В этот момент клочок неба над крышей дровяного сарая засветился, будто кто-то зажег за облаками лампу, и в небе открылось круглое окошко, откуда выглянул тонкий серебристый месяц.

Свят удивился, увидев в этом свете, что и лицо одного из незнакомцев также похоже на месяц: у него был острый, далеко выдающийся подбородок и выпуклый лоб. Другой человек был ничем не примечателен, но Свят хорошо запомнил его лицо, именно его простую, дядьковскую невыразительность.

Одно было ясно: никакие они не шахтеры, потому что всех шахтеров, приходивших к отцу, Свят хорошо знал, и тут только он сообразил, что эти люди приехали на машине, которая кралась по темной слободе, как хищник на охоте.

Ему стало страшно. Он выбежал из спальни, но тотчас успокоился, увидев спину отца, остановился на пороге комнаты, обеими руками схватившись за дверной косяк. Эту свою способность он открыл не так давно: то, что он теперь такой большой, может дотянуться до обоих столбов сразу и может, крепко за них уцепившись, раскачиваться взад-вперед.

Отец сидел за столом, его плечо подрагивало, потому что он быстро-быстро писал. В проеме кухни, мерцающем от пламени керосиновой лампы, склонилась над ведром мать, прядь волос упала ей на лоб, она сдула ее. Было слышно, как хрустит картофельная кожура, как посвистывает на бумаге карандаш. Такими и запомнил Свят своих родителей навсегда.

В дверь постучали. Мать воткнула нож в картофельный террикон и быстро вытерла руки о фартук. Пока она шла открывать, стук повторился громче. Отец повернул голову, блеснули стекла его очков, отразив свечу.

В сенях послышались голоса: один – зычный, мужской, другой – голос матери. Она вскоре вошла в комнату, улыбаясь и разводя руками. Сказала отцу:

– Ничего не понимаю. Наверное, это к тебе…

В этот момент что-то щелкнуло, будто лопнул стручок. Мать вздрогнула, вскинула руки и легко осела на пол, ее синяя юбка коснулась полосатого коврика, а мать все валилась и валилась, пока не застыла, раскинув белые руки, словно брошенная кукла.

– Да что там такое! – вскричал отец, вскочил, отшвырнув стул, тот перевернулся кверху ножками.

Человек с лицом-месяцем стоял на пороге, в его руке был пистолет. Свят увидел, как палец нажал на курок, снова раздался треск лопнувшего стручка, и отец повалился, запутавшись в опрокинутом стуле.

Страшный незнакомец теперь посмотрел на Свята и повел пистолетом, направив ствол прямо ему в лицо. Другой человек вошел в комнату и присел над распростертой матерью.

Много позже Свят не понимал, откуда у него, семилетнего, взялось столько сил, хитрости, фантазии… Отчетливо вспомнив, что кошки, когда они хотят от кого-то убежать, бросаются не назад, а вперед, прямо под ноги человеку, он проделал то же самое: обеими руками толкнул дверной косяк, перевернулся и быстро покатился по ковру, кувыркаясь, как он любил делать на радость матери.

Перевалив через середину комнаты, Свят понял, что на какое-то очень короткое время оказался в безопасности, так как человек-месяц не мог выстрелить, опасаясь попасть в своего товарища. Свят вкатился в кухню, вскочил на ноги, увидел перед глазами гору очищенной картошки с воткнутым в ее вершину ножом…

Тут же ему стало ясно, что теперь он совершенно беззащитен, хорошо виден в свете керосиновой лампы, и Свят, как это было в каком-то кино, наотмашь ударил по лампе, столкнув ее со стола.

Последствия были самыми неожиданными, а света стало неизмеримо больше, так как керосин вылился, и лампа покатилась по полу, разворачивая за собой широкую ленту огня.

Свят спрятался под стол: так это должно было выглядеть со стороны. Из комнаты донесся басовитый хохот взрослого, но мальчишка уже знал, что спасен. Под столом был лаз в маленький погребок, и пока ноги убийцы, переступая через пламя, победоносно приближались, Свят нащупал на полу кольцо. Из-под крышки подул холодный ветер, запахло плесенью.

Теперь Свят был под домом, он хорошо знал дорогу, поскольку часто играл в этих таинственных местах. Сам погребок, где хранилось варенье, был ниже по лестнице, глубже, а эта комната служила подвалом дома, откуда, между прочим, наружу вело окно, через которое лазила кошка.

Вскоре Свят оказался во дворе, он быстро добежал до калитки и вырвался на улицу. Уже через колышки забора увидел, что окно кухни мерцает дрожащим розовым светом: это горел керосин.

Свят побежал что было мочи. Он миновал машину, стоявшую чуть ниже по улице. Лишь пробежав еще несколько шахтерских домов, где в окнах мерцали лампы и свечи, понял, что надо было запомнить номер машины, остановился, развернулся, но возвращаться не стал: страх приказывал бежать отсюда как можно дальше. То, что он увидел вдали на пригорке, заставило его вскрикнуть. Окно кухни трепетало пламенем: это горела розовая занавеска. Два других окна – спальни и большой комнаты – часто мерцали, будто за ними зажглись новогодние елки.

В конце улицы раздался крик:

– Пожар! Пожар!

Тут же заработала машина и, теперь уже не скрываясь, а шаря зоркими лучами фар по воротам дворов, быстро поехала вниз. Свят метнулся к забору, открыл чью-то калитку, спрятался за нею. Машина пронеслась мимо, за стеклом мелькнул серповидный профиль человека-месяца: его губы были плотно сжаты, глаза устремлены на дорогу. Второй человек сидел сзади и увязывал какой-то мешок. Свят понял, что убийцы успели что-то вытащить из горящего дома.

Хлопнула дверь.

– Это же Ванечка! – раздался взволнованный женский голос. – Это же его дом и горит.

На крыльце стояли дядя Женя и тетя Люба. Свят сообразил, что как раз в этом дворе они и живут, – родители Пашки и Петьки, ребят, с которыми он играл. Где-то далеко внизу протяжно завыла сирена.

– Пожарные! – сказал дядя Женя. – Но не успеют уже. Сгорит дом.

На пригорке, там, где был дом, стоял теперь широкий столб света, внутри его летели искры.

Женщина присела перед Святом на корточки, взяла его за плечи.

– Ванечка, а мамка с папкой где?

* * *

Ваня, Иван Клепиков – таково было его первое имя, которое он уже и не вспоминал, поскольку более сорока лет был Святом.

Ночь пожара и несколько последующих он провел у соседей на раскладушке, в комнате, где спали Пашка и Петька. Оба мальчика не звали его с собой играть, смотрели на него с отчуждением: ведь теперь он был совсем другим, нежели они, потому что у него убили родителей. Потом приехала тетя из Курска и увезла Свята с собой.

Они ехали на автобусе, потом – на поезде, он залез на верхнюю полку и спал под частый стук колес, и новое место его жизни показалось совсем близким, хотя он и знал, что Курск – это очень далеко от его шахтерского поселка.

Была весна, дни становились все светлее, Свят нашел новых друзей во дворе, и те, так же, как Пашка и Петька, порой сосредоточенно молчали, пытливо поглядывая на него, наверное, пытаясь понять, о чем может думать мальчик, у которого прямо на глазах убили родителей, да и его самого чуть было не убили.

Осенью Свят пошел в школу, в первый класс. Новая жизнь захватила его. В Курске все было по-другому: дом тети Шуры был многоэтажным, в этом большом городе надо было бегать по лестницам, кататься на лифте, трамвае и автобусе, переходить широкие улицы, когда светофор засветится зеленым.

Ребята и девчонки, которые учились в его классе, были из других дворов, они уже и не знали о том, что произошло в шахтерском поселке, и Свят среди них был самым обыкновенным мальчишкой.

Воспоминание о родителях будто тонуло в его голове, опускаясь все ниже и ниже. Как-то раз тетя Шура повела его на кладбище, где была похоронена ее сестра, то есть – это была и матери тоже сестра – покойная тетя Даша. На могиле тети Даши цвели крупные белые астры, а по черной плите неторопливо шагал паук-косиножка.

Тетя Шура осторожно взяла косиножку двумя пальцами и перебросила через ограду.

– Нечего тебе тут делать, – сердито сказала она.

В ходе этой операции косиножка потеряла одну свою лапку: она лежала на могильной плите и косила. Тетя Шура смахнула лапку с плиты носком башмачка.

– Осень уже, – сказала она. – Слабая косиножка, умирает. Ножки свои теряет где попало.

Одна простая мысль вдруг пришла Святу в голову.

– Тетя Шур! – сказал он. – А мы поедем на поезде на то кладбище, где мама и папа похоронены?

Тетя Шура косо глянула на него и сказала:

– Это невозможно, – ответила тетя Шура, почему-то отведя глаза. – Я тебе потом объясню.

Но это самое «потом» так и не состоялось, поскольку вдруг произошли события, после которых никакого «потом» уже просто и быть не могло…

Преследователи

Все началось с тетрадки, обыкновенной тетрадки в косую линейку, где Свят старательно выводил палочки и крючочки. Кто-то просто украл у него эту тетрадь.

Такой случай не имел бы никакого значения, кроме, разве что, обиды, поскольку учительница решила, что он лжец, и просто-напросто не написал должного количества крючочков и палочек дома, и вот теперь врет, что тетрадку украли. Кому она нужна?

– Может быть, ты оставил ее в раздевалке? – сказала учительница, строго посмотрев на Свята из-под больших очков, нечеловечески коверкавших ее глаза.

Свят сбежал по широкой лестнице вниз, бросился в раздевалку, осмотрел пол и подоконник: тетрадки не было нигде. Вот и его курточка, синяя, которую купила ему недавно тетя. В курточке также не было да и не могло быть никаких тетрадок, как и вообще – в раздевалке. Чего-то в этой курточке не хватало… Впрочем, не в этом дело: Свят стоял между рядами одежды, которая топорщилась на крючках, будто какая-то пузатая гвардия. Он грыз ногти и думал. Тетрадку могли украсть только из портфеля. Он ясно помнил, как положил ее вчера вечером в портфель, открыл даже, прежде чем положить, и еще раз оглядел ровные линейки крючочков и палочек, вполне довольный своей работой.

На большой перемене их всех водили кормить, построив парами. Класс в это время оставался пустым, не запертым. Значит, кто-то вошел в класс и украл его тетрадку. Святу почему-то стало страшно. Он прижался к своей курточке, погладил ее, сказал:

– Курточка. Моя курточка.

Он понял, что вот-вот заплачет, и ему вдруг стало стыдно перед самим собой… Но что это? Ах, да, курточка. Теперь он увидел, чего на ней не хватало: кто-то отпорол бирку с его именем, которую тетя пришила на воротник.

– Значит, ты оставил тетрадку дома, – холодно сказала учительница. – Был бы ты хотя бы во втором классе, я бы послала тебя сейчас же домой за тетрадкой.

Пока Свят шел между рядами, отовсюду слышались смешки. Кто-то поставил ему подножку: мальчик чуть не упал, оперся о чужую парту и застыл, будто палочка на косой линейке. Сел на свое место, продолжая напряженно думать обо всем, что произошло.

– Не грызи ногти! – крикнула на него учительница.

Свят спрятал руку в карман. Итак, у него украли тетрадь и отпороли бирку от куртки. То и другое должно быть связано. Не может быть так, чтобы украл один человек, а отпорол – другой. Зачем?

Страх, который поселился глубоко внутри, с той самой минуты, когда он сбежал по улице вниз, прочь от горящего дома, не раз и не два за день пронзал все его тело – так, что холодели пятки. Этот страх овладевал им порой совершенно неожиданно, от самых незначительных мелочей, и Свят не мог объяснить его.

После школы и продленки, уже в сумерках, его встречала тетя Шура. Он рассказал ей про тетрадь и показал курточку, признался, что ему отчего-то стало страшно.

– Кто-то подшутил над тобой, – говорила она, надевая и оправляя на его голове шапочку, которую сама и связала, – а ты и распустил нюни. Нельзя быть таким соплей! – тетя вдруг повысила голос, будто бы Свят был сам виноват в том, что у него украли тетрадь. – Тебе предстоит большая, трудная жизнь. Надо стать настоящим человеком.

Свят засопел, утер кулаком нос. Странные это были слова, что он не раз слышал и от тети, и от учительницы. Стать настоящим человеком… А теперь он кто – зверушка какая-то?

– И что ты такой бледненький? – с раздражением сказала тетя. – Уж не заболел ли?

Свят был бы не прочь заболеть, школа не нравилась ему: все почему-то хотели как-то поддеть его, толкнуть или обозвать. Он не сразу понял, что лично к нему это не имеет никакого отношения – просто каждый задевал каждого, это был стиль самой школьной жизни, да и стиль жизни вообще, и нынешней, и грядущей.

Через несколько дней, в субботу, они с тетей поехали по магазинам на городском трамвае. Тетя редко оставляла его одного – и дома, и на улице, считая, что такой маленький мальчик всегда должен быть где-то поблизости. Вот и сейчас она отлучилась лишь ненадолго, зашла в универмаг. Свят стоял на ступеньках и смотрел на пустую улицу, стараясь правильно сосчитать окна домов. Вдруг к нему подошла какая-то женщина с коляской, сказала:

– Мальчик, покарауль, пожалуйста, моего ребеночка, а я в магазин схожу, – и, не дождавшись ответа, скрылась за стеклянными дверьми, оставив крепкий цветочный запах своих духов.

Ребенок в коляске был укрыт кружевным одеяльцем, высовывался только его розовый носик. Странно, но этот носик показался Святу знакомым…

В конце улицы он увидел машину – это была «Волга». Свят уже хорошо разбирался в марках автомобилей. Еще в шахтерском поселке он поражал сверстников тем, что мог безошибочно сказать:

– Это иностранка, – так в те далекие годы именовали иномарки.

Сверстники пучили глаза:

– Ты что – знаешь все иностранки?

– Конечно, – весомо отвечал Свят.

Они понимали, что иностранок неизмеримо больше, чем наших, и знать все иностранки – совершенно немыслимое дело, удивлялись на Свята и не могли догадаться, как у него получался такой фокус. А ведь все было довольно просто: для того, чтобы определить иностранку, достаточно всего лишь знать все отечественные марки, которые можно по пальцам пересчитать.

Машина медленно двигалась вдоль тротуара, приближаясь. «Волга», как и та, на которой приехали убийцы. Ну и что? Мало ли на свете таких белых «Волг»?

Свят почувствовал непонятную тревогу, ему захотелось, чтобы женщина поскорее вернулась и забрала коляску. Розовый носик ребенка по-прежнему высовывался из под кружевного одеяльца. Свят решил посмотреть ребенка и отдернул ткань. То, что лежало в коляске, не было ребенком. Вот почему Святу показался знакомым курносый кукольный носик – это и была кукла, большая кукла, точно такая же, что у соседской девочки Нюши. В тот же момент «Волга» взревела мотором и рванулась вперед. Свят понял, что кукла в коляске и машина связаны между собой, что именно потому она сейчас едет к нему, что люди в машине увидели, как он отшатнулся от куклы, более того, это и есть та же самая машина…

Свят бросился в магазин и тотчас почуял цветочный запах, наткнувшись на женщину, которая стояла прямо за дверью. Вовсе она ничего не покупала, а просто ждала его тут. Она цепко схватила Свята за локоть.

– Куда же ты, мальчик? А где колясочка моя?

– Колясочка ваша… Колясочка… – задыхался Свят. – Вы… Вы…

В этот момент над ним нависла голова тети Шуры.

– Ты что это здесь?! – сердито воскликнула она. – Где я сказала меня ждать?

Испугавшись гнева тети, Свят на секунду забыл обо всем, лишь отметил, что рука чужой женщины отпустила его. Женщина исчезла, а тетя опустилась перед Святом на корточки и принялась поправлять его шарф и шапочку, попутно ворча и отчитывая его. Увлекаемый тетей Шурой к выходу, Свят видел, как поодаль женщина и еще кто-то, неразборчивый, засовывают детскую коляску в багажник «Волги».

На следующий день было воскресенье, а в понедельник на перемене к Святу подошла Зойка Цветкова и толкнула его в плечо.

– Там тебя вызывают, – сказала она. – Дядя твой пришел.

– Нет у меня никакого дяди, – буркнул Свят и снова уткнулся в книгу, которую читал.

Он и сейчас помнил, что это была за книга: «Муравей Ферда». Веселый, красивый и очень умный муравей, всегда красуясь своим галстучком в горошек, вдруг задрожал перед ним, будто и сам испугался, теряя все свои горошины, которые, казалось, сыпались с листа прямо на колени читателю.

– Дядя тебя ждет, – настаивала Зойка, над партой раскачиваясь. – Внизу, в раздевалке.

Свят захлопнул книгу. Надо пойти посмотреть, просто пойти посмотреть, чтобы убедиться: да, дядя действительно есть, просто он раньше не знал о нем. Самый настоящий дядя, брат тети, как сама тетя – сестра матери.

То есть, дядя должен быть и матери братом, – думал Свят, сбегая вниз. – Но никто раньше не говорил о нем. Значит, никакого дяди все-таки нет.

Свят выглянул из-за угла в коридор. В конце раздевалки, улыбчиво разговаривая с техничкой, которая сидела на своем обычном месте у двери, стоял незнакомый человек. Дядя.

Свят подошел и остановился перед ним.

– А вот и Ванечка! – воскликнул дядя, называя его так, поскольку Святу в еще несколько часов оставалось носить свое прежнее имя. – Ну, что, Ваня? Я должен тебя отвезти домой, к тете Шуре. Тебя ждет большой сюрприз, подарок, – добавил он, беспокойно стрельнув в сторону глазами, поскольку Свят, похоже, не смог скрыть своего страха.

– Но у меня уроки, – пролепетал он.

– Ничего, я уже договорился с директором. Давай, шевелись. Бери курточку и поедем. На машине прокатишься… – заговорщически добавил он.

На машине! – мысленно повторял Свят, идя вдоль ряда пузатых гвардейцев по раздевалке. С некоторых пор это слово стало для него страшным, как и многие, казалось бы, совсем обыкновенные вещи.

Вот и курточка. Тетя опять пришила к воротнику бирку с его именем. Но почему – курточка? Откуда дядя знает, что у него курточка, а не, скажем, пальто или плащик?

Свят надел ее, высоко подняв руки. Ряды вешалок скрывали его от незнакомца. В конце рядов светилось окно. Свят подбежал и выглянул на улицу, толком не зная, что он хочет там увидеть. И увидел. Перед школой стояла «Волга». Та самая. Место за рулем было пусто. Но справа сидел, опустив голову и что-то читая – Человек-месяц.

В тот момент Свят впервые в жизни ощутил то, что случится с ним еще не раз в будущем – как волосы встают дыбом на голове.

Из раздевалки был только один выход – туда, где ждал его «дядя».

И вновь, как и тогда, подражая кошке, Свят двинулся прямо на него. Тот шутливо раскинул руки, будто бы шутливо… Свят увернулся.

– Я в туалет, – на ходу сообщил он.

Незнакомец опустил руки, шлепнув себя по бокам.

– Ой, да и я, пожалуй, зайду на дорожку, – сказал он.

Свят услышал за спиной его тяжелые шаги. Всё. Конец. Вырваться не удастся. Тут подала голос техничка:

– Да там унитазы детские!

Незнакомец остановился.

– Да я уж как-нибудь… Того…

– Нет, – строго сказала техничка. – Для взрослых у нас другая уборная, в противоположном конце коридора.

Свят свернул за угол. Открыл и закрыл дверь туалета, чтобы казалось, будто он вошел. Ему и правда сильно хотелось – от страха, но времени не было: считанные секунды.

Здесь был пожарный выход из школы. Свят с трудом повернул задвижку, которая будто окаменела под его пальцами. В лицо дунул пронзительный холодный воздух. Свят побежал прочь от школы, через спортплощадку и огород, достиг ближайшей улицы и кинулся во дворы. Так, дворами, он и пошел, и шел довольно долго, не ведая куда – мимо одинаковых песочниц в виде облупленных мухоморов, мимо детских качелей, вяло болтавшихся на ветру.

Большой, нескончаемый город. Свят и представить не мог, где его край и как далеко до этого края. И вот, во всем этом городе, негде спрятаться от убийц.

Сколько их было? Человек-месяц – один. Тот, кто был с ним в шахтерском поселке – другой. Женщина с коляской – третья. «Дядя» – четвертый. Теперь Святу казалось, что он и прятал в багажник коляску. Что это была за банда? За что они убили его родителей и почему хотят убить его, разыскав даже в другом городе?

* * *

Разыскали и долго следили за ним… Святу стало ясно: неспроста он испугался, когда пропала тетрадка, когда оторвали бирку от курточки. Все это также было их рук дело, только вот зачем им тетрадка и кусок материи?

Домой идти было нельзя: ведь если они знали его школу, то знали и дом. Можно было пойти к тете: она работала заведующей библиотекой, совсем рядом – Свят часто сидел там вечерами, листая книги под лампой, чтобы потом вместе с тетей пойти домой. А что, если тетя заодно с ними? Ведь он тогда пытался рассказать ей про куклу в коляске, но она просто подняла его на смех. Он настаивал на своей правоте, заплакал. Он стоял перед тетей, задрав голову, тряс кулаками и говорил, что эти самые люди, он знает, убили его родителей. И тогда тятя ударила его по щеке. Такое случилось впервые. Мать, конечно, шлепала его, но тетя – никогда.

Он вспомнил, как она вязала ему шапочку, бормоча и чертыхаясь под нос, как грубо вертела его на месте, примеряя шапочку…

Нет, не пойдет он к ней в библиотеку. Все это вдруг показалось ему какой-то далекой, уже прошедшей жизнью, будто он уже догадался, что никогда больше не вернется к тете – ни в библиотеку, ни домой. Все это было в прошлом: и коричневый дом с лифтом, и библиотечная лампа, и световой под лампой круг…

Он вышел на железнодорожные пути и двинулся вдоль линии. Его обогнал товарный поезд, очень длинный, Свят остановился и сосчитал вагоны. Затем прошел навстречу пассажирский поезд, на боках вагонов мелькала белая табличка с надписью, мелькала быстро. Свят, читавший еще с усилием, успел таки схватить слова на последнем вагоне: «Севастополь-Москва».

Вот бы сейчас ехать в этом поезде – и ни куда-нибудь, а в Москву! Поезд унесся, оставив за собой след из крепкого, особенного запаха поезда, который Свят запомнил, когда они с тетей ехали в этот город…

Шагая по путям, Свят оказался на вокзале. Там стояла электричка, пассажиры бежали, Свят медленно шел мимо вагонов, кто-то второпях толкнул его, остановился, взял за плечи:

– Мальчик, ты с кем?

– С папой и мамой! – Сказал Свят и вдруг, неожиданно для самого себя запрыгнул в вагон.

Много позже, вспоминая свою жизнь, он обнаружил, что это была самая первая ложь, которую он помнил, а ведь потом, в его детской и взрослой жизни, ему пришлось лгать очень много, лгать постоянно и фундаментально.

Двери сомкнулись, и электричка тронулась. Народу было немного, Свят нашел место у окна и сел, отвернувшись.

Он ехал непонятно куда и неизвестно зачем. За окном разворачивалась картина, столь удивительная и прекрасная, что Свят не смел отвести глаз. Перед ним расстилалась сама бесконечность, голубая равнина, огромная, как жизнь. От этих медленно вращающихся полей веяло чем-то таким сладким, таким спелым и недоступно-таинственным, что хотелось смотреть и смотреть, и уже час прошел, и другой, а он все сидел и сидел в оцепенении, и казалось, что все это – огромный, счастливый сон, и ни за что на свете не хотелось ему пробуждаться.

Темнело, в глубине полей светились огни. Странное чувство овладевало Святом – это была грусть, но какая-то добрая и светлая, и почему-то замирало в груди, словно в ожидании подарка или мультфильма, который вот-вот начнется по телевизору. Далеко-далеко, среди высоких деревьев, виднелся дом с белой стеной, в этом доме вспыхнуло окошко – в тот самый момент, как Свят посмотрел на него. И дом, и деревья, растущие над ним, словно гигантские грибы, двигались вместе с поездом, но все же чуть отставали. Свят подумал, что вот так теперь уходит, отстает от него не этот чей-то дом, а дом вообще, и только месяц навсегда останется с ним, потому что месяц, узкий серп, возникший теперь на месте ушедшего солнца, всегда был на одном и том же месте, ехал и ехал за ним.

В вагоне зажегся свет, Свят увидел свое отражение в стекле, а весь заооконный мир теперь смешался с его маленьким круглым лицом. Поезд пошел очень медленно, пассажиры поднимались, снимали вещи с полок, надевали береты и шляпы. Вскоре все сгрудились в две тесные очереди у дверей. Свят догадался, что электричка остановится и больше никуда не пойдет…

– Мальчик, ты с кем? – услышал он точно такие же слова, но теперь их произнесла толстая старушка.

– Меня на вокзале тетя встречает, – сказал он, и это была его вторая ложь.

На перроне, куда он вышел, к ему опять подошла толстая старушка, но теперь уже схватила его за руку.

– Ну, и где же твоя тетя? – спросила она.

– Не знаю, – сказал Свят. – Вот, сейчас она придет.

И оглянулся, утверждая свою ложь, будто бы ища глазами тетю.

– Подождем ее вместе, – сказала старушка. – А если она не придет, – многозначительно добавила она, – отведу тебя в детскую комнату милиции.

Это в наши дни никому нет дела до мальчика, который едет один в электричке между двумя крупными городами страны, но тогда, в середине шестидесятых, все было не так, как сейчас: не было ни дразнящих рекламных плакатов, ни сплошного потока иномарок на улицах, и люди в стране жили совсем другие.

– Как тебя зовут? – спросила старушка.

Свят молчал, нахмурившись. Ему вдруг открылась правда, вернее, часть правды о себе самом. Имя – вот причина всему, что происходило с ним последние дни. На тетрадке было его имя. На бирке от курточки – тоже. Убийцы нашли его по имени, и только в имени было все дело…

– Ты что же, мальчик? Забыл, как тебя зовут? – старушка пытливо смотрела на него, хитро прищурившись.

Свят потер лоб. Разве бывает, что человек забыл свое имя? – подумал он. Старушка вдруг нахмурилась, взяла его за плечи и резко развернула к себе. И вдруг подсказала ему решение:

– А если и правда? Такое на войне случалось.

– Я… – неуверенно произнес Свят. – Не знаю, как меня зовут.