Вадим Панов

Да, самородок.

Что я вообще потяну, решал уже не я.

Когда решаешь что-то создать, у тебя есть только два варианта: либо ты веришь, что будешь там Наполеоном, либо лучше вообще за это не берись. Если ты, обращаясь к чему-то, не ставишь перед собой самых высоких целей, то смысла заниматься этим нет, ты просто потратишь время. Что-то не доделаешь, что-то не закончишь, на что-то махнешь рукой. И окажешься не так высоко, как хотел. Можно вложить огромные деньги в раскрутку и продать первый тираж. Показать: «У нас родился новый Фицджеральд» или «У нас родился новый Оруэлл». Все побегут читать. Но если под обложкой они ничего не найдут, то вторая книга такого нового гения, как бы она ни раскручивалась, сколько бы денег ни вкладывалось в ее продвижение, не будет продана.

Нет, такого не было. У меня была нормальная работа, своя собственная жизнь. У любого же человека есть хобби, правильно? Кто-то собирает марки, кто-то играет в компьютерные игры, кто-то ходит на футбол постоянно, не пропуская ни одного матча. Это не мешает другой жизни или не всегда мешает. Есть какая-то отдушина. У меня было хобби: я писал книги по вечерам, когда было время. Книгу. Тогда была первая книга. Я ее придумывал. Не спеша оттачивал стиль. Придумывал, кто там будет действовать, придумывал сюжет. Мне это интересно. Мне до сих пор это интересно, это мое хобби, по большому счету. И когда книга была написана, дальше я уже ее...

Нет, опыта нет, литературного института не оканчивал.

Наверное, хорошо. В общем-то, литературный институт как образовательное учреждение – это же просто порождение советской эпохи. Где вы видели литературный институт? Есть филологический, лингвистический, где учат работать со словом, но нет такого института, чтобы назывался литературным. «А кого вы выпускаете?» – «Писателей». – «Потоком?» – «Да, у нас там несколько потоков: на этом потоке – поэты, на этом – писатели, они там зачеты сдают». Смешно на самом деле. Давайте говорить откровенно: когда это все задумывалось, там ковали кадры для дивизионных многотиражек. То есть люди готовились к войне, понимая, что рано или поздно на нас нападут, будет массовый призыв. А раз массовый призыв – нужна пропаганда. В каждой дивизии, в каждом полку, в каждом корпусе есть свои газеты, там должен кто-то работать. А где их готовить? А вот у нас литературный институт, прапорщики. Иного объяснения этому нет. Как можно научить человека писать?

Журналисты – это немножко другое, это все-таки про подачу новостей. Кто научил писать Чехова? Почему-то он не оканчивал литературный институт. И Булгаков тоже. Ничего, справились.

Ни в коем случае. Я прекрасно понимал: опыта нет. Понимал, что первую рукопись взять не могут. Не может быть так, чтобы молодой автор пришел с первой рукописью, а ему сказали: «Отлично, мы только тебя и ждали». Все падают перед ним на колени, расстилают красную дорожку, звучат фанфары. Кому так не везет, те, в принципе, остаются на том уровне, на котором пришли. Я отдал рукопись в шесть издательств. Первую рукопись первого романа. Нигде не приняли, нигде даже не ответили, потому что издательства, я думаю, всегда зорко следят за тем, чтобы молодые талантливые авторы не прорывались к серьезным людям. Но в одно издательство я все-таки сумел прорваться. Более того, мне повезло, я встретился с человеком, который действительно прочитал мою книгу и согласился со мной немножко поговорить. Разговор был не очень долгий, он просто сказал, что не верит. Это была ключевая фраза: «Я не поверил». Эту фразу Станиславского я слышал сто тысяч раз. Но никогда не экстраполировал ее на литературу. А ведь человек читающий представляет то, что он читает, снимает лучший в мире фильм, лучшую в мире экранизацию – свою собственную. И если написано плохо, то экранизация тоже захромает, и, может быть, даже на середине съемок главный режиссер – читатель – скажет: «Нет-нет, эту пленку – в корзину» Услышав это, я еще год работал над рукописью, прорабатывал ее, делал так, чтобы в то, что написано, верили. Потом снова пошел по издательствам, и в одном из них, в «Эксмо», рукопись взяли.

Писал я в этот период как раньше, но по некоторым причинам не все издавалось. Сейчас, в 2017 году и в начале 2018-го, выходят книги, и все спрашивают: «Почему так много книг? Ты что, начал писать чуть ли не каждый день?»

Самое смешное, что эти книги написаны как раз тогда. Сейчас у меня выходит детская серия «Непревзойденные»: «Демоны Второго города», «Спящая Каракатица», «Звезда Забвения». Они были написаны в период с 2014-го по 2017-й, а издаются только сейчас. Четвертая – «Путешествие в Темные Земли» – вышла в конце мая 2018 года, хотя была написана и сдана полтора года назад.

В общем, да. Подвох не получился, потому что вы сразу говорите: «Смотрите, вы полтора года не писали, а теперь за следующие полтора года столько книг. А эти-то полтора года где были?» Там и были.

Действительно, пауза затянулась. Если все пойдет хорошо, то я надеюсь, что будет написана следующая книга серии «Герметикон». В ближайшее время будет продолжение.

Хорошо, напишу.

То есть утром в газете – вечером в куплете.

Но я же не Карандаш. Мне интересно то, что будет завтра. Вот «Анклавы» – пожалуйста. Сегодняшний день, просто экстраполированный в завтра.

«Анклавы» появились на волне своего рода массового психоза. Помните, 2000 год наступал, «новое тысячелетие», «новый век»? Всех интересовало, что будет в новом тысячелетии. Информационное поле было просто переполнено предсказаниями, прогнозами, футурологическими исследованиями, статьями и т. п. Что нас ждет, какой будет жизнь, каким будет мир через двадцать, тридцать, сто лет? Хватит ли нефти? А если не хватит, то что будет вместо нефти? Полетим ли мы к звездам? То есть все это накапливалось. И я, разумеется, тоже все это читал. С чем-то соглашался, с чем-то – нет, что-то для себя отмечал. Потом начал замечать, что я не соглашаюсь практически ни с чем из того, что читаю. Потому что все эти прогнозы, все эти красивые футурологические статьи были какими-то узконаправленными. Политолог писал о том, что будет в политике. Экономист пытался спрогнозировать, что будет в экономике. Авторы этих статей предсказывали будущее исходя из своих представлений о собственной профессии, специальности; редко, если у них хватало наглости, – о мире. Четкой основы у предсказаний практически не было. А что может быть такой основой? Демография. Ни один реальный прогноз не может быть сделан без опоры на демографию. Сначала вы берете демографический справочник и смотрите на тенденции, определяете, кто вообще будет здесь жить в 2050 году. И только поняв это, вы сможете сказать: «Нет, на Марс мы не полетим». Или наоборот: «Опаньки, а ведь мы будем уже на Сириусе в 2050 году». Это было начало нулевых годов. И в «Анклавах» я сделал свой прогноз – написал, что будет Европейский Исламский Союз.

Да, людей становится очень много. Справляется планета? Пока да. Будет ли дальше справляться? Вопрос в том, сколько нас останется. Какие варианты есть? Только два: либо найти еще одну планету, что маловероятно, либо снизить число едоков. К последнему человечество всегда имело склонность. Если мы посмотрим историю человечества, то заметим: как только появляется серьезная глобальная проблема, люди достают пистолет. Вы знаете о шестом технологическом укладе? Сейчас мы живем, в принципе, в четвертом, но уже процентов где-то на 35–40 – в пятом. А начинается шестой. Шестой – это биотехнологии, молекулярные технологии, нанотехнологии, то есть основная задача – продление активной жизни. Не ходить себе каждый год новое сердце вырывать, а жить нормальной полноценной жизнью 150–200 лет. О бессмертии пока речи не идет, но задача поставлена именно такая. На исследования в этом направлении, включая генетические, брошены колоссальные деньги. Генетика развивается со страшной силой. Я думаю, что к 2050 году у нас появятся первые реально полноценные долгожители.

Нет, потому что от всех остальных будут потихонечку избавляться. Неумирающие люди изгадят нашу планету за 20–30 лет. Не для того все делается, чтобы у всех был праздник.

Очень многие люди считают, будто все, что писатель написал, отражает его собственное мнение. А это большая ошибка. Меня постоянно обвиняют в совершенно противоположных взглядах. Кто-то считает, что я сталинист, кто-то – что антикоммунист, кто-то – что монархист. Кто-то говорит, что «когда царь-батюшка придет к власти, то таких, как ты, мы будем вешать». Дело в том, что в одной книге могут быть совершенно разные персонажи, которые отстаивают совершенно разные точки зрения. Для того чтобы они это делали качественно, чтобы в них верилось, я должен поочередно становиться каждым персонажем, должен вставать на их точку зрения, рассказывать ее полностью.

Не в моих правилах топить свое горе. Но определенная доля разочарования была. С воплощениями не везет. Очень странное ощущение – смотреть на то, что было написано. Если каждый читатель при чтении книги снимает свою собственную экранизацию этой книги, то автор-то тоже снимает, но он еще эту экранизацию и продюсировал, он подбирал актеров, то есть работы было гораздо больше, чем у читателя. Поэтому, естественно, глядя на то, как другие актеры играют твой фильм, испытываешь очень сложные чувства. Я, в принципе, поэтому и аудиокниги не очень слушаю, по крайней мере свои. Когда кто-то читает мне мою книгу, у меня ощущение такое: «Не так звучит. Подожди, подожди, здесь вообще должен быть другой голос». Что же касается сериала, местами, я считаю, получилось очень удачно. Некоторые линии сделаны очень хорошо, красиво, особенно мелодраматические: это наши актеры понимают на пять с плюсом и играют просто блестяще. Но там, где нужно играть жанровое кино, там начинаются сложности. Нужно сыграть волшебника, способного движением руки снести половину города, причем для него это не является чем-то запредельным, он всегда был на такое способен и уже, возможно, даже делал. А человеку кажется, что это что-то невообразимое. В итоге актер просто не понимает персонажа. Это режиссерский провал.

Не совсем так, потому что снимали подряд. Конечный результат зависит от каждого человека, который работает над фильмом, и проконтролировать это невозможно. Элементарное требование к монтажеру и к режиссеру монтажа: из того материала, который отснят, сделать нормальное видео. Но для наших людей это запредельно трудно. Я сейчас даже не о своем сериале говорю, а в принципе обо всем.

Нет. Скажем, в Китае сейчас становится популярна научная фантастика. В Китае ничто не развивается на серьезном уровне без одобрения государства. Там работающее эффективное государство, которое знает, чего оно хочет, знает, куда хочет привести страну и народ через пятьдесят, сто лет и так далее, и, соответственно, очень оперативно реагирует на все современные вызовы. Это не панегирик, это так и есть. И вот, как ни странно, в Китае начинает развиваться фантастика, то есть там появляются серьезные авторы, фестивали, туда приглашают людей, занимающихся научной фантастикой, из Америки, Англии, Европы, России. Один из приглашенных спросил: «Вам-то это зачем?» Ответ простой: «Мы посмотрели, откуда к нам текут технологии. То есть где придумывают будущее. А потом начали смотреть другие параметры: чем эти люди от нас отличаются, что не так с нашим образованием, почему мы у них тащим технологии, они нам продают свои фантазии, а не наоборот. И мы увидели, что в литературе у них – у вас – колоссальный пласт научной фантастики; много людей, которые придумывают, фантазируют; людей, которых называют гиками». Через 5–10 лет после этих фантазий появляется ворох изобретений, патентов, технологий, которые дают толчок к развитию цивилизации, и плюс к тому это еще бизнес: технологии продаются в другие страны. Китайцы изучили эту тенденцию и решили: «У нас будет своя фантастика, мы вам будем продавать технологии через 10–15 лет. Либо у нас будут свои собственные». Они понимают, что люди должны думать, в том числе о том, чего нет, потому что абстрактное мышление – единственное, что отличает нас от животных.

Читаю. Было бы странно, если бы не читал. С огромным, неослабевающим интересом читаю все выходящие книги Нила Стивенсона. Последнее «Семиевие» – это уже такая фантастика ближнего прицела, про Луну. На мой взгляд, в ней заметны какие-то новые веяния. Может быть, у них там, конечно, цензура какая-то началась…

В принципе, мне нравится, как пишет Захар Прилепин.

А что делать, если у нас все занялись переоценкой, если у нас стоит задача – быстренько все переоценить, навешать новые ярлыки? Помните, как в «Гараже»: ярлыки мы мартышкам не доверим, мы их сами будем лепить? Вот у нас сейчас и происходит смена ярлыков. А великий писатель не занимается сменой ярлыков, великий писатель отражает в своих книгах мир. И, собственно говоря, поэтому у нас сейчас нет ни нового Толстого, ни нового Шукшина.

Просто писатель.