Синий взгляд смерти. Полночь

Галине Каспаровой (Twistress)

Наше дело – горючий, нестойкий сухой песок,

наше дело – гнилое болото из края в край,

наше дело – умри, и не сдвинешь на волосок,

наше дело – иди, дыши и не умирай.

Ходит вымпел прямо под тучею штормовой,

чьим-то словом согреваются города,

над болотом колос качает солнечной головой,

по пустыне каменным руслом бежит вода…

Даниил Мелинц

Мы боялись крушения мира, но даже и не почувствовали, как он колеблется.

Октавиан Август

Автор благодарит за оказанную помощь Александра Бурдакова, Ирину Гейнц, Марину Ивановскую, Даниила Мелинца (Rodent), Ирину Погребецкую (Ira66), Елену Цыганову (Яртур), Игоря Шауба, а также Донну Анну (Lliothar) и Yanek del Moscu.

Часть первая
«Восьмерка Мечей»^[1]

Конец надежды – начало смерти.

Шарль де Голль

Глава 1
Бергмарк
400 год К. С. 18-й день Летних Волн

1

Торка наслаждалась. Прогретая солнцем, зеленая, щебечущая – она благословляла бы Создателя за лето, если б только была способна думать об осени. Лионель Савиньяк об осени думал. В том смысле, что вряд ли фок Варзов успешно довертится до дождей, которые прекратят кампанию своей волей. Сражение состоится со дня на день, если уже не состоялось, и ничего хорошего Западной армии оно не сулит. Подход Эмиля, даже самый своевременный, разве что несколько сравняет силы и подхлестнет молодняк, и так начинающий заводиться. Лионель оскорбленных в лучших чувствах теньентов и капитанов не подзуживал; напротив, Проэмперадор Севера сделал для смягчения недовольства все, на что был способен, и теперь уводил отдохнувшие полки в Надор. Войска шли не быстро, хоть их и не обременяла артиллерия, бо́льшую часть которой отправили на границы Ноймаринен. Гнать людей и лошадей Савиньяк нужным не считал – он не спешил, он совершенно не спешил, готовый развернуться и броситься назад по первому же зову. Или без зова.

На душе становилось все неспокойней, однако тревога не мешала маршалу проминать Грато и любоваться пышной зрелой зеленью. И уж тем более она не сказывалась на делах. Принять отдышавшуюся армию, отправить Эрмали с его пушками к перевалам, забрать отбитого у мстительного Гогенлоэ Манрика, отписать Бертраму… Со стариком Ли был откровенен, не забыв даже про глаза адъютантов Рудольфа, жаждавших хоть какой-то победы.

Достойные перезрелых невест взоры в собственной приемной предвещают поражение. Рудольф не мог этого не понимать, и Лионель ждал курьера в лучшем для Талига случае с приказом оставить войска и мчаться в Хексберг, в худшем – форсированным маршем следовать в Марагону спасать вчерашний день. Но гонца не было, и Савиньяк выступил. На дорожку пришлось убеждать встревоженного маркграфа в том, что регент знает, что делает, а их дело – да-да, дорогой Вольфганг-Иоганн, именно так – выполнять распоряжения.

С Фридой разговор вышел более откровенным. Любящая дочь опасалась за отцовское здоровье и полагала, что регентом должен быть Алва или… не Алва. Лионель выслушал и разлил вино, подведя тем самым черту под деловой частью беседы. Утром он позавтракал с правящей четой и покинул Агмштадт. Все было хорошо, и позднее лето пахло малиной. К вечеру на дорогу выскочил олень, совсем молоденький… Само собой, дурачка подстрелили. Ли, хоть и не был суеверен, предпочел бы дичь с чужого герба, и еще он бы предпочел, чтобы малыш Арно набирался ума на ноймарских перевалах, а не мозолил глаза проигрывающей армии фамильной мастью…

– Мой маршал! Разъезд встретил губернаторский конвой из Надора. С ним следует некая госпожа Арамона. Она настаивает на личной встрече с вами.

– Хорошо. Полагаю, дамского седла в обозе не найти?

2

Луиза уселась на расстеленный для нее галантным адъютантом плащ, расправила юбку и принялась копаться в корзинке для рукоделия. Место для встречи выбрали идиллическое. Заросший шелковистой травкой склон спускался к речке, за ней зеленел даже не луг – лужок, на котором паслись овечки. Мало того, бережок до такой степени зарос незабудочками, что стал голубеньким. И среди этакой пасторали в ожидании красавца-военного восседала дура средних лет, портя пейзаж и едва не подвывая от нахлынувших воспоминаний об Эйвоне. Несчастный рыцарь столько говорил о цветах, а умер зимой и под камнями! Госпожа Арамона шмыгнула носом, сглотнула и принялась вдевать нитку в иголку, как никогда чувствуя себя вдовой.

Она вышила уже четверть стрекозы, когда из зарослей вырвался всадник на сером в яблоках коне и красивым галопом пошел к реке. Луиза невольно залюбовалась стремящимся к ней совершенством. Покойный Арнольд недолюбливал графов, но этот был хорош! Капитанша отложила вышивку, поднялась и сделала реверанс. Спешившийся Савиньяк по-военному наклонил голову и щелкнул каблуками. Руку для поцелуя он не попросил, да и с чего бы?

Затолкав поглубже самую нелепую в своей жизни обиду, Луиза выслушала приветствие и ответила столь же сдержанно. Они пошли рядом вдоль берега. Эйвон предложил бы опереться на его локоть, Савиньяк ограничился тем, что предоставил даме чуть заметную тропинку, а сам удовлетворился травкой.

– Сударыня, – без обиняков начал граф, – я вас слушаю.

– Так вы не считаете меня полоумной? Я хотела бы в этом удостовериться.

– Визит капитана Гастаки в Найтон имел последствия?

– Да. – Луиза невольно покосилась на корзинку, которую не рискнула оставить на плаще. – Я встречалась с Зоей еще несколько раз и дважды видела… своего покойного мужа. Я могу это почти доказать.

– Это излишне, – спокойно заверил собеседник. – Рассказывайте. Извинения и оговорки лучше опустить.

Госпожа Арамона опустила. Рассказа, к счастью, хорошо продуманного, хватило до нависшего над речкой кривого дерева и обратно.

– Присядем, – предложил маршал, и Луиза не то чтобы изящно опустилась на черный атлас. Сэль на офицерском плаще и среди незабудок выглядела бы очаровательно, этого не стал бы отрицать даже Савиньяк! Луиза пошарила в корзине и вытащила завернутую в канву маску. Средь бела дня она выглядела не столь устрашающе. Маршал поднял добычу Селины и довольно долго разглядывал, держа в вытянутой руке, потом перевернул.

– Чем вы руководствовались, когда брали именно эту вещь?

– Не могу объяснить… В сокровищнице казалось, что так надо.

Савиньяк внимательно посмотрел сперва на маску, потом на саму Луизу, и та, прежде чем поняла, что несет, брякнула:

– Вы похожи!

– В самом деле? – удивился граф… Дался же ей этот титул! – Мне кажется, вы мне льстите и даете повод оставить сей антик у себя. Значит, дороги к золоту Манлия вы не знаете?

– Выходцы не знают, – уточнила Луиза. – Они ходят от смерти к смерти и не запоминают людские названия.

– Я уже понял. Клад Манлия лежит рядом с «дурной смертью», а дурная смерть – это либо самоубийство, либо убийство с какой-то особенностью. Покидая Найтон, вы, кажется, заметили тень былого насилия?

– Да. Я потом расспросила соседей. Бывшие хозяева не хотели рассказывать, чтобы я не раздумала покупать дом. Тринадцать лет назад… Селина?! Что тебе нужно?

– Ты могла что-то забыть. – Сэль не удосужилась хотя бы вдеть приличные серьги. – Монсеньор, я не засыпаю, когда приходят выходцы…

– Рад вас видеть, сударыня. – Савиньяк вежливо встал, ожидая, когда примчавшаяся девица усядется рядом с мамашей, после чего вновь опустился на траву. Луиза сама не понимала, чего хочет от красавца маршала больше – безопасной учтивости или восхищения дочкиной красотой. Пожалуй, все-таки восхищения. – Вы можете дополнить рассказ вашей матушки?

– Я не знаю, что мама уже сказала.

Проэмперадор коротко повторил, и Луиза преисполнилась восхищения вместе со злостью: несносный граф не просто запомнил то, что казалось полным бредом, он разложил этот бред по баночкам и коробочкам не хуже аптекаря. На прелесть слушавшей его девушки истукан в перевязи обращал не больше внимания, чем его жеребец – на пейзаж. Селина была не лучше: раньше, говоря с посторонними мужчинами, она хотя бы краснела, что ей удивительно шло, но белокурого Проэмперадора дочка слушала, будто собиралась… продать ему репу.

– Я знаю, где искать золото, – изрекла наконец родная кровиночка. – В той часовне бросилась на нож знатная дама. В платье, как на портрете матери короля Лорио Слабого. Темно-красное с серебром.

– Лорио правил в конце круга Волн, – невозмутимо определил маршал. – О самоубийстве в доме Ноймаринен я не слышал, но это ни о чем не говорит.

Сэль вскинула головку. Совсем как бедняжка Айрис.

– Вы получили мамино письмо, но ничего не исправили! Зоя говорит, надо спешить.

– Куда? – спросил Савиньяк и, не дожидаясь ответа, добавил: – Я вынужден отменить распоряжение герцогини Георгии. Вы отправитесь со мной. Если появятся выходцы, постарайтесь убедить их нанести мне визит. Если это невозможно, приведите меня к ним.

– Сударь! – ахнула Луиза. – Что вы такое говорите?!

– Только то, что мне нужно переговорить с капитаном Гастаки или, в крайнем случае, с ее супругом. Напомните ему об унаре Лионеле и рисунках в трапезной, изображавших ментора Арамону на вертеле. Конечно, повод смехотворный, но душа вашего покойного мужа, сударыня, не в обиду будь сказано, величием не отличалась, а мелкие души лучше всего помнят мелкие обиды.

Луиза не могла не согласиться. Селина, наморщив лобик, о чем-то сосредоточенно размышляла. Маршал не торопил, он в самом деле собрался говорить с выходцами, только и Зоя, и Арнольд, причеши его хорек, будто сквозь землю провалились.

3

Порой ярость придает сил, но чаще делает глупее, а значит, уязвимей. Лионель отложил перо и предельно спокойно посмотрел на доставленного в маршальскую палатку Манрика. Свежий воздух и верховая езда шли бывшему тессорию на пользу: одутловатость пропала, весь он словно бы подтянулся. Рудольф выглядел заметно хуже. Потому что тушил и не мог потушить дом, который подожгли временщики.

Правда, паклю приготовил Сильвестр, с которого уже не спросить, так что спрашивай с себя. И за то ли пережившего свое, то ли недожившего кардинала, и за оставленных без присмотра «фламинго»…

– Это невыносимо! – почти выкрикнул Манрик. – Вы хотели говорить, так говорите!..

– Что именно «невыносимо»? – Ярость, напоследок взвизгнув, смирилась и привычно пошла шагом.

– Этот ваш взгляд… Что вам от меня нужно?!

– Вы отлично знаете, что. Способный прокормить себя и армию Надор. В противном случае я бы вас не замедлил пристрелить. Садитесь.

– После… После такого приема?!

– Именно. К нам присоединились известная вам госпожа Арамона и ее дочь. В случае необходимости вы их увидите и услышите, но я предпочел бы обойтись без дам. Мне нужны ответы, Манрик. Вас с вашим сообщником не навещали выходцы?

– Нет! Если вы собрались надо мной издеваться…

– По вашей милости в Закат и, что в данном случае, видимо, важнее, в Рассвет отправилось достаточное количество человек. Они вас не тревожат?

– Нет!

– Жаль… – О выходцах, если только не уходят с ними, забывают. Обычные люди об обычных выходцах забывают. Значит, среди убитых в Олларии не нашлось никого бросившегося после смерти спасать пока еще живых. Или не все так просто?

– Госпожа Арамона, оправдывая себя и своего родителя, скажет все, что вам понравится. – Манрик настолько опомнился, что принялся… понижать стоимость свидетельницы. – Когда я был кансилльером, эта дама стала моей шпионкой. Само собой, внебрачная дочь Креденьи отправилась в Багерлее за этой змеей Ариго, ведь ей самой ничего не грозило. Вы удивлены?

– Разве что вами. Неужели вы думали, что дама, оказавшаяся при дворе по прихоти Алвы, во-первых, будет глупа и, во-вторых, станет служить кому-то, кроме Ворона? Даже собственному отцу? Вы плохо разбираетесь не только в политике и войне, но и в женщинах. Это не оскорбление, это данность – будь иначе, после смерти Сильвестра вы вели бы себя умнее.

– Вам легко говорить!

– Несомненно. Как умерли герцог и герцогиня Придд? Моя мать в Олларии, так что получить ответ – дело времени.

– Герцогиня приняла яд.

– Иными словами, ее отравили. Кто?

– Пошлите за Колиньяром.

– Он глуп не до такой степени, чтобы травить узников прежде, чем будет получено признание.

– Я не имел в виду, что он это приказал, просто… Багерлее ведал обер-прокурор, я был слишком занят, чтобы вникать в следствие. Герцогине и ее старшему сыну показали, как проходит допрос с пристрастием, и дали ночь на размышление. Утром ведьму нашли мертвой, тюремщики, на первый взгляд, были вне подозрений. Колиньяр считал, что покойница сумела пронести яд с собой.

– А герцог?

– Перед… отъездом Колиньяр отдал приказ.

– Только Колиньяр?

– Я был вынужден с ним согласиться. Вывозить преступников бессмысленно, оставлять в живых – опасно. Когда комендант Багерлее не присоединился к обозу, у меня возникли подозрения в его честности…

– У вас о сем предмете престранные понятия. – Ли с неожиданным для себя самого удивлением посмотрел на собеседника. – Убийство одних врагов накануне входа в столицу других не следует поручать честным служакам. Особенно после измены такого кладезя добродетелей, как Люра.

– Вы, надо думать, лично проследили бы!

– Разумеется, – вдаваться в подробности своих отношений с Пертом Ли не стал, – но за вами проследит Вайспферт. Завтра вы отправляетесь с ним в Надор. Требовать от вас невозможного я не собираюсь, но к зиме болтающихся без дела и супа беженцев в провинции остаться не должно, северу пора кормить себя самому. В случае необходимости займете средства в Красном Манрике и прочих… подобных источниках.

Если вам будет сопутствовать успех, ваши наследники получат определенный процент от займа. Окажетесь бесполезны – вернетесь к Колиньяру, попробуете бежать или интриговать – будете повешены, как беглый каторжник.

– Это можно было передать через Вайспферта, – огрызнулся некогда рыжий и еще более некогда всемогущий человек. – После нашей прошлой встречи я опасался, что буду вам благодарен.

– Вам свойственно бояться не того, чего следует. – Савиньяк принялся оттачивать перо. – Ступайте.

Манрик, не ответив, исчез за пологом палатки. Он так и не принял разговора о выходцах всерьез и до сих пор пребывает в уверенности, что всего-навсего проиграл в грызне за власть. Не варвар, что с такого взять?

Разогнавшийся тессорий в самом деле не желал зла ни Талигу, ни Фердинанду, ни фок Варзов с марагонцами. И Колиньяры не желали, и дура Рокслей… Разве желают зла ракушки – кораблю, древоточцы – дубу, цепни – быку? Они просто заботятся о себе и своем потомстве, но в один прекрасный день корабль тонет, дуб падает, бык дохнет, и мы принимаемся искать ужасный заговор.

– Мой маршал! – доложил адъютант. – Генерал Фажетти по вашему распоряжению.

Марций не имел обыкновения напоминать командующему о родстве. В случае необходимости Ли это делал сам, переходя на «ты».

– Смотри, – велел он товарищу детских игр, открывая добытую дочерью Арамоны маску. – Каково?

– Я думал, она осталась в Олла… Разрубленный Змей, это же другая!

– Полагаю, пред нами та самая пара, которую ищет барон Коко… Марций, мне нужна твоя помощь. Нужно срочно вывезти из Олларии графиню Савиньяк, принца Октавия и антик Капуль-Гизайля. Под мою расписку. Если барон не в силах расстаться со своей игрушкой, пусть сопровождает, но тогда уж вместе с баронессой. Если расстанется, заставь обоих убраться из столицы, по возможности скрытно.

– Неожиданно. – Фажетти слегка ослабил шейный платок. – Я готов выполнять приказы, но если это просьба, хотел бы понять. Почему я, а не адъютант с письмами и эскортом?

– Потому что это задача для маршала, а мое место пока здесь. Я подчиняю тебе всю имеющуюся в моем распоряжении легкую кавалерию. Двинетесь форсированным маршем, Реддинга с «фульгатами» отправишь вперед. Мать с Октавием поручишь им, а сам по прибытии займешься маской и городом. Переговоришь с Инголсом, ты его знаешь. Если у мэтра возникло хотя бы малейшее сомнение, возьмешь в свои руки все. Если Эпинэ и его Карваль справляются, а, кажется, так и есть, действуй заодно с ними. Жителей в Олларии остается тысяч триста, и я не уверен, что в случае какого-нибудь сюрприза у Эпинэ достанет сил и смекалки. При необходимости пустишь в ход имя регента, то есть герцога Алва.

– И только?

– Надеюсь. Марций, это срочно.

Глава 2
Талиг. Оллария
Бергмарк
400 год К. С. 19-й день Летних Волн

1

Марианна расчесывала волосы, Робер смотрел. Это был их утренний ритуал, чуть ли не молитва. Заколов последнюю шпильку, женщина откладывала щетки, поворачивалась к мужчине и улыбалась. Робер целовал возлюбленную в шею и либо торопливо убегал, слыша с порога спальни, как звонок призывает прислугу, либо, если было время, исполнял обязанности камеристки сам. Сегодня времени хватало, вернее, Проэмперадор Олларии позволил себе так считать. После крысиного исхода и Робер, и Карваль насторожились, но самой крупной неприятностью оказалась безобразная драка, развязанная на третий день барсинцами. Узнав о побоище, Эпинэ переглянулся с маленьким генералом и вызвал Халлорана. К вечеру зачинщики и не сдержавшие подчиненных офицеры отправились в Багерлее, а прочих разоружили и загнали в одно из старых аббатств. Заодно примерно наказали недобросовестных поставщиков и лжесвидетелей из числа обывателей. И город, и гарнизон намек поняли, после чего в Олларии воцарился блаженный покой.

Никто никого не грабил, никто ни на кого не жаловался, лошади не упрямились, а собаки не выли. Смолк даже призрачный нохский колокол. Робер с десяток раз напомнил себе и своим сподвижникам, что от бегства сородичей Клемента до прихода морисков прошло больше двух лет, и, загнав тоску по его крысейшеству подальше, вернулся к текущим делам, которых от отсутствия крыс не убавилось. Поставив последнюю за день подпись, Проэмперадор отправлялся домой, то есть к Капуль-Гизайлям. В фамильный особняк последний раз Робер заезжал в день разгона барсинцев и тогда же проводил графиню Савиньяк в Ноху. С чего Арлетта решила перебраться к Левию, Иноходец мог лишь гадать. Женщина отговорилась совместными с его высокопреосвященством астрологическими изысканиями, но Эпинэ не сомневался: графиня не желает ставить его в неловкое положение. Долг хозяина обязывал уделять гостье время, тем самым отбирая его у любви; Арлетта полагала это непозволительной роскошью, Робер это мнение полностью разделял.

– Ты задумчив, – негромко сказала Марианна. – Коко это не понравится, он сегодня испытывает торский завтрак.

– Торский? – удивился Робер, припоминая пропахшую дымом комковатую кашу.

– С точки зрения Коко – да, хотя не думаю, что в Торке по утрам кушают инжир и перепелов.

Робер рассмеялся, но выкатившегося из внутренних комнат барона занимал не завтрак, вернее, не только он.

– Дорогой друг! – Разодетый в золотисто-коричневое барон озабоченно вздохнул. – К вам пришли. Я успел остановить повара, так что мы спасены, но постарайтесь уложиться в полчаса, иначе соус перезреет. Я провел визитера в музыкальный кабинет, там вам будет удобно. Дорогая, для утра ты слишком сильно затянута…

– Констанс, – перебила Марианна, – кто пришел?

– Один милый человек. Кажется, отставной моряк… Помнится, его приводил Салиган.

Джанис! Надо думать, с новостями о Гамбрине. Что ж, не помешает.

Вожак висельников стоял у клетки с морискиллой, просунув между прутьями палец, который желтенький певун яростно клевал. К счастью для Коко, барон этого ужаса не видел. Иноходец не выдержал и расхохотался. Джанис торопливо отдернул руку.

– Новости? – пришел на помощь Эпинэ.

Джанис пожал плечами; он казался слегка смущенным. В свой первый визит «Тень» держался проще, но тогда переговоры вел Салиган и, потом, столь значительную особу не застигали за игрой с птичками.

– Так что случилось?

– Кошки его знают, Монсеньор, только неправильно оно. – Джанис что-то смахнул с рукава не новой, но опрятной куртки, и до Робера дошло: гость не смущен, а встревожен. – Нет, неправильно!

– Что неправильно?

Оказалось, ворье. Слабодушная и нестойкая часть подданных Джаниса, напуганная крысиным исходом, решила покинуть столицу.

– У вас так принято? – уточнил плохо представляющий себе обычаи висельников Иноходец. В ответ «Тень» сдул соринку со второго рукава.

– Вообще-то нет, – буркнул он. – Уходить из большого богатого города – глупость. У нас «за Кольцо» в наказание выставляют, и вообще покидать сообщество не принято, только эти слишком уж тряслись! Будто сглазил кто… И ведь не из худших – рисковые парни, не слабаки, не первый день в нашем деле. Один так вообще зимой в одиночку на троих вояк попер, а тут… Ну кисель же какой-то! Я им разрешил, пусть убираются.

– И что? – спросил Робер, чувствуя: вот сейчас, среди птичьего щебета, прозвучит нечто очень важное и очень пакостное.

– Не смогли они уйти. – Теперь «Тень» смотрел Проэмперадору прямо в глаза. – Вот не смогли, и все! Кто прямо у стен повернул, кто с тракта. Пятеро до Фрамбуа добрались; говорят, по одиночке на полдороге б сломались. Странно…

– Сами-то они что рассказывают?

– Талдычат, что «находит». Будто по шее, по самым жилам ком гулять начинает, а глаза как сквозь воду глядят. Сердце заходится, то замрет, то трепыхаться примется, пот ручьем и, уж простите, что похуже тоже, ровно вздернули уже… А всего гаже голос. Даже не голос – голосишко, будто ребенок верещит, только злобно…

– Скажи… – Говорить о подобном вслух в доме Марианны не хотелось до этого самого кома в гло́тке, но Робер себя заставил. – Они девочку не видели? Толстую девочку лет шести и без тени?

– Нет, – решительно мотнул головой Джанис, – не было там Обгорелой. Точно!

– Обгорелой?!

– Шрамы у нее на мордахе, такие от ожога бывают… Мерзавка по Двору скакала, и я видел, и парни, а с начала Летних Волн как отрезало, хотя… Может, и вправду она визжит, с такой станется, только я о другом сказать пришел, если ваши еще не доложили. Мои-то уйти не могут, а вот чужаки так и лезут!

– Хочешь сказать, чужие воры?

– Всякая шушера из Кро, Фрамбуа, Барсины… В общем, со всего Кольца. Непорядок, нечего им тут делать, но вот идут же, недоноски! А спросишь, чего это ты на чужое нацелился, так и сказать толком не могут. Будто тянет их сюда…

– Хорошо, – начал Эпинэ и усмехнулся, поняв, какую чушь ляпнул. – А ты сам сбежать не хотел?

– Не хотел, но пробовал. Как вертаться начали, проверить решил. Считай, до Барсины добрался, и хоть бы хрю, а вот парней, что со мной были, скрутило, так что не врут мои.

– Значит, с тобой ничего?

– Ну, муторно стало после крыс-то, слухи опять же… Говорят, в Агарисе так же было, и где он теперь, Агарис этот? Или врут?

– Нет, не врут, сам видел. – Эпинэ воровато глянул на запястье – крови не было. – Спасибо, что сказал, а пришлые воры, как они себя ведут?

– Пока не наглеют, держатся больше наособицу… Если что, я им сам жару задам, только бы господин комендант моих с чужими не попутал.

– Карвалю я скажу, – заверил Робер и за какими-то кошками сложил пальцы в тот самый знак, что подсмотрел прошлый раз у «Тени».