Точка

2045

Весна в этом году началась, не дождавшись календаря, уже в феврале обрушившись на Калифорнию пышной мимозой, цветущими камелиями и вечерним запахом роз.

Было совсем по-летнему тепло, хотя темнело еще довольно рано, уже в 6 солнце заходило в ярко-красные облака, и сразу же наступала ночь. Лиза Малкин и Билл Смит подъехали к дому, как раз успев до полной темноты полюбоваться уплывающим в залив солнцем. Билл стоял на широкой веранде, привычно любуясь видом. Сквозь верхушки сосен мерцал бликами серо-синий залив, на горизонте висели мосты и далекий призрачный город. Солнце необъяснимо быстро стремилось опуститься в воду, окрашивая все вокруг в нарочито сочные алые тона и окончательно перемешивая небо с землей. За долгие годы жизни на этом холме Билл так и не привык к почти ежевечернему шоу, которым баловал его калифорнийский закат.

–Любуешься? – Лиза тихонько подошла сзади, положив Биллу руку на здоровое плечо. Он сощурился в улыбке, отчего его черное лицо покрылось миллионом мелких морщинок.

–Любуюсь, – хмыкнул он. – А ты все принюхиваешься?

Лиза нарочито явно повела носом.

– Это невозможно не нюхать. Просто рай земной.

Дворик Билла и правда мог сойти за некую модель Эдема. Окруженный цветущими розовыми кустами и камелией, он оставался защищенным от чужого взгляда. Небольшой ажурный столик, качели под полосатым тентом, фонтанчик в виде классического писающего мальчика – полный набор уютной садовой роскоши мещанина. Не хватало только виноградной лозы над головой. И тем сильнее контрастировал с этим обособленным уютом безграничный вид на залив и все ведущие в город мосты, открывающийся с веранды дома.

Лиза прошла на небольшую кухню. Все было по-прежнему, никаких следов технологических новшеств, заполняющих изо дня в день всеобщий быт. У самой Лизы дома давно была кухня-панель, распознающая голос хозяйки. Достаточно было только озвучить желаемое, и через 5-7 минут заказ возникал на столе. Так же легко можно было разобраться и с посудой, и с продуктами, и с засохшими остатками оброненных макарон на полу. Кухонные роботы – и те давно вышли в тираж, вся техника занимала минимальное пространство, уместившись в единственную и простенькую на первый взгляд панель, скромно примостившуюся в уголке.

У Билла же все было в наличии: и стол, и плита, и холодильник, и старинная кофе-машина, ужасно тарахтящая при работе. «Кофе-машина времени какая-то», – усмехнулась Лиза и привычным жестом заложила за ухо непослушную рыжую прядь, щекотавшую кудряшками шею. Ее бледно-зеленые глаза сверкнули в скрытой усмешке, но на сей раз она не стала никак комментировать пристрастие Билла к доисторическому стилю жизни, так как все предыдущие разы это никакого действия не возымело.

–Тебе кофе делать? – крикнула она все еще стоявшему на веранде Смиту. Тот молча кивнул, полагая, что она непременно высунет нос на веранду, посмотреть, услышал ли он ее вопрос.

–Что ты киваешь, я же на кухне, – пробурчала она, подтверждая его правоту.

–Киваю, что буду кофе, – хмыкнул он, сверкая в сумраке белками глаз. Пока они переговаривались, солнце совсем скрылось, и стало почти совсем темно. – Вообще, сейчас время уже не для кофе. У меня есть отличный бренди.

Лиза поставила кофе и чашки на хлипкий деревянный прилавок, чудом сохранившийся у Смита на веранде. Мимо них, едва не задев кофейник крылом, пролетел запоздалый орел. Лиза проводила его задумчивым взглядом.

–Попозже. Я еще долго не засну, ты же знаешь. Давай посидим. – Все еще глядя в сторону орла, ответила она.

–Давай. – Билл тяжело сел, притянув стул единственной рукой.

–Ну, рассказывай. Каков план? – Лиза смотрела на него поверх чашки, отчего на ее прозрачно светлом лбу собрались смешные неровные складочки.

–Не морщи лоб. Потом побежишь к косметологу, – по-отечески насмешливо буркнул Смит, но Лиза не отреагировала на полу шутку. В свои 45 она выглядела точно так же, как и в свои 35, да и, пожалуй, что и в 30, и состояние ее кожи ни в коей мере не зависело от мимических привычек, все давно решалось на гораздо более глубинном уровне. Но Билл, как это свойственно пока еще большинству мужчин, в тонкостях современной косметологии не разбирался

–Не переводи тему. Рассказывай, – серьезно сказала Лиза.

–Ну, каков-каков. Прост. Поживем тут пару дней. Потом займешься списком гостей, едой, музыкой. Чтоб все как у людей. Юбилей так юбилей.

Билл смотрел на нее с вызовом. Он прекрасно знал, какое впечатление произведут его слова, и был готов к атаке. Лиз рассмеялась, глядя на его петушиный вид.

–Слушай, Смит. Ну это просто цирк какой-то. Какие гости, какая музыка. У тебя вообще знакомые-то есть? – отсмеявшись, сказала женщина. – Я за все наши 25 лет знакомства видела человек 5, с которыми ты разговаривал. Включая робота-приемщика в прачечной.

– Поверь мне, я не всегда разговариваю при тебе, Лиззи. И когда человеку исполняется 75 лет, уж какой-то круг знакомых всегда наберется, даже если это одинокий однорукий хромой чернокожий программист-пенсионер.

–Ну и что это за круг? – скептически скривила она рот.

–А я набросал тебе там на бумажке. Покажу потом.

–Хорошо. А что за музыка… Ну и вообще, Билли, ну зачем тебе все это надо? – Она даже подалась вперед всем телом, пытаясь как магнитом выудить ответ. Вся эта затея с юбилеем шла категорически вразрез с ее представлением о Билле Смите. К чему эти гости, музыка и прочее, если можно было прекрасно погулять пару дней по заливу или просто поваляться на травке. Теперь она будет вынуждена провести тут как минимум неделю, занимаясь полной ерундой.

–Надо… надо что-то менять, Лиззи. Например, поступать абсолютно не свойственным себе образом.

–Не поздновато? – хмыкнула она и отхлебнула кофе.

–А что меня хоронишь…Я еще строю планы на будущее, выращиваю новую личность…

Они замолчали. «Пару дней мы бы не проболтали, конечно», – думала Лиз. «Не осталось столько тем. Все миллион раз переговорено. Может, и правда, будет вокруг какой-то народ, пусть чужой и никчемный, но разбавит это ощущение вечной неловкости».

А ощущение неловкости возникало между Лиз Малкин и Биллом Смитом всегда. И оба знали, что так будет, но встреч не избегали. В глубине души оба были рады друг другу. И, вероятно, стали бы, в конце концов, очень близкими друзьями, если бы не один вопрос. Так или иначе, он всплывал между ними, на протяжении двадцати последних лет отравляя любое их общение. Последние пару-тройку лет Лиз, потеряв надежду получить от Билла какой-либо ответ, заставила себя хотя бы внешне принять правила игры, усилием воли пресекая временами остро накатывающее желания пойти по проторенной дорожке, и теперь на месте незаданных ею вопросов образовывалась тишина, что было противней любого скандала и выяснения отношений. Холодная, липкая, отбрасывающая самых близких и любящих друг друга людей на разные стороны планеты Земля.

И сейчас, сидя на веранде Смита, Лиза Малкин уже учуяла запашок этой подкрадывающейся тишины и призывала всю фантазию, выдумывая нейтральные темы для разговора.

–Кстати, – прервал ее напряженные изыскания Билл, – есть еще один момент.

Билл замялся, глядя на нее полу прищуренным глазом. Лиз вопросительно кивнула.

–Ты эту штуку из башки можешь отключить на эту неделю?

–Как это? – она поперхнулась кофе. – Как ты себе это представляешь?

–Ну я-то прекрасно себе это представляю, живу без нее и вполне себя чувствую.

–Билл, я не знаю, как там живешь ты и как справляешься со всеми житейскими задачами, но каким образом ты предлагаешь мне собрать людей, заказать еду, развлечения, музыку, отключившись от сети? – вытаращившись на него на пределе выразительности, выпалила она. То, что этот мега-консерватор отрицает все тенденции современной жизни, она уже впитала и борьбу прекратила. Но тот факт, что он и ей собирается беспредельно усложнить жизнь, вывел ее из себя за долю секунды. Чип, врощенный в височную долю, являлся продолжением ее личности, как и 90 процентов ее современников. Человечество уже почти полностью отказалось от всех гаджетов, вложив информацию всемирной сети непосредственно себе в мозг. Лиз было достаточно мысленно произнести код активации, чтобы любой ее запрос был удовлетворен, начиная от вызова такси и проведения всевозможных видеоконференций, заканчивая онлайн экскурсией в любой музей мира. Стоило удобно расположиться в собственном кресле, и виртуальная реальность окружала носителя чипа. Перед ним пел Карузо, танцевала Плисецкая, таинственно улыбалась Мона Лиза. Последним достижением высоких технологий был эффект осязания, что произвело первым делом взрыв в области порнографии, а потом уже добрело и до науки и искусства. Теперь ни на одной древнегреческой статуе не было таблички «руками не трогать». Экскурсанты получили новую возможность: прикоснуться к отбитой руке Венеры и щелкнуть по истерзанному веками носу Гая Юлия Цезаря. Но, с другой стороны, отключившись от сети, потенциальный пользователь оставался в бессильном одиночестве, полностью лишенный контакта с современниками. Поэтому предложение Билла показалось Лиз не просто наглым, а скорее вызывающе бессмысленным.

–Как ты себе вообще это представляешь? – возмущенно продолжила она.

–Ну я-то жив, как видишь, – хмыкнул Смит. – Я выдам тебе отличное снаряжение. Во-первых, – он назидательно поднял вверх указательный палец, – у меня есть планшет.

–Что у тебя есть? – протянула она, скривившись, будто от изжоги.

–Планшет. Последнее поколение, почти не пользованный, ему всего лет 8.

–Держите меня семеро, – выдохнула Лиз по-русски и откинулась в жестком плетеном кресле, выставив вперед то место, на котором у других людей рос живот.

Именно русский был ее первым языком. Семья Лизы Малкиной эмигрировала в Израиль из Петербурга, когда Лизе было пять лет, и она не просто «уже умела разговаривать», а излагала свои мысли на цветистом, красивом русском, обогащенном бабушкиными одесскими фразеологизмами и семейным фольклором. «Интересно девки пляшут», – задумчиво тянула нежная золотистая девочка, глядя на конструкцию из лего. Говоря откровенно, лего у Лизы Малкиной запросто никогда не складывался, не было у них с конструктором взаимопонимания. Равно как и с пазлами и головоломками. Куклы, только куклы и их платья составляли Лизин мир.

Переехав в Израиль, она быстро подхватила и иврит, и английский, походя выучив еще пару языков. Но дома всегда был только русский. И родители, и тем более бабушка с дедушкой были абсолютно не готовы впускать в свой мир что-то новое. Родители, конечно, овладели ивритом, они были еще достаточно молоды, бабушка же и дедушка до смерти говорили только по-русски, вставляя в него легкий одесский намек на идиш.

–Зря ты так, – возразил обидевшийся за планшет Смит. За годы общения с ней он уже вполне понимал большую часть ее «непереводимого русского фольклора». А если и не понимал дословно, то в точности улавливал интонацию. «Отличный мужик этот твой Билл»,– говорила бабушка, глядя на блестящее черное лицо Билла, сверкающее белозубой улыбкой. «Жаль, что не еврей. И добрый, и тебя любит». Лиза краснела, пыхтела, делала огромные глаза. Ей было 17, над ней занималась весна, рядом был неожиданно свалившийся на ее рыжую голову таинственный будущий муж, и никого, кроме этого принца ее глупые глаза не видели. А стоило перестать ими хлопать хотя б на секунду, и этой глупости Лиза Малкин простить себе была не в состоянии. На ее будущего супруга бабуля смотрела без всякой симпатии. Но молчала, понимая, что услышана не будет.

–Зря-зря, планшет – отличная вещь. Сядем с тобой рядом, напишем…

–Напишем??? – она снова вытаращила глаза, возвращенная на землю предложением написать что-либо своими руками.

–Ну, надиктуем, конечно. Пошлем, одним словом, всем приглашения, оформим заказы. Я буду рядом, если ты не разберешься. Единственное что… У меня там блок на новости стоит, так что развлекаться на нем не выйдет, все только по делу.

–А как ты вообще с миром общаешься, если даже новости не смотришь? – устало протянула Малкин.

–А я иногда включаю. Раз в неделю, по субботам. Чтоб держать нос по ветру, – засмеялся Смит. Его зубы и белки глаз так ярко сверкнули в темноте, что Лиза улыбнулась. «Точно как в мультике», – мелькнуло в голове.

–Ты пойми, Лиззи. Я хочу тишины. Полной тишины. И для тебя тоже, хотя бы одну неделю. Без информации, без стресса, без впечатлений…

–И при этом хочешь набить дом полузнакомыми людьми,– фыркнула она.

–Не дом. Ты снимешь уютный ресторанчик.

Она снова закатила глаза, но говорить ничего не стала. Спорить было бесполезно, она уже попала в этот капкан. Судя по всему, она всю неделю будет торчать в этой глухомани, отслеживая на старинном планшете готовность закусок и музыки.

–Слушай, Билл. Ты тут вообще хоть как-то развлекаешься?

–Иногда. У меня тут все свое: книги, диски. Вон, даже телевизор…– Он замялся и отвел глаза. – Да, был, до недавнего времени, пока пульт не потерялся. Теперь висит, чтоб глазам пусто не было.

–Диски, телевизор, пульт… – задумчиво протянула Лиза. – И что ты с ним делаешь?

–Кино смотрю, – засмеялся он.

–Плоское? – с трудом подобрала слова Лиза. – Движущаяся картинка?

–Ага, ожившее фото, если тебе угодно. Невероятная прелесть.

–Ну да, в твои времена-то только так и было, как я понимаю, – нарочито противно хихикнула Лиз. – Ты на сколько меня старше?

–Да ровесники практически, считай, – откинувшись назад к перилам, со странной печалью ответил Билл.

–Практически – да. А теоретически, если тебе 75, то родился ты у нас в 1968? Так?

Смит кивнул, по-прежнему глядя на нее с печальной нежностью. Таким взглядом любящие бабушки смотрят на решившего жениться внука. Лиз, не обращая внимания на его выражение лица, продолжала подсчеты.

–То есть ты такие фильмы смотрел лет до 40ка? Не принимая участия в процессе, просто наблюдая за сюжетом?

–Да, – кивнул он, – Честно следовал за авторским замыслом. Но хочу заметить, что у нас на задворках солнечной Джорджии такие фильмы до сих пор в моде. А в моем детстве и такие не часто перепадали, лишних монет в доме не водилось. Вообще, – задумчиво продолжал Билл, – если бы не армия, у меня были бы все шансы смотреть кино в исправительном заведении неподалеку от Чарльстона.

Лиз помолчала, рассматривая его, словно впервые поняла, какая пропасть между их молодостью и детскими впечатлениями. Что человек, живой, реальный, сидящий перед ней, собственным пальцем крутил диск телефонного аппарата, подходил к огромному телевизионному ящику переключать тумблер каналов, пешком отправлялся в библиотеку при необходимости получить информацию. И бегал с мальчишками во дворе, не согласовывая время для игры с родителями приятелей. У нее вдруг возникло ощущение, что ее старинный Билл и не Билл вовсе, а экспонат в одном из музеев мира, и место ему на витрине рядом с дисковым телефонным аппаратом. Или в старом кино, амплуа «забавный, но ужасно обаятельный друг главного героя».

–Знаешь, сейчас новая фишка. Можно стать действующим лицом в старом фильме, – продолжила она вслух.

–Вроде давно уже можно,– сдвинул брови Смит.

–Нет, давно можно в новых эпизодах. А в старом кино только сейчас стало. Кстати, очень увлекательно, – косясь на экран, висящий на кухонной стене, протянула она.

–И какой твой любимый эпизод?

Лиза пожала плечами.

–Я как-то…стесняюсь, что ли… Лезть в чужие взаимоотношения. – Одна ее рыжая бровь вздернулась вверх, гася улыбку. – А вот мама моя ходит регулярно. Собственно, я с ней туда и попала. Так она то Ретту Баттлеру на лестнице кричит: «Она беременна, идиот!», то бревно для Джека Доусона добудет, чтоб не замерз. В ледяной воде Атлантики, между прочим. Потом неделю с простудой валялась. Психосоматика сильная. –Лиза, наконец, открыто рассмеялась, не в силах больше сдерживаться.

–Да, телевизор проигрывает, надо признать, – хмыкнул в ответ Билл.

–Я тут все-таки один раз сама не удержалась, сходила. «Корабль Мечты», слышал о таком?

Смит не отвечал, словно вдруг заснул с открытыми глазами, уставившись прямо перед собой.

–Ау, есть кто на палубе? – Лиз низко нагнулась над столом, шутливо пытаясь поймать взгляд мужчины. – Ты куда улетел вдруг?

–Никуда, я здесь, – механическим голосом ответил Смит. Лиза с удивлением всматривалась в его онемевшее лицо, еще секунду назад такое иронично-живое и вполне человеческое.

–Ты чего вдруг так напрягся? Это реклама такая сейчас идет. Они построили какой-то нечеловечески огромный космический корабль, супер комфортабельный, и предлагают выход в открытый космос в нем. Ну и был рекламный ролик, там можно было внутри походить.

–Походила? – тихо спросил Билл. Он уже снова смотрел на свою собеседницу, но лицо по-прежнему оставалось парализованным.

–Да, – протянула она, демонстрируя тихое восхищение. – Вещь, надо сказать. Большой. Пустой пока, но скоро будут уже финальные продажи билетов, так что за их рекламу я не беспокоюсь, все будет по полной программе, с песнями и бубнами.

–Ну вот от всего этого я и хочу тебя оградить, – с наигранной отеческой заботой сказал ей Билл и даже взял за руку, перегнувшись через столик. – Не надо рекламы, шума, суеты. Поживи в тишине, подыши розами. Завтра погуляем по заливу. В реальном мире, без оплаченных галлюцинаций и прочих дешевых иллюзий. Смотри, какая красота, – он кивнул на тысячи разноцветных огоньков, раскинувшихся там, где еще час назад горело над водой солнце. – Хочешь бренди?

Лиза молча кивнула. А ведь действительно – как хорошо. Просто хорошо, спокойно, ароматно, вкусно, тепло. И завтра будет также. Она проговорила мысленно код и отключила себя от мировой сети.

2034

В ушах стоял звон от беззвучно закрытой Анной двери. Каждый его мускул сжался, ощущая, словно в замедленной сьемке, как уменьшается просвет между его частью вселенной и вселенной его жены, рассекаемой надвое этой простейшей перегородкой.

Тихий скрип двери звенел в мозгу. Когда скрежет в виске немного унялся, Орлиевский заставил себя отвернуться и сделал несколько шагов вглубь комнаты. Легкий шорох воды в бассейне приятно контрастировал с кричащими нервами. Он остановился на краю бассейна, потом резко скинул с себя халат и прыгнул в темно синюю гладкую воду. Синтетическая тяжелая жижа обволокла тело, ощутимо снимая спазм, все еще не позволяющий дышать. Григорий замер, раскинув руки морской звездой, расслабив каждую мышцу. Сквозь полумрак огромной сумрачной гостиной в такт волне раскачивались светильники и толстые деревянные балки потолка. Вся комната превратилась в огромный старый корабль, медленно катящийся по волнам.

К Орлиевскому постепенно возвращалась способность мыслить и дышать. После каждой очередной ссоры с женой он приходил в себя все дольше, словно Анна вытягивала из него саму способность мыслить и существовать. Он терял ощущение реальности пространства. И происходило это все чаще, резче, злее и неизбежнее.

Он пробыл в бассейне не менее получаса. Выбравшись, щелчком отключил режим волны, и темно-синяя гладь застыла, превратившись в огромное зеркало. Орлиевский набросил на себя халат и вышел на улицу. Вся природа вокруг улыбалась и нежно шептала ему: «Приветствую тебя на юге Франции, мой дорогой». Солнце грело, ветер дул, деревья зеленели, цветы цвели. А главное, все вокруг было абсолютно настоящее, живое, ароматное. Никакой синтетики, эффектов погружения и прочей виртуальной реальности. Ему всегда здесь было хорошо. Как-то особенно радостно. Всегда, вплоть до сегодняшнего дня. Этот дом теперь тоже не помогал, последнее место, на которое он так рассчитывал. Они совсем не могли разговаривать. Каждая его фраза, каждая тема таила в себе угрозу войны.

Собственно, именно та тема, из-за которой состоялся этот разговор, изначально не могла не вызвать бурной дискуссии с последствиями, но Григорий рассчитывал хотя бы на попытку понять ситуацию. Зря рассчитывал. Совершенно напрасно.

Анна смотрела на него широко открытыми черными глазами, обдавая смесью насмешки и раздражения. Под этим взглядом он чувствовал себя не сероглазым черноволосым атлетом, а мелким гномом, пытающимся отобрать у заблудившихся в лесу голодных детей жухлый гриб.

Анна медленно отхлебнула какую-то зеленую смесь из бокала и, закинув ногу на ногу, откинулась в бархат огромного старинного кресла, приобретенного вместе со всем интерьером их столетнего дома.

–То есть, на козах не вышло попробовать, Тамерлан решил не мяться и перейти сразу к людям?

–Он утверждает, что это бесполезно делать без присутствия человека. Нужен рассказ.

–Ну да. Рассказ. Аудио и видеозаписи мало, антенн, сенсоров, датчиков, тысячи разных новомодных штук. Всего арсенала Транс Атлантического Космического Альянса и двух коз в придачу, обмотанных проводами.

Орлиевский встал и потряс по очереди каждой ногой. Мышцы сводило.

–Давай сначала. Во-первых, ТАКА отказывает ему в продолжении эксперимента и берет новый проект.

–Это справедливое решение, – подчеркнуто серьезно кивнула Анна.

–Он же говорит, что они не учли многих факторов…

–Я слышала только про один фактор, – резко прервала она, ставя бокал на пол рядом с креслом. – У него заканчивается горючее. Он готовит пространственный переход, использует свое зелье-биоускоритель, оснащает этот корабль всем, чем можно в наше время, и сажает туда животных. И единственный результат этого полета – неожиданно большой расход горючего. И никаких параллельных вселенных.

–Да. Но если бы в полете действительно ничего не произошло, они вернулись бы сами.

– В полете действительно ничего не произошло. И ТАКА тоже решил, что ничего не произошло. Даже козы живы и здоровы. А Тамерлан твой просто свихнулся в последнее время. У него давно все признаки Альцгеймера и налицо и на лице!

На ее же собственном лице не было ничего, кроме откровенного раздражения. На какую-то секунду Орлиевский замер, разглядывая ее. Удивительное лицо, которое одинаково прекрасно в любви, ненависти, радости, ярости. Лицо – магнит, лицо – загадка, заставляющее смотреть и восхищаться.

–А самое главное, что у него хватает наглости просить не только твой корабль, а самого тебя! – продолжала она. – Полети, мол, посмотри, можно ли пройти сквозь кротовую нору на моей супер смеси – какой же я все-таки восхитительный! – или все-таки идейка не работает! Рискни жизнью, имуществом, пойди против ТАКА, они же в восторг придут от такой самодеятельности. И вот что еще, – Анна подалась всем телом вперед, – а если эксперимент удастся и мы все-таки рванем на ту сторону вселенной – а обратный билет есть? Или one way ticket?

– Есть, рассчитан эффект обратной петли. И к тому же Тамерлан уверен, что все будет так же точно, как и эти последние 2 раза, надо просто засечь все, что происходит в процессе. Не приборами. Телом.

–Не моим, командир. Не моим. Мое тело останется здесь, на юге Франции. Мое тело устало от идей и затей. Оно устало от ночи, холода, комбинезона, невесомости и тяжелых ног. И еще оно устало от тебя.

Последняя фраза была чем-то новым в их отношениях. Это был открытый и совершенно недвусмысленный шаг, шаг от него. А к этому капитан еще не успел приготовиться.

–Такое ощущение, – проговорил он после паузы, – что ты сейчас говоришь не только об эксперименте Тамика.

Анна молчала. Все чувства сошли с ее лица. Оно было привычно замершим и холодным, как и почти все последнее время их жизни. Наконец, она перевела взгляд на стоящего над ней мужа. Резко встала, захватив зеленый бокал и уже отвернувшись, бросила через плечо:

–Я не полечу. Делай, как хочешь.

–Что значит, как хочешь?..– Дыхание перехватило, вопрос вышел свистящим и особенно беспомощным.

–То и значит. Мы не привязаны цепями. Хочешь – лети.

И тихо прикрыла за собой дверь.

Григорий откинулся на спинку изогнутого плетеного кресла. Хотелось не думать, ну могут же йоги не думать. От постоянных размышлений он начал чувствовать себя стариком. Весь последний месяц он просидел у этого бассейна в бесконечных размышлениях, время от времени ведя долгий и бесполезный, зато реальный, в отличие от внутреннего, диалог с Тамерланом. Все становилось только хуже, и даже этот волшебный дом уж не помогал. С шумом выдохнув, Григорий прикрыл глаза и начал демонстративно тупым образом проговаривать про себя цифры, изгоняя саму возможность размышлять, а вместе с ней главную мысль, самую мучительную и привычную.

Вызов прозвучал, когда Орлиевский почти совсем заснул под послеобеденным солнцем.

С трудом приоткрыв один глаз, он разглядел силуэт Адэхи Родригеса, сидевшего напротив него с прямой спиной и сложенными на коленях руками.

–Привет. Ты как школьник.

–Все привыкаю к этой штуке, – смущенно пробормотал индеец, пытаясь принять более расслабленную позу.

–Ты можешь выставить позу в настройках, и являйся хоть в образе балерины, даже если ты лежишь в ванне в этот момент.

–Представьте меня голым в ванне, – усмехнулся индеец. – Ладно, поизучаю.

Голограмма пошевелилась, замерцала и явно собралась исчезнуть.

–Эй, давай потом изучай. Чего сказать хотел?

Адэхи снова сидел как гимназист, аккуратно выпрямив спину.

–Я про Илью, капитан.

«Наверное, это самый поганый день с послевоенных времен», – пронеслось в голове у Орлиевского. Судя по тону механика, про Илью он собрался сказать, что нога не приживается.

–Нога не прижилась, капитан. Он снова лежит.

Индеец замолчал, его изображение в меру тоскливо смотрело в капитана сквозь космос.

–Это уже вторая выращенная голень, – заговорил он снова. – Шансов уже почти нет. Ну и денег…

–Где он сейчас?

–Где-то на севере. Не помню точно, Осло, Рейкьявик… Где-то там. Он не выходит на связь.

–Какая-то маниакальная страсть к холоду, – пробормотал Орлиевский. – Как ты узнал?

–Его врач держит меня в курсе. Они предлагают протез, но вы сами понимаете…

–Что я понимаю? – Григорий почти закричал. Он прекрасно все понимал. Никакой протез Илья не примет. Ни один в мире. Сознание собственной неполноценности не даст ему сделать ни одного шага, даже если установить в протез шагающий реактивный двигатель. Он это знал, и Адэхи это знал, И Анна…Капитан заставил себя сделать паузу и заговорил ровно и тускло.

–Сейчас такие протезы, что лучше своих собственных.

–Вы знаете Илью, он не выдержит… То есть, выдержит, но к нам, к полетам не вернется.

Орлиевский вскочил и нервно топтался вокруг голограммы Адэхи

–Капитан, – жалобно попросил тот, – изображение трясется.

Капитан заставил себя сесть, расставил ноги и оперся локтями в колени.

–Это просто голень. Люди нарочно ставят себе металлические части тела. Это же круто…Такие возможности… – бормотал он

–Он не хочет ни с кем говорить. Рассел, его врач, говорит, что он отказывается ухаживать за собой, не встает. Ни с кем не поддерживает связь. Пока его готовили и после пересадки еще разговаривал, а с той недели вообще никакой активности. Гриша… Я вот думаю…

Индеец очень редко называл Орлиевского «Гриша». И это прозвучало как-то особенно бессильно.

–Хочешь, чтобы я слетал?

–А это возможно?

–Он отправит меня вон. Точно.

Оба замолчали. Два силуэта, призрачный и настоящий, один огромный, мощный, словно далекая гора, с прямой спиной школьника и плотно сдвинутыми мускулистыми коленями, второй со склоненной на кулак головой и опущенными плечами. Солнце садилось, в воздухе особенно остро пахло розами.

–Я полечу. Завтра. Говори куда, – проговорил Григорий, не меняя позы, лишь вскинув на Адэхи глаза.

– Я шлю адрес, – голограмма чуть шевельнула кулаком. Орлиевский кивнул, подтверждая получение. – Капитан… Я с вами? – тихо спросил механик.

–Да, – коротко бросил Орлиевский. Так будет легче. Хоть немного легче.

Собачий холод. Снег, больно царапающий лицо, ветер. Пальцы ног стынут, как в московском детстве в меховых ботинках.

Российская зима прочно засела в его памяти. При слове «снег» он снова чувствовал себя десятилетним пацаном, ждущим автобус в черные 8 утра. На дворе 2002 год, холод, ночь, застывшие ступни и цыпки на руках. Уже будучи здоровым, богатым, свободным от всевозможных проблем с перемещением по земному шару сорокалетним мужиком, Орлиевский всегда подсознательно искал теплые и абсолютно бесснежные части планеты. Никакие горнолыжные курорты не могли его соблазнить ни адреналином полета – спуска, ни волшебством пресловутой зимней сказки. Даже к Новому году он относился весьма прохладно.

Он примерно представлял себе, что за погода его ждет в марте в Хельсинки, но действительность оказалось еще жестче. Он попытался стянуть капюшон шнурком вокруг самого носа, чтоб даже запах холода не проникал в его комбинезон, но так было совсем плохо видно, да и не слышно слов Родригеса. А тот как раз рассказывал ему, как долго еще придется мучиться на морозе.

–Две минуты потерпи, капитан. Сейчас дадут такси.

Они только вышли из общего холла порта Хельсинки и шли в рукав к городскому транспорту. До беспилотного такси оставалось метров 50 по морозцу. Но и этого Орлиевскому было более чем достаточно. Он поймал себя на том, что уже очень давно не ходил пешком по незнакомым улицам, даже по пассажирской части аэропорта. Вся жизнь проходила на его собственном шаттле, среди знакомых до миллиметра коридоров транспортных ангаров, переходов, роботов-погрузчиков и звуков системы-координатора. Один и тот же пейзаж и перед глазами, и в ушах.

Эта мысль заставила его немножко ослабить шнурок на носу, чтобы рассмотреть хоть что-то на этой новой точке пребывания, но не увидел ничего, кроме стен транспортного ангара и мерцающих огоньков координирующей системы. Уже через секунду перед ними приземлялось такси. Маленький беленький самолетик, только без кабины пилота и окошек иллюминаторов. Юркий, гладкий, аккуратный, рассчитанный на 4 пассажиров, он вежливо пробормотал приветствие, предложил располагаться поудобнее, после чего щелкнул клапан безопасности на каждом кресле, и такси поднялось в воздух. Весь полет занял не более 10 минут, под тихую музыку и едва заметную вибрацию полета Григорию очень хотелось вздремнуть, но он держался. Было тревожно и абсолютно не понятно, что их ждет по прибытию в госпиталь.

Доктор Генри Рассел, высокий узкий англичанин, пожевал тонкими сухими губами и поднял свои пронзительные синие глаза на Григория.

–Меня сейчас беспокоит не столько его нога, сколько его ментальное здоровье.

Орлиевскому было невыносимо душно под этим взглядом. При общении с Расселом ему всегда приходила в голову мысль, что скоро землю заполонят биороботы. Или биолюди, называть можно как удобней. Генри Рассел был живым существом, рожденным женщиной-англичанкой в конце 20го века, и не имел никакого отношения к биоорганизмам, не считая того, что писал на эту тему докторскую и был одним из ведущих специалистов по выращиванию органов. И тем не менее, мысль об искусственной жизни неизменно возникала в голове Орлиевского при взгляде в синие глаза врача.