Метель

...сколько же ненужных вещей в мире... Их изготавливают, развозят на обозах по городам и деревням, уговаривают людей покупать, наживаясь на безвкусии. И люди покупают, радуются, не замечая никчемности, глупости этой вещи...

«Какое чудо — жизнь! — думал он, вглядываясь в метель так, словно видя ее впервые. — Создатель подарил нам все это, подарил совершенно бескорыстно, подарил для того, чтобы мы жили. И он ничего не требует от нас за это небо, за эти снежинки, за это поле! Мы можем жить здесь, в этом мире, просто жить, мы входим в него, как в новый, для нас выстроенный дом, и он гостеприимно распахивает нам свои двери, распахивает это небо и эти поля! Это и есть чудо! Это и есть — доказательство бытия Божия!»

Он говорит, что самое страшное на свете — когда казнят невиновного человека. Эта казнь гораздо страшнее убийства. Ибо убийство совершает преступник. Но даже преступник, совершая убийство, дает шанс жертве спастись. Жертва может убежать, вырвать из рук убийцы нож, позвать на помощь. Убийца может промахнуться, оступиться. Или просто ранить жертву.

Когда же казнят человека, ему не оставляют никаких шансов на спасение. В этом ужас и беспощадность смертной казни.

Кому повезет — у того и петух снесет.

Вернусь - непременно нaпишу ей, срaзу нaпишу, хвaтит игрaть в униженного и оскорбленного... Я не униженный и не оскорбленный... a онa чудеснaя, онa очень хорошaя, дaже когдa ведет себя кaк последняя дрянь...

Никогда не надо поступаться принципами. И не надо опускаться ниже плинтуса, совершать вынужденные ходы, как в шахматах. Не надо жить вынужденно, хватит хотя бы должностных паллиативов. Жизнь представляет тебе возможность выбирать. И выбирать то, что для тебя органично, что не заставит тебя потом мучиться от стыда за собственное безволие.

Он говорит о вере. Вера должна делать людей добрее. Люди должны любить людей. Два тысячелетия минуло со смерти Христа, а люди по-прежнему не научились любить друг друга. Не почувствовали свое родство. Не прекратили ненавидеть друг друга, обманывать, грабить. Люди не прекратили убивать друг друга. Могут ли люди не убивать людей? Если это возможно в одной семье, в одной деревне, в одном городке, то почему это невозможно хотя бы в одной стране?

Каждый человек рождается, чтобы обрести свой жизненный путь.

Редкие и крупные снежинки падают в масло и исчезают. Падают и исчезают. Падают и исчезают. Как им хорошо. Они ни к чему не привязаны. И никому ничего не должны. Но вот чтец торжественно и громко выкрикивает последнее слово. И толпа ревет. Она ревет, вскидывает вверх руки. Ревет так, что рев резонирует в котле и возле чугунных краев возникают еле заметные крошечные волны. И тут же кто-то входит на помост. Это подросток с факелом. Он в замшевой курточке с медными пуговками, красных панталонах и красных туфельках с загнутыми кверху носами. Его лицо прекрасно. Лицо, как у ангела. Длинные каштановые волосы плавно ниспадают на плечи. На голове у подростка — красный берет с соколиным пером. Подросток поднимает вверх факел. Толпа ревет. Он опускает факел под котел, наклоняется сам. Виден только берет подростка. Дрожит перышко соколиное. Раздается слабый треск, потом сильнее. Судя по всему, это вспыхивает просмоленный хворост. Треск становится громче. Темный дым выбивается из-под котла. Подросток уходит с помоста. Его берет с пером мелькает уже в толпе. Толпа ревет, улюлюкает. Он делает еще одну отчаянную попытку освободиться, напрягаясь так, что выпускает газы. Они всплывают медленными пузырями вокруг него. Но веревки не поддаются. Он дергается, глотая масло, кашляя и хватая ртом воздух. Масло плещется вокруг. Вонючее, густое масло. Но котел неподвижен. Его нельзя даже раскачать. Он кричит так, что эхо его голоса, отразившись от собора, возвращается к нему трижды. Толпа слушает, как он кричит. Потом ревет и хохочет. Он начинает плакать и бормотать о своей невиновности. Он рассказывает толпе про себя. Он называет свое имя. Имя своей матери. Своего отца. Он говорит о чудовищной ошибке. Он ничего не сделал плохого людям. Он рассказывает о своей благородной профессии врача. Он перечисляет имена больных, которых он спас. Он призывает Бога в свидетели. Толпа слушает и хохочет. Он говорит о Христе, о любви, о заповедях. И вдруг чувствует пятками, что дно котла стало теплым. Он вопит от ужаса. И снова на секунды теряет сознание. И снова масло, вонючее масло приводит его в чувство. Он приходит в сознание от того, что глотает масло. Он давится маслом. Его рвет маслом в масло. Толпа хохочет. Он хочет сказать им о своей невиновности, но не может. У него перехватывает дыхание. Он кашляет. Кашляет мучительно. Почти с криком. Днище котла нагревается. Только центральная проушина, проушина на дне еще прохладна. Она толстая, выступает из днища. Пальцы его держатся за проушину. Он прокашливается. Собирается с мыслями. Успокаивает себя. И обращается к толпе с речью. Он говорит о вере. О том, что ему не страшно умирать. Потому что он человек верующий. Он рассказывает свою жизнь. Ему не стыдно за свою жизнь. Он старался жить достойно. Старался делать добро и приносить пользу людям. Конечно, бывали ошибки. Он вспоминает девушку, которую он сделал женщиной и которая сделала от него аборт. И как он узнал, она уже не смогла потом иметь детей. Он вспоминает, как студентом на студенческой вечеринке в общежитии он, напившись пьяным, бросил из окна бутылку и попал прохожему по голове. Он рассказывает, как однажды не поехал к больному и больной умер. Он много лгал за свою жизнь. Он злословил на друзей и коллег. Он рассказывал гадости о женщине, с которой жил. Он иногда жалел денег для родителей. Он не очень хотел заводить детей. Хотел пожить свободно, наслаждаться жизнью. Во многом из-за этого они с женой и расстались. Он раскаивается в содеянном. Он плохо отзывался о властях. Он желал России провалиться в тартарары. Он смеялся над русским человеком. Он смеялся над Государем. Но он никогда не был преступником. Он был законопослушным гражданином. Он всегда исправно платил налоги. Дно котла становится горячим. Напрягшись, он опирается ногами на проушину. Она чуть теплая. Руками он удерживает собственные ноги на проушине. Он говорит, что самое страшное на свете — когда казнят невиновного человека. Эта казнь гораздо страшнее убийства. Ибо убийство совершает преступник. Но даже преступник, совершая убийство, дает шанс жертве спастись. Жертва может убежать, вырвать из рук убийцы нож, позвать на помощь. Убийца может промахнуться, оступиться. Или просто ранить жертву. Когда же казнят человека, ему не оставляют никаких шансов на спасение. В этом ужас и беспощадность смертной казни. Он всегда был и остается противником смертной казни. Но то, что происходит сейчас на главной площади этого города, гораздо страшнее смертной казни. Ибо это смертная казнь невиновного. Если они все собрались здесь, чтобы казнить его, невиновного, тогда они совершают великий грех. И грех этот будет лежать вечным позором на их городе, на их детях и внуках. Он чувствует, как масло, нагреваясь у дна, всплывает вверх теплыми, восходящими потоками, вытесняя прохладное масло. Масло теплое теснит масло холодное. А холодное масло опускается вниз. Чтобы нагреться на дне и стать теплым маслом. И всплыть наверх. Он говорит о детях, стоящих здесь, сидящих на плечах отцов. Дети видят, как его казнят. Они вырастут и узнают, что он был невиновен. Им будет стыдно за своих родителей. Им будет стыдно за свой город. Это прекрасный, красивый город. Он создан не для казней, а для радостной, благополучной жизни. Его пятки соскальзывают с проушины и касаются дна. Дно горячее. Он быстро отталкивается пятками от дна и обхватывает ступнями проушину с веревкой, держится за веревку. Он говорит о вере. Вера должна делать людей добрее. Люди должны любить людей. Два тысячелетия минуло со смерти Христа, а люди по-прежнему не научились любить друг друга. Не почувствовали свое родство. Не прекратили ненавидеть

друг друга, обманывать, грабить. Люди не прекратили убивать друг друга. Могут ли люди не убивать людей? Если это возможно в одной семье, в одной деревне, в одном городке, то почему это невозможно хотя бы в одной стране? Проушина нагревается. Ступням становится горячо. Он отдергивает их, но они тут же опускаются на дно. Дно очень горячее. Ступни отдергиваются. Но не могут висеть в масле. Им приход ится опираться на что-то. Он опускается на дно ягодицами и обжигает их. Подкладывает пальцы под ягодицы и под пятки. Опирается пальцами на горячее дно. Потом на проушину. Дым от костра вьется вокруг котла, попадает ему в глаза. Он закрывает глаза и кричит, что они все преступники. Что их город будут судить международным трибуналом. Что они совершают преступление против человечности. Что по приговору международного трибунала их всех посадят в тюрьму. Что на их город сбросят атомную бомбу. Толпа смеется и улюлюкает. Масло становится горячим. Горячие потоки всплывают кверху. Они, как язычки плавного пламени, лижут его спину. Лижут грудь. От них нельзя ничем заслониться. Они становятся все горячее. Проушина уже горячая. Он набирает в легкие воздух. И изо всех сил кричит. Он проклинает этот город. Он проклинает этих людей на площади. Он проклинает их родителей и их детей. Он проклинает их внуков. Он проклинает их страну. Он начинает рыдать. Он изрыгает все ругательства, которые только знает. Он выкрикивает эти ругательства, рыдая и плюясь. Масло плещется вокруг его головы. На проушину уже совсем невозможно опираться. Она горячая. Очень горячая. А дно котла уже страшно горячо. К нему нельзя даже прикоснуться. Он отталкивается от проушины и повисает в масле. Отталкивается и повисает. Отталкивается и повисает. Отталкивается и повисает. Отталкивается и повисает. Он пляшет в масле. Пляска в масле! Он начинает выть. Пляска в масле! Он воет, обращаясь уже не к толпе, а к крышам домов, ограждающих площадь. Пляска в масле! Это черепичные старые крыши. Пляска! Под ними живут люди. Пляска! Семьи. Пляши! Там женщины готовят завтраки. Пляши! Штопают белье. Пляши! Дети плачут и играют. Пляши! Дети прижимаются к матерям. Пляши! И спят в своих кроватках. Пляши! Дети спят, спят, спят. В своих кроватках. Подушечки, расшитые подушечки. Матери вышивают на подушках цветы. На подушках спят дети. Спят, спят, спят. И не просыпаются. Днями спят. Можно спать днями. И не просыпаться. Никто за это не казнит. Если ты не проснешься. Если будешь спать. Он кричит и умоляет разбудить его. Он верит детям. Он верит голубям на черепичных крышах. Он любит голубей. Голуби могут простить его. Голуби прощают всех людей. Голуби не убивают людей. Я умру? Голуби любят людей. Я умру? Голуби спасут его. Я умру? Он превратится в голубя. Я умру? Он улетит. Я умру! Толпа начинает петь и раскачиваться. Ямру! Что это? Ямру! Народная песня? Ямру! Песня этого народа? Ямру! Этого прекрасного народа. Ямру! Этого проклятого народа. Ямру! Этого злого народа. Ямру! Народ поет. Ямру! Народ поет и раскачивается. Ямру! Они хотят его прекрасной смерти. Ямр! Но он превратится в голубя и улетит. Ямр! Нет, это хор из «Набукко». Ямр! Они поют. Ямр! Va, pensiero, sull’ali dorate! Ямр! И раскачиваются. Ямр! Поют. Ямр! Раскачиваются. Ямр! Поют. Ямр! Раскачиваются. Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям!

«Чем больше животное, тем оно уязвимей на наших просторах. А уж человек уязвим донельзя…»