Пение мёртвых птиц

В тихом озере…

Нельзя сказать, что было тихо – вовсе нет: Митька слышал и слабый гул ветра, и голоса других мальчишек, но уши как будто скребло от неполноценности звуков, словно чего-то в них не хватало. Чего, Митька понять не мог, и мысль его, так и не оформившись, расплавилась на солнце.

Жара стояла такая, что хоть в воду лезь. Под тенью деревянного забора спала уставшая псина, и если б не вздымающийся бок, было бы непонятно, жива она вообще или нет. В нескольких шагах от неё пролегала узкая, некогда асфальтированная дорога, разбитая до такого состояния, словно кто-то целый месяц с утра до вечера специально молотил её тяжёлой кувалдой. Последний дождь прошёл пару дней назад, но, несмотря на это, лужиц или даже сырой грязи не нашлось ни в одной ямке.

Позабытые всеми велосипеды лежали прямо у обочины, в траве.

В такую погоду самое то покататься с ветерком, развеяться. Только вместо этого мальчишки кучей собрались у облупленной ограды в тени вишнёвого дерева и глазели в телефон. Поснимав от жары футболки и майки, худые и грязные, они сгустились вокруг владельца телефона, таращась на экран, и время от времени клянчили: «Ну дай тоже другим поиграть!»

Двое из мальчишек – Митька и Витька – в деревне новички. Они перебрались сюда вместе с батей чуть менее месяца назад, и ещё не успели ни с кем как следует подружиться.

Витька стоял на цыпочках, опираясь рукой на некрашеный забор, и изо всех сил пытался разглядеть через макушки остальных то самое захватывающее действо, от которого все сыпали подсказками вразнобой: «Слева!», «Да нет же, вон там в углу! Надо сдвинуть ящик!», «Дай я! Дай мне попробовать!». Но с Витькиного угла экран сильно отсвечивал, и мальчик видел лишь большой прямоугольный блик, отчего интрига только возрастала: «Одним бы глазком!..»

А вот Митька – его старший брат – уже потерял интерес ко всеобщей суматохе. Он отделился от ватаги, поднял свой велик, вывел его на дорогу и оглянулся.

Подумаешь – телефон! Спросить Митьку, так лучше бы все сели на велосипеды да поехали дальше. Нормально же катались, пока этот, с телефоном, не вышел! Митька, конечно, сперва тоже был не против «привал» устроить, но что-то уж очень затянулось. И чего там такого может на экране происходить?

Ему, как и Витьке, тоже не удалось толком взглянуть, а просить поиграть не стал из принципа. Этот, с телефоном, время от времени делился с кем-нибудь из ребят своей игрой. Правда, ненадолго. Но ни с Митькой, ни с Витькой не поделился бы всё равно. Хоть проси, хоть не проси: за них с братом тут в деревне никто не поручится. Никто их толком не знает, а потому им везде – шиш! Это Митька уже хорошо выучил.

– Вить, да поехали уже, – позвал он брата. – Ну их!

– Да… Да, сейчас, – отвечал Витька, не поворачивая головы. – Посмотреть бы хоть разок.

Митька смолчал. Думал было обозлиться сперва, но чего с восьмилетки взять? Ему – Митьке – если честно, и самому, может быть, хотелось узнать, какие игры на телефонах бывают. У них-то с братом, ни телефонов, ни планшетов нет. Один смартфон только у бати, но тот трогать нельзя, да и без игр он всё равно.

Спросил бы Митька у местных разрешения поиграть, но только если б знал, что жадничать не станут. А с жадинами общаться ему совсем нет резона, но и без брата уезжать тоже не хорошо. Если только…

Митька развернул велик, запрыгнул на сидушку и поехал, но не кататься, а домой – за рогаткой.

Тихозёрка – деревня маленькая, всего за пару дней Митька разобрался, где здесь что, а уж за целый месяц, как они сюда перебрались, выучил каждую кочку, вот и до дома добрался мигом, самым коротким путём.

Батя сидел в гостевой комнате, распахнув все окна, и красил своего коршуна. Чучело. Митька тихо прошмыгнул к лестнице, ведущей наверх, в их с братом комнату на мансарде. Батя не обратил на него внимания, хоть и заметил: слух у него, как у собаки. Но он – не мама, загонять из-за пропущенного обеда не станет. А мама не с ними теперь. Она умерла.

Рогатка отыскалась быстро, хоть для этого и пришлось перевернуть коробку с игрушками. С тех пор, как мамы не стало, начались частые переезды. Митька с братом хранили игрушки в большой общей коробке и почти их не трогали, чтоб не растерять. В любой момент батя мог дать команду грузиться и переезжать, и если игрушки разбросаны, то собирать их будет уже некогда, а значит, они останутся – батя ждать не привык.

Митька на секунду забыл о ребятах, велосипедах и телефоне. На пол вывалилось столько классных вещей! Он уже и не помнил про свой чёрный пистолет с пластмассовыми пульками или резинового динозавра, который умеет плеваться набранной в брюхо водой. И клёвые гоночные болиды, как в «Формуле». Но рогатка… Рогатка лучше всего годилась, чтобы поставить на место того индюка с телефоном, она ведь гораздо круче! У неё жгут сделан из серого резинового бинта, поэтому стреляет она получше иного лука! А бинт Митьке батя выдал, и не просто, а сам предложил, когда тот собирался взять «палец» от резиновой перчатки: «Хорошему делу – хорошие материалы нужны».

Рогатка произвела впечатление на мальчишек. Когда Митька вернулся под вишневое дерево, ему стоило только громко, чтобы все услышали, позвать брата пострелять, и всё внимание тотчас устремилось к нему. А после демонстрационного выстрела у глупого телефона и вовсе не осталось никаких шансов.

«А дай потрогать?!», «А дай посмотреть?», «А можно мне?».

– Поедемте за деревню подальше, – великодушно предложил Митька.

И тут же с ним заспорили:

– А чего ехать? Давай тут!

И следом слева и справа:

– И правда, давай тут!

– Нельзя тут! – отрезал владелец рогатки.

– Чего это «нельзя»?

Тогда уже Витька подхватил:

– Конечно, нельзя тут. Вдруг ещё глаз кому-нибудь выбьете!

Митька улыбнулся. Это он хорошо про рогатку вспомнил – брат сразу оживился.

Но ребята продолжили выпрашивать:

– А сам-то тут стрелял!

– Ну так я умею! А вы кто-нибудь умеете?

И, не дожидаясь ответа, Митька с братом запрыгнули на велики, а в спины им последовало: «Я умею, дай мне!», «Кто умеет? Ты умеешь?!», «Я!», «И я! Я тоже умею!», «Чего ты умеешь? Не рассказывай!», «Умею! Мы с папкой тоже рогатку делали в том году и даже получше этой!».

Мальчишки повскакивали на велики, и галдёж не прекращался до самой окраины деревни.

По пути им не попалось ни одной жестяной банки, по которой можно было пострелять, и сперва это даже расстроило Митьку. Но когда прибыли на место, и рогатка пошла по кругу, оказалось, что лучшее, чего могли добиться с ней тихозёрские – запустить камень метров на пять. И это из такой-то рогатки! С кожаной великолепной пяткой из куска ремня! Никто не мог попасть и по толстенному дереву, какие там банки.

– Да вы только зря жгут растягиваете!

– А сам-то что можешь?..

Раздражённый Митька отнял рогатку, поднял с земли камешек и огляделся в поисках мишени:

– Да вон хоть вьюрка подобью! Хотите?

И он прищурился, прикидывая расстояние до кедровой ветви, нависшей над головами ребят, где сидела маленькая птичка.

– Да ладно! Гонишь?! – прокатилось недоверие среди мальчишек.

– А вот легко!

Митька вложил камень в пятку и поднял рогатку, одновременно натягивая жгут.

– Не надо! – вдруг попросил Витька.

Что-то ёкнуло. Митька ослабил натяжение и удивлённо взглянул на брата. Тот стоял совсем близко, отчего казался ещё меньше ростом, чем был.

– Не надо, – повторил Витька чуть тише и смущённо отвёл глаза в сторону. – Батя и так уж столько зверей перегубил. – Теперь он говорил совсем себе под нос, и слышать его мог только брат. – Не хватало, чтобы и ты…

Руки у Митьки опустились.

– Ну и чего? – нетерпение собравшихся мальчишек быстро переросло в коллективное недовольство. – Понятно всё! Такие только языком и чешут!

Митька замер, глядя на брата. Но Витька не посмотрел на него в ответ и ничего не сказал. Он молча отвернулся куда-то к лесу.

– Ну и хвастун! – выкрикнул один из тихозёрских. – Баба!

Несколько секунд Митька ещё надеялся встретиться с братом глазами, но тот не поворачивался. Вьюрок улетать не спешил и даже не чирикал. Ребятня улюлюкала.

Сглотнув ком в горле, Митька натянул жгут и, зажмурив один глаз, глянул на вьюрка через рогатину. Птичка сидела ровно, словно маленькое чучелко.

Мальчишки притихли.

Митька задержал дыхание, подтянул пятку рогатки до самой щеки. Стрельнул.

Камень мелькнул над головой птички и беззвучно скрылся в лесу. Он пролетел совсем близко, но всё же не задел ни единого пёрышка.

Митька выдохнул. Опустил рогатку.

Секунда и вьюрок рухнул вниз.

– Ого! – закричали мальчишки хором.

Они бросились к месту в траве, куда свалилась несчастная птица, и встали в круг.

Митька оцепенел. Он прокручивал в голове момент выстрела: чётко видел, куда кладёт камень, видел, как тот полетел. Он знал… Он не мог! Что это?

Медленно, боязливо Митька перевёл взгляд на брата. Тот по-прежнему стоял, уставившись в невидимые глубины леса.

– Попал! – ликовали тихозёрские. – Ну ты даёшь! С первого раза!

Митька не знал, чего хочет больше: чтобы Витька, наконец, взглянул на него, или чтобы стоял лицом к лесу вечно.

И тут брат обернулся. Насупившийся, хмурый. Большие голубые глаза покраснели. Кажется, вот-вот проскочат слезинки.

Но всё же Витька держал себя в руках. Зыркнул недобро из-подо лба, резким движением утёр нос и пошагал широкими шагами.

– Погоди, Вить, это не я, – очнулся Митька.

Брат протопал мимо него толкнув так сильно, как только мог.

– Это не я! – крикнул Митька ему в спину.

Но тот не обернулся.

* * *

Ночь. Митька тайком возвращается туда, где сбил вьюрка. Вернее, не сбивал. Он хлюпает босыми ногами по воде, не разбирая в темноте, где можно пройти посуху. Кругом болото. Болото, которого не было ещё днём. В этом Митька уверен.

Холодный воздух несёт с окраины деревни чей-то грустный плач. Он звучит слегка мелодично, будто колыбельная.

Митька не обращает внимания и на это. Он находит кедр, на котором сидел вьюрок. Кедр высох. Вся хвоя его опала, ветки торчат голые, как обглоданные кости: болото вытянуло из дерева все соки. Митька знает, что где-то тут, в траве, лежит убитая птичка. Где-то тут. Где-то под ногами.

Наклоняется, всматривается. Тут луна выплывает из-за облака, и её бледный, голубоватый свет лучом падает на тело вьюрка. Красивые перья, раскрытый клювик. Если бы птичка не лежала на спине, разбросав крылья, она бы выглядела совсем как живая.

– Попал! Ну ты даёшь! – торжественно и звонко, как ручей, кричит кто-то из-за спины. – С первого раза!

Митька резко оборачивается.

Никого. Деревня далеко. Днём казалось, что она ближе, но сейчас оттуда, где стоит Митька, нельзя разглядеть и самых крайних домов. По спине пробегает лёгкая дрожь.

Издали всё ещё доносится плач. Горький. Аж сердце съёживается.

Митька вновь смотрит на вьюрка. В гнилом птичьем глазу копошатся черви. Полуразложившийся скелет почти увяз в болоте. Митька и сам чувствует, как тонет во влажной жиже.

Вдруг за щиколотку его хватает когтистая птичья лапа.

Митька кричит, дёргает ногой и падает спиной в воду. Огромное озеро стеной смыкается перед его лицом, и в тот же миг разливается по влажной от пота простыне.

Отчаянно барахтаясь, Митька гулко и больно стукается локтем о стену рядом с кроватью.

– Уй!

Прижал руку к груди.

На улице кто-то есть.

Тени обступили Митьку со всех сторон, но не напали.

В ушах ещё стоят отдалённые звуки плача, но на улице тихо. Даже птицы не поют: спят.

Холодно: «бултыхаясь в воде», Митька сбросил одеяло на пол.

Подождал, пока глаза привыкнут к темноте, а после сел в кровати. Сердце ещё колотилось.

Повернул голову к кровати брата. В ночном полумраке силуэт Витьки легко было разглядеть на фоне светлой стены.

Спит. Звук удара о стену не потревожил его.

Митька опустил ноги на пол. Попытался отдышаться. Лёгкие соглашались только на короткие вдохи.

На улице кто-то есть.

Митька уверен в этом. Сквозь сон он слышал, как за окном кто-то плакал. Может быть, этот плач его и разбудил.

Однако теперь, когда он полностью проснулся, душила тишина. Почудилось?

Наверное, почудилось. Лечь спать?

Митьке внезапно захотелось разбудить младшего брата, чтобы тот его успокоил, но так нельзя. Это он – старший. Это ему нужно защищать Витьку и успокаивать, если что.

На улице кто-то есть. Или да, или нет.

Он встал, направился к окну – пора проверить!..

Не почудилось: растущее прямо перед домом деревце загораживало обзор, но Митька сразу заметил её фигуру. Одинокую. Стройную, как берёза. В белом. Отсюда не видать, но Митька отчего-то был уверен – это та самая сорочка, её любимая. Ма… Нет!.. Чёрные волнистые волосы падали ниже плеч. Мама?!

Подступила тошнота.

Женщина в белом не могла быть его мамой: мама утонула. Утопилась.

Батя объяснял им с братом, что это был несчастный случай, но Митька же не глупый. Он сразу понял: мама не выдержала предательства. Батиного предательства! Иначе откуда появилась эта его «тётя Алина»? Сразу после трагедии. С круглым, как мячик, животом. Беременная. Сразу беременная. Так быстро не бывает. Митька специально проверял в книжках.

Он не рассказывал об этом брату. Витька ещё мал, ему только восемь, он не готов. Вот доживёт до своих одиннадцати и сам всё поймёт.

В голове на миг помутнело. Митька упёрся руками в подоконник и постоял так немного.

Прошло. Снова взглянул на брата. Может всё-таки разбудить? Вот он обрадуется, когда увидит маму! Если только это и впрямь она…

Митька вглядывается в образ за окном. Теперь он как будто видит дальше и лучше. Теперь как будто удаётся, невзирая на темноту, разглядеть изгиб её бровей и даже добрые голубые глаза.

Мама поманила его на улицу. Мурашки поползли по спине. Что она здесь делает? Они ведь уехали из родной деревни, где всё и случилось. И из следующей тоже. И потом… Митька уверен, что и отсюда скоро уедут.

Мама поманила его снова.

Он не помнил, как вышел во двор.

Небо. Холод.

Мамы не оказалось на прежнем месте.

Темно. Свет в домах не горит.

Вернуться и попытаться заснуть?

Митька почувствовал, как она продолжает смотреть. Но откуда?

Вышел за калитку, встал посреди дороги и огляделся.

Она ждала в конце улицы. Вся в белом. Да, это та самая сорочка: теперь точно видно. И черты лица. Те самые, мамины. Но ведь это не она?..

Мама снова поманила его за собой. Он не знал: идти или не идти? Пошёл.

Перед глазами всё поплыло. Медленно и тошнотворно.

Митька брёл как во сне, то проваливаясь в темноту, то выныривая. Мама всё время шла далеко впереди. Всё время манила за собой. Он следовал. Сам не зная зачем. Хотелось вернуться. Но он продолжал идти.

Митька не очнулся, даже когда ноги намокли.

Вода затекла под штанины пижамы, рубашка надулась пузырём вокруг живота, а потом земля ушла из-под ног.

Вода везде.

«Как я здесь оказался?!» – пронеслось в голове.

Руки сами собой вытянулись в стороны. Захлопали. Ноги непослушно задрыгали во все стороны. Ясность ума вернулась, но ненадолго. Следом накатила паника. Нужно выбираться. Где берег?

Снизу за щиколотку схватила чья-то рука. Лапа. Птичья – он чувствует когти.

Сердце защемило от страха.

Ночь. Небо. Холод. Вода. Кругом вода.

Чёрная.

Лапа не тянет вниз, только держит на месте. Не даёт уплыть. Этого хватает. Лёд сковал мышцы. Вторую ногу больно. Судорога. Митька дёргает ногой. Не проходит.

Руки бьют по воде. Шея быстро устаёт. Сейчас надломится. Вверх-вниз. Он то проваливается, то выныривает. Вверх-вниз. Он – поплавок.

Ему удалось поднять рот над взбесившейся водой. Судорожный вдох. Жадный. Последний? Новая попытка. Новый глоток воздуха. Последний? Каждый раз как будто последний. Скоро. Страшно. Умрёт? Он умрёт? То есть насовсем?

Волны бьют по лицу.

Кругом вода. Ледяная вода.

Больно. Ногу сводит. Больно!!! Другую не пускают когти. Держат. Даже вниз не тянут, просто держат. Это не она. Он ведь и сразу понял, что не она. Зачем пошёл за ней?

Митька лягается. Нельзя переставать бороться. Сбросит: сейчас он её сбросит. Обязательно. Пожалуйста.

Помогите. Кто-нибудь. Вдруг кто-то рядом. В темноте! Закричать бы! Никак!.. Он еле успевает вдохнуть. Не крикнуть.

Митька умеет плавать. Умеет. Сейчас он уплотнит воду, сейчас вытолкнет себя. Силой воли. Вверх-вниз. Вода накатывает на лицо. Он выныривает, чёлка падает на глаза. Ничего не видно. Не важно! Выплыть!

Он не плывёт. Лишь скачет в воде. Бьёт её руками.

А Витька там остался. Так и будет думать, что это Митька убил ту птицу. Объяснить бы всё… И батя там. Батю жалко: Митька ведь так и не сказал ему, что прощает его. За всё прощает.

Митька выталкивает себя наружу на миг. Вдох. Крикнуть!.. Не успел!

Когти не отпускают. Зачем она это делает? Пусти! Кто-нибудь!

Берег тонет во тьме.

Озеро как будто растёт. Поднимается. Больше. Лицо опять захлестнуло. Нужен вдох. Мысли спутались. Стёрлись. Давно уже. Дышать.

На секунду Митьке показалось, что он снова почувствовал воздух кожей лица. Но ещё рано. Нос и рот под водой. Ещё рано!

Вдох.

Это не он вдохнул, это кто-то вместо него.

Боль. Вода врывается внутрь жидким пламенем. Проливается огненным дождём в лёгкие. Её не сплюнуть. Как ни старайся, не сплюнуть – только ещё больше глотаешь. Больше воды. Больше огня. Больше. Затылок звенит. Череп трещит. Грудь разрывается. Ничего не видно. Ничего не слышно. Пожалуйста, хватит!

Милосердные воды смыкаются перед лицом и боль уходит. Боль отрезана водой. Боль там, снаружи. Вода превращается в преграду, в мутное стекло. Сквозь неё видно чёрное небо и бледно-жёлтую луну. Безразличную. Спокойную. Митьке хочется к ней прикоснуться, но рука совсем обмякла, и луна тихо поплыла в сторону.

Больше нет огня внутри. Больше нет льда вокруг.

Ночь. Небо. Вода. Луна. Тишина. И безмятежность. Всё равно.

Уже всё равно. Уже не страшно. Больше нет.

I. Не бойся темноты

Едва первые солнечные лучи коснулись лица Макарова, как он тут же проснулся, мгновенно сел, открыл дверцу своего автомобиля, на заднем сидении которого спал большинство ночей, и вышел на свежий воздух. Дикая трава легонько щекотнула босые ноги. Ни потягиваний, ни ворочаний, ни «ещё пять минуточек». Только свёл лопатки, да щёлкнул костями. Как будто вовсе не спал, а просто лежал, пока вдруг не сорвался с места.

В степи всегда дует ветер, не переставая. Меняется только его сила. Сейчас ветер никому ничего не пытается доказать, а лишь приятно обдувает кожу. Он пробуждается куда медленнее Димы.

А вот Дима Макаров всегда просыпается в один миг, точно по щелчку переключателя. И не важно, как он провёл ночь: в мягкой гостиничной койке после душа, или прямиком в одежде на жёстком сидении своего железного коня. Тело молодого парня никогда не деревенеет, шею не клинит, а сам он всегда поднимается по утрам бодрым. С «простыми смертными» его роднит лишь потребность бегло протереть глаза спросонок, а в остальном он точно от батареек питается.

Ветер слегка разыгрался, словно завидуя бодрости Макарова, на секунду заложил уши, но тут же отпрянул. Будто дружески хлопнул по плечу, не желая в действительности толкнуть слишком сильно.

Диме хотелось постоять недолго в его потоках. Понаблюдать встающее солнце.

Есть что-то магическое в утренней прохладе, в раннем степном ветре. Вдохнёшь полной грудью и жить хочется.

Но дурные привычки скоро напомнили о себе: парень вынул из кармана смятую пачку «Финиста», достал сигарету, повернулся спиной к ветру, и закурил.

Вдали заливался звонкий, голосистый жаворонок. Солнечный диск более чем наполовину выбрался из-за горизонта. Его неспешное спокойствие, вкупе с тихим ветром и утренней порцией никотина, натолкнуло Диму заглянуть в себя. Зачем он здесь?

«Чтобы очистить эту землю», – всплыли в памяти заученные строки.

И тут, как издёвка, большой кусок горящего пепла сорвался с сигареты в траву.

Дима засуетился. Открыл автомобиль, поднял подлокотник у водительского сиденья, отсек под которым и служил ему пепельницей, и прикончил там недокуренный «бычок».

Обулся. Остального не требовалось: он спал в одежде, и давно перестал замечать за собой неприятный запах – плату за кочевую жизнь.

Дима бросил скучный взгляд на капот автомобиля. Отжаться от него? Он не тренировался, наверное, уже целую вечность.

Охотник силён.

Так говорит его отец: «Охотник силён, Дима». Это правило.

Диме с детства сложно давалось общение с отцом. Везде, куда он попадал мальчишкой – в школе, в спортивной секции или где угодно ещё – правила формулировались, как требования. «Охотник должен быть силён», – сказали бы другие люди. «Должен быть» – ключевые слова. Они делают формулировку логичной, создают условия. Если есть условие, значит его можно нарушить. Нарушать условия – не сама цель, но без возможности нарушать что-нибудь, невозможно и блюсти.

Это не философия, это здравый смысл. Может быть, конечно, и излишнее буквоедство.

Ни то, ни другое не знакомо отцу Димы. «Охотник силён».

Его правила не звучат, как требования: они звучат, как констатация. Они и есть констатация. Дима обязан соответствовать. Дима обязан быть сильным. «Обязан» – ключевое слово.

Оно создаёт лазейки. Создаёт условия.

Дима не тренировался уже целую вечность…

Он забросил мысли об обязательной зарядке далеко в степь. Сел за руль, повернул ключ, аккуратно выехал на пустую трассу, переключил передачу и помчался.

Куда – он и сам теперь не знал. Вперёд.

Иногда, на перекрёстках, Дима безотчётно сворачивал куда чёрт дёрнет. Периодически делал стоянки в жилых местах – деревушках или городах, без разницы где. Главное, чтобы калым какой нашёлся на бензин заработать – дрова порубить, вагон разгрузить…

Правда, не всегда причины его стоянок бывали такими мирными. Порой Диме приходилось охотиться…

Но, кажется, не в этот раз. День обещал быть самым обыкновенным и спокойным: никаких трупов, никакой крови, никакой охоты! Только голубое небо и почти полностью опустевший кошелёк. Хватит, разве что, на последнюю заправку.

Стрелка датчика уровня топлива опасно дрожала возле нулевой отметки. Но Дима не особо переживал: успеет ли добраться до АЗС или автомобиль заглохнет раньше. Успеет – хорошо. Не успеет – в каком-то смысле даже лучше: от такой тренировки отмахнуться не выйдет. Предоставленный самому себе, он совсем обленился. При отце ему приходилось каждый день изнурять себя упражнениями.

Охотник силён.

На пути появился знак, указывающий на очередную деревеньку: «Тихозёрка». Вряд ли там могла найтись бензоколонка, но особого выбора у Димы не было. Авось, кто сольёт с бака? Парень повернул с ровной асфальтированной трассы, на посыпанную щебнем дорогу. Шины зашуршали.

Макаров старший – жёсткий мужик. Наверное, любой бы от него сбежал. Но Диму всё равно мучила совесть. Он всё думал – всё это время – что вот-вот, прямо сейчас, вывернет руль и поедет назад, искать его. Но почему-то откладывал, боялся. Слишком неприятным стал их последний разговор. Слишком нагло Дима отвечал. Прежде он всегда был послушным сыном… исполнительным солдатом. Он никогда не перечил отцу, и уж точно никогда так не грубил, как в конце их последней, неудачной охоты.

Путешествуя по стране, Дима с отцом частенько охотились вместе. Иногда, не в том смысле, а в самом обыкновенном: убивали диких животных и птиц для пропитания и торговли. Разумеется, только там, где это не запрещалось законом. Но такие вылазки на зверьё Макаровы охотой называть не привыкли. Охота для них – нечто иное: стиль жизни, образ мысли. Призвание.

В последний, рассоривший их раз, они занимались той самой, настоящей охотой. Не в лесу – в городе. На самую опасную тварь, какую они только встречали. Хаштáру.

Дорога круто свернула, Дима сильно сбавил ход. Показались первые дома. Вдруг – бряк!!! – в окно автомобиля врезалось что-то чёрное и мягкое и тут же скрылось.

Теряя перья, незадачливая ворона улетела прочь к деревьям.

Удивлённый Макаров поглядел ей вслед. На какой-то миг ему показалось будто кто-то, может быть эта самая ворона, издал протяжный шёпот: «Бо-огаты-ырь». Словно шелест листвы. Или просто деревья шумят?

Дима не любит, когда ему что-нибудь кажется.

Люди говорят: «Когда кажется, креститься надо». Однажды Диме «показалось», и он перекрестился – не помогло. С тех пор, если ему что-то начинает казаться, он вынимает нож.

Но сегодня и вправду вокруг как будто спокойно.

«Нужно меньше запариваться насчёт этого хаштару», – посоветовал себе охотник и продолжил крутить баранку. Только внутри всё равно сделалось нехорошо, и даже на миг давление слегка приподнялось.

Подобное случалось всякий раз при упоминании хаштару. Стоило Диме вспомнить омерзительную, лишённую кожи морду с зубами забором, выставленными на обозрение безо всяких губ, и провалом на месте носа… Стоило вспомнить взгляд глубоких, будто колодец глаз, как в ушах тут же поднимался гул, а дыхание схватывало.

Ну вот опять!

Дима крепче сжал руль до боли в пальцах.

Картинки всплывших воспоминаний, казались такими далёкими, что их можно было спутать с прошлой жизнью. Петербург. Дима с отцом остановились в дешёвом хостеле на маленькой улочке под названием Свирская. Отец был недоволен отсутствием поблизости охраняемых стоянок, но хостела дешевле они не нашли.

Макаровы не собирались задерживаться в городе надолго. Два убийства, привлекшие их внимание, легко могли совершить люди, но это ещё нужно было проверить. Нападения произошли на Сенной площади и на пересечении Думской и Ломоносова с дистанцией в одну неделю. Само по себе не удивительно: город большой, а у Думской и вовсе дурная слава – в народе её называют «барным гетто». По ночам вокруг скопища ночных клубов и баров не редко дерутся и даже стреляют. Но на этот раз, по слухам, жертву не просто избили, прирезали или подстрелили, а весьма жутко искромсали. Социальные сети быстро разбухли от теорий, будто обе смерти на совести Питерской мафии, которая так казнит своих врагов: отдаёт их на растерзание бешенным собакам, а затем выставляет тела на показ в людных местах. Впрочем, теории эти ничем не подтверждались, особенно если учесть, что обе жертвы были непримечательными: обычный офисный работник и библиотекарша, которых ничто не связывало, кроме характера увечий.

Посёрфиф Интернет, Дима быстро вычислил, что слух о мафиозных разборках пустил местный новостной сайт, обильно промышляющий желтухой, а народ уж как-то сам подхватил.

К сожалению, осмотреть тела несчастных самостоятельно Макаровы не могли: те находились в судебно-медицинском морге; фотографий в сети тоже не засветилось, так что пришлось ориентироваться на слухи. Если раны жертв и вправду были такими страшными, что ответственность за них приписывалась стае голодных мафиозных псов, значит нападавшим действительно мог оказаться…

Хаштару.

Отец давно охотился за этим выродком и, казалось, наконец-то взял след. И Сенная и Думская – места достаточно людные, а посему вполне могли привлечь внимание хаштару, если б только не были так хорошо освещены – со светом хаштару никак не дружил.

Макаровы разделились. Дима остался на Свирской, а отец думал отыскать зацепки прямо на местах убийств. Он собирался по очереди подъехать к обоим местам на автомобиле, чтобы пешком исходить округу и внимательно всё осмотреть.

– Какой смысл таскать оружие на себе? – спросил Дима, извлекая из потайного дна багажника «Тундру» – двуствольный карабин, одну из лучших пушек в их арсенале – и передавая её отцу. – Ты и так всегда на колёсах: всё под боком.

Макаров старший нахмурил густые брови, укладывая ружьё в небольшую спортивную сумку.

– И что, если я встречу «нашего парня» на улице, ты мне предлагаешь попросить его подождать, пока я открою багажник и разберусь во всём этом хламе?

Кроме «Тундры», «Пустынного орла», самопальных бомб, начинённых осколками из золотых украшений, и заговорённого пластунского ножа «Витязь», которые Макаров старший, естественно, взял с собой, в их багажнике хранилось и менее современное вооружение. Панабас, клевец, касуригама, клеймор, наговоры с которых сошли, наверное, ещё в прошлом столетии: всё это, и прочий мусор, половиной из которого Диму даже никогда не учили пользоваться, перешло к ним по наследству от дедушки, а тому от его дедушки, а тому от его…

Пока отец ходил по ночной Думской, Дима дожидался его в их небольшой хостельской комнатушке на другом конце города. Окна её выходили прямиком на Дунайский проспект, рядом высилась многоэтажка причудливой формы. Дима где-то слышал, что у всех подобных необычных зданий в Питере должно быть собственное имя, но не знал имелось ли оно и у этого здания тоже.

Отец поручил ему отлить впрок несколько золотых пуль для «Тундры» и, конечно, привести в порядок свой кевларовый жилет. С последним как раз накануне приключилась беда: вдали от цивилизации, в дремучем еловом лесу Диму застал врасплох дрекавац. Одним ударом длинных тонких когтистых пальцев он подбросил парня на полтора метра в воздух. В результате углы некоторых искривлённых пластин жилета вогнулись внутрь и ранили острыми краями даже сквозь волокно, отчего жилет стало невозможно носить. Диме было жаль ценную броню, и всё-таки он был рад, что большая часть страшной силы дрекаваца пришлась на неё, а не на его собственный бок. Оглушённый атакой, Дима некоторое время просто лежал на спине и обязательно погиб бы, если б не подоспел отец и одним выстрелом из «Тундры» не снёс дрекавацу его непропорционально большую голову.

Жилет обязательно нужно было поправить, но Дима отложил плоскогубцы и с дешёвым смартфоном в руках «прыгал» по тематическим хэш-тегам в «Твиттере» и «Инстаграмме». В тот вечер он провёл в сети массу времени, выяснил, как подписывают свои фотографии гости баров и ночных клубов на Ломоносова и Думской, а затем просматривал их посты, сделанные в день убийств.

Люди, рассчитывающие на анонимность в Интернете, люди, бурно реагирующие каждый раз, когда очередная корпорация попадается на манипуляциях с их персональными данными, люди, ратующие за тайну переписки: все они с радостью выкладывают в общий доступ всю информацию о себе, и обо всех своих передвижениях. Таким только мёртвый не воспользуется.

Дима не питал оптимизма отца насчёт поимки хаштару. Петербург огромен! Ужасающе огромен! Найти здесь кого-нибудь, кто даже не пытается спрятаться – задачка не из лёгких. Чего уж было и говорить об охоте? Парень надеялся отыскать в соцсетях какое-нибудь подтверждение тому, что за убийствами в очередной раз стоят обычные люди. Но вместо этого нашёл короткое видео…

Немолодая уже девушка засорила свою ленту видеороликами длиной по три-четыре секунды. Блондинка в красном платье и с излишне толстым слоем помады на губах. Вряд ли она могла быть той самой библиотекаршей. В своих роликах эта девушка запечатлела себя, дрыгающуюся на танцполе, глядя во фронтальную камеру, свой коктейль у барной стойки, а также себя и подруг, со счастливыми лицами кричащих что-то в телефон, чего было не разобрать из-за шумной музыки. Последнее видео в веренице длилось три секунды. На нём эта же блондинка стояла теперь на улице и звонко орала в камеру: «Питер форева!», а потом в аркаде за её спиной резко погас свет. На чёрном квадратике ролика силуэт девушки был едва различим. Она оглянулась, и видео закончилось.