Зинаида Гиппиус

Лишь слово царствует. Меч был рабом всегда. Лишь словом создан свет, лишь им создастся снова.

Все кругом

Страшное, грубое, липкое, грязное,

Жестко тупое, всегда безобразное,

Медленно рвущее, мелко-нечестное,

Скользкое, стыдное, низкое, тесное,

Явно-довольное, тайно-блудливое,

Плоско-смешное и тошно-трусливое,

Вязко, болотно и тинно застойное,

Жизни и смерти равно недостойное,

Рабское, хамское, гнойное, черное,

Изредка серое, в сером упорное,

Вечно лежачее, дьявольски косное,

Глупое, сохлое, сонное, злостное,

Трупно-холодное, жалко-ничтожное,

Непереносное, ложное, ложное!

Но жалоб не надо. Что радости в плаче?

Мы знаем, мы знаем: все будет иначе.

По вечерам, над ресторанами Горячий воздух дик и глух, И правит окриками пьяными Весенний и тлетворный дух. И каждый вечер, в час назначенный (Иль это только снится мне?) Девичий стан, шелками схваченный, В туманном движется окне. И медленно пройдя меж пьяными, Всегда без спутников, одна, Дыша духами и туманами, Она садится у окна. И веют древними поверьями Ее упругие шелка, И шляпа с траурными перьями, И в кольцах узкая рука… В моей душе лежит сокровище И ключ поручен только мне. Ты право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине.

Смеем ли мы любить любимого, когда за ним закрыты двери склепа?

В горькие дни, в часы бессонные Боль побеждай, боль одиночества. Верь в мечты свои озаренные: Божьей правды живы пророчества. Пусть небеса зеленеют низкие, Помни мысль свою новогоднюю. Помни, есть люди, сердцу близкие, Веруй в любовь, в любовь Господнюю.

Освещена последняя сосна. Под нею темный кряж пушится. Сейчас погаснет и она. День конченый – не повторится. День кончился. Что было в нем? Не знаю, пролетел, как птица. Он был обыкновенным днем. А все-таки – не повторится.

-- Ян, сядем, я устала, поздно... Куда пошел Игнатий, вы не видели? Ну, все равно. Отдохнем здесь. Сейчас зайдет солнце. Какой он... страшный! -- прибавила Раиса, указывая на темнеющий храм.

Ян покачал головою и поднял глаза. Он видел ряды красновато-желтых колонн, простых и громадных, суженных кверху, соединенных там, в вышине, линиями легкими, как музыка,-- за ними еще ряд колонн, таких же, немного меньших, гигантские камни пола, ступени, сделанные людьми не для людей, голубой край небес между колоннами, равнину, низкую, буровато-зеленую, поросшую цепкой сухой травой... Между ее длинными стеблями кое-где белели маргаритки и еще какие-то бледные остролистые цветы, похожие на восковые. Туман поднимался от болот, и храм делался легче и прозрачнее.

Простор был суровый, строгий, почти торжественный.

-- Нет,-- сказал Ян тихо, не опуская взора,-- он не страшный. Он -- как громадный, стотысячный хор. Слишком громко, почти выдержать нельзя, но прекрасно, потому что гармонично. Я в первый раз это понял. У меня душа полна счастьем. Вижу отражение великого Духа.

Раиса встрепенулась.

-- Отражение? Нет, нет, Ян, хочу верить иному, хочу обнять красоту, как она есть, хочу страдать, жить ею... Вот этот храм передо мною, он прост и страшен, он тревожит мою душу, он сам -- и я не хочу думать, что он -- только отражение...

-- Отражение великого Духа,-- повторил Ян, задумчиво улыбаясь.-- Я раньше понимал, но не совсем. А надо понять это совсем, до конца... И перестанешь бояться, и все далекое и близкое станет твоим, и опять полюбишь небеса, облака... Людей...

-- Неправда! -- вскрикнула Раиса.-- Любовь -- другое... Любовь хочет знать, видеть, верить, прикоснуться, приблизиться... О, почему вы думаете, что это -- отражение? А сила, которой полна моя душа, сила страданья и...

Она не договорила. Ян с горестью смотрел на нее.

-- Раиса, вы несчастны? Я знал, что вы несчастны. Может быть, я еще огорчил вас! Скажите мне все.

-- Нет,-- проговорила Раиса.-- Зачем вы о любви? Нельзя никого любить, если думать, как вы.

-- О, как вы ошибаетесь! Я люблю всей душой, я люблю...

-- Молчите! -- вскрикнула Раиса.-- Я вам скажу потом... в Риме... Но не теперь. Теперь поздно.