Покемоны и иконы

11. Дошёл до ручки

«…В период времени с 3 марта 2016 года по 2 сентября 2016 года Соколов Р. Г., находясь в неустановленном следствием месте, при неустановленных обстоятельствах, не имея лицензии, т. е. незаконно, приобрел устройство, смонтированное в корпусе шариковой авторучки, являющееся специальным техническим средством, предназначенным для негласного получения информации, то есть совершил преступление, предусмотренное статьей 138.1 УК РФ…»

На следующий день после своего ролика про покемонов я вдруг стал звездой «телевизора». Про меня где только не писали и не показывали. Пиком популярности можно было считать пятиминутные сюжеты на «России 24» и «РенТВ». Последние особенно порадовали: взяли интервью у какого-то экстрасенсорного психологоанатома, и тот сходу мне диагноз поставил. Ну как было не порадоваться всеобщему интересу к моей персоне?

Не забыли про меня и земляки, одним из первых «откликнулся» пресс-секретарь областного ГУВД: «Если бы кто-то спросил лично меня – не как полицейского, а как гражданина, я бы ответил, что не на три года, как это указано в законодательстве, надо отправлять на тюремные нары таких покемонистов, а минимум на пять, а то и больше, чтобы другим неповадно было богохульствовать в святых местах. Уверен, что этот чудак, причисляющий себя к охотникам на покемонов, вряд ли бы сделал то же самое на месте захоронения своих родных и близких. А сейчас он поглумился на месте расстрела мракокраснобесами целой семьи, в том числе детей. Мало кто поддержит выходки этого так называемого блогера. Не нужно путать демократию со вседозволенностью. По-моему, это провокация, откровенный вызов всему обществу. Как мы все отреагируем на это? В очередной раз проглотим плевок во всех здравомыслящих людей? Одни вертихвостки в Москве уже дошутились. Чем это закончилось, всем хорошо известно».

Я читал это и не мог поверить своим глазам! Разве эти слова полицейского не были призывом к разжиганию ненависти и вражды не только ко мне, но и к другим атеистам? «Чтоб другим неповадно было» – это типа «повесим одного и оставим болтаться, чтоб остальные боялись»? А «богохульствовать в святых местах» – это как? Ну вот объясните мне, как место убийства убийцы может быть святым? И даже если опустить всю эту лирику про гонение, унижение и уничтожение Николаем Кровавым собственного народа, то мест, где совершались жестокие и несправедливые казни, убийства и трагедии, на Земле нашей бесчисленное количество. Может, как раз в том месте, где товарищ полицейский в туалет ежедневно ходит, когда-то злодей-помещик задушил собственными руками несовершеннолетнюю крепостную девушку, что отказала ему в интимной связи? Может, она, бедная, не меньше каждой расстрелянной царской дочери страдала и была унижена всю свою недолгую жизнь? И кто, как не она, должна была быть признана великой мученицей церковью нашей православной? И она, добрая крестьянка, краснощекая, совсем ещё юная, необразованная, с широкой русской душой, прежде других святош и вельмож должна была попасть на иконы. Ей, как и всему многострадальному русскому народу, вечно плетущемуся по пыльным дорогам необъятной родины в рабских кандалах своих, должны были храмы на крови возводить и молитвы шептать! А разве не является богохульством то обстоятельство, что субъект Российской Федерации, где расположено то самое святое место, где царскую семью расстреляли, до сих пор носит имя другого палача, в числе других давшего санкцию на расстрел этой семьи? И почему этот оборотень в погонах ничего про Красную площадь не сказал? Поруганнее и богохульственнее места на земле русской ещё поискать нужно! А как можно было отнестись к его «Как мы все отреагируем на это? Одни вертихвостки в Москве уже дошутились»? Это уже угроза была? Или призыв к расправе?

С экранов телевизора, в интернете на меня сыпались обвинения в разжигании ненависти и вражды к верующим. Выступали какие-то подозрительные субъекты, уверяющие в оскорблении их чувств. Были и такие, что прямым текстом угрожали расправой и желали моей смерти. Протоиерей Смирнов так вообще предложил меня на кол посадить. Это меня не могло не позабавить. Поначалу.

Читая каждый день свежие комментарии о себе, я понемногу стал осознавать, что всё это скоро может закончиться. Причём не лучшим для меня образом. Внутренний голос подсказывал мне, что церковно-государственная карательная машина всерьез повернула свою гильотину в сторону моей головы. Простым сотрясением воздуха и потоком хлынувших на меня обвинений явно всё это не должно было закончиться. Я стал ждать, когда в мою дверь позвонят и представятся.

Верить в это не хотелось. На всякий случай я даже ролик выпустил, где попытался объяснить, для чего я в храм ходил. Шли дни, но кроме злобных обвинений в сети в мой адрес – ничего. Спустя неделю я даже подумал: «Может, пронесло?» Но тревога не проходила. Было такое чувство, как в школе, когда училка говорит: «К доске пойдёт…», а затем начинает скользить пальцем по журналу, вчитываясь в фамилии. И чем ниже её палец двигается по списку, тем ниже ты съезжаешь со стула, пытаясь спрятаться под партой. Как это мучительно – ждать, что назовут именно твою фамилию, но при этом надеяться, что на сей раз пронесёт. Я закрывал глаза и представлял, как сижу в классе. В самом центре. Один. Наедине с учителем. А она издевательски медленно читает фамилии, приближаясь к моей. И когда вдруг останавливается, как бы радостно найдя то, что искала, также медленно поднимает голову и вонзает свой взгляд прямо в мою переносицу. Я не слышу её голоса. Давление зашкаливает, и кровь выстукивает по вискам марш, под который меня, связанного, несут и бросают в костер. Мы с друзьями вновь и вновь просматривали новостные выпуски обо мне, все смеялись. И я. Но с каждым просмотром я всё ближе и ближе чувствовал жар костра.

Наступил сентябрь, и с началом учебного хода шумиха вокруг меня стихла. Накануне того дня, когда жизнь моя перестала быть прежней, Ирка осталась у меня на ночь. У неё началась учёба, а от меня до универа добираться было слишком долго, поэтому мы уже настроились видеться только на выходных. Пока она принимала душ, я прошёлся вдоль стола, где было расставлено моё «студийное» оборудование. Мысленно прокрутил последние ролики, вспомнил, что так и не внедрился в секту и не снял хороший сюжет об этом. «А где, кстати, ручка?» – подумал я и стал открывать многочисленные коробочки. «Вот она», – она была абсолютно новая, лежала в жёлтой упаковке от «Алиэкспресс». На упаковку была наклеена бумажка с моей фамилией и адресом. Я зачем-то подковырнул её ногтем, не удержался и полностью оторвал, смял и выбросил в ведро. Потом потрогал диски и флэшки с записанными видео, переложил их с одного края стола на другой. Затем развернул штатив с видеокамерой к дивану. Мне в голову пришла шальная мысль записать на камеру, как мы с Иркой занимаемся сексом.

«Может, заранее обсудить с ней это?» – задавал я себе вопрос, замечая, что только от одной мысли моё возбуждение возрастало. «Или сделать ей сюрприз?» – эротическая фантазия быстро разыгралась и помчала меня во все тяжкие. «Она мне этого не простит, но, уверен, сама жутко возбудится», – продолжал я прокручивать воображаемый сюжет, совсем не заметив, как Ирка подошла ко мне сзади и ещё мокрым телом прижалась, нежно обвив мою талию своими руками. Я медленно развернулся, и полотенце с её плеч соскользнуло на пол.

Мы уснули поздно. Даже не помню, как глаза начали смыкаться. В тот вечер между нами, как в грозовую ночь, один за одним пробегали электрические разряды, страсть была такая безумная и безудержная, что, чуть отдохнув, нас вновь и вновь бросало друг к другу, соединяя в один проводник, в одну замкнутую цепь. Может, вмешалось шестое чувство, как будто понимаешь, что с человеком тебе увидеться больше не суждено, и вы смотрите друг на друга, держите друг друга за руки, гладите другу другу волосы и плечи, как в последний раз, чтобы каждый бугорок, каждая морщинка, каждый волосок остались в памяти кончиков пальцев.

Часть 2

I disapprove of what you say, but I will defend to the death your right to say it.

The Friends of Voltaire

Evelyn Beatrice Hall^[4]

12. Задержание

Первое, что я услышал, был сильный хлопок, как будто упала плашмя стена соседнего дома. Мозг ещё не хотел просыпаться, и посторонние звуки тут же визуализировал в короткий сон.

Что есть мочи я кинулся бежать от ворот, чуть подперев их бревном. Бревно было тяжелым и выскальзывало из рук. Я несколько раз ронял его прямо на ноги, снова поднимал и пытался упереть в выступающую перекладину. Через щель я видел приближающихся чёрных всадников с привязанными к шеям лошадей собачьими головами. Времени не было. Я метнулся на задний двор. За спиной я услышал, как разлетается вдребезги забор моего дома. Шею обдало холодным ветром, я споткнулся и неуклюже растянулся в заваленной сеном грязи. Всадники окружили меня, и, тыкая в меня кнутовищем, один из них провопил: «Встать!»

«Подъём! – что-то металлическое и холодное больно уперлось в лодыжку. – Встать! Быстро!»

Чья-то сильная рука резко сорвала с нас одеяло и схватила моё запястье, лежащее на обнаженной Иркиной груди. Рывок – и я уже стоял на полу, стыдливо прикрывая одной рукой пах, а вторую пытался высвободить из крепкой хватки. Что-то тупое металлическое уперлось между ребер, я подсел, изогнувшись от нестерпимой боли. Свободная рука вмиг оказалась за спиной. Я почувствовал, как на запястьях щелкнули наручники. Последовал толчок между лопаток, и я был вмазан в стену.

«Быстро встала! – боковым зрением я заметил, как Ирка попыталась найти на полу свою одежду, но человек в маске взял её за шею и отстранил к столу. – Без лишних движений!»

«Фамилия! Имя! Отчество!» – услышал я над своей головой.

«Дайте нам одежду», – ответил я и тут же получил в область печени чем-то тяжелым.

«Назови свою фамилию, имя, отчество, – услышал я тот же вопрос, но произнесенный человеком, как мне показалось, более старшим по возрасту. Говоривший был спокоен, и в его интонации угадывалось наличие диплома о высшем образовании. – Давай без глупостей. Мы спрашиваем, а ты быстро и четко отвечаешь на вопросы».

Сопротивляться было глупо. Да и вид я имел довольно жалкий для продолжения сопротивления. В мою съёмную квартиру ворвался по меньшей мере десяток вооруженных до зубов амбалов в штатском, а я и моя подруга стояли в окружении этих тварей совершенно голыми. По ногам несло сквозняком из подъезда – дверь в квартиру была настежь открыта.

Я как можно скорее и четче ответил на вопросы о моей короткой биографии и, когда повисла пауза, умоляюще спросил: «Теперь-то мы можем хоть что-то надеть на себя?»

Мне под ноги бросили мою длинную мантию, в которой я в Храме на Крови покемонов ловил, и расстегнули наручники, чтобы я смог надеть её и укутаться. По-прежнему мне приходилось стоять в углу, как провинившемуся школьнику.

«Соколов, вы задержаны по подозрению в совершении преступления, предусмотренного статьей двести восемьдесят второй Уголовного кодекса, за разжигание ненависти и вражды, то есть экстремизм. В квартире будет проведен обыск в присутствии понятых. Понятые, пройдите к столу».

Я слушал этот бубнёж за своей спиной и не мог поверить своим ушам.

«Всё понятно?» – голос из-за спины вновь обратился ко мне.

«Не совсем», – ответил я.

«За размещение в интернете ролика о ловле покемонов в храме, – пояснил голос. – Снимал такой ролик?»

«Вы сейчас серьёзно?» – как бы в надежде на то, что это просто чья-то шутка, спросил я в ответ. На сотые доли секунды я представил, как в квартиру входят мои друзья, Ирка бросается мне на шею с букетом цветов, а Валдис Пельш громко объявляет, что это розыгрыш.

«Для тебя теперь всё очень серьёзно», – голос был сухим и негромким.

В квартире то тут, то там открывались шкафчики, отодвигались стулья, столы, ронялись предметы, звенела посуда, шелестели листы бумаги, в разных направлениях передвигались люди, они что-то говорили друг другу, но смысл сказанного я улавливал с трудом. Я продолжал переминаться с ноги на ногу в своём грёбаном углу. Ощущение реальности постепенно покидало меня. Я закрыл глаза.

Меня схватили за волосы и с силой бросили на стену. По двору в ужасе носились курицы. Они галдели, кудахтали, стараясь не угодить под сапоги. Опричники особо не церемонились, раскидывая по сторонам всё, что попадалось на их пути. Бились стёкла, выбивались двери, жалобно блеяла скотина. Собаки одна за другой с коротким визгом, от которого кольнуло сердце, вдруг прекратили лаять. Я не мог этого видеть, но всем телом почувствовал, как, разрывая надрезанные вены и ломая надломленные позвонки, отрываются их головы. Заливаясь слезами и страхом, я уткнулся в высохшие сосновые брёвна. Мох, что служил прокладкой между ними, тоже был серый и сухой.

«Стоит только траве загореться, и дом мой вспыхнет, как факел», – подумал я.

«Трава!» – будто прочитав мои мысли, крикнул опричник…

«Товарищ майор, похоже на экстази!» – человек в штатском радостно вышел из кухни.

Наконец-то они хоть что-то нашли! Я стоял уже битый час босиком на холодном полу. Я вдруг вспомнил, что ещё не ходил в туалет и даже не сделал глоток воды. К моему удивлению, я нисколько не был взволнован сообщением о найденной таблетке. Первое, о чем я подумал тогда, было то, что хоть сейчас мне дадут по-человечески одеться, сходить на горшок, возможно, даже удастся заглянуть в холодильник и что-то перекусить.

«Да, МДМА^[5] – проблема. Но наркотой я не баловался, следов на мне они не могли найти. Ирка вроде тоже против была всего такого. Значит, таблетку мне или подкинули, или оставили друзья-мудаки. Если так, то можно будет сопоставить отпечатки пальцев, мои анализы и так далее – и тогда станет очевидным, что найденная у меня наркота ко мне никакого отношения не имеет», – так я рассуждал. Насколько всё для меня становилось серьёзным, я ещё не осознавал. У меня лишь появилась надежда, что сейчас этот балаган закончится, и мы дружно поедем разбираться в отделение.

Но моё мнимое облегчение было нарушено ещё одним восторженным возгласом: «Понятые, прошу зафиксировать – обнаружено специальное техническое средство».

Оказывается, что ручка с «Алиэкспресс» со встроенной видеокамерой могла быть специальным техническим средством, ограниченным в обороте. «Хорошо, что я вчера оторвал адрес со своей фамилией, придумаю с ней что-нибудь», – продолжал размышлять я, стараясь запомнить все мелочи проводимого у меня обыска. Наконец, через три часа моё мучение закончилось, мне позволили надеть штаны, кроссовки и выпить стакан воды.

Я выходил из дома в окружении крепких омоновцев с застегнутыми за спиной наручниками. У порога стояла Ирка с синим полиэтиленовым пакетом: «Я положила бутерброды и сменную одежду, товарищ майор разрешил», – она посмотрела на офицера и быстро сунула мне пакет в руку.

Я ничего ей даже не сказал. Надо было хоть улыбнуться. Наши взгляды на мгновение зацепились. Глаза её блестели от слез. Длиннющие густые ресницы хлопали, пытаясь взлететь и покинуть этот сумасшедший мир. Но она так и осталась стоять в коридоре, глядя мне вслед. Почему я ей не улыбнулся? Очень жалел потом об этом. Улыбка приободрила бы меня и дала новые силы.

На лестничной площадке при выходе из подъезда я встретился глазами с женщиной из соседней квартиры. Как её звать, я не знал, но всегда прилежно здоровался при встрече. И даже улыбался. Она доставала ребенка из коляски и в недоумении смотрела, как меня выталкивали из дверей. Что она могла подумать? Мне почему-то стало немного стыдно, что вот она, мать с грудным ребенком на руках, вдруг с ужасом узнала, что жила всё это время бок о бок с опасным преступником.

В «уазике» наручники мне расстегнули, но заставили надеть на голову синий пакет, что передала мне Ирка. Я сначала было решил не выполнять дебильное требование, но передумал. Высыпав его содержимое себе на колени, засунув бутерброд в рот, я погрузил свою голову в шуршащую синеву.

Пока мы ехали, я пытался через мелкие дырочки в пакете разглядеть дорогу и понять маршрут. Машину кидало в стороны, но по краям сидели два омоновца, поэтому я был зажат, как в тиски. «Вдруг меня на какую-нибудь БДСМ-сессию^[6] везут? Надо запомнить как можно больше, по крайней мере, будет чего СМИ рассказать», – старался развеселись я сам себя.

Колбаса, сыр и хлеб помогли мозгу набраться необходимыми для мыслительной активности элементами, и я стал обдумывать свою линию поведения. Вспомнил, что надо потребовать адвоката, пересчитывал в уме, сколько флэш-карт с записанным видео лежало на столе и какая информация была в ноутбуке.

Мысль о побеге крутилась вокруг всех остальных. Она, как назойливый комар в ночи, летала где-то рядом и не давала покоя. Но куда мне было бежать? Да и как, когда меня окружали автоматчики? О последствиях я не думал. Я просто хотел скрыться от всего этого безумия. Отсидеться. Верить в то, что всё происходит именно со мной, а не с героем малобюджетного кино, мне никак не хотелось.

Спустя какое-то время мы прибыли к зданию Следственного комитета. Заехали во двор, где стояли служебные «УАЗы» и личные иномарки сотрудников. Ворота за нами не закрыли, вероятно, днём они вообще не закрывались. Выпустили меня из бобика, но наручники больше не надевали. Из разговоров я понял, что нет свободных кабинетов для моего допроса, поэтому пришлось ждать.

Омоновцы отвернулись от меня и закурили, о чем-то разговаривая. Вообще, странно было наблюдать, как люди, что полчаса назад злобно смотрели на тебя через прорези чёрных балаклав, сосредоточенно оглядываясь по сторонам, готовые отразить любую атаку неприятеля, вдруг, оказавшись на своей родной территории, становились обычными. Шутили, улыбались. И даже я, которого они ещё недавно пинали и тыкали автоматом, казалось, был для них таким же приятелем.

«Может, это и вправду шутка всего лишь? – думал я, разглядывая их покошенные улыбки. – Ведь из-за невинного, пусть и провокационного, видео не могли же эти бравые хлопцы бросить борьбу с преступностью, коррупцией, наркоманией и приехать за мной, чтобы подвесить за наручники и пытать, пока я не признаю существование бога. Ведь их учили освобождать заложников, искать похищенных детей, задерживать убийц, ловить воров, находить улики и наркотики…»

Мысль о наркотиках вернула меня к мысли о побеге. Мне казалось в тот момент, что все эти обвинения в разжигании ненависти и оскорблении чьих-то чувств – не более как профанация. Меня просто хотели пугнуть, чтобы я засунул в зад свои взгляды, которые противоречили принятой государством идеологии. Да, они устроили маскарад с дюжиной омоновцев, следователями, ФСБ, понятыми и наручниками, но оснований для моего задержания у них явно не было. А вот наркота…

«Либо её подкинули, либо кто-то оставил. Кто? – мысли кружились в черепной коробке. – Ладно, надо связаться с адвокатом, обо всём сначала договориться, а потом будет видно».

Вдруг ко мне подошёл тот вежливый офицер, который всем заправлял в моей квартире. Ещё там я понял, что он был из ФСБ. Следователь и омоновцы выполняли его указания.

«Соколов, мы можем сейчас всё закончить и отпустить тебя домой, – начал он без предисловий, – но взамен ты должен нам чистосердечно всё рассказать и покаяться».

«Покаяться? Разве мы в церкви?» – съязвил я в ответ.

«Не дерзи, – также спокойно ответил офицер, – в твоем положении надо быть осторожнее со словами».

«Тогда я бы хотел сначала поговорить со своим адвокатом».

«Нет, если будет адвокат, то наша с тобой сделка отменяется. И ты сядешь на полную».

«В чем же сделка? У вас есть моё видео, больше, чем на нём, я вам вряд ли расскажу. Поэтому непонятно, почему адвокат не может присутствовать?» – спросил я.

«Потому что я хочу попросить тебя помочь нам. Помимо тебя достаточно идиотов, которые раскачивают лодку. Ты поможешь просто связаться с ними. Тебя знают, и тебе поверят», – ответил фээсбэшник.

Я молчал в ответ.

«Пойми, парень, ты ещё молод, и жизнь твоя сейчас может очень круто измениться. И повернуть назад уже будет невозможно. У тебя есть шанс жить нормально. Через какое-то время ты будешь вспоминать об этом дне с легкой улыбкой и благодарить меня. Твой юношеский максимализм пройдёт, и отношение к окружающему миру изменится. К богу в том числе, – он достал пачку сигарет, предложил мне, я отказался. – Во имя чего ты хочешь пожертвовать своей свободой?»

«Во имя справедливости», – неуверенно ответил я, хотя ради неё жертвовать свободой вовсе не входило в мои планы. Я пожалел, что так ответил.

«Какой справедливости? Не той ли, которая позволяет тебе унижать людей лишь за то, что они верят в бога? Или, может, той, что дала тебе право глумиться над святынями, к которым стремятся тысячи людей? Справедливо ли неуважение к церкви и религии, притом что в них веками нуждались и нуждаются люди? Ты дискредитируешь государство, что дало тебе возможность учиться, работать, ходить, любить, в интернете сидеть. В этом твоя справедливость? А ты что-то сделал для неё? Вы, – говорил он, видимо, уже обращаясь к воображаемой аудитории, – только и знаете, как ругать и критиковать власть, а сами-то в этой жизни что сделали? Вам хватает храбрости кричать на митинге «Путин – вор», а мусор после митинга за собой убрать слабо? Справедливо ли, что срёте вы, а убирать будут другие? Однобокая у вас справедливость получается».

Что мне было ему ответить? Да и стоило ли вступать в дискуссию? Вопросы этого фээсбэшника исходили словно от моего отца: «На какую ещё ты улицу собрался? А ты по дому что-то полезного сделал? Ходишь только жрешь и срёшь, никакой пользы. Я на тебя горбачусь, а от тебя никакой благодарности». Когда отец напивался, я всегда старался улизнуть из дома, шатался до полуночи, чтобы потом тихо и незаметно вернуться и лечь спать.

Когда мне тяжело и неуютно, я всегда стараюсь убежать от того места или от тех обстоятельств, что меня гнетут. Глупо терпеть. Но и глупо бороться, когда силы неравные. Может, это и малодушие с моей стороны, но у меня, если хотите, такая философия: убежать, подумать, всё взвесить, а потом решить, как быть дальше. Не знаю, но в отношениях с отцом такой подход всегда помогал. Когда я возвращался домой, отец уже спал. Весь удар на себя принимала мать, ей приходилось выслушивать его пьяный гундёж и поливание грязью – меня, её и всего на свете.

Фээсбэшника позвал кто-то, он оставил меня, так и не дождавшись ответа. Я сидел на бордюре за «уазиком», на котором меня привезли. Омоновцы в основном разошлись кто куда, ходили мимо меня, не обращая никакого внимания. Тех офицеров, что проводили обыск в моей квартире, поблизости не было. Оглядевшись, я прикинул, что до ворот было метров двадцать. «Если я пройду за «бобиком», а потом за тем чёрным джипом, то расстояние сократится ещё на десять метров. Потом надо будет спокойно выйти на улицу, а там останется перебежать через дорогу и скрыться в проулке, – план побега мгновенно созрел в голове. – Если меня остановят, то скажу, что просто решил промяться по территории, в конце концов, меру пресечения мне ещё никто не избирал, а наручники сняли». Как я буду действовать дальше, я тогда не представлял, но решил, что интуиция подскажет, думал, что пару дней перекантуюсь у друзей, встречусь с адвокатом, попробую за это время обналичить деньги, что висели в крипте.

Тогда я ещё не знал, что в здание нас не впускали, потому что во всех свободных кабинетах допрашивали моих друзей. В офисе уже был проведен обыск и изъяты все компьютеры.

Свой синий пакет я поставил так, чтобы он был виден из-за автомобиля. Выглянул: два омоновца, видимо, оставленные сторожить меня, разговаривали на крыльце, водитель бобика сидел в машине с открытой дверью, офицер, что был на обыске, совсем рядом разговаривал по телефону. Больше никого. Я поднялся. Спокойным шагом прошёл мимо «уазика» и скрылся за полностью тонированным джипом. Ещё секунда – и я уже двигался в сторону открытых ворот. Лоб покрылся испариной, пальцы липли друг к другу, а подмышки источали холодный запах страха. Мне хотелось оглянуться, оценить обстановку, но делать этого было нельзя. Надо было двигаться настолько медленно и уверенно, чтобы казалось, будто я гуляю. Но в то же время необходимо было двигаться настолько быстро, чтобы не успеть попасться кому-нибудь на глаза.

Шаг. Два. Три. Пять. Десять. Двенадцать. Вот я уже у ворот. Я наклонил голову и исподлобья посмотрел по сторонам. Никаких движений. Завернул за ворота и только тогда оглянулся. Всё было чисто и тихо. Что есть мочи я пробежал метров десять и, уловив достаточное для броска расстояние между машинами, резко повернул направо – через дорогу. Пересек неширокую улицу, добежал до угла дома со сталинскими ампирами и, схватившись за угол обшарпанного серо-жёлтого фасада, скрылся в переулке. Я бежал изо всех сил. Моя мантия развивалась, и я был похож на ужас, летящий на крыльях ночи. Со стороны это должно было быть довольно смешно.

Но мне было не до смеха. Паспорта у меня с собой не было. Телефон изъяли ещё при обыске. Деньги тоже. Если Ирка и сунула мне что-то в одежду, то всё осталось в синем пакете. Я бежал в никуда. Прошлое у меня было сомнительным. Будущее – ещё более неопределенным…