Черновик

Окно в доме напротив вспыхивает разноцветьем – радостной гирляндой.

Ален медленно, неслышно подходит ближе, наклоняется, всматривается… хлопья снега кружат вокруг него назойливыми мухами.

На одном из балконов появляется девочка. Темноглазая рыжая, как нежное солнце. Ален узнает ее: «Вот она, потерянная часть. Чуть менее одного процента», – и выдыхает протяжно:

– Люци-и-и.

– Привет, Ал, – она улыбается, стряхивая с проржавевших перил снег. – Такой ты меня не видел, правда?

– Люци, – Ален склоняется еще ниже, зовет с собой, протягивает к ней руки.

– Нет, – в темных глазах девочки лишь спокойная уверенность. – Я говорила им – сыновьям, внукам, правнукам, прапра… говорила. Просила больше этого не делать. Не переносить меня, понимаешь? Просила, но они решили по-своему, пока я валялась в беспамятстве. Дурачки. Нет.

– Лю-ци, – Ален качает головой, не соглашаясь. – Лю-ци.

– Нет, – маленькая Люцилла с удовольствием оглядывает себя и улыбается Алену еще шире. – Знаешь, я тоже не помню себя такой. Сопливой, веселой, восторженной. Совсем не помню. Как будто мне всегда было и есть от сорока до девяноста. Я устала. Смертельно устала. Стараюсь, выкладываюсь, а получается лишь черновик. Все время черновик. Вот, Ал, возьми…

Девочка Люцилла отдает черному скелету-Алену пушистый розовый цветок. Клевер.

– Возьми, Ален. Ты помнил обо мне почти все. Все, кроме этих забавных цветов. Ты дарил мне такие в самом начале – оставлял на подоконнике, на столе, меж страниц моей книги. Возьми. Теперь картинка полная. Уходи. Оставь меня. Мне пора. Пора переписывать начисто.

– Прощай… – кивает Ален. – Все, как ты захоч-ч-ч…

Последние слова заглатывает метель и кружит, кружит, кружит пустой город холодной каруселью.

Свет острых белых ламп будит, режет глаза. Ален окунается в паническое многоголосье: истерический писк приборов, выкрики-приказы доктора Батлера, звон инструментов, растерянное бормотание младшего персонала.

Стол под Аленом едет вперед и в сторону. Затылок, виски, шею, грудь, локти, запястья покалывает – лаборанты торопливо снимают датчики, нити и провода. Ален приподнимается и успевает увидеть один профиль, поворачивает голову – и второй. Оба – снежно-белые, с еще более острыми чертами – красивые копии, но уже без Люциллы.

Алена на столе выкатывают в коридор. Выкрики-приказы Батлера отдаляются. Или стихают?

Ален рассматривает потолок: «Черновик. Все и все. Я был для нее лишь скучным эпизодом, но…»

Он встает, пережидает легкое головокружение и идет в сторону выхода.

В Лаборатории немноголюдно. За окнами уже черным-черно.

Ален выходит в прохладную летнюю ночь, стараясь дышать ровнее. Он все помнит – темные глаза, едкие словечки, улыбки, записки, душистые цветки клевера меж страниц ее новой книги… все помнит. До последней черточки. «Коррекция» обошлась Алену «недешево». Люцилла была и есть незабываема, переписана начисто и навсегда жива – в голове Алена и в его сердце. Теперь картинка полная.