Читать книгу: «Глубина», страница 6

День 36

Скоро будет день Нептуна. На флоте очень много традиций, которые появились многие десятилетия и даже столетия назад и продолжают храниться. День Нептуна – это посвящение в подводники, настоящие подводники, когда прочувствовал настоящую боевую службу, как та, на которой мы сейчас находимся. Этот день, как правило, проводят в середине автономки, плюс-минус. К данному действу готовятся заранее, потому что надо выучить текст, надо подготовить костюмы. Кому подготовить? Кому выучить? Справедливые вопросы. Смысл традиции прост – подводную лодку останавливает царь морей и океанов Нептун, со своей свитой он проникает на борт, новичкам нужно воздать ему почести, чтобы он признал их настоящими моряками и отпустил корабль дальше в поход. Каждый новоиспечённый подводник должен подготовить что-то – песню, стихотворение, фокус, что-то такое этакое. В наше время ничего и никто не готовит, просто проходит ритуал, про который я позже расскажу.

Так вот. Я не знаю, как именно я оказался претендентом на роль Нептуна, но в итоге мне носить корону и белую бороду. Текст ещё был в стихотворной форме, поэтому его легко выучить. Эта роль похожа в какой-то степени на деда мороза – тоже белая борода, густой деланный баритон, вместо посоха трезубец, вместо детей взрослые дядьки, которые по идее должны стишки читать. Интересная в целом картина. В свиту Нептуна входят звездочёт, русалка, пираты и черти. Черти – самые трудные роли, потому что никто не хочет быть чёртом. Каждую автономку тяжело найти людей. А черти с пиратами должны быть ещё и достаточно массивными, потому что им людей надо будет поднимать и переворачивать.

И вот с этой свитой мы пришли в первый отсек, в своих обычных рабочих платьях, чтобы подготовиться к спектаклю. Приготовления шли около часа – костюмы, грим, вино в стаканах, прожёвывание текста. Дальше ждёт путь по кораблю до пятого бис отсека, где расположены камбуз, столовая, каюты. Там, в столовой, произойдёт самое главное действие. Всё наше шествие сопровождается стихотворным закадровым текстом рассказчика по всему кораблю в лице – или лучше сказать в голосе – нашего заместителя командира корабля по воспитательной работе. Он же всегда курирует все эти самодеятельности.

Первая наша остановка – это центральный пост. Здесь ждёт командир корабля. Мы все на рабочем платье носим бирки с указание боевого номера или должности. У командира всё просто – КОМАНДИР. Ничего лишнего, только заглавные буквы. В центральном посту снова звучат стихотворные речи, приправленные театральной интонацией. Как я говорил, на флоте много традиций, одна из них – никто не садится в кресло командира, даже старше по званию или должности, кресло только для командира. Для Нептуна делается исключение. Я в командирском кресле, рядом командир, вокруг свита, нас фотографируют, превращая живой момент в разноцветные пиксели.

Мы идём дальше, попутно брызгая водой и пугая выглядывающих сослуживцев. Для нас в столовую принесли огромный чан, который наполнили солёной забортной водой. Говоря понятным языком, на подводной лодке низкие потолки, люди с ростом выше 180 должны внимательно следить за тем, что приближается к их голове. В столовой потолок ещё ниже, моя корона Нептуна задевает его постоянно, поэтому стараюсь головой не двигать. Здесь же стоят сослуживцы, готовые к посвящению – в разовом белье светло-голубого цвета. На их лицах читается напряжённость, ожидание неизвестности перед всеми этими разукрашенными людьми и чаном с водой. Снова звучат стихотворные речи, после которых мы приступаем к ритуалу. Пираты и черти начинают веселиться.

Суть посвящения – пираты и черти переворачивают человека, опуская его головой под воду в чан с забортной водой, держат его там какое-то время, потом вытаскивают, ставят на пояснице заранее подготовленную печать Нептуна, как подтверждение крещения, суют ложку пшённой каши в рот, а напоследок самое сладкое – тыкают лицом в тарелку, наполненной мукой и жёлтыми шариками аскорбиновой кислоты, которые нужно успеть схватить. И вот новоиспечённый подводник стоит счастливый, мокрый почти по пояс, с белым от муки лицом, печатью на пояснице и грамотой в руке. Вокруг стоит хохот и ободряющие выкрики, все уже разгорячены.

Забыл рассказать об очень колоритном персонаже – русалке. Ведь русалка женского пола, изображать её нужно соответствующе, поэтому с собой в поход взяли женские колготки, платье, бюстгальтер. И во всё это добро одели парня, накрасив ему губы и прилепив даже мушку над верхней губой. Весьма опасный шаг, учитывая факт нахождения в море уже немногим больше месяца. С этой русалкой было сделано больше всего фотографий, большую часть внимания на себя тоже брала именно она. Вот поэтому женщинам не было никогда места на корабле.

В первые дни автономки нам говорили о том, что скорее всего дня Нептуна не будет. Рассказывали историю о том, что на Тихоокеанском флоте один молодой лейтенант пожаловался в какие-то штабы на то, что его унизили, поставив печать на пятую точку во время посвящения. Я не знаю сколько лет уже этой традиции и сколько человек разных рангов через это посвящение прошло. Я не знаю, насколько должны учитывать в армии какую-то неприкосновенность личности – этого никогда не было, да и армия не место для тонкой душевной организации. Но после жалобы на Тихоокеанском флоте было дано указание прекратить все эти нелепые игры во славу традиций. Мы думали, что нас постигнет та же участь. Огромная польза от таких мероприятий, как день Нептуна, заключается в том, что люди могут куда-то направить своё внимание, кроме восьми часов вахты в сутки и действий по расписанию. Даже у заключённых есть свободное время с вариантами его проведения. Нас обошло стороной это странное известие с другого края нашей Родины.

После всех мероприятий в столовой никого не остаётся, только лужа солёной воды на полу, с белыми разводами муки, остатками каши, перемешано всё это с чёрными следами от подошв корабельных тапочек. День этот отгремел, как фейерверк, после которого снова водрузилась в пространстве тишина, как необъятная женщина-кассир в продуктовом магазинчике на пути к расположению части. Все разошлись по каютам, в том числе и мы со своей свитой.

Я пошёл в выгородку к доктору. К нему приходят курить командиры боевых частей, чтобы не спускаться в трюм, в общую курилку. Доктор играет на баяне и губной гармошке, ещё на гитаре и периодически у кого-нибудь на нервах, когда с шутками комментирует болезненное состояние человека. К доктору я пришёл с гитарой. У него уже сидел заместитель командира по воспитательной работе.

– Александр Сергеевич, прошу добро, – я закрыл за собой массивную входную дверь.

– Заходи, Нептун, – бросил заместитель, уходя курить.

Я будто нырнул в эту выгородку, задержав дыхание. Гитара выпрыгнула из чехла, кинулась на руки, притянула пальцы своими струнами, заставила их дёргать, перебирать, ударять. Звуковые волны наполнили выгородку, звук голоса метался от стенки к стенке, от уха к уху.

– Ты какие-то неизвестные песни играешь, – заместитель стоял в проходе между основным отделением, где мы сидели, и тем, где находилась койка. – Всё это фуфло.

Во мне поднялась волна негодования – как так, это же нормальные песни, просто не вашего поколения, просто вы их не слышали раньше, просто вам что попроще подавай. Доктор развёл спирт с жидкой глюкозой, получился такой сладкий ликёр, от которого в пляс бы пуститься, да где-нибудь не здесь, да с кем-нибудь не из этого окружения. Закружиться, словно лёгким пёрышком, не касаясь земли, куда-нибудь далеко прочь, чтобы никто не видел. Наутро голова болеть не будет, потому что это практически натуральный продукт.

Наши посиделки были словно на быстрой перемотке – стакан за стаканом, аккорд за аккордом, заместитель ещё больше стал недовольным, лицо было такое, словно он чего-то нехорошего объелся, на губной гармошке какие-то простые и неизвестные мелодии звучали, Александр Сергеевич через стёкла очков словно не видел нас, голова кружилась больше и быстрее. Финальный аккорд. Мы как шарики в бильярде – столкнулись и раскатились в разные стороны, ударяясь об борта стола. Доктор остался в своей выгородке, заместитель ушёл к себе в каюту, в этом же отсеке, ниже палубой, я укатился дальше всех, в соседний отсек, в тёмный угол шестиместной каюты, закинул своё тело поверх тёмно-синего одеяла.

Там, наверху, я кружился и кружился, словно осенний листопад, без конца и перерыва. Какой сегодня день? Всё во мне всколыхнулось, перемешалось, перепуталось. Какой же? Какая-то середина, или не середина вовсе, а только самое начало. Может быть самый конец? Скоро возвращение и ощущение земли под ногами? Непонятные иллюзии, которые украли у меня реальность, словно выбили из-под ног опору, я повис марионеткой на тоненьких ниточках, сам не могу управлять своими руками-ногами. Календари! Вот где опора! Почему я не сделал себе календарь? Почему я его не повесил где-нибудь над койкой, чтобы в любой момент можно было вспомнить о том, какой сегодня день, сегодня день сегодня день сегодня сегодня сегодня… Я словно проигрыватель, который застрял своей иголкой на пластинке на одном месте, подпрыгивает и воспроизводит один и тот же отрывок. Нужно, чтобы меня кто-то подтолкнул, даже толкнул со всей силы, чтобы я слетел со своего места, переместился дальше, перестал повторять одно и то же – сегодня день сегодня день сегодня день сегодня день… И сразу же поднырнул в завтра, как на соседнюю дорожку в бассейне под разделительной линией из пластиковых кругляшей.

День Нептуна остался в спирте, который разбавили глюкозой, я его выпил, теперь он у меня внутри, будет бултыхаться в желудке, пока не рассосётся по всему организму. Экватор мы пересекли. Экватор – ровно середина автономки. Может и не середина. Может и не автономки. Ничего не понятно, вокруг калейдоскоп. Моему календарю здесь не было места, поэтому он так и не появился, но я обязательно завтра его сделаю, буду старательно зачёркивать прошедшие дни, буду гипнотизировать те дни, которые ещё не тронуты, чтобы они быстрее прошли, закончились, остались где-то в кильватерном следу. Сейчас на меня наступит тяжёлой лапой сон, придавит меня мягко к подушке, разгонит все эти бродящие мысли. Сон. С он. Он. И только он.

День 40

Вчера похоже на сегодня. И будет похоже на завтра. Завтра будет похоже на позавчера. Позавчера не отличить от недели назад. Дни похожи на спутавшиеся в кармане провода наушников – вроде бы что-то одно и то же, единое, но запутано. Я выгибаю шею в сторону прошедших, проходящих, наступающих и стоящих минут и часов, пытаюсь увидеть что-то отличное от того, что больше месяца мы все здесь наблюдаем, но у меня не получается. Дни не различить. Минуты не различить. Мы проживаем снова и снова одно и то же, словно бежим на месте. Время давно умерло, оставив нас сиротливо оглядываться в его поисках.

Мне сегодня ночью не спалось. Я просто лежал, даже не включил прикроватную лампочку. Слышал, как иногда вахтенный проходит по отсеку, шаркая подошвой по линолеуму, которым застелены металлические настилы палуб в отсеке. Раз в полчаса он шаркал. За обшивкой каюты небольшое пространство, в котором проходят корабельные кабель-трассы, а за ними уже прочный корпус, а за ним уже глубокое и солёное и холодное море. Тёмная глубина, которая похожа на неповоротливого исполина, смотрящего с иронией на нас, ковыряющихся где-то у него под ногами, считающих себя героями, отчаянными смельчаками. Я старался услышать эту Глубину, напрягал слух как мог. И ничего. Моё воображение старательно рисовало картины о том, как наверху бьются волны, серые рваные клочья облаков носятся по небу, как клубы пыли от сквозняка. Вокруг нет никаких очертаний берега, только бурлящая поверхность моря. И море холодное, обжигающее, запекается соль на коже от прикосновения лижущих волн. Чайки не кружат, потому что слишком далеко от берега. И на глубине в сто метров, в темноте и тишине, замкнуты мы в прочном корпусе. И я всё ещё пытаюсь услышать хоть что-нибудь за бортом. Тщетно.

Странный орган наш мозг – в нём постоянно что-то возникает, какие-то мысли, идеи, рассуждения. Порой вся эта мешанина не даёт спокойно существовать. Казалось бы, разве это долго – 75 суток? Всего лишь два с небольшим месяца из нашей жизни, которая будет продолжаться десятилетия. За два с небольшим месяца невозможно даже сделать что-то более-менее грандиозное. Вот и ночью мне казалось, что моя голова похожа на улей, в котором пчелиная семья – это мои мысли, которые куда-то летают, что-то строят, умирают, рождаются, борются за жизнь. И через 75 суток эта пчелиная семья умрёт, останется только самая главная пчела. Прямо, как в природе. Только пчёлы на самом деле живут всего лишь месяц. Странное и беспощадное сравнение.

Мне себя жалко. Сколько можно? Пила размышлений на 40-й день уже затупилась, зубцы застревают где-то в глубине, не могут сдвинуться с места, чтобы надпил сделать больше. Так и идут минуты за минутами. Даже не часы за часами, и точно не дни за днями. Растягивается, как гудрон, нагретый на солнце, никак не порвётся. И так 40 дней. И впереди ещё.

На прикроватной полке, которая похожа на полку в поездах, наверное, даже делают их на одном заводе, лежит электронная книга, а на книге серебряная цепочка с крестиком и обручальным кольцом. Нам нельзя носить на корабле ни цепочки, ни кольца. Хотя к цепочкам относятся более снисходительно. Я достаточно долго думал, что это какая-то странная прихоть начальства – не носить кольца, даже обручальные. Оказалось, что данное правило имеет объективное объяснение, которое заключается в том, что, спускаясь и поднимаясь по трапам, приходится держаться за какие-нибудь арматуры или трубопроводы, и можно зацепиться этим самым кольцом, надетым на безымянный палец. В лучшем случае можно получить ушиб и синяк, а в худшем можно снять кожу с пальца или вовсе палец оторвать. Для наглядности на доске информирования висела фотография пальца со снятой кожей и мотивирующей надписью: «На корабле нет места кольцам!» Поэтому обручальные кольца носят все на цепочке. На руке тоже запрещены цепи, да и часы достаточно опасны, потому что можно так же зацепиться, вывихнуть запястье, вряд ли его возможно оторвать. Хотя почему вряд ли? Если правильно приложить усилия.

На цепочке, рядом с обручальным кольцом висит крестик. Мне его дарила уже в который раз мать. Я постоянно их теряю. Даже не знаю, как это получается. Наверное, проще вообще не носить на себе его. Где-то читал, что чужие крестики нельзя носить потому, что это чужие грехи, ты можешь взять их на свою душу и тащить бремя другого человека. Не знаю, насколько это правдиво или справедливо. Конечно, логика какая-то в этом прослеживается, но я не силён в теологических рассуждениях. Крестик продолжает покоиться на цепочке, которую я очень редко надеваю на себя, чаще оставляя где-то лежать – так она никуда не пропадает, обручальное кольцо не теряется, а вместе с ним и крестик.

Я лежу и не понимаю, почему мне не хочется спать. День изо дня один и тот же распорядок дня, количество сна строго регламентировано и не может меняться. Что-то внутри моей головы не даёт сну окутать разум. В итоге мозг перебирает темы, на которые можно подумать, как книги в библиотеке.

Жена.

Она так мало была со мной за эти прошедшие 39 дней. Наш брак странная штука. Мы начали встречаться, находясь в разных городах, такие истории довольно часты у военнослужащих, особенно тех, кто на флоте служит. Мы так встречались целый год, ездили друг к другу, в пыльные гостиницы, в родительские квартиры, всё бегом, боясь не успеть. Через год я ушёл в автономку, сроком немногим больше месяца, что-то около 50 суток. И в той автономке я думал о том, что эти отношения абсолютно мне не понятны, не нужны, абсурдны. И решил, что нужно расстаться, не нужно друг друга изматывать, тем более на расстоянии. Хотя же именно расстоянием можно проверить чувства, так? Не знаю. Даже сейчас не знаю. После автономки был полон уверенности, что отношения закончатся. Но начался отпуск, было так тепло от того, что меня кто-то ждал, что мне кто-то был рад. И я сделал предложение. На мосту, вложив заветную коробочку в лапы плюшевого медвежонка, говоря заветные слова под шум проезжающих мимо машин. Над головой тяжело нависли грязные облака, грозясь прорваться и вылить на нас застоявшуюся воду. И я всё переживал, что нас застигнет врасплох дождь.

Она согласилась. Дома её мать сказала, что мы поспешили, что можно было бы позже, сейчас совсем не вовремя. Нам было плевать. Я не знаю, куда делось то самое чувство, которое кусало меня в автономке. Осталось только ощущение предстоящей семейной жизни, ещё не изведанной, манящей. И мы сделали свадьбу, и пригласили на свадьбу родственников и друзей, только с моей стороны друзей не было, одни лишь родственники. И был каравай, и была тамада, и были тосты, и пьяные танцы. На утро мы уже были новой ячейкой общества, кораблём под названием «Любовь», который вышел в открытый океан жизни.

Сейчас она была далеко от меня. Я не знал, что она делает, о чём думает. Внутри только было как-то тревожно от этой неизвестности. Мы достаточно часто ссорились, так, что мне казалось, что брак трещит по швам, как рвущаяся одежда, когда неудачно присел или за что-то зацепился. Такой треск всегда звучит неожиданно и непонятно, потому что не видишь сразу последствий, трещать же может ещё не порвавшись. Вот и наш брак так же – мы его на прочность испытываем, слушаем треск внимательно, но пока ничего не порвалось. От того у меня внутри и тревога какая-то в предчувствии треска.

Она провожала меня и плакала, почти рыдала. Собиралась поехать в отпуск домой, к матери, а точнее к своей тётке, потому что с матерью у них совсем плохо. Поехала ли она? Или никуда не поехала? В квартире надо было сделать небольшой ремонт, она говорила, что займётся, я даже голову себе не занимал этой ситуацией. Всегда меня ждала, всегда дома была приготовлена еда, всегда тёплая и чистая постель, всегда её тепло рядом. Сейчас этого тепла нет, близости нет, уже давно нет, аж в голове стучит молоточками, и челюсти сводит. Так хочется оказаться хотя бы на мгновение в нашей квартире, двухкомнатной, посидеть на кухне за столом, который отдали родители – белый, складной, сто лет ему в обед, а он ещё живой, помню его ещё совсем маленьким. После кухни уйти в комнату, где стоит компьютерный стол и наша кровать. А ещё лучше набрать горячую ванну и лечь туда отмокать, и чтобы никто не торопил, чтобы никого не было рядом. Разве только, чтобы она была. Или даже лежала в ванной со мной.

Год назад я тоже был в автономке. Мы с ней хотели завести ребёнка, были даже какие-то попытки. Вместо всего этого она поступила в институт, на очное, на бюджет. С одной стороны, это было очень даже похвально, а с другой стороны – провально. Мы с ней договаривались об одном, а пришли к другому. Она уехала в другой город, ждала меня из автономки там, я был вне себя от злости и непонимания, сейчас тоже не понимаю её поступка. Она поступила в институт в городе Обнинске, где располагается наш учебный центр, мы там провели три месяца вместе, тогда всё опять трещало по швам, даже немного порвалось. Когда я уезжал, то сказал: «Второго длительного расстояния наш брак не выдержит. Эта учёба даст мало положительного для наших отношений». Она ничего не ответила. Но вернулась домой через месяц. Молчаливая обида недолго витала в воздухе, время всё лечит, обижаться вечно, тем более на здравый смысл, глупо.

Теперь она собралась в отпуск. Говорила, что сначала поклеит обои, потолок и соберёт мебель. Приду, и уже всё будет приведено в человеческий вид. И она обещала встретить меня на причале. Её должен будет провезти мой друг, по совместительству тоже военнослужащий. Это достаточно волнительно. Я не знаю, как себя буду ощущать на причале, когда увижу её, дотронусь до неё, обниму, поцелую, узнаю последние новости, окажется, что всё хорошо, никаких изменений, все размышления тяжелы и не нужны, как намокшая одежда, которую нужно как можно скорее с себя сбрасывать.

Я помню, когда она приехала ко мне на Север в первый раз. Я не мог провезти её к себе в город, потому что пропуска можно выписывать только родственникам. И мы встретились в гостинице, в Мурманске. Было лето, полярный день, ей было радостно и тяжело одновременно – радостно от нашей встречи, тяжело от солнца, которое ей мешало уснуть. Я говорил, что она сможет привыкнуть к этому солнцу, это достаточно просто. Она немного сердилась. И снова радовалась. Стены гостиницы точно нас запомнили, потому что мы так долго там были за какие-то небольшие сутки. Я уехал довольный на другое побережье, она улетела за две тысячи километров отсюда. Мне захотелось, чтобы между нами не было расстояния, чтобы она ждала меня дома из всех этих походов, вахт, построений, парадов, сборов. Так и получилось.

На этой глубине у нас только и есть, что фотографии и воспоминания нашей семьи. Эта память горит тихим огоньком, не кипятит, а только подогревает, осторожно так, чтобы совсем не остыть. Без этих воспоминаний совсем было бы трудно.