Читать книгу: «Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 5», страница 8

До конца XVII века о картофеле в России не знали практически ничего. Питались в основном злаковыми культурами, а также редькой, морковкой, репой и другими овощами. Впервые картошку попробовал Пётр I, будучи в 1698 г. в Голландии. Царь блюдо оценил и отправил мешок клубней графу Шереметьеву для того, чтобы тот позаботился о разведении картофеля в России. Однако план императора успеха не имел.

После Петра за дело взялась Екатерина II. Причины для этого у нее были вполне разумные. С помощью картофеля императрица надеялась помочь голодающим крестьянам. Специально для этой цели Екатерина по примеру Петра заказала диковинный корнеплод за границей. Однако пугачёвский бунт, который, конечно, никакого отношения к картофелю не имел, помешал ей проследить за исполнением указа.

Наибольший энтузиазм в отношении картофеля проявил Николай I. На решительные меры его подтолкнул неурожайный 1840 г. В феврале 1841 г. вышло распоряжение правительства «О мерах к распространению разведения картофеля». Невероятным тиражом для того времени в 30000 экземпляров по всей России были разостланы бесплатные наставления по правильной посадке и выращиванию картофеля.

Однако приживался картофель в России очень тяжело. Картофельными волнениями Российской империи называют массовые бунты удельных и государственных крестьян в 1834 и 1840—1844 гг. Крестьяне отказывались сажать картофель, жгли поля, нападали на чиновников, самовольно избирали старост и старшин. Массовые восстания прошли в Саратовской, Казанской, Тобольской, Пермской, Оренбургской, Владимирской, Вятской губерниях. Число бунтующих было не менее полумиллиона. Для подавления народных волнений военным даже разрешено было применять оружие. Бунтовщиков арестовывали, наказывали плетьми, отдавали в солдаты, ссылали в Сибирь.

Что касается причин подобной реакции населения, то их оказалось довольно много. Мера по распространению нового овоща предусматривала бесплатную или по недорогим ценам раздачу крестьянам картофеля для посадки. Было выдвинуто требование сажать картофель из расчета, чтобы получить из урожая по 4 меры (26,24 литра) на душу населения. Наряду с тем предписывалось государственным крестьянам выращивать картофель на участках при волостях безвозмездно. Это воспринималось государственными крестьянами как обращение их в крепостную зависимость от министра земледелия графа Киселева.

Обстановку накаляли и пущенные кем-то слухи о введении «новой веры» и всяких небылиц о «земляной груше». В одной из таких небылиц утверждалось, что первый куст картофеля вырос на могиле дочери мифического царя Мамерса, которая при жизни по «наущению дьявола» была распутницей. Поэтому тот, кто съест сей «дьявольский фрукт», будет подвержен греховным искушениям и попадет за это в ад. Естественно, подобные утверждения сводили на нет усилия многих популяризаторов картофеля. Однако справедливости ради надо сказать, что и сами популяризаторы некоторыми своими советами только отталкивали народ. Например, в одном из рецептов рекомендовалось варить картофель с добавлением негашеной извести. Можно только догадываться, какие ощущения испытал смельчак, попробовавший это блюдо.

В 1843 г. принудительные общественные посевы картофеля были отменены. Правительство сделало упор на пропаганду посадки овоща на полях. Интерес к нему стал больше расти. Производство картофеля из года в год росло, причём назначение и использование его стало более широким и разнообразным. Вначале картофель использовали только в пищу, потом его стали применять и в качестве корма для домашнего скота, а с ростом крахмало-паточной и винокуренной (спиртовой) промышленности он стал основным сырьём для переработки в крахмал, патоку и спирт. В 1865 г. площадь под картофелем в России более чем удвоилась, а к концу XIX в. им было занято более 1,5 миллиона гектаров. Одновременно велась научная и селекционная работа по картофелю.

Крепостное население оставалось неграмотным, ни государство, ни помещики не помышляли об организации школ для детей крепостных крестьян. Лишь отдельные помещики создавали школы, и то, только для детей дворовых крестьян – с целью комплектования вотчинной администрации, готовили юристов, представлявших его интересы в правительственных учреждениях, а также людей для собственных театров и оркестров. Относительно высоким был процент грамотности среди государственных крестьян. Например, в некоторых уездах Поморья грамотностью владел каждый четвертый-пятый крестьянин (в основном, читал).

Наряду с семьей на жизнь селянина огромное влияние оказывала община. Именно община следила за соблюдением традиций, повседневной жизнью селян, касались ли они хозяйственной деятельности, внутрисемейных отношений или повинностей в пользу помещика и государства. На неё были возложены административно-полицейские и судебные функции. Община являлась носительницей общественного мнения, обеспечивала сплочённость действий крестьян в конфликтных ситуациях с «внешним миром».

Община выполняла функции, ежегодно производимые уравнительные переделы земли, учитывая фактор постоянно менявшихся трудовых ресурсов семьи, связанные со смертью работника, возмужанием малолетнего, приходом невестки и т. д. Община была заинтересована в сохранении способности её членов платить подушную подать, а помещик – выполнять владельческие повинности. Следила за хозяйственной состоятельностью своих членов, не допуская их разорения. В случае пожара, падежа скота, смерти кормильца помещик, община оказывали помощь попавшему в беду односельчанину.

Наиболее неприятной для общины обязанностью была развёрстка рекрутской повинности. Община и помещик стремились, в первую очередь, избавиться от недоимщиков, пьяниц и смутьянов. Кроме всего, мирской сход разбирал множество вопросов повседневной жизни при решающем слове «лучших стариков»: регулировал споры о межах, о разделе имущества между наследниками, разбирал ссоры и драки, определял меру наказания, которую порою тут же на сходе и приводили в исполнение (обычно – порка розгами). Община представляла замкнутую сословную организацию, следила за тем, чтобы никто из посторонних (беглые крестьяне, рекруты, матросы, солдаты) не проживали на ее территории.

Помимо деревенской общины, крестьяне нескольких деревень, составлявшие вотчину, были объединены волостной общиной. В отличие от деревенской с одним выборным старостой, волостная община имела более сложную организацию. Возглавлял её бурмистр, следивший за безнедоимочным выполнением государственных и владельческих повинностей. Вторым лицом являлся староста, обязанность которого состояла в созыве волостных мирских сходов и определении вопросов, выносимых на их обсуждение. Он же наблюдал за исправным взносом денег в мирскую казну. Волостная община избирала нескольких целовальников: один из них ведал сбором подушной подати, другой – сбором оброчных денег помещику, третий – сбором денег в магазины на случай неурожая. Имелся посыльный и сторож. Все должности находились на иждивении общины и под контролем помещика, утверждающего результаты выборов и приговоров волостных сходов. На сходах верховодили зажиточные селяне, которых жители черносошного Севера называли горланами, а в центре страны они известны под именем крикунов.

Общинная организация выполняла функции социальной защиты крестьянина, но, вместе с тем, концентрировала уравнительные отношения в деревне, тормозила всякую индивидуальную инициативу, отчего предприимчивые крестьяне-капиталисты накапливали свои средства за пределами общины, вне сферы её досягательств.

XVIII век – век развития мануфактур, вследствие чего происходит быстрый рост работных и мастерских людей. Их уклад жизни порой резко отличался, обусловленный местом нахождения мануфактуры. Так, суконные и шёлковые предприятия размещались в городах, а металлургические и стекольные заводы возводились у источников сырья. Персонал первого типа не имел собственных жилищ и не был связан с сельским хозяйством, второго – жил семьями и не порвал с земледелием, разводил скот, занимался огородничеством, а многие возделывали и пашню. Продолжительность рабочего дня для всех мастеровых и рабочих людей была фиксированной и составляла 13,5 часов в светлую половину года и 11,5 часов – в тёмные месяцы. Жалование работников мануфактур (это был единственный источник их существования) было столь ничтожным, что его недоставало на содержание самого себя, не говоря о членах семьи. Так, большинство работных людей крупнейшей мануфактуры Москвы – Суконного двора, где в 1771 г. насчитывалось более 1200 человек, не имели семей и ютились в здании самого предприятия, спали рядом со станками, на которых работали. «Понеже поныне очень срамно было видеть, как большое число мастеровых и работных людей так ободрано и плохо одето находятся, что некоторые из них на силу и целую рубаху на плечах имеют»¹²⁶ – признавало правительство в 1741 г., но и три десятилетия спустя условия существования этих людей не изменилось.

На мануфактурах широко применялся женский и детский труд. Последним на частных заводах Урала платили вдвое меньше, чем взрослым, только в начале 60-х годов подросткам старше 15 лет стали платить, как взрослым. Порядки на мануфактурах, где господствовал принудительный труд, были схожи с порядками крепостной вотчины – по оценке и распоряжению приказчика работника можно было наказать телесно или вычесть из его жалованья. Главным же средством наказания наёмных работников являлись штрафы.

Для быта XVIII в. была характерна черта дифференцированность и среди дворянства. В это время происходит развитие искусства (театра, литературы, музыки), предметов роскоши, разветвляется схема власти с присущей для неё необходимостью получения соответствующего образования. Для получения и удовлетворения всем этим требовались немалые средства. Если таким вельможам, как Н. П. Шереметев, владевшим в конце столетия почти 200 тыс. крепостных (обоего пола) и сотни специализированной по профессиям дворни, было легко удовлетворить стремление к роскоши, то среднепоместным помещикам, довольствовавшимся где-нибудь в глухомани 10—15 душами сделать это было затруднительно. Во второй половине XVIII в. модной стала роговая музыка (роговой оркестр состоял из 40—60 музыкантов с усовершенствованными охотничьими рогами, каждый инструмент издавал один звук хроматического звукоряда), а также иметь в усадьбе свой театр. Так, под Москвой существовало несколько усадеб баснословно богатых вельмож. В Архангельском, Кускове, Останкино, Нескучном саду и др. местах помещики средней руки, подражая вельможам, также заводили у себя роговые оркестры и театры, где актёрские способности своей дворни определяли сами. «Васька комиком хорош. Но трагиком будет лучше Никитка»¹²⁷ – писал в августе 1785 г. А. В. Суворов своему управляющему М. И. Поречневу.

Дворянин лето проводил в своей усадьбе, в окружении семьи, на лоне природы. День барина начинался распоряжениями дворецкому, старостам, приказчику. Остальное время он проводил праздно: охота, рыбная ловля, принимал гостей или сам выезжал в гости за пустой болтовнёй. Обед продолжался часа три, за ним следовал десерт, называющийся заедками. Некоторые из вельмож для своей чести всегда держали открытый стол, каждый дворянин, даже не знакомый, мог воспользоваться гостеприимством хозяина и отобедать у него. Один иностранец заметил, что можно объехать всю страну, не издержав ни одной копейки на провизию. Зимние месяцы богатые помещики с семейством проводили в столицах – Санкт-Петербурге и Москве. Как только устанавливался санный путь, туда двигались обозы, нагруженные снедью: замороженными поросятами, гусями, утками. Маслом, мешками с мукой и крупами. Месяцы пребывания в столице представляли сплошной праздник. Устраивались балы, званые обеды, маскарады, долгие карточные игры. Держать шутов и дураков теперь считалось дурным тоном, хорошим – посещать театры, благо их в одной Москве к концу века, насчитывалось 15, из которых 14 были частными. По четвергам дворяне приезжали в благородное собрание, для показа или выбора невест. Но то были богатые дворяне, жизнь которых обеспечивали тысячи крепостных.

Подобно крестьянскому обстоятельству выбора невесты не по любви, а по расчету, в дворянском мире непосредственно любовь, как чувство симпатии, особенно в среде крупных помещиков находилась далеко не на первых ролях – ценилось достоинство, т.е. положение рода невесты на дворянской лестницы родов, ее состояние, а непосредственно нежные чувства считались проявлением слабости и целенаправленно изживались практикой развязывания дворянских отпрысков, когда подросшему юноше приставляли крепостную девку для получения житейского опыта. По бесцеремонности по отношению к крепостной личности нетрудно понять, что практика развязывания была лишь внешней частью айсберга дворянского распутства, ставшее показательным явлением крепостного права России.

Случаев, когда в наложницах у крупного помещика оказывалась насильно увезенная от мужа-дворянина жена или дочь в эпоху крепостного права было немало. Причину такого положения дел точно объясняет в своих записках Е. Н. Водовозова, где, по ее словам, в России главное и почти единственное значение имело богатство – «богатым все было можно».

«„В польском обществ“, говорится у отца в одном из его набросков, „постоянно обсуждают речь имп. Александра, сказанную им при открытии сейма в 1818 г., а также речи депутатов, ведут политические и философические споры, а у нас можно слышать разве, как Никифор Сидорович подкузьмил своего приятеля при продаже ему коня, либо как помещик именитаго рода, знатный своими связями и богатыми маетностями, растлевает своих крепостных девок, либо как некий почтенный муж, отец многочисленнаго семейства, дабы оттягать поемный лужок, во всех присутственных местах позорит родную сестру, возводя одну клевету срамнее другой. И уже во всех гостиных непрестанно раздаются розсказни о том, как такой-то помещик за проступок одного крестьянина выдрал всех мужиков и баб своего фольварка от старика-деда до 5тилетней внучки. Почтенные гости внимают сему не с омерзением, а с веселием детской души, с апробацией, точно им повествуют о подвигах древних героев“»¹²⁸.

Но если грубому насилию подвергались незначительные дворянские фамилии, со стороны более влиятельного соседа, то крестьянские девушки и женщины были совершенно беззащитны перед произволом помещиков, для удовлетворения своей похоти порой устраивавшие целые гаремы. Собиравший по поручению министра государственных имуществ подробные сведения о положении крепостных крестьян А. П. Заблоцкий-Десятовский отмечал в своем отчете: «Вообще предосудительныя связи помещиков с крестьянками вовсе не редкость… В каждой губернии, в каждом почти уезде укажут вам примеры предосудительнаго поведения помещиков. / Сущность всех этих дел одинакова: разврат, соединенный с большим или меньшим насилием. Подробности чрезвычайно разнообразны. Иной помещик заставляет удовлетворять свои скотские побуждения просто силою власти, и не видя предела, доходит до неистовства, насилуя малолетних детей… другой приезжает в деревню временно повеселиться с приятелями, и предварительно поит крестьянок, и потом заставляет удовлетворять и собственныя скотские страсти, и своих приятелей»¹²⁹.

Примечательно, со стороны русской церкви не было ни каких внятных осуждений подобного явления, разоблачительных позиций, лишь отдельные личности с туманными высказываниями (в данном случае банально говорить о бездействии православной церкви, которая даже в случае с Салтычихой ни чего не видела, не слышала и вообще получается понятия не имела, что происходит в ее пастве). И власти не были заинтересованы в раскрытии гнусностей дворянского сословия, тем более, что в дворянско-чиновничей среде все было куплено и сокрыто. Поэтому того, кто жаловался, если осмеливался, его же и обвиняли в поклепе на своего во всем «примерного» помещика с последующей ссылкой. Такое положение дворянской поруки объясняет, почему настоящих расследований на «Святой Руси» на не святое обстоятельство фактически не было, известны лишь особо громкие дела Л. Д. Измайлова и В. Страшинского (дело второго тянулось четверть века), в обоих случаях закончившиеся весьма мягкими приговорами.

Вести роскошную и развратную жизнь могли помещики крупного землевладения, но чем оно было меньше, тем ближе по материальным и культурным позициям они находились к простому крестьянству. Так дома мелких помещиков напоминали крестьянские избы. В них было два покоя, отделенные друг от друга сенями, всё убранство, как и у крестьян, составляли сколоченные из досок лавки и стол. Такой дворянин разъезжал в сооружённой обычными крестьянами карете-колымаге, употреблял, хоть и обильную, но незамысловатую пищу, у него не было возможностей следить за модой и в соответствии с её влияниями менять гардероб.

Разительно отличались воспитание и образование детей. Представители дворянской элиты держали гувернёров и учителей, платя им по 300—500 руб. в год. Мелкопоместный же дворянин обучал грамоте детей силами членов своей семьи, привлекал священнослужителей, дьяков и подьячих, заезжих учителей, а то и отставных солдат. Современники, прошедшие школу домашнего воспитания, в своих мемуарах запечатлели жестокие истязания, которым их подвергали заезжие учителя. В их роли сначала выступали немцы, а затем эмигранты-французы. Основным приемом поощрения усердия учеников у них были розги. После домашнего образования богатые бояре отдавали своих детей в хорошо зарекомендовавшие себя частные пансионы в губернском городе, а далее – сословное заведение в столице, в то время как образование детей мелкопоместных дворян ограничивалось, чаще всего, главным училищем губернского города. Исходя из всего, дворянство в массе своей оставалось плохо образованным.

При Петре I, когда служба дворянина стала обязательной и бессрочной, дворяне проводили время либо в казармах, либо в канцеляриях гражданских учреждений. В своих усадьбах они появлялись изредка, отчего в деревнях постоянно жили лишь не годные к военной службе да старики. Все изменилось после опубликования Манифеста о вольности дворянства, областной реформе и обнародования Жалованной грамоты дворянству. В усадьбах стали селиться дворяне наиболее деятельного возраста, либо воспользовавшись правом уходить в отставку, либо перешедшие на службу в сильно разбухшие штаты, после областной реформы, уездных и губернских учреждений. Прежняя замкнутость села исчезала. Два-три раза в году помещик отправлялся в путешествие навестить соседей, но не ближних, а отдалённых. С ближними соседями он, как правило, находился в ссоре из-за рубки леса или спорной межи. Общению способствовало и то, что дворяне раз в три года съезжались в уездные и губернские города для избрания должностных лиц и предъявления претензий правительству. Так начинается период расцвета дворянской усадьбы, как определили историки – парадоксальный образец русской усадебной культуры XVIII века. С одной стороны, усиление крепостнического духа, т.е. узаконенное отношение к части общества не более, как к тягловой силе, собственности; с другой – расцвет усадебного ансамбля – архитектуры и паркостроения, живописи и скульптуры, поэзии, музыки, театра… – соединенное с утонченной культурой аристократических кругов, передовой дворянской интеллигенции и элементами парадного радушия.

Во времена Екатерины II выросло первое поколение непоротых дворян. Это «новое поколение, воспитанное под влиянием европейским, час от часу более привыкало к выгодам просвещения»¹³⁰ – замечал А. С. Пушкин. «Элита русского общества наслаждалась впервые появившимся у нее чувством свободы и личного достоинства, а сфера частной жизни, отдельной от государственной службы, расширялась неизмеримо»¹³¹ – отмечал британский историк Исабель де Мадариага.

В XVIII в. много нового произошло и в жизни городов. Кроме Санкт-Петербурга и Москвы, крупными городами были Рига, Астрахань, Ярославль, насчитывавшие по 25.000 посадских населения, в 12 городах их было от 12 до 30 тыс., в 21 – по 10 тыс., в 33 – от 3 до 8 тыс., половина же всех городов страны насчитывала менее 500 душ м.п. посадского населения. Основу городского населения составляли купцы и ремесленники, занимающиеся в сфере торговли и промышленности. По Городовому положению 1785 г. «настоящие городские обыватели» были только те, кто владел домом. Глава городской семьи – отец семейства. Ему наследовал старший сын, но нередки примеры, когда семью возглавляла вдова главы дома. Семья состояла из 5—8 человек – родители, дети, порой внуки. Были и неразделенные семьи числом до 20 человек, чаще всего в купеческой среде для предотвращения раздробления капитала.

В каждом городе были торговые ряды, где происходила продажа товаров, в больших городах их число доходило до нескольких десятков. С расширением торговли и накоплением капитала, многие ремесленники стали организовывать мастерские. После разрешения правительства держать купцам лавки в своих делах, в городах появляются купеческие дома со складами и магазинами, во второй половине века образующие целые торговые улицы. Быт купечества отличался своеобразием.

По свидетельству современников, духовный облик подавляющего большинства богатых купцов значительно отставал от их материального достатка. Власть денег сочеталась с чувством сословной неполноценности их достоинства. Отсюда все усилия купцов были направлены на то, чтобы перещеголять привилегированное достоинство дворянство. Купцы в Уложенной комиссии требовали себе дворянских привилегий (шпагу). Дворянского статуса они не получили, но зато теперь они могли свободно пользоваться всем тем, что предоставляли им деньги: носить дорогие вещи, сооружать большие хоромы, содержать богатый выезд.

Всё это уживалось с общей грубостью нравов – невежеством, мотовством, стремлением обмануть покупателя, порой с напущенной религиозностью и моралью до царя далеко, до Бога высоко. Некоторую часть горожан составляли военные, вносящие какое-то разнообразие в монотонную жизнь, а также поставляющие выгодных женихов. Своё влияние на атмосферу жизни оказывали священнослужители многочисленных городских церквей.

В городах проживали и крестьяне. Одни из них обслуживали городские усадьбы своих владельцев, другие стекались сюда в поисках заработка, пополняя ряды ремесленников, торговцев, обслуги и работниками на мануфактурах.

В XVIII в. зарождается класс разночинцев, «разных чинов людей» – те, кто к моменту очередной переписи отошёл от своего сословия, но не закрепился за иным, и лица по юридическому статусу находящиеся между податными и привилегированными сословиями (например, чиновники без классного чина и др.)

В занятиях горожан по-прежнему большое место занимает огородничество, садоводство и скотоводство, приобрётшие товарный характер. Постройки каменных усадеб были по силам лишь вельможам и богатому купечеству. Всеобщее распространение получают дома в три окна по фасаду. Стекло окончательно вытесняет слюдяные пластины. Лавки и полати остаются лишь у небогатых, вместо них появляются стулья, кресла, кровати, столы. Во многих домах уже есть зеркала, люстры со свечами, стены оклеивались обоями – шпалерами, а для тех, кому э то было не по силам, сохраняли натуральную фактуру сруба. Снаружи бревенчатый дом некоторые, посредством штукатурки, отделывали под камень. Во второй половине XVIII в. в Санкт-Петербурге и Москве стали появляться водопроводы, в конце века в крупных городах вводится освещение главных улиц (уличный фонарь представлял собой фитиль, опущенный в конопляное масло). Дороги мостили деревом и лишь в больших городах булыжниками. Кольцевая же система улиц, как следствие старых оборонительных укреплений города, несмотря на попытки заменить их квартальной планировкой, сохранялась практически повсеместно. С увеличением населения в больших городах становится острой проблемой вопрос гигиены. Строятся бани казённые и частные, в которых за отдельную плату можно было поесть, а приезжим переночевать.

Примечателен факт, в славянском обществе испокон было принято ходить мыться в баню обоим полам вместе, что отображало проявленное наяву стремление общества сохранять старину, т.е. общинные принципы. С другим проявителем этого стремления, старого культа религиозно-праздничного промискуитета, православная церковь в лице власти долго боролась и добилась таки его искоренения, хотя в сектальном виде оно продолжало еще существовать, общее же мытье не считалось пока предосудительным, поскольку общая культура была на низком уровне, и лишь более прозападная Екатерина II, желавшая искоренить всякую бескультурность, заставила обратить на это внимание, как на не подобающее явление российской жизни. Поэтому указом Сената при Екатерине II впервые было запрещено париться вместе мужчинам и женщинам, а по Уставу Благочиния 1782 г. вовсе запрещено входить в баню лицам пола другого дня.

Следующим новшеством стало открытие городских больниц. Первая из них появилась в Санкт-Петербурге в 1779 г. Если в 1681 г. В Аптекарском приказе насчитывалось 35 докторов и лекарей, то в 1780 г. в Медицинской коллегии состояло 46 докторов, 488 лекарей, 364 подлекаря. В целях увеличения числа акушерок с 1763 г. в госпитальных школах, а с 1796 г. в созданных на их базе училищах, вводится преподавание повивального дела, читают курсы женских и детских болезней. С 1784 г. в Санкт-Петербурге открывается повивальный институт.

Питание горожан состояло, в основном, из мучных, крупяных и овощных блюд, обуславливаемое общим числом более 200 постных дней в году. Еда рядового горожанина была щи да каша с добавками говядины, стол же зажиточного горожанина отличался множеством мясных и рыбных продуктов и даже деликатесами европейской (как правило, французской) кухни. Самым распространённым напитком, как в деревне, был квас. В прошлое отошёл обычай есть из общей миски, теперь у каждого своя тарелка, появилась и вилка. Картофель ещё редко упоминается в источниках, он еще не получил распространение. Чай и кофе пьют в домах аристократии, для простонародья самоварные застолья будут доступны лишь в середине XIX в.

Постепенно появляются трактиры, ресторации, кухмистерские, кофейни, кондитерские для горожан, профессиональные занятия которых требуют длительных отлучек от дома.

С проникновением в Россию европейских тенденций здесь нашло своё место укоренения дуэльная практика. Предположительно первой дуэлью в России можно считать поединок, состоявшийся в 1666 г. в Москве между двумя наемными иностранными офицерами – шотландцем Патриком Гордоном (впоследствии петровским генералом) и англичанином майором Монтгомери. Но в то время в среду русских этот обычай еще не проник. Тем не менее, единичные прецеденты заставили царевну Софью в указе от 25 октября 1682 г., разрешившем всем служилым людям Московского государства носить личное оружие, оговорить запрет на поединки. Пётр Великий, энергично насаждая в России европейские обычаи, поспешил предупредить распространение дуэлей жестокими законами против них.

Однако в XVIII в. само понимание защиты чести в его европейском значении еще не вошло в сознание русского дворянства, и дуэлей практически не было вплоть до второй половины екатерининского царствования. В массе своей русское дворянство по уровню воспитания и внутренней культуры тогда еще мало чем отличалось от простого народа, и стремление смыть поругание чести кровью в честном бою было ему чуждо. К тому же был еще исключительно велик страх перед репрессиями со стороны государства, до 1762 г. действовало зловещее «слово и дело».

Поэтому, когда в екатерининскую эпоху среди дворянской молодежи начали распространяться дуэли, представители старшего поколения отнеслись к этому с безусловным осуждением. Д. И. Фонвизин в «Чистосердечном признании в делах и моих помышлениях» вспоминал, что его отец считал дуэль «делом противу совести» и поучал его: «Мы живем под законами, и стыдно, имея таковых священных защитников, каковы законы, разбираться самим на кулаках. Ибо шпаги и кулаки суть одно. И вызов на дуэль есть не что иное, как действие буйственной молодости»¹³².

Тем не менее, дуэли постепенно все более проникали в среду дворянской молодежи. И причиной здесь был не столько «дух буйственной молодости», в чем неодобрительно корили детей законопослушные отцы, сколько формировавшееся чувство чести и личного достоинства, складывавшееся постепенно и усиливавшееся с каждым новым поколением, с развитием образования и сословного воспитания. Дворянская молодежь, по-прежнему верная присяге и престолу, не допускала при этом вмешательства государства в дела чести. Позднее это обстоятельство емко и сжато выразил кодекс чести русского офицера 1804 г.: «Душа – Богу, сердце – женщине, долг – Отечеству, честь – никому».

Ко времени распространения в России дуэлей грозные статьи петровского артикула, каравшие смертью за поединок, были основательно позабыты, так как прошло шестьдесят лет со времени их опубликования. Поэтому перед «властями предержащими» встает проблема: как бороться с дуэлями? В 1787 г. Екатерина Великая издала «Манифест о поединках». В нем дуэли назывались чужестранным насаждением; участникам дуэли, окончившейся бескровно, устанавливался в качестве меры наказания денежный штраф (не исключая секундантов), а обидчику, «яко нарушителю мира и спокойствия, лиша Дворянства и чинов, сослать в Сибирь на вечное житье»¹³³. За раны и убийство на дуэли наказание назначалось как за соответствующие умышленные преступления. Апогея своего дуэли достигли в первой половине XIX века. Запрещение дуэлей было вновь подтверждено в изданных при Николае I «Своде законов уголовных» 1832 г. и «Уставе военно-уголовном» 1839 г., обязывавшем воинских начальников «стараться примирять ссорящихся и оказывать обиженному удовлетворение взысканием с обидчика».

Но ничто не помогало. В ХIХ веке, когда европейские страсти пошли на убыль, в России не было, казалось, и дня без смертельного поединка. Практика дуэлей здесь настолько прижилась, что отношение к ним было противоречиво у самой власти. Уже при императоре Николае I по «Уложению о наказаниях уголовных» 1845 г. ответственность за дуэли была существенно понижена: секунданты и врачи вообще освобождались от наказания (если только они не выступали в роли подстрекателей), а наказание дуэлянтам уже не превышало – даже в случае гибели одного из противников – заключения в крепости от 6 до 10 лет с сохранением дворянских прав по выходе. На практике же и эти меры никогда не применялись – наиболее распространенным наказанием для дуэлянтов был перевод в действующую армию на Кавказ (как это было с Лермонтовым за дуэль с де Барантом), а в случае смертельного исхода – разжалование из офицеров в рядовые (как это было с Дантесом после дуэли с Пушкиным), после чего они, как правило, довольно быстро восстанавливались в офицерском чине.