Читать книгу: «Правдивая странная ложь», страница 3
Ц И М Б А Л И С Т
новелла
В стиле «Rock-in-Room»
in the style of «R-&-R»
Крыльцо лениво тянулось из грязи к двери, почернев в этом времени, устало прогибаясь в скрипах каждого шага посетителей почтового отделения.
Серая улица мерно втаскивала себя под лоб – в глаза Иннокентию Цимбалисту и сжимала его торопливый пульс, и связывала, и озлобляла. Вспотевшая рука, во тьме кармана, теребила в паутине нервов извещение о денежном приходе.
– Уехать быстрей… уехать… чёрного золота захотел… фонтан говна! Бросить бы кисленького на каменку…
Раздражало всё: хмель – бумажка – суета старух…
Изводила округа печальных изб: тяжесть грязи и седина ковыльная, и седина голубиных испражнений на полотне со словом «ПОЧТА», и тяжесть бездорожья.
– Вороны кашкарские! – выпал клубок едкого пара в сторону старух.
Протяжно запыхтел в атмосфере трактор и скис.
Бабье лето опавшим листом дотянулось до трав: голые ветки царапали небо, пространство стонало журавлиной тоской, истребив в себе и шум пчелы, и бич, и мат пастуха, и солнце. Радуга не пронзала выплясы мелкой дождливой пыли: в щетине холодных осколков созревали вынужденные всхлипы пилы под согнутыми мокрыми спинами. Тяги дымоходов гнали тепло огня и золы из скиний мирян, укладывая низкий ватин неба.
– Денег мало и поэтому с вашим переводом только после старух.
Иннокентий Цимбалист шагнул сквозь изломы крыльца, через вязкую грязь, мимо жизни старух – к стене: стена узла связи придвинула шершавые грани заваленного на бок ящика – сел.
– Будет отпускать-то? – спросила самая высокая из толпившихся у крыльца пожилых женщин.
Иннокентий кивнул, старухи оживились.
– Получим ли до обеда? – и тупой угол крыльца срезал тёмную глину с сапога той же бабки.
– Ты, Марта, успеешь. Ты первая. – Отозвалась самая никудышная – Клавдия: маленькая, пригнутая временем-ношей на палке-опоре, отшлифованной морщинами до зеркального: земля бережно держала старое тело, как младенца и деревянное отражение меж сухих пальцев возвращалось к пульсирующей мякоти темени и тянулось к платку.
– А я какая? Последняя опять? – вмешалась самая молодая.
– Так Фаина, – подтвердила Клавдия, навалившись грудью на костыль.
– Интересно, а кто за Мартой?
Высокая старуха начала объяснительный сказ.
– За мной Авдотья…
– Евдокея! – исправила полная.
– Я и говорю, – Марта размеренно кивала острым носом, – за мной ты, потом Клавка, дальше Устя и Файка.
– Все успеем, – зевнула Устинья и сплющила конец папиросы тупыми дёснами.
– Как же: первый раз что ли? – не унималась Фаина.
– Да отвяжись, боже! – твердо остановила Марта. – И Авдотья спрашивала, и мужик, вон тот: сейчас отпускать будет.
– Евдокия я! По новому паспорту называйте! Не надо по церковному! А ты, Файка, успокойся – Фрол плетётся – он последним будет.
Мокрая фуфайка застряла в бабьих зрачках нескладной латкой.
Голубиный помет бросился в серость дня – старик свистнул беззубой пастью: дождь тяжестью своей отнял у птицы полёт.
– Что, старые, зубов нет, а пенсию дай! Все дожили?! – гаркнул вместо приветствия Фрол, и тихонько дёрнул из рук Клавдии подпорку, – пересчитайсь!
Старухи рассмеялись.
– Сын-то уехал? – спросила Клавдия.
– Ага. Утром ещё.
Устинья отбросила папиросу.
– Чего же припозднился: мог бы и раньше, когда картошку копали?!
Фрол вознёс к ушам мокрые тяжёлые плечи, подтянул локтями штаны и вытащил из кармана очки.
– Семья, работа, дела, – отрывисто сорвались выдохи на линзы. – Понимать надо… До обеда полчаса… Когда давать будет?
– Узнал бы: на тебя она не шумит, – тихо попросила Евдокия, – В магазин товар завезли: Марте пимы нужны.
Лукавые морщины увеличились в петлях оправы.
– Хорошо, Авдотья…
– Да что вы всё по-церковному! – обиделась она.
– Не по-церковному, а по привычке. Извини.
Старик наклонился вперёд, его ноги застучали по ступеням, – заскрипела дверь: холод блеснул в глазах девицы.
– Я тихонько.
Эльза молчала. Чернильные оттиски падали на бумажки: ритм осени.
– Лиза, до обеда выдашь?
Штамп уткнулся в тёмно-синюю губку – влажная тряпка завертелась в женских руках.
– Свет включите.
Фрол столкнул полюса.
– Дочка, может воды принести?
– Нет: расписывайтесь.
– Как? Вот ведь! Спасибо…
Графа приняла кривой почерк: и пальцы вонзились в деньги.
– Остальные получат после обеда, – сухо объяснила Эльза.
Пенсионные крохи едва удержались в руке старика.
– Они же у крыльца… да и время ещё… нашими ли ногами, Лиза, грязь месить…
– Все здесь? – прервала старческую песнь Эльза.
– Ага: дожили…
– Только быстро, и только по одному.
Фрол среагировал моментально: дробь короткого шага смешалась с вязким скрипом старого крыльца, – старухи толчились на ступенях.
– Так, – быстро! – скомандовал дед. – Кто? Марта?! Давай!
– Очки не найду! – взвыла она во всю длину.
– На мои! – нашёлся старый солдат.
Марта потянулась к теплу любимого государства, – скрип распахал суету, – дыхание старых изобразило на перепонках Фрола тишину. Смех толкнулся в теле старика и сдох.
– Кто следующий?
– Авдотья! – сработал хор.
– Да, – подтвердила Евдокия, – я!
– Ладно: получайте. Обмоете, когда вперед ногами понесут.
– Обмоем. Всё по-людски сделам! – изрекла деснами Клавдия. – Ты не волнуйся, Фролушка.
Старик не слушал: руки ворвались в карманы… =
: ладонь правая плюхнулась на упругие бумажки;
: другая схватила жменьку монет и загремела ею;
: отвислая мотня широких брюк затрепыхала…
Перешагнув через лужи, Фрол сел рядом с чужим для этой деревушки человеком.
– Серо кругом. Неперспективная…
Иннокентий промолчал.
– Фрол, – представился дед.
– Иннокентий Цимбалист, – без интереса произнес мужчина.
– Цимбалист? – живо переспросил Фрол.
– Ага.
– Очень приятно! – скривив губы продолжил старик, и его кисть, перебирая пальцами, забегала паучком по животу. – А я баянист. Фрол – баянист.
Улыбка лизнула похмелье парня. Старик обрадовано потянул воображаемые меха.
– Честней, Иннокентий, – гармонист. Вон девки знают…
Денюшку – в карманушке
Копейка бережёт!…
Рублики считает:
На пенсию кладёт!
Денюшку – в карманушке
Копейка сбережёт!…
И!…
ею же – не рубликом,
В нищете – умрёт!
Денюшка – в кармане
Из рублей-нулей!…
Улица, аптека:
И!…
расстался с ней!…
Денюшка – в кармане
Из рублей-нулей!…
С пенсии – на всякий!
Чарочку – налей!…
Пожилое горло коснулось голосистого дыхания гармони.
– Утоптывались бывало… А ты в гости или по делу?
– Я мимо.
Фрол задрал ноги и бросил друг на друга сапоги: грязь плюхнулась в грязь, в которой его глаза равнодушно провожали Марту, живо шагавшую в сторону сельмага по колее.
– А цимбалист, – он на чём? – спросил дед после паузы.
– Это фамилия, – коротко швырнул Иннокентий.
– Как?!
Смех потянул к лужам кашель.
– Ты не первый, – без удивления и обиды оборвал Цимбалист Фрола.
Дед сплюнул – затих…
– Вам уже выдаёт? – задал вопрос Иннокентий.
– Пенсию? Выдаёт. Ты тоже получать? Ох и Лизка! Вредная… Любит тянуть мёртвого за… Значит, сказала, что после нас?
– Ну.
– Плохо дело. Тогда после обеда. Всегда так – натура.
Узел почтовых линий возопиил голосами.
– Вот, – уже гремят!
Фрол вцепился в атмосферу легкими, – потянул и устало бросил стылый кусок неба, – и засеменил к крыльцу…
– Проститутка! Я напишу! Изведу тебя! Никаких законов для неё! – Фаина сплющили пространство до визга. – Я сама связисткой была! Ух, ты дрянь!
– Файка! – дёрнул грубым словом Фрол. – Уйди.
– Чего тебе?
– Уйди!
– Не командуй! Сам-то расписался!
– Уйди! – гаркнул старый.
Файка отступила: вернула Фролу очки, перевернув оптикой весь серый день, – а после постигла хребет порога.
– Нехорошо, Лиза…
– Я – Эльза! – вытаращила глаза почтальонша!
– Да, я в сорок пятом, вот таких вот Эльз! Из огня на руках выносил! И не за шнапс!
– В сотый раз рассказываете.
Фрол улыбнулся.
– Дипломатничаю, дочка, – шучу…
Деньги выползли из кармана: рука старика потянула купюры к столу.
– Перепиши на неё.
– Нет.
– Лиза, – бархатом вспухли его губы, – наша гвардия небольшая, скоро все – пш-ш-ш… Внимания бы, а, Лиз?
– Внимания? А мне кто в дыре этой внимания окажет? – обнажила боль Эльза.
Дед сунул деньги в карман.
– И то верно.
Половицы заскрипели: у самой двери остановился.
– А чего парня томишь?
– Какого?
– А того, – у крыльца, – за деньгами…
– Обед у меня!
Фрол шагнул на крыльцо серого дня и угодил в дымный выдох Устиньи.
– Фу, язви вас! Чего случилось?
– Да тянут её за язык! – осудила Евдокия. – Разбирайтесь, я пошла. Пойдём, Клава.
Костыль Клавдии потоптался в грязи, столкнув землю-планету к следующей пенсии, и залез под мышку, устремив грязный нос в следы Авдотьи.
Руки Файки месили платок носовой: крошили мольбу или маты валившиеся с морщинистых губ.
– Рассказывай, – бросил старый.
– Да ничего собственно… сказала, что совесть надо иметь и началось… Я пригрозила: напишу! А она… Фрол, напишем? Фрол…
На крыльце появилась Эльза.
– Молодой человек: зайдите! – крикнула она.
Серая улица вновь двинула себя под лоб – в глаза Иннокентию Цимбалисту, подставив ему крыльцо, дверь, стол, девушку…
– Ладно, напишем, – ответил Фрол.
– К Авдотье пойдём и напишем! – поддержала Устинья, сжав губы колбасной завязкой, чувствуя копчёный вкус папиросы.
– Спасибо, – пропела Фаина, – Я сейчас! Скажу, что смогу после обеда.
Обиженная решительно переступила порог: Эльза рассчитывала Иннокентия.
– Девушка, – указательным пальцем продырявила пространство Фаина, – я в четыре часа деньги возьму.
Ладонь Файки маленькой точкой хлопнулась в родную грудь: императив сургуча пнул узел связи.
– В четыре утра? – ощетинилась Эльза, медленно поднялась, – протянула пачку купюр Цимбалисту, – и зацокала острыми ногтями по столу. – Денег больше нет, бабуся. У товарища крупная сумма.
К указательному пальцу Фаины потянулись остальные окончания кисти и ткнулись в грудеживот, – сжались и ткнулись в дверь: крыльцо заныло…
– Что?! – испугался дед.
Старуха жадно хватала свежий воздух.
– Все деньги отдала этому!… Я напишу!…
– Напишем, напишем!…
– Напишу!
– Напишем, ты успокойся!
Из почтовой избы вышел Цимбалист: на крыльце стало тесно.
Иннокентий быстро отсчитал пять купюр и сунул их в мокрые руки Фаины, – шагнув в колею, и торопливо пошёл, втаптывая следы Марты и Клавдии, следы покорной провинции, следы самого себя…
Устинья потянулась за папиросой…
Фаина открыла рот…
Фрол аккуратно взял деньги из её рук.
– Цимбалист это…
– Кто?
– Цимбалист.
– Из органов что ли?
Старухи наблюдали пронзившего серый день человека.
– Цимбалист, – Фрол обнял далёкую спину улыбкой, – это должность новая. Они, – эти цимбалисты, – контролеры… На, положи деньги в карман и пошли писать.
Устинья обняла ладонями крохотный стебель пламени спички.
– Контролеры перестройки что ль? – спросила она.
Старик качнул головой.
Опять кинулся в небо дым папиросы.
– Пошли писать.
Фаина съёжилась от ветра и дыма.
– Да ну её! Кому писать-то?
– Ну и ладно. Нам теперь следующую пенсию выжить нужно…
Крыльцо коснулось ступенями землю: в грязь влипли ноги и потащили её до снегов.
Голубь выпустил из своих лап узел связи – и зачем-то взлетел.
30 сентября 1994 год,
город Москва
Г Л У П Ы Ш К А
новелла
в стиле «Rock-in-Room»
in the style of «R-&-R»
Пульсирующий свет в окне – от рекламной надписи – «Кафе Бульон», – всполохами освящал комнату своим ритмом, но не нарушал покоя.
Всё! —
кипит, парит бульон,
как соблазн – со всех сторон:
проникает, побеждает
И!…
находит,
И!…
теряет,
И!…
ведёт!…
уже?!…
в салон:
Миль, пардон —
препарасьён…
На стене – в этом ритме – наспех выхватывался и затухал портрет семейной пары: она в фате, он в пиджаке с цветком, и с этого портрета свет касался уже и их – живых и спящих…
Кровать расположилась так, чтобы «Бульон» не пульсировал под веки спящим, а стекал в своих пульсах – по ним – от бровей, поэтому установили её, после первой брачной – изголовьем к окну.
Улеглись, как на портрете… =
: он – у стены;
: она с краю;
: лицом к друг другу, дабы дарить друг другу даже дыхания…
Ночь баюкала их в квадрате кроватном не скованно, как на портрете, но и не допускала бдений бессонных: снами милых жила!
Свет рекламы, в мягком ритме-импульсе, менял на их лицах цвета – нежно играл, дарил сказки.
И вдруг!… =
: пульс света толкнул комнату;
: ритм рекламы материализовался;
: пульс и ритм столкнулись-сблизились и!…
Вдруг, в один из импульсов света, будто толкнулась кровать!…
Он —
желателен всегда:
И!…
с утра,
И!…
нужен днём!
А в вечерний час,
Когда…
засидишься —
допоздна!…
Под хмельной бокал —
вина…
И!…
тогда с ним —
до темна:
Вся душа теплом полна!
Ведь кругом —
кафе «Бульон»!
Ну, а в нём…
приют найдём!
Как желанный,
сладкий —
сон!…
Були-гули!
Бул-ли – он:
Ночь скучна?!
хлебни —
до дна!
И!…
кафе уже,
как дом!…
Глаза молодой и прекрасной широко распахнулись: с приятной удивлённостью, она обнаружила – в себе самой – сзади то, что полюбила бы находить перманентно каждую ночь!
Каждую!
Поэтому глаза её! вдруг!… распахнулись!… с небольшим, но дорогим сердцу, вздохом!…
– И-а-а! О-о-о…
Всё замерло!
Зрачки её скосились на рядом лежавшего мужа – тишина…
Лишь блики рекламы и глубина, и вина без стыда, где-то в ней!…
Тишина…
Вдруг, от резкого толчка её тело качнулось…
Она приподняла голову: посмотрела назад, через плечо, затем на объект сна безмятежного и вновь назад…
– Эм-м-м-м!…
Едва заметная улыбка осветилась в импульсах света, голова её покачалась – вправо-влево, желая пристыдить тьму безнаказанную, а указательный пальчик вертелся на прозрачной кожице виска – туда-сюда, тюда-сюда…
– «Ты дурак, что ли?!», – мол, – «ты что оху-у-у… стику не знаешь в спальне нашей?!»…
Мужская рука сжала ей грудь, как рот вражине, когда в разведке берут «языка» и… замерла!… =
: и, приподнялась над белой постелью мужская кисть;
: и кисть и-и-изобразила из себя шагающего человечка;
: и шагнула по воздуху – из спальни – вон: мол! но…
Но женская хищница-рука, бросилась на бездействующую задницу друга семьи, и впилась в неё острыми когтями, прижимая к своей упругой и мятежной, всё игривое тело, явившееся из ночи!…
Потом, нежно погладила попку бессовестного семейного друга и посмотрела с любовью на спящего у стены мужа…
Ни шороха, ни скрипа!
!Голова мужа поплямкала сладко, перед дыханием супруги интимно! —!Голова жены приподнялась с тревогой над подушкой, смотря одним глазом на суженного, другим – на прижавшегося к ней сзади – дружка семейного – одновременно!
Затем: эта же рука, которая истребила уход будущих наслаждений, с элементами пантомимы – в жестах – показала указательным пальцем на мужа, затем приблизилась к глазам своим, и как бы повторила неожиданное раскрытие век, потом указательный упёрся в прижавшееся сзади плечо, и после чего сгребла одеяло всей пятернёй и потащила, якобы, на голову: означенное призывало – «если проснётся, скройся под одеялом, я отвлеку!»…
Удовлетворившись всем сказанным, она с нежностью и с лёгким сонным выдохом, отвернулась к мужу.
Все члены его были успокоены, и уши, и руки, и ноги, и… все: будто унесённые ветром, или утомлённые солнцем…
Она потянулась, медленно вытягивая губы трубочкой и едва коснулась поцелуем мужа в нос, как тут же, от толчка сзади, угодила ему – в лоб! И со страхом отодвинулась, не навредив процессу!…
– Ой, всё…
Пульс заоконного света и движения тел интегрировались друг в друга…
Здесь достойный притон:
Здесь звучит саксофон
Сквозь полынь и паслён…
Хрипло, как патефон!…
Приближает тромбон
Самый лучший сезон,
Чтоб запели вдвоём:
В полутон – в унисон…
Но-вон?!…
За окном-м-м-ч-удозвон
Портит классный бульон,
Наслаждаясь свистком:
Будоражит весь дом!…
Вон!…
Растянулся капрон…
Разорвался картон!
И запел, вдруг, Кобзон:
Расстелился газон!
В тон…
Будь свидетелем, клён,
Куда блюз устремлён —
Страстно и без имён!…
Выдал:
«препарасьён»!
Страсть ночи мгновенно разгорелась бесстрашно, но тихо и одеяло предательски бросилось на лицо мужу – он засопел!…
Пульсы и ритмы невинных, тут же продолжились в комнате, но только лишь светом рекламы!… =
: всё замерло;
: дыхание сдохло на веки;
: сердца двух бились в синкопах меж рёбер, как в кулаке, но внешне всё было тихо, спокойно – мерно спал, и дышал только муж, но…
Но пульсы и ритмы рекламы «Бульона» благоприятно царили для всех: бульоны больному всегда положительны и предложительны от врачей в больницах, после критических дней!
Дыхание, на краю лежащих, порадовалось за стойкость и терпения их, – тех, кто не прикоснулся к свежему воздуху и испытал смертельный голод ради достижения желанной тишины, чтобы не свалиться с этого края – не рухнуть!…
Тишина состоялась и тогда, удовлетворённое дыхание, вновь аккуратно вернулось в их лёгкие почти – легко, с лёгкостью – до святой простоты: четыре глаза настороженно смотрели на пододеяльник…
Одеяло проживало свою жизнь: «Бульон» радовал сказкой и вновь заплямкал хозяин дома и со вздохом приподнял голову над подушкой-судьбой… =
: и замер!…;
: и равнодушно зевнул;
: и блаженно, со страстью помял и обнял подушку, но…
Но всё же его губы пролепетали младенческо-сонное что-то, как с иконы и, вдруг, – повернувшись к стене, – он рухнул и…
И его губы обронили только тёплое дыхание в ночь!
– Тчип-пу-у… тчип-пу-у… тчип-пу-у, – утруждались губы, вибрируя на выдохе.
И руки слагали гармонию… =
: одна – пространно валялась на собственной заднице, почёсывая её родную;
: другая – нежно, через голову, поглаживала и шею, и ухо, и затылок собственной башки;
: а где-то во сне они обе – молились…
– Тчи… п-п-п-п, тчи… п-п-п-п, тчи… п-п-п-п…
Но друг семьи всегда был неудержим поделиться даже самым последним, – от последней рубахи, – до куска последнего хлеба и капли крови – потому, что в этом бескорыстии всегда получал удовлетворение и удовольствие бессребреника…
Осторожно и плавно их тела вновь двинулись догонять своими дыханиями пульсы и ритмы рекламы, – к обогащению, или разорению…
Всё стало лишним, а весь мир к ним приблизился так, будто – в одно мгновение – крупно – до единственного – охватило остервенение падшей пары: её ухо и левый глаз, и слушали, и внимали его ухо и правый глаз, вцепившись щеками – до дёсен – друг в друга… =
: зрачки их болтались, согласно ритму рекламы в белках, на пороге сомнамбулизма;
: а языки, в розовых крупных пупырышках, ползали мокрыми в темноте по друг другу, или неизвестно где;
: или махали, как собачьи хвосты и лезли, и в уши и в души!..
Стон оросил тишину в темноте…
Её рука ползла по животу собственному – к себе и…
И, через мгновение, оба, будто, заплакали и простонали, а потом, под одеялом, ещё и поплямкали…
Стихло всё – оборвалось… до света ровного, мудрого: до утра…
Он —
реальность —
не мечта
И!…
в снега,
И!…
под дождём!
Проникает в нас всегда,
До нутра
И!…
без вина!
От штиблета —
до дерьма…
И!…
до самого темна!
Чтоб запела,
вдруг,
душа!…
Ведь – кругом:
кафе «Бульон»!
Ну, а в нём…
приют найдём!
Как желанный,
сладкий —
сон!…
Були-гули!
Бул-ли – он:
Ночь скучна?!
хлебни —
до дна!
И!…
кафе уже,
как дом!…
– Слова божественные слышу, – вертелось в голове и на губах её сквозь сон, – стихи мои родные! Простые и смешные, но мои – откуда-то с небес и в них какой-то бес!… да-да, как будто, бес…
Она проснулась лицом к ночному чудо-сну и обнаружила записку:
Однажды…
Попадье заполз червяк за шею
Она велит ловить его лакею
Лакей стал шарить попадью
– Но, что ты делаешь?!
– Я?! Червяка давлю…
Коли тебе заполз червяк за шею
Сама его дави, а не вели лакею…
Она улыбнулась, – потянулась…
Рукой пошарила там: где-то за собой и с облегчением вкусила всё, как сон, как наважденье и желанье сбыться всему вновь!…
Записка выпорхнула из её пальцев – за край, куда-то – на пол!…
Зашевелился муж, сел и застонал, еле приоткрыв глаза…
Жена с восторгом повернулась к памятному краю кровати и подняла – с полу, как с пылу-жару – листок-записку! И… =
: понесла, вращая ловко попкой – назад – к стене;
: к нему, родному мужу, листок бумаги;
: бумагу, на которой – миг поэтический во снах…
Поэтикой она открыла рот, но хозяин дома, кровати собственной и тёплого угла, прикрыл супружние божественные чувства – ладонью липкой, и простонал, схватившись за голову, и разорвал с трудом сухие губы, лишь простонав желанный жест о скорой помощи…
– Пока ты спал, – вырвав из его ладони рот, зачем-то затянула песней баба, – мне Бог стихи послал: басенку, как песенку…
Жена игриво завертела в милом ротике язычком!
– Ля-ля!… ля-ля… ля-ля-ля!
Муж простонал, взял лист-поэзию и жестом показал знакомое – попить!…
– Ой, с-с-щ-щас-с! Читай!… моё.
Он склонился к краю кровати и к полу… =
: смотрел на бумаге в фигу;
: зрачки покатил по строкам;
: читать стал, что-то читая…
Веки укрыли-обняли, где-то внутри себя текст: с ним он куда-то пошёл и пошёл, и пошёл, и…
И с чем-то пришёл!
Положил поэзию на пол, где валялась ручка и жена, наконец, принесла напиток!
Любимый сил нашёл и потянулся к таре, как к самому дорогому в этой жизни… =
: и один залп, и…;
: один лишь только – залп, и…;
: залпом выпил всё!…
О праздник!…
Он поцеловал её, как милую свою спасительницу и упал – в кровать, на своё место – к стене: любимая прильнула рядом, поглаживая ему волосы и улыбнулась таинственно, улыбнулась, улыбнулась, улыбнулась…
Вдруг, она заметила приписку на листке-записке!
Потянулась с нетерпением к нему с тревогой и любопытством, как и со страхом… =
: взяла его пальцами;
: взяла его в руки;
: взяла и взглянула…
– Вау: приписочка… под поэзией моей:
– «Ой, будто, я дурак?!… Это Козьма Прутков… глупышка»…
– Прости – не знала! – прошептала игриво она и, затем, уже кокетливо произнесла голосом желанной сучки! – А может, бокальчик винца и не один?!…
– Да-да-да-да-а-а… ми-илая-а-а… но чу-чу-чу-у-уть по-п-п-п-по-о-озже… О-о-о-о-й-ёпьтва-фу-м-м-м… ля-а-а…
Муж сладко поплямкал…
– Козьма Прутков… ладно, один ноль! Дружочек… ну-ну: как бы ноль в нуль не превратился… как бы не обнулился!…
Жена с гордостью и светлой улыбкой посмотрела на мужа, бросила поэзию на пол, и нырнула под одеяло, и прижалась к нему крепко-крепко, и засопела…
И воспела… новую поэзию – из чьих угодно, но как свою!…
– Я тебя люблю…
Он, —
как жажда
И!…
беда,
Навсегда!…
нам быть вдвоём:
Вместе с нами
И!…
луна,
поняла…
всё с высока!
И!…
плеснула нам сполна
полнолуньем —
до утра…
Чтоб тянулась к ней душа!
Ведь кругом —
кафе «Бульон»!
Ну, а в нём…
приют найдём!
Как желанный,
сладкий —
сон!…
Були-гули!
Бул-ли – он:
Ночь скучна?!
хлебни —
до дна!
И!…
кафе уже,
как дом!
Рассвет уже чуть обелил ночные сумерки в комнате.
Пульсирующий свет в окне – от рекламной надписи – «Кафе Бульон», – всполохами освящал комнатное пространство своим ритмом, но не нарушал покоя.
Покой прикрывал сновидения, в которых – фантазёр и хулиган сомнамбулизм, был весел, балагурен и лучист… =
: бульон был наваристым и горячим;
: бульон будоражил кровь и пылал в лицах;
: бульон пульсировал ритмом пространства кафе и…
И!…
Пел…
Реклама судорожно полыхала в буйстве их половой близости – там – прям, на столе – в соитие!…
Всё рухнуло!
Всё! —
кипит,
парит бульон,
как соблазн —
со всех сторон:
проникает,
побеждает
И!…
находит,
И!…
теряет,
И!…
ведёт!…
уже?!…
в салон:
Миль, пардон —
препарасьён…
Туда лишних не берём!
И!…
с вином его глотнём!…
стон безумный извлечём —
на мгновенье пропадём,
как коньяк Наполеон,
будто:
заживо умрём?!…
также,
торт такой сожрём!
На перрон судьбы —
сойдём…
Пропадём
И!…
попадём!
мухой —
в мёд,
или —
в гудрон…
Измотаемся —
в рулон
И!…
как будто бы,
в вагон —
мы шагнём!
И!…
поплывём…
И!…
конечно,
«улыбнём!» —
ароматный павильон!
Кафетерия «Бульон»!…
Здесь отведай
И!…
с собой!…
забери бульон —
он твой:
окунайся с головой!
Слышишь голос?!
«Я с тобой»…
И!…
наварист —
не простой!
Пей!…
мотивы под луной,
Или!…
сладострастно вой!…
от весны
И!…
до снегов:
ведь не сто’ю —
ни-че-го!
Но потом,
за то —
стою»,
как респект —
в хмельном меню!
И!…
отдельно —
на краю:
И!…
всегда предмет люблю,
если зримо заманю!…
Любо-любо-любо!…
ню…!
Ты сейчас не торопись:
Ты лишь только оглянись!
И!…
немного присмотрись,
мной с собой —
распорядись!…
И!…
Без этих —
никаких:
«когда-нибудь,
или потом?!»…
И!…
всё,
И!…
всё!
И!…
ты уже?!…
влюблён!
И!…
упоён,
И!…
удивлён?!
Душа моя уже —
в тебе
И!…
этот праздник?!…
не в вине:
играет – возбуждает!
желает – не моргает!
И!…
близость обожает:
на огонёк —
иди!
прохожий
И!…
захожий,
не проходи-и!…
и-исцеловать —
уже!
по-райски,
может,
только —
он!
Були-гули…
Бул-ли – он!
С лёгкостью
И!…
до нутра…
с сегодняшнего дня:
с рассвета —
до утра!
Быть в близости —
с тобою!…
кру-гло-су-то-чн-но:
И!…
утолятся —
вместе!…
бе-зра-с-с-су-до-чн-но,
может,
только русский
И!…
чуть-чуть французский…
свежий,
терпкий,
узкий:
препарасьён!…
В прононсе —
он потом —
лосьон!…
затем «Шанель»
Иль!…
«Бенеттон»!…
«Наполеон»…
И!…
само-пиво-гон!…
И!…
всё:
пардон! —
только —
бульон…
в кафе —
с одноимённой вывеской,
которая напротив,
как выйдешь!…
на балкон…
Здесь достойный притон:
Здесь звучит саксофон
Сквозь полынь и паслён…
Хрипло, как патефон!…
Приближает тромбон
Самый лучший сезон,
Чтоб запели вдвоём:
В полутон – в унисон…
Но-вон?!…
За окном-м-м-ч-удозвон
Портит классный бульон,
Наслаждаясь свистком:
Будоражит весь дом!…
Вон!…
Растянулся капрон…
Разорвался картон!
И запел, вдруг, Кобзон:
Расстелился газон!
В тон…
Будь свидетелем, клён,
Куда блюз устремлён —
Страстно и без имён!…
Выдал:
«препарасьён»!
Очнулись… в близком танце акта и!…
И!…
Упокоились внезапно, и обмякли…
– Тук-тук!… А я несу вино! Ребята, вы проснулись?! – игриво крикнул из коридорных далей он. – А, может быть, бульон? Я мигом… прям с балкона закажу! Или хлебнём, сначала… Ну, кто-как любит?!
Женщина укрылась простынёю…
– Я люблю!…
1 ноября 2017 год,
город Москва
Бесплатный фрагмент закончился.
