Победители

Семья

На концерте Владимир Иванович заметил тихую, застенчивую круглолицую девушку с яркими лазоревыми глазами и копной кудрявых темно-русых волос. Приглянулась. И тут же вспомнил что ему уже тридцать, а он еще не обзавелся семьей. Хотя, конечно, девчата обращали внимание на рослого, статного, красивого мужчину, особенно при поездках в Майкоп на совещания, когда он надевал выходной пиджак с орденами Славы. Медали он не жаловал, называл их побрякушками. Разузнал, чья это дивчина, оказалось, живет тут, в поселке. Расспросил, что за семья. Сказали, что отец погиб на войне, девушка живет с матерью и сестренкой, ученицей второго класса. В летние каникулы пригласил родителей помочь в подготовке школы к новому учебному году. Пришла и Вера. Владимир Иванович наблюдал, как энергично и аккуратно она работает, с песнями, прибаутками. Подозвал и сказал:

– Вера, выходи за меня замуж, не обижу.

Вера раскраснелась, ведро выпало из рук, прошептала:

– Что вы, Владимир Иванович, вы – ученый человек, директор школы, а у меня все образование – семь классов, к тому же вы меня не знаете…

– Вера, грамотешки у меня, может, и побольше твоей, но не в этом главное. Главное, чтобы люди уважали друг друга и стремились к единению. Маму твою я знаю хорошо, думаю, она не будет против. Ты-то согласна?

– Как скажете, Владимир Иванович, так и будет. На все воля Божья и ваши устремления.

– Вот и хорошо, считай, что сосватал.

– Владимир Иванович, мы, Романчуки, родом из Пашковки, тут рядом, за Кубанью. Из старинного казачьего рода, сказывают, что пришли из Запорожской Сечи. У нас там большой кирпичный дом. Когда стали создаваться колхозы, батюшка не захотел идти в артель, сдал дом, а сам уехал сюда, на хутор. Тут и живем уже пятнадцать лет.

Осенью сыграли свадьбу. И стала Вера Макаровна Романчук – Челиковой.

После окончания курсов усовершенствования учителей Владимира Ивановича Челикова направили работать директором неполной средней школы в поселок Молькино. Когда пришло время выходить на пенсию, Вера Макаровна настояла на переезде в родную Пашковку. Вырастили четырех детей: трех дочерей – Валю, Лену, Инну – и сына Александра. Сейчас у Челиковых семь внуков, – продолжателей рода.

Когда по совету председателя Совета ветеранов 4-го Кубанского казачьего корпуса я разыскал Владимира Ивановича Челикова, ему шел 90-й год. Он был такой же энергичный, взрывной и дерзкий, как в молодости, но плохо слышал. При воспоминаниях о прожитых годах глаза его светились, он весь преображался. Некоторые события остались в памяти до мелочей, но многое стерлось, забылось. Так оно, может, и лучше – чтобы не травмировать ежедневно душу. Поименно помнил своих боевых товарищей, а вот командный состав – запамятовал, может, потому, что слишком много сменилось командиров на его почти пятилетнем огненном пути.

Дегтяри

Великое переселение

Получив Жалованную грамоту от Екатерины II на вечное владение «островом Фанагория с окрестностями». Войско верных казаков начало переселение с Днепра на новые земли.

Флотилия под командой Саввы Белого отправилась морем и 25 августа 1792 года прибыла на Тамань. Конница и обоз следовали своим ходом под командой Захария Чепеги. Наибольшую трудность представляли переправы через Буг, Днепр и Дон. Кони реки переплывали, им это было не впервые, но обозы со скарбом, женщинами и малыми детьми переправлять через большие реки было опасно. Через Днепр перебраться помогли регулярные части. У Дона простояли несколько дней. Дон в том году был полноводным: хотя стояла жара, но в верховьях прошли обильные дожди, река вспучилась. Узнав о продвижении запорожцев, донские казаки предложили свою помощь. Сколачивали легкие настилы над огромными донскими челнами. Загоняли подводы и пускали челны вниз по течению, умело направляя их к противоположному берегу. За три дня переправили весь отряд Чепеги. Некоторые многодетные семьи упросили остаться у донцов, которые говорили, что за Доном земли – непочатый край.

Когда обогнули Азовское море, стали попадаться лиманы, кишащие рыбой, но вода не радовала: была соленой. Начался ропот: «Куда привели? Где тут чернозем, когда кругом песок?» От куреней выделили верховых и отправили вверх по реке Ее разузнать, что там дальше. Спустя сутки разведчики вернулись и доложили, что примерно через полдня хода на лошади начинаются черноземы, трава выше роста человеческого, встречаются низкие заболоченные места, но на гривках сухо, кое-где попадаются куртины леса.

Начались дожди. Обозы вязли в грязи. Атаманы приняли решение зазимовать на Ейской косе.

Переправившись через Ею, стали объединяться по куреням, как когда-то в Запорожской Сечи. Войско верных казаков собиралось со всей «неньки Украины». Черниговцы, деды которых сражались под Полтавой под началом Петра, называли себя петровцами. Таких набралось около полета человек: тридцать семейных, остальные – бобыли, вольные казаки. Многие говорили, что их суженые, просватанные перед уходом на Кубань, примкнут к последнему обозу.

Нестор, жилистый, тощий, светло-русый казак, женился на Буге в годах, когда уже седина в бороду лезла. Молодую жену оберегал: была на сносях. По ночам лежал под бричкой, посматривал на звездное небо и думал: «Не зря все-таки жизнь прожил. Родился еще в Запорожской Сечи, парубковал долго. Дрался на острове Березань, пластался на бастионах Измаила. Телов десятках отметин – память о тех боях». Живуч оказался, после каждого сражения, немного отлежавшись, рвался к товарищам. В последнем бою в Бессарабии пуля застряла в берцовой кости. Идти было тяжело. Тягловая лошадь выбивалась из сил, везя домашний скарб, необходимый в семейной жизни. Холостому много ли надо? Хороший конь, острая дедовская сабля да ружье в обозе. Люлькой Нестор не обзавелся, дыма табака не переносил, зато после боя любил пару чарок горилки опрокинуть, поплясать в кругу, наплясавшись – попеть старые казацкие песни о былой славе Запорожской Сечи.

Галина побледнела, осунулась, часто плакала. Толстая темно-русая коса до пят стала осыпаться, пришлось обрезать до пояса. Нестор нервничал: ничем не мог порадовать свою голубушку.

Наконец выбрали для лагеря место между крутыми оврагами. Начали вязать камыш, сооружать жилища. Нестор нарезал два десятка снопов, устроил из них шалаш. Усадил в нем на шкуры Галю и начал рыть землянку в склоне оврага. Песчаная земля поддавалась легко, но через два аршина пошел ракушечник, который не осыпался. Съездил на Воронке вверх по реке, нарубил ветлы, соорудил двускатную крышу, уложил камыш, а по нему – дерн. Вода не затекала, как у других, и к тому же тепло не уходило вверх.

Когда мазал глиной пол, услышал из шалаша крик: «Нестор! Нестор!» Подбежал, а Галя просит: «Беги скорее за бабой Марфой!» Для бабы Марфы было не впервые принимать на свет божий младенцев. Вскоре услышал детский крик. Баба Марфа, вылезая из шалаша, приговаривала: «Казак, наш, петровского роду, радуйся, Нестор. Иди натапливай свою хату да грей в чане воды, помыться Гале с дитем надо». Откуда-то появился в длинной рясе отец Макарий. Размахивая руками, приговаривал: «Слава Богу, что разродилась. Иваном назовем. Сегодня – Иванов день».

Забот у Нестора прибавилось: уход за женой и ребенком, за лошадьми – верховой и выездной.

В марте солнце стало настырно пригревать, поляны подсыхали. С Тамани прискакал гонец от Саввы Белого с требованием двигаться к общему месту сбора.

По прибытии на Тамань стали ожидать подхода остальных куреней. В августе 1793 года прибыл последний обоз. Захарий Чепега с атаманами объехал вверенную землю, размечая расположение куреней вдоль рек Кубань, Кирпили, Бейсуг, Ея. Было решено место куреням определять по жребию. Петровцам выпала земля тут же рядом, на протоке. День езды от лагеря. Старики ругались: стоило ли сидеть тут лето? Обносились, скотину поели, когда земля рядом. В дожди и слякоть лепили себе жилье: зима поджимала. Однако в декабре, после ноябрьской непогоды, установились погожие деньки с небольшими морозами. Мороз радовал станичников: чтобы рубить камыш, не надо бродить по воде. По льду его было легче заготавливать и перевозить. Глиняные ямы накрывали камышовыми матами, чтобы не заливало водой. Камыш на стены, камыш на крышу, камыш на топливо. Благо его было несметное количество – знай руби и отвози.

Прозимовали сносно. Хлеба почти не ели: зерно берегли для посева. Питались в основном рыбой, которую ловили в лиманах и протоках. Мороз подтянул воду, заковал лиманы в панцирь, кислорода рыбе не хватало. Стоило сделать лунку, как рыба устремлялась к отдушине, чуть ли не выскакивая на лед. Казачата пробивали лед у берегов, а казачки пестерями захватывали рыбу. Рыба соленая, рыба вяленая, жареная, вареная, сушеная…

К весне многие качались от нехватки зелени в пище, десны кровоточили.

Нестор переживал за первенца. Расчищал снег на лугу и выкапывал корешки дикого лука. Растирал их, заворачивал в тряпочку и давал Ивану, тот с удовольствием чмокал кашицу из корешков. Галина малыша от груди не отнимала, хотя чувствовала слабость, ломило кости. Нестор настаивал, чтобы и жена ела дикий лук. Но она отнекивалась: «Провоняюсь, и ты убежишь из хаты». Нестор отвечал: «Глупая ты, глупая, куда я побегу от вас, самых дорогих мне человеков! Не молодой я. Посмотри, виски побелели».

Весна пришла бурная, солнце палило нещадно. Земля быстро подсыхала. Нужно было уже пахать, но неожиданно грянула беда. Ночью завыли собаки, заржали кони, замычали коровы. Казаки повыскакивали из хат и увидели, что взбунтовалась Протока. Поверх покрытой льдом реки с ревом и грохотом катила вода, с каждым часом разливаясь шире и шире. Крайние хаты, смыло. Много ли надо камышовой постройке на глине? К вечеру вода подошла к Несторову двору. Не спали до утра. Нестор благодарил Галину за то, что настояла строиться на пригорке, убеждала, что у воды – опасно. Она помнила, как в детстве на реке Суре, когда выпало много снега, талая вода сносила мосты, овины, постройки. Станичники, у которых смыло хаты, перебрались к тем, кого беда обошла. К утру вода начала спадать. Лед на Протоке затрещал, застонал, вздыбился и с массой пришлой воды ринулся к морю.

Иван подрастал. Белый его вихор мелькал то в одном конце двора, то в другом.

Из-за ранения Нестора к несению службы не привлекали. Решил построить новый дом – более основательно и подальше от воды. Половодье принесло много бурелома. На берегу лежали кучи деревьев, перемешанных с илом, – разбирай и стройся. Нестор натаскал бревен и начал строительство. Дом получился обширный, полный воздуха и света.

Иван рос подвижным, смелым, настырным. К шестнадцати годам стал настоящим казаком. Наравне со взрослыми участвовал в джигитовке. Для соревнований коня брал у дяди Степана. Свой состарился и годился только на легкие работы, а нового заводить было не на что. Нестор быстро старел, сказывались боевые раны. По хозяйству управлялась Галина. Иван к восемнадцати годам вырос в косую сажень, появились еле заметные белесые усы. Чуб метелкой развивался из-под папахи. Подошло время служить, коня нет – значит, в пластуны.

Гвардейская сотня

В мае 1811 года в Екатеринодар прибыл молодой, 29 лет от роду, офицер, сын атамана Черноморского казачьего войска полковник Афанасий Федорович Бурсак. Приехал с распоряжением от императора сформировать из казаков гвардейскую сотню. Необходимо было отобрать грамотных, умелых, рослых, приятных лицом казаков. А.Ф. Бурсак лично подбирал кандидатов. В станице Петровской на смотре приметил Ивана Дегтяря. Сказал: «Конь и казак отменные!» На что Иван ответил: «Печально, только конь не мой. По старости и ранениям батюшка не смог справить коня». А.Ф. Бурсак быстро отреагировал: «Не тужи! Был бы казак умел и ловок, а коня в бою добудешь. Забираю, на сборы два часа». Старый Нестор, стоя у калитки, беззвучно плакал. «Прощай, сын, боюсь, не увидимся: старый я. Ты у нас единственный, можно было бы и отхлопотать, но кто знает судьбу: где умирать – на печи или в бою».

1 марта 1812 года сотня бравых гвардейцев появилась в Санкт-Петербурге. Гарцевали кони по каменной мостовой Невского, бодрились молодцеватые казаки. Народ с удивлением и интересом рассматривал ладно сидевших в седлах казаков.

В марте же 1812 года лейб-гвардейский полк, состоящий из трех эскадронов и Черноморской сотни, под командованием генерал-лейтенанта В.В. Орлова-Денисова отбыл на охрану границы по реке Неман.

Иван за год службы обзавелся друзьями – не только черноморцами, но и донцами, терцами. Казаки полюбили молодого казака за выносливость, терпение, а главное – незлобивость. На розыгрыши не обижался, а сам залихватски смеялся, приговаривая: «Видел бы отец мои оплошности, стыдно было бы», с первых дней наполеоновского нашествия Иван принимал активное участие в стычках с неприятелем при городе Троки, под Вильно, под Пивоварками… И так каждый день. В бою Иван всегда был рядом с Тимофеем Полтавченко из Кореновского куреня, таким же безусым, как и он сам.

Полковник Бурсак в разведку всегда посылал этих неразлучных друзей – отчаянного Полтавченко и сдержанного, вдумчивого Дегтяря.

23 июня при Кочержишках по команде Бурсака казаки клином врубились в неприятельскую кавалерию и отразили атаку. В этом бою Иван получил первое ранение – колотую рану в левое плечо. Ранение было легкое, и через неделю рана затянулась. Однако в авангардном бою 9 июля Иван не участвовал: Бурсак запретил ввиду ранения. Полковник сам осмотрел рану, велел поработать саблей правой и левой рукой. Видя, как при рубке левой Иван морщится, приказал: «Дегтярь, на этот раз передохни, на твой век рубки хватит».

15 июля под Витебском сотня черноморцев лихо врубилась в конно-егерский полк неприятеля, чуть не захватила в плен Наполеона, который находился при батарее. В этом бою погиб друг Ивана – Тимофей Полтавченко. 20 сентября Черноморская сотня снова отличилась – при Тарутино. После этого сражения слово «казак» на французов наводило ужас. За этот бой Иван Дегтярь был награжден орденом Святого великомученика и победоносца Георгия для рядовых и унтер-офицеров и получил чин урядника.

20 октября у деревни Ляхово черноморцы под командованием А.Ф. Бурсака захватили в плен генерала Ожеро. В этом бою Иван получил секущий удар палашом вдоль локтевой кости левой руки. Теряя сознание, вышел из боя. Конь притащил Ивана, ухватившегося мертвой хваткой за луку седла, к бивуаку. Врач настаивал ампутировать руку, но прискакавший Бурсак попросил: «Не торопитесь, кость-то цела, а как говорят в народе: были бы кости, а мясо нарастет».

На этот раз рана заживала медленно. Ивана Дегтяря отправили в город Калугу. Госпиталь располагался во дворе монастыря. Монашки, перевязывая казака, вздыхали и прятали глаза: уж больно он был ладен и пригож. Как-то спросили: «Раб Божий Иван, почему тебя кличут «Дегтярь»? Деготь вона какой черный, а ты голубоглазый, нежный такой, волосы как солома – светло-золотистые». Иван ответил: «От деда пошло. Черниговские мы. Дед Никодим деготь гнал. Ранней весной отправлялся на север – в непроходимые леса, где рубил березы, обдирал кору на деготь. Осенью в бочках привозил в Запорожскую Сечь на продажу, там и прозвали – “Дегтярь”. Так и записали отца в Сечи Дегтярем. Мы ведем свой род от черниговских князей. Междоусобицы вынудили предков отказаться от княжеских почестей. До того доделились, что оставалось в княжении семь-восемь дворов, поэтому ушли на север и стали жить обособленно, чем сохранили себя. Дегтярь – это интересно, хоть и забавно».

Рана заживала, но рука не работала: сухожилие оказалось надсеченным. К весне 1813 года рана зарубцевалась. Рваный шрам тянулся от локтя до предплечья. А.Ф. Бурсак раненых из своей сотни отсылал на лечение в Калужский монастырь. Больше всех страдали безногие и безрукие казаки, особенно пожилые. Вечерами плакали: «Кому мы нужны, калеки!» Иван был молод и шутил: «Не убили – не умрем и это переживем. А что, нашим братцам, которые в земле лежат, лучше? А каково их семьям? Живые – и слава Богу». В мае шестеро искалеченных черноморцев отправились домой. За повозками шли выездные кони. Александр I дал указание: за доблесть и мужество наградить раненых казаков добротными лошадьми и двадцатью пятью рублями каждого, а за павших – выплатить семьям по пятьдесят рублей.

За Воронежем вытянулся большой обоз возвращавшихся домой казаков. Молва обогнала их. Нестор каждое утро выходил за станицу, смотреть, не едет ли Иван. Душа Ивана не выдержала, и он, ловко управляя одной рукой, на своем Серко ускакал далеко вперед обоза.

За два дня до Троицы, на заре, перед воротами Нестора Дегтяря остановился казак на взмыленном коне, крикнул: «Кто есть дома? Это я, Иван!» Первой выбежала мать. Уцепилась за стремя и запричитала: «Иванушка ты наш, сыночек! Изгоревались мы, слыхали, что погиб в сабельном бою!» Следом, прихрамывая, взмахивая руками, торопился отец. Дошел до калитки. Ноги отнялись. Сел на лавку, уцепился за край, хотел привстать, но тело не слушалось. Тихо шептал: «Сыночек, жив… Кровинушка моя, кормилец наш!» Иван спрыгнул с коня, обнял мать. «Мама, прости, я к тяте! – Побежал, упал перед отцом на колени: – Здравствуй, тятя! – Уронил голову на колени отца и заплакал: – Слава Богу, что вы живы и я снова дома!»

Иван начал хозяйствовать, помогать отцу. Левая рука не слушалась. В локте не сгибалась, но пальцы работали, косу держали цепко. Молодые казачки заглядывались на Ивана, но он не решался на женитьбу. Пойдут дети, как калеке поднимать их на ноги? Отец настаивал: «Сынок, женись, я старею, но пока есть сила в руках – помогу».

Мария, дочка станичного атамана, отказывала женихам. Родителям говорила: «Пойду только за Ивана». Отец-атаман злился: «Ну не сватают они тебя! Иван на игрища не ходит, стесняется, что ни бороться, ни в городки играть не может, боится, а вдруг оконфузится». Однажды Мария встретила Ивана у станичного правления и спросила: «Ванюша, ты же знаешь, что я по тебе сохну, а я знаю, что люба тебе. Почему сватов не присылаешь? А то старой девой останусь. Если не тебе, то и никому! Не бойся, проживем. Не один ты калеченым вернулся. Такие, как ты, давно переженились и живут, слава Богу!» Иван ответил: «Пусть будет так, как ты хочешь, только потом не плачь по ночам в подушку, не проклинай себя и меня».

В 1818 году, на Ивана Купалу, спустя несколько дней после разговора Ивана и Марии, в станицу прибыл А.Ф. Бурсак: он объезжал станицы, навещал казаков, которые сражались в его лейб-гвардейской Черноморской сотне в 1812-1814 годах.

Встретились с Иваном, обнялись, расцеловались. Присутствовавший при этом станичный атаман пожаловался, что Иван до сих пор холостякует. А.Ф. Бурсак спросил: «Невеста есть?» Атаман ответил: «Есть, да будь оно не ладно – дочь моя, Мария. Пять лет по нему сохнет. Знаю, что и она Ивану люба». Бывший командир внимательно посмотрел на Ивана. Тот покраснел, опустил глаза. «Что, казак? Стыдишься неуклюжей своей руки? Боишься, что с хозяйством не управишься? Свадьба за мой счет. Дарю на свадьбу своего коня. Зови отца и мать, поехали свататься!» Атаман опешил: «Так сразу?!» А.Ф. Бурсак ответил ему: «Если бы мы в боях с французами так квасились, давно бы под французом были. Или ты забыл, как в свое время один по десятку турок в плен брал?!»

Свадьбу играли веселую, три дня гуляла станица. И пошли у Ивана и Марии сыновья: первый – Макар, за ним – Николай.

В 1825 году Иван узнал, что полковник Бурсак Афанасий Федорович утонул в Кубани при невыясненных обстоятельствах. Горевал страшно. Уехал в степь. Семь дней гонял по степи. Пил только воду. Душа не принимала пищи. На седьмой день разыскал его отец, силой заставил выпить кружку горилки и, сонного, привез домой. Сутки спал казак. После этого до конца своей жизни каждое утро Иван молился за упокой души раба Божьего Афанасия.

Малахов курган

Нестор более всех привязался к старшему внуку Макару. Лицом в мать: круглолиц, чернобров, приветлив, ласков. Любую работу выполнял безропотно, с охотой. Как только Макар возмужал, запросился у отца жениться. Отец видел, как внимателен Макар к соседской девушке Василисе. Сколько помнит Иван, дети с малолетства были неразлучны. Откладывать свадьбу нельзя – не случился бы грех. Тогда позора в станице не оберешься. Свадьбу сыграли тихую. Свататься ездить никуда не надо. С кумом Петром каждый день через забор виделись, да и жены их – не разлей водой: сойдутся – не оторвешь друг от друга.

Пошли у Макара и Василисы детишки. Рождались девчонка за девчонкой… и так семь душ. Макар и Василиса горевали: едоков много, а земли – мало. Лишились коня: пал от мора. Атаманом станицы был уже не Мариин отец, и помощи ждать было неоткуда. Макар был стыдлив, несловоохотлив, на сходе не мог постоять за себя. Когда начались боевые действия в Крыму, попросился на фронт. Думал: если не убьют, то будет хоть какое-то денежное вознаграждение. Попал во 2-й пластунский батальон Черноморского казачьего войска, под командовании В.В. Головинского.

В Крым прибыли в сентябре 1854 года и с первых же дней вступили в сражения. Сначала под Балаклавой, потом отправили на Малахов курган. Макар выглядел тихим и неуклюжим, но на вылазках сатанел. Колол штыком направо и налево. Казаки боялись быть рядом с ним в атаке: а вдруг невзначай приколет как осеннюю муху пришлепнет. Всего с начала боев Макар участвовал в тридцати двух вылазках. После каждой вылазки оставшиеся в живых получали по рублю серебром, за погибших семьям отправляли по тридцать рублей.

В одной из атак французов рядом с Макаром упала бомба, осколки посекли руки и спину: он успел упасть ничком, обхватив голову руками. Санитары тут же в укрытии щипцами вытаскивали из него осколки. Со спиной справились, но на руках несколько осколков впилось в кости. Казака унесли с передовой. Вскоре руки начали гноиться, однако отправиться в тыл Макар категорически отказался. Что делать дома? Земли нет, коня нет, куча детей. Три месяца ушло на лечение. После взятия неприятелем Малахова кургана Макар вернулся в Севастополь. От батальон осталась одна треть.

Воевал Макар до 1856 года. В родную станицу вернулся с орденом Святого Георгия и сорока рублями в кармане. Дома новостей было много, одна другой печальнее: умер его любимый дедушка Нестор, погиб под Карсом единственный брат Николай, умерла от холеры младшая дочь Катюша.

Макар первым делом купил молодую крепкую лошадь для работы в поле и жеребенка для выезда. На оставшиеся деньги было решено отремонтировать еще добротный дедов дом: подвести фундамент и покрыть черепицей. Первые годы после возвращения Макара Василиса не рожала, хотя была на три года моложе его. Видимо, сказывалась нагрузка, которая легла на ее плечи без мужа. И только в 1861 году у них родился сын. Радости Макара не было предела. Он носился по станице на молодом скакуне Ястребке и кричал: «Казаки! Сын у меня родился, наследник рода Дегтярей!» Василиса за калиткой держала на руках сына и улыбалась теплому весеннему солнцу. Станичники подходили, поздравляли Василису с долгожданным сыном. Макар обскакал станицу и направился к дому. Ястребок легонько заржал, потянулся к малышу и лизнул ему ручки. Макар оповестил: «Казак будет настоящий, Ястребок его лизнул!» Когда в церкви на крестинах рассказали священнику, что в день рождения конь лизнул ребенка, батюшка вымолвил: «Назовем его Филиппом – хранителем коней. Сегодня день святого Филиппа».

Последыш Филипп рос тихим, спокойным, приветливым. Тянулся к грамоте. Зачитывался книжками. Читал подряд все, что попадется под руку: Псалтырь, Евангелие, Библию, сказки. Ездил на Ястребке в соседние станицы, выпрашивал почитать у кого что есть. К шестнадцати годам стал набирать силу. Лицо округлилось, плечи раздались, мышцы налились силой, а то маленького дразнили: «Заморыш, заморыш!» Родители единственного сына баловали, к тяжелой работе не допускали, но когда он стал мужать, Макар возмутился: «Кто он у нас – казак или белоручка?! Жить придется в станице – пусть втягивается в работу!» Отца пугали глаза Филиппа. Они внимательно рассматривали человека, казалось, пробуравливали его насквозь. Утром могли быть светло-серыми, а вечером – темными. Родители, когда пришло время, предлагали Филиппу невест, но кроме Феклы из соседней станицы – дочери станичного писаря – он никого не хотел. У Феклы было лицо Божией Матери с иконы, сама высока, тонка. Души их тянуло друг к другу. Им было интересно находиться вместе, уединиться куда-нибудь и вести нескончаемые беседы. Решили пожениться после службы Филиппа.