Пароход

– Мсье Мартен, то, что вы сейчас сказали, не от захлестнувших вас эмоций?

– Нисколько. Эмоции были, когда я осознал, что меня нынче могут запросто зарезать. – И в то же время домовладелец аккуратно навёл справку: – Если не секрет, по какой же причине вы остались без жилья?

– Мой квартиродатель отвратительно обошёлся со своей падчерицей тринадцати лет.

Не дождавшись ещё каких-либо дополнительных пояснений, Мартен вновь спросил:

– А работа у вас есть, мсье Алябеф?

– Есть.

Видимо, француз надеялся получить от собеседника более полный ответ на свой вопрос, поскольку смотрел на Сергея Сергеевича с таким же вниманием, с каким кошка смотрит на мышиную норку, но тот молчал.

– Понятно… – неопределённо сказал Мартен. Помолчав с полминуты, он не удержался и вновь спросил: – Чем же вы занимаетесь, мсье? Простите меня за любопытство.

Алябьев тоже подумал с полминуты и рассказал:

– Я живу в Париже уже шесть лет. У меня нансеновский паспорт, лицензия и автофургон, приобретённый мной по воле случая в начале этого года. Но не собственное дело – я развожу разные мелкие грузы: работаю на мсье Дюбуа. Он живёт на улице Камбон.

– С мсье Дюбуа я не знаком, – ответил кругленький буржуа.

– Много не потеряли. Что ещё вам обо мне интересно, мсье Мартен? Семьи у меня нет…

– Довольно… Вообще-то, мне было довольно одного вашего сегодняшнего поступка.

Они ещё помолчали с полминуты и домовладелец сказал:

– В указанном мной доме сейчас нет человека, который бы помогал моей дочери разрешать некоторые… – он помедлил, подбирая нужные слова: – … некоторые шероховатые ситуации, порой возникающие между ней и жильцами, или между самими жильцами. Месяц назад по рекомендации своего приятеля я нанял ей в помощь одного мужчину: крепкого, уверенного, симпатичного… Он два года жил в Англии, был ярым поклонником английского бокса… При нашей беседе он произвёл на меня впечатление весьма приличного человека. Но… Но спустя две недели мне шепнули, что он стал делать грязные намёки моей дочери… Она сама-то ведь никогда бы не сказала мне об этом… Я тот час выгнал его… – тут мсье Мартен притормозил в откровениях и спросил: – Кстати, что вы думаете об английском боксе?

Алябьев неопределённо пожал плечом: его учили владеть ножом, штыком, прикладом и шашкой, а какому-либо рукопашному бою, как тот же бокс, в военных училищах Российской империи тогда не учили. Только к началу Великой войны появились учения господ Лебедева и Харлампиева. Но Сергей Сергеевич, как и многие боевые офицеры, прекрасно понимая, что ножа, штыка или шашки в ближнем бою бывает недостаточно, тем более, если остался с голыми руками, всегда интересовался рукопашным боем и учился по мере возможности у тех, кто тоже им интересовался и его знал; учился всему тому, что могло ему вдруг пригодиться, и что, как оказалось, впоследствии не раз пригождалось. Он мог, например, одним ударом кулака в челюсть или в печень повергнуть противника, мог сломать ему конечность или свернуть шею, мог компетентно ударить ногой, да и вообще в кулачных драках он с детства никогда не был последним.

Между тем, мсье Мартен продолжал:

– Я думаю, мсье Алябеф, что пока английский бокс во Франции, словно русские снежки в Африке. Как бы зрелищно он не смотрелся, однако, начнись настоящая драка, когда ниже пояса бьют, как мне сегодня стукнули, бокс кажется неубедительным! Драка – это драка! Хотя спорить не стану: боксёр – самый опасный драчун! Он боец, сравнимый с гладиатором, но не гладиатор! У меня был друг – Жак Виньон, борец, по прозвищу Бык. Не слышали?

– Нет. Мои знания о французской борьбе весьма скромные. Знаю лишь о нашем Иване Поддубном.

– О-о-о! Поддубный! – Мартен восклицательно взмахнул руками. – Кстати, Жаку однажды довелось сойтись с ним! С самим Поддубным! Вы, понимаете?! С ним самим?! А это, мсье, говорит о том, что был Жак не с печки бряк, как сказали бы у вас в России! Да-а… – Буржуа о чём-то вспомнил, тяжело вздохнул и сказал: – Мой друг – Жак… В 1913-м один прыщавый накокаиненный желторотик воткнул ему нож прямо в сердце! А ведь Жак мог раздавить этого юнца как клопа, но, очевидно, решил не мараться. Ведь, кто был он – Бык! А кто был перед ним? Мелкий клоп! Наверное, Жак серьёзно не оценил ситуацию.

– Наверное… – кивнул Алябьев. – И что же: ваш друг Жак одолел Ивана Максимовича?

– Какое там?! Вы смеётесь, мсье? Поддубный – это же!.. Это же вершина борьбы! Я видел его в молодости в 1903 году в схватке с Раулем Мюссоном, и считаю, что тогда ле Буше вёл себя не честно! Мясник – он и есть мясник! – Домовладелец возмущенно потряс в воздухе толстым пальцем, как будто представляя сейчас перед собой того самого ле Буше, который, чтобы не проиграть Поддубнову, накануне поединка с ним намазался оливковым маслом, отчего русский борец никак не мог взять в «захват» скользкое тело француза. Эту «хитрость» судьи тогда проигнорировали, и Мюссон был признан ими победителем с формулировкой «за красивые уходы от приёмов».

– Почему Мюссона прозвали «ле Буше»? (Мясник) – спросил Алябьев.

– Перед своей спортивной карьерой он работал в мясной лавке, – пояснил мсье Мартен и повторил: – Не честно! Недаром он и умер молодым, и якобы от менингита!

И домовладелец поведал Алябьеву, что однажды ле Буше нанял бандитов для того, чтобы они расправились с Поддубным, но Иван Максимович попросту раскидал их как щенков – ведь кто он, а кто они?! Хотя «заказ» бандиты не выполнили, они всё же потребовали с Рауля Мюссона деньги, однако тот отказался им платить, за что и получил дубиной по голове, по официальной версии полиции, умерев «от менингита».

Рассказ кругленького буржуа накинул на Сергея Сергеевича грустные мысли: видимо, ле Буше, так же как и Жак Виньон, серьёзно не оценил ситуацию. Видимо, этот недостаток – недооценивать в драке более слабого соперника, присущ большинству физически сильных людей. И от этого рассуждения Алябьеву подумалось: «Вот и Российская империя в своё время революционеров недооценила, а эти вшивчики вкупе с жидами взяли да и натворили дел… И ещё натворят – дай срок!»

Мартен меж тем уже по-деловому поинтересовался:

– Так как же с моим предложением, мсье Алябеф? Хотя бы в свободное от вашей работы время? Думаю, что это не составит для вас особого труда. В моём доме на Лепик спокойно, и лишь иногда возникают некоторые… э-э-э… неудобные ситуации.

– Мсье Мартен, уточните: роль кого вы мне всё-таки предлагаете?

– Роль того, на кого моя дочь сможет смело положиться, если вдруг опять возникнут те самые ситуации. Например, в начале апреля один жилец, расставшись со своей женщиной, изрядно выпил и устроил в комнате погром. Пока Лилиан – так зовут мою дочь – вызвала полицию, он развязал драку в коридоре второго этажа. Конечно же, он за всё ответил, но я полагаю, что подобные дикие выходки следует пресекать в самом зародыше, не нанося урона репутации моего дома, ибо в тот раз полицейские изволили появиться только к утру, и я посчитал нужным пожаловаться на это комиссару Жаккару.

– И как? Удачно? – в вопросе Сергея Сергеевича прозвучала маленькая язвочка.

– Передо мной извинились, – сдержанно ответил домовладелец, дёрнув щекой.

– И то хорошо, – знающе ответил Алябьев, и поинтересовался: – Кем же работает ваша дочь в вашем доходном доме?

– Она им управляет, – не без отцовской гордости ответил мсье Мартен, и потом словно перед начальством отчитался: – В её подчинении консьержка и дворник. Он же истопник и слесарь. В моём доме 16 квартир и 26 комнат. Половину первого этажа я сдаю в аренду под два магазина и четыре склада. Хозяйство не маленькое. Так как с моим предложением?

– Разве что в свободное от работы время, – губы Сергея Сергеевича тронула улыбка: ему предлагали работу охранника взамен за жильё, – а то домовладелец ему обещал: ни возьмёт с него ни сантима! Как же! Так он и поверил ему! Какой же тогда Огюст Мартен капиталист после этого?

– Если вы согласны, мсье Алябеф, то приходите! Своей дочери о вас я расскажу, – домовладелец протянул собеседнику руку.

Такси остановилось. Мартен расплатился и ушёл. По просьбе Краснова, выполненной им круглыми взмахами руки, Алябьев вышел из пассажирского салона-фиакра, напоминающего уютный бункер, и сел рядом с Николаем на переднее открытое сиденье под тентом.

– Думал, что ты не позовёшь меня к себе на «передок», – сказал Сергей, употребляя военный жаргон. – Думал, повезёшь в тылу, как тёплого клиента.

– Я всю жизнь готов возить тебя, Серёжа, не включая счётчика. Ты мне брат, а брат – не тёплый клиент, не говоря уже о холодном! Я всегда хочу чувствовать твой локоть рядом со своим! А уж если в окопе на передовой, так тем более!

– Спасибо, Николай. Можно теперь после твоих слов – Коля?

– Серёжа!! Ей богу, мне порой хочется вызвать тебя на дуэль! Впрочем, нет! Тут я вру!.. И не потому, что «дуэлиться» с тобой себе дороже! Хочется-то мне порой хочется, но я этого сделать никогда не смогу! Я, конечно, Серёжа, понимаю, что тебя так воспитали: ты даже убивал с вежливым приседанием, словно девица перед кавалером, но!.. Но теперь уже нет таких, как ты! Помнишь, как ты бинтовал меня, когда мы отходили к Ростову, а? Мне тогда было очень больно! Я тогда плакал, и только после того, как ты мне сказал: «Поручик, потерпи, а то в глаз дам!» – мне стало много легче. И не потому, что пообещал в глаз… В тебе была такая уверенность и такое спокойствие, что… А какое спокойствие тогда могло быть, а?.. Тогда еле-еле отбились… Помнишь, Серёжа, а?!

– Как бинтовал – помню. Остальное как-то уже из памяти стёрлось.

Тут Алябьев позволил себе слукавить, ибо хорошо помнил тот скоротечный, но яростный бой. Преимущество красных в живой силе, в пулемётах и в артиллерии было полным. Неся потери, станицу оставили. Если бы не те две случайные лошади, потерявшие своих седоков и забежавшие в тот двор, где Алябьев бинтовал Краснова, то и им бы было не уйти. Буквально под носом у красных офицеры тогда ускакали. А затем пуля, посланная им в угон, достала лошадь Алябьева – она жалобно заржала, остановилась, подломилась, но не шумно рухнула обрывом, подмытым рекой, а тихо легла, как засохшая травиночка в поле, словно намеренно давая ему соскочить с неё, словно передавая ему свою улетающую лошадиную душу… Ах, лошадка милая, как же не помнить тебя за это?

… а потом он бежал, держась за стремя бешено-несущейся лошади Краснова, и сердце тогда лопалось в груди…

Да, было такое дело…

– Поехали, Серёжа! – воскликнул Краснов. – Машинка у меня хоть я не новая, но мигом долетим! Есть тут одно укромное местечко! И денег твой должник отвалил мне вполне, не по счётчику! Гуляем, капитан! – а потом спохватился: – Погоди-ка, Сергей Сергеевич! Я путаю или нет? Тебя ведь осенью 20-го произвели в подполковники?

– Путаешь, не произвели, – улыбнулся тот.

– Как же так, а?.. – Краснов пожал плечом. – У меня в памяти осталось, что произвели.

– Нет, сия награда обошла меня стороной. Это тебя тогда из поручиков произвели в штабс-капитаны.

– Да, в то время, за большим выбытием из строя офицеров, наши главкомы и прапорщикам присваивали титул цезарей. Лишь бы хоть кто-то более-менее мог грамотно командовать. Ну, их к чёрту! Главкомов наших!.. – отмахнулся Краснов. – Таких капитанов, как ты, и среди генералов не найдёшь! Капитан – это самая надёжная и твёрдая косточка армии! Капитан знает и умеет всё! Да! Я имею в виду таких капитанов как ты, не иных!

– Перехвалил, – улыбнулся Алябьев. – Войну-то эти надёжные и твёрдые косточки армии как раз и проиграли.

– Нет! – возмущенно перебил Краснов. – Проиграли потому, что большинство офицеров в боях повыбили! Помнишь, как наши офицерские полки лупили красных в том же 19-м году, и что от них осталось в 20-м? И какая армия тогда у нас была, а? А?! На треть состоявшая из пленных красноармейцев и разного сброда. Они сдавались при первом же удобном случае. Разве нет? А ты не задавался вопросом, друг мой, почему тебе подполковника не дали, а? Я отвечу: потому что ты капитаном в окопе всегда нужнее был, чем в любом штабе. И солдат понимал, и они уважали тебя, и шли за тобой.

– Что теперь говорить, Коля? Дело прошлое…

Красный автомобиль направился в сторону площади Пигаль. Здесь Краснов притормозил, подозвал какого-то мальчишку, шепнул ему пару слов и сунул денег. Потом было то самое укромное местечко, спиртное, закуска и душевные разговоры.

– Сначала Турция, затем Болгария, затем уж и Франция… – отвечал на вопросы Николая Алексеевича Сергей Сергеевич. – Пришлось помыкаться и с жильём и с работой…

– И грузчиком в Сен-Дени тоже, поди, пришлось… – знающе вставлял Краснов.

– И грузчиком тоже работал… – соглашался Алябьев. – И всем тем, на что я сгодился.

– Я тоже от тебя не отстал, – отзывался Краснов. – И сигареты набивал, и абажуры клеил, и гробы строгал. Теперь вот в такси. А Милана? Милана Радеева теперь где, не знаешь?

– Здесь, в Париже. Замуж вышла за одного «лягушатника». Удачно. Теперь она госпожа де Маршаль. Каждую пятницу приглашает меня на ужин. В январе деньгами мне помогла, благодаря чему я себе автомобиль купил, хоть и старенький, но служит пока исправно. Да и так… Если что – помогает! Молодец она!

– А ты, Серёжа?

– Работаю на одного шустрого пройдоху… Развожу разную всячину.

– Так уж коли ты из шоферов, да тем более из наших, так давай к нам в такси, а?! Я дам тебе рекомендацию, а? Полковника Невелева помнишь?

– Как же! Помню!

– Вот! – Краснов стал загибать пальцы и перечислять: – Невелев, я, Миша Царёв, Алёшка Астафьев! Петька Русаков, чуть не забыл его, прости господи! С одного нашего полка целых пять человек! Все за тебя слово замолвим! Давай к нам, а?!

– Однако, Николай, я слышал, что в апреле прошлого года министр Дюрафруа, учитывая ходатайства французских таксистов, весьма подгадил нашим соотечественникам.

– Было дело, Серёжа, было. После его постановления больше чем полтысячи наших ребят были не допущены до экзаменов и отсюда не получили «розовых карт»¹. Но, разрешили же этот вопрос! – Краснов гулко бухнул себя кулаком в крутую грудь: – Я сам в «Союзе русских шоферов»!

«розовых карт»¹ – разрешение на управление автомобилем на территории Франции

– Слово «союз», Коля, мне как шашкой по шее… – Алябьев поморщился.

– А ты, Серёжа, не ассоциируй его со словом «советский», наплюй! – посоветовал Краснов и задорно крикнул: – Эй, гарсон! Нам ещё выпить!

Едва выпили, как из пропитанного табачным дымом воздуха выплыл мужчина в тугом кожаном пальто с безобразными шрамами на лице. Они тянулись ото лба до левой щеки и от правого виска до подбородка, отчего его худая некрасивая физиономия выглядела ещё более исковерканной и ассиметричной, можно даже сказать, зверской.

– Здравствуй, Сергей Сергеевич! – сказал он.

– Поручик?! – радостно удивился Алябьев, крепко обнимая его. – А мне сейчас Николай упоминает тебя, дескать, Миша Царёв… А я ещё думаю: как же так?.. А ты, вот!..

– Выжил, Серёжа! Выжил! Собрали по кусочкам. Страшен, да? За глаза зовут «Уродом»… Но моя жена говорит, что я ей даже нравлюсь! Не знаю… Жалеет меня, наверное…

– Внешность мужчины – это не самое главное, Миша! Спроси о том у любой настоящей женщины!

– Ну тебя, Сергей Сергеевич! Знаю я этих настоящих! И не будем о них! Однако моя годовалая дочурка моего лица отнюдь не пугается!

– Как же тебя может испугаться любимый тобой ребёнок, Михаил Викторович?! – воскликнул Алябьев, понимая, что тот появился в этом укромном местечке, где они засели с Красновым, совсем не зря, что Краснов тут же и подтвердил:

– Мишенька!.. – Он прижался пьяной щекой к кожаной груди Царёва. – Я чего мальчишку-то за тобой послал, а? Тут недалеко «коробушка» моя стоит, а я это… как бы уже слегка не трезвенький… Нельзя мне нынче за «баранку», друг ты мой…

– Нельзя! – с улыбкой соглашался поручик. – А то ведь вы на пару с Серёжей весь Париж разгромите. Всё сделаю, Николай Алексеевич! Не беспокойтесь за авто.

Царёв ушёл. Алябьев и Краснов остались с разговорами и вином.

Потом они куда-то шли по тёмным улицам… Пели «Варяга»…

– Врагу не сдаё-ётся наш гордый «Варяг»!

Пощады никто не жела-ает!

… а потом на тот же мотив пели белогвардейскую песню:

– Как ныне сбирается Вещий Олег

Отмстить неразумным хаза-а-рам!

… орали под фонарём, отпугнув каких-то стоявших неподалёку четырёх тёмных мужчин, наверняка вышедших в эту ночь заняться своим криминальным ремеслом:

– Так громче музыка! Играй побе-еду!

Мы победили! И враг бежит, бежит, бежит!!

Так за царя, за Родину, за ве-еру!..

– Похоже, что это русские офицеры, – сказал один из тех тёмных мужчин, видимо, главный и, видимо, умудрённый конкретным опытом общения с русскими военными. Потом он с откровенной долей недовольства добавил: – Они ещё и пьяные, и как раз в том состоянии, когда русские ходят в штыковую атаку. Пойдём, ребята, в другое место. Ну их к бесу! Эти парни нам сегодня точно поработать тут не дадут.

– Дикари! – презрительно сплюнул второй мужчина из тёмного квартета.

– Дурак, ты! – отозвался главный. – Русские – великий народ!

… и уже, стоя посреди той улицы, где можно было найти только одних дешёвых жриц любви за пять франков, великий народ в лице Алябьева и Краснова, обняв друг друга железными пальцами за железные шеи, воодушевлённо полушепотом пел:

– Я встре-е-етил вас – и всё былое

В отжи-и-и-вшем сердце о-о-ожило.

Я вспомнил время зо-о-олотое,

И се-е-ердцу стало так тепло…

И звучали в голосах офицеров воистину тёплые ноты, ибо каждый из них пел о своём личном, утерянном безвозвратно.

…два полицейских на велосипедах остановились напротив них.

– Господа, у нас нет к вам никаких претензий, – вежливо ответил им Алябьев, закрывая ладонью рот Краснову и достоверно зная – ещё с кадетского корпуса, какие слова в этом случае может сказать его друг блюстителям порядка.

– Это таксист? Иностранец? – ближайший полицейский ткнул острым пальцем в Краснова, и этот палец был чем-то похож на нож, направленный в грудь.

Полицейский либо уже где-то встречался с Николаем, либо просто был особо бдительным к таксистам и иностранцам, поскольку спросил уверенно и жёстко, с намерением непременно наказать.

– Иностранец? – удивился Алябьев. – Нет! Мы не водим дружбу с иностранцами. Мой друг просто немного перепил, и его всё время тошнит.

– От вас, сук! – по-русски рыкнул в ладонь Алябьеву Краснов, с ненавистью глядя на ажанов. Прозвучало, как «О…вы-ы-с-к!..»

– Вот видите, господа? – сокрушённо кивнул Сергей Сергеевич. Снова его выворачивает наизнанку. Простите моего бедного друга. Блюёт…

Полицейские помялись, потом тактично пожелали:

– Счастливо вам добраться до дома! – и уехали.

Больше французские законники русским однополчанам не попадались.

Полагаю, что и тем и этим в ту ночь повезло…

Алябьев и Краснов опять где-то пили, их опять куда-то несло…

В общем, погуляли, завершив свой ночной славный поход «прорывом Южного фронта красных конным корпусом генерала Мамонтова», о котором товарищ Лев Троцкий в своей телеграмме товарищу Владимиру Ленину отозвался так: «Белая конница прорвалась в тыл Красной армии, неся с собою расстройство, панику и опустошение».

В седьмом часу утра следующего дня Алябьев проснулся в постели Сюзанны. Её самой в ней не было. На полу у кровати, откинув подушку и подложив под голову сильную руку, на мохнатом одеяле лежал Краснов, накрытый ярким покрывалом.

Едва Алябьев зашевелился, штабс-капитан полусонным голосом произнёс:

– Серёжа, помнишь, как под Перекопом драпали, а? И вчера почти так же…

– И зачем ты, Коля, с той шпаной сцепился? – в ответ посетовал Алябьев. – Их куча, а нас всего двое… Где Сюзи, не знаешь?

– Убежала полчаса назад. Сказала, что принесёт нам рассолу… Сказала, что капустного… На худой конец огуречного… Хотя, если по мне, так хрен редьки не слаще… – Краснов сел, интенсивно потёр ладонью крепкий затылок, помассировал пальцами лицо, больше опухшее от ночной драки, чем от алкоголя, и проинформировал Алябьева: – Серёга, вон на тумбочке стоит вино… Красное… Хочешь? Я не хочу… Чаю хочу!

В комнату ворвалась смугловатая блондинка лет 22-х с сияющими глазами. В руке у неё была полуторалитровая «Магнум» от шампанского, запечатанная пробкой из газеты.

– Вот! Достала! – победно воскликнула она.

Прикрываясь покрывалом, Краснов поднялся, взял у Сюзанны бутылку, вытянул зубами пробку, выплюнул её в ладонь и глотнул из горлышка, словно проверяя, можно ли ему и его другу пить это пойло.

Попробовав его, и даже, как будто пожевав, он обернулся к капитану:

– Серёжа! А ведь она нам настоящий капустный принесла! На-ка, держи! Самый смак!

Сделав несколько больших глотков, Сергей Сергеевич с удовольствием выдохнул из себя пожароопасную смесь жгучего перегара с капустным духом и попросил хозяйку:

– Сюзи, не сочти за трудность, угости нас горячим чаем.

– Я сейчас, Серж! Сейчас! – заторопилась она и убежала.

Сергей Сергеевич сделал ещё пару глотков и передал Краснову посудину:

– Допивай, Коля. Больше не буду…

– Всё у них через ж… – буркнул тот. – Рассол-то, и тот в бутылке.

Осушив её, он печально вздохнул: – Эх… Как там у твоёго тёзки? У Есенина? Я покинул родимый дом, голубую оставил Русь… – и ещё печальнее вздохнул: – Эх…

– Да, из банки оно привычнее… – согласился Алябьев и подсказал товарищу. – Коля, там за шторкой есть умывальник… Клозет, где и везде – у лестницы.

Приведя себя в порядок, мужчины сели за столик, ожидая обещанного Сюзанной чая.

– Славная у тебя женщина, Серёжа, – сказал штабс. – Постелила мне одеяло, подушку и покрывало дала… Обошлась не как с собакой, бросив коврик у двери… И она верная тебе… Так и порхает над тобой бабочкой.

– Она не моя женщина, Коля. Она проститутка.

– Да?? – удивился Николай. – Однако ты не относишься к ней как к шлюхе.

– У неё сложная судьба.

– У нас с тобой больно простая… – усмехнулся Краснов. – Он ещё что-то хотел сказать, но махнул рукой и потрогал щёку под левым глазом, с разливавшимся под ним синяком: – Н-да! Нормально погуляли! И опять ведь я тебе обязан, Сергей Сергеевич! Вовремя ты нож-то у того горбоносого выбил! Что хи-хи, а?

– Прости, Коля, за резкость, но ты вчера был полный дурак. Хотя, какое вчера? Уже было сегодня – 00.52. Во всяком случае, те настенные часы, стулом расколоченные, показывали такое время.

– Пусть даже и сегодня… Каждое сегодня вселяет надежду на завтра.

В комнату вошла Сюзанна. Она принесла на подносе горячий чай в стаканах и тарелки с нарезанной колбасой и багетом. Поставив еду на столик, женщина встала у стены покорной мусульманкой, готовой исполнить любые мужские желания.

– Сюзи! Ты что? – недовольно сказал Алябьев по-французски.

– Я больше к тебе не приду.

Она поняла, взяла стакан с чаем, бутерброд, и села на стул рядом с Алябьевым.

Краснов затеял разговор по-русски.

– Серёжа! Честное слово, Сюзи мне нравится всё больше и больше, – признался он, сложив вместе сразу же три бутерброда и откусив от этой пачки добрую половину. Прожевав кусок и запив его чаем, он добавил: – Я впервые вижу такую смуглую блондинку с разными глазами: тёмно-серым и карим. Что она такая? А волосы у неё крашеные?

– Нет, она натуральная блондинка, – пояснил Алябьев. – В ней по женской линии течёт французская кровь, а по мужской – турецкая, итальянская и русская.

– То есть она потомственная б…дь, – заметил Краснов.

– Ты, аккуратнее… – начал Сергей Сергеевич, но Сюзи не дала ему договорить и сказала Николаю по-русски, правда, с диким акцентом:

– Я не б…дь, я проститутка. Не надо путать суть женщины с её профессией.

Поставив на столик недопитый стакан с чаем и отложив недоеденный бутерброд, Сюзанна поднялась со стула: её разные глаза горели злым возмущением.

Краснов тоже оторвался от еды, встал и, не скрывая смущения, извинился:

– Простите меня, мадемуазель. Я не хотел вас обидеть. Простите меня дурака! Голова ещё совсем тупая, не протрезвела.

Сергей Сергеевич коснулся руки женщины, она взглянула на него, кивнула Краснову, дескать, прощаю на первый раз, отошла к окну и закурила сигарету.

– Хоть бы предупредил! – недовольно прошептал Николай Алябьеву.

– Я говорил тебе ночью, что она знает два языка: итальянский и русский, – отозвался тот.

– Я себя-то кое-как помню, не то, что ты мне ночью говорил. Сказал бы сегодня…

– Откуда я знал, что ты в отношении неё свои выводы начнёшь делать?

Краснов подошёл к Сюзи, достал из кармана золотой портсигар и протянул ей:

– Ещё раз простите меня, мадемуазель. Прошу вас, возьмите в знак нашего примирения. Ей богу, я не хотел вас обидеть. Я сам-то курить бросил, а вам пригодится. Прошу вас!

Она не ответила. Краснов положил портсигар на подоконник и вернулся к столику. У него был такой виноватый вид, что Алябьев невольно подумал: «Зацепила она тебя, Коля!»

– Я не приму вашего подарка, мсье, – сказала Сюзи вслед Краснову. – Но и обижать вашу искренность я не хочу. Будем считать, что вы свой портсигар у меня забыли.

Таксист расцвёл: конечно же, он её понял! Конечно же, он за ним вернётся!

Мужчины позавтракали, попрощались с гостеприимной хозяйкой, и вышли на улицу.

– Я не её клиент, – заметил Сергей Сергеевич. – Просто иногда у неё ночую. Она русским языком интересуется. Учу её. А то, что Сюзанна проститутка – так мы с тобой теперь тоже не при погонах, разве что остались русскими офицерами. Кстати, Коля, ты женат или просто живёшь со своей Нелли? Что-то ты вчера на мой вопрос не ответил – увильнул.

– Живу… – не распространяясь, ответил Краснов и поделился:

– Я тут на неделе переспал с графиней Вер… В общем, в каком-нибудь 16-м году она бы на меня даже не взглянула ни за какие деньги. Так вот она – шлюха! Самая настоящая! А Сюзи – смотри-ка ты! Как она на меня посмотрела, а?! И портсигар не взяла, а он ведь золотой. Расскажи мне о ней, а?

– Что рассказывать, Коля? Будто сам не знаешь, на какую работу толкает нищета.

– Это да… – согласился Краснов. – Но, как я заметил, Сюзи живёт не бедно. И не похоже, чтобы она была с панели, – определённо эта женщина его заинтересовала, и Алябьев ответил:

– Сюзанна сама по себе. Она периодически находит богатых любовников.

– То есть из «свободных художников»? Понятно. Впрочем, оставим баб! Кажется, ты мне говорил, что мсье Мартен даёт тебе бесплатное жильё в обмен на работу вышибалой?

– Не так, чтобы вышибалой… Скорее, чтобы присматривать за его дочерью, чтобы её, не дай бог, не обидели, только и всего. Посмотрим…

– Ну-ну, посмотри. И подумай насчёт того, о чем я тебе говорил, о такси.

– Опять, кстати! Я вчера перед тем, как мы с тобой начали гулять, спрятал кое-что в твоей машине под сиденьем, – Алябьев показал короткими жестами, чего именно он спрятал и добавил: – Да и чемодан в ней остался.

Краснов засмеялся:

– Я всегда говорил, что в рассудительности тебе не откажешь. Ты как в воду глядел! Если бы не спрятал, так накрошили бы мы с тобой в том кабаке себе на горе по самое горло! Это точно! Не переживай! Ни шпалеры, ни ножи, не пропадут! Сегодня же верну твоё оружие и чемодан. Ты где нынче будешь, а?

– Как раз неподалёку от твоей вчерашней стоянки. Магазин «Маскарад» знаешь? Ровно в три часа дня я к нему подъеду. В это время мой фургон там единственный.

– Замётано, – обещал Краснов и вновь напомнил: – Так ты, Серёжа, подумай насчёт такси. Где меня найти – знаешь. И не пропадай!

На Севастопольском бульваре однополчане расстались. Каждый из них отправился своей тернистой дорогой. В таксисты Алябьев так и не пошёл. Не пошёл, и всё тут!

Сейчас, идя под дождём к Милане, Сергей Сергеевич вспомнил этот эпизод из своей жизни и улыбнулся: Краснов, конечно же, зашёл к Сюзанне за своим золотым портсигаром, и началась их сердечная история. Скоро они переехали в другой округ Парижа, где Сюзи не знали как проститутку. Она оставила своё ремесло и устроилась переводчицей в итальянское посольство. Николай по-прежнему работает таксистом. Они живут, душа в душу, у них уже была помолвка и через месяц будет свадьба. Да, такая вот она – жизнь.

Миновав площадь Этуаль, Алябьев вскоре подошёл к пятиэтажному дому, где находилась квартира господ де Маршаль. Дверь ему открыла не служанка Жанна, а сама Милана. Она словно стояла за ней в ожидании своего гостя.

– Серж, ты опоздал на четыре минуты, – с нарочитой сердитостью сказала она, подставила ему щёку для поцелуя, но тут же отстранилась и воскликнула, глядя на его ноги:

– Господи! Да какой же ты мокрый-то?! И с зонтом? Ты пешком шёл?! А твоё авто?

– Чуть-чуть сломалось. Решил прогуляться.

У Миланы дрогнула нижняя губа – она поняла: денег на такси у Алябьева не было. Она снова подставила ему щёку, и когда Сергей Сергеевич коснулся её губами, распорядилась:

– Иди в ванную. Я принесу тебе сухую одежду.

– Может, сначала рюмку водки?

– А может по сопатке? – по-матерински одёрнула она. – Марш в ванную! Водка подождёт. Я скажу – и они тебя тоже подождут, не засохнут.

Алябьев не стал задавать лишних вопросов. Ему и так было ясно: служанку отпустили раньше положенного, в квартире находятся какие-то «они», и супруг Миланы, вероятно, сейчас с ними, отчего и не вышел его встречать вместе с женой, как он обычно поступал. Значит, госпожа де Маршаль действительно вызвала его для какого-то серьёзного дела. Мужчина стянул с ног свои сырые «американки» и на носочках поспешил в ванную. Не успел он снять носки, как и Милана поспела. Она принесла ему полный мужской набор: новый чёрный костюм-тройку, новую рубашку, новый галстук, новые носки и туфли. И как было видно, последние были вынуты только что из коробки.

– Вот, купила вчера к твоему дню рождения, – сказала женщина. – Уж чего-чего, а твои-то размеры я знаю. Они ведь у вас с братом были одинаковыми.

Верно, одинаковыми. Старший брат Миланы – Андрей Игоревич Радеев был лучшим другом Алябьева. Да что там другом, – братом был. Даже роднее чем Краснов. Отсюда и сама Милана была Сергею Сергеевичу как родная сестра. Когда она родилась, ему и Дюше – так он называл Андрея – было уже по пять лет. А когда Миланка подросла, то как, бывало, они на пару нянчились с ней?! Причём, никто ведь их не заставлял. Сами водились, по своей инициативе. Андрей в Миланке души не чаял, отчего и Сергей не отставал чаять.

Эх, Дюша-Дюша! Не стоять бы сейчас Алябьеву перед его сестрой, если бы не он. Нет, не стоять, а лежать в сырой юшуньской земле.

Между тем Милана продолжала:

– Но уж если случилось так, как теперь, не дождались мои подарки твоего дня рождения, так сейчас одевайся и носи на здоровье. А то совсем ты, дружок мой, отрепался. Совсем я тебя, Серёженька, запустила, а к дню рождения я тебе что-нибудь другое придумаю.

Сергей Сергеевич стал смущенно говорить, что его одежда вовсе не старая, что буквально на той неделе он приводил её в надлежащий вид, но Милана отмахнулась: