Пароход

– Оставь её, Серёжа. Жанна завтра утром ею займётся. В эту пятницу придёшь к нам на ужин и заберёшь: выстиранную, высушенную и выглаженную. – Наконец, она протянула ему деньги – тысячу франков, и сказала: – Как ты обязан Дюше, так и я тебе. И попробуй только отказаться! Через полчаса ждём тебя в гостиной.

«И попробуй только отказаться!» – это были последние слова Андрея Радеева, сказанные им перед смертью Сергею Алябьеву. Тогда Корниловская ударная дивизия с наступлением темноты, оставив Перекопский вал, отошла на Юшуньские позиции, надо сказать, плоховато приспособленные для обороны. На рассвете красные большими силами при поддержке артиллерии пошли в атаку. Корниловцы сдержали яростный натиск. Отступив, противник залёг в какой-нибудь сотне метров и, похоже, что ненадолго – готовился к новому штурму.

Алябьев и Радеев, привалившись спинами к стене окопа – фактически канаве, закурили.

– Если ещё раз так атакуют, то, пожалуй, выжмут нас, – предположил Дюша.

– Сначала кишки надорвут, – позлился Алябьев, прислушавшись к доносившейся стрельбе на правом фланге, и вдруг разом стихнувшей. – Мне кажется, что красные там прорвались.

Бросив окурки папирос, оба офицера приподнялись над бруствером, оценивая обстановку на своём участке. Перед окопом на «колючке» неподвижными чёрными мешками висели трупы. Они валялись вповалку и отдельно, как перед самой проволокой, так и за ней. За «колючку», найдя свою смерть, прорвались лишь единицы. Один из них – большой грузный матрос, лежал буквально в двадцати шагах от окопа, и его поза Алябьеву не понравилась. Он лежал на животе, уронив голову в бескозырке на согнутую в локте левую руку и вытянув вперёд правую, с зажатым в кулаке большим длинноствольным «маузером», как будто вот-вот готовый вскинуться и тот час выстрелить. «Добить бы надо», – решил Сергей Сергеевич, передёрнув затвор «трёхлинейки». И тут появился штабс-капитан Краснов. Он бежал вдоль окопа, пригибаясь и отстраняя «наганом» солдат.

– Господа!.. – судорожно дыша, крикнул он Радееву и Алябьеву. – Красные со стороны Дроздовской дивизии выбили 1-й полк из первой линии! 3-му полку угрожает удар с тыла!

– Это точно?

– Сообщили по телефону. Меня к вам полковник Невелев прислал. Нам помочь надо! А?!

– Больше прислать некого? – съязвил Алябьев, хотя понимая, почему Невелев прислал к нему именно Краснова – старого друга, а не какого-нибудь там солдата.

– Ты у полковника спроси! – рыкнул обер-офицер. – Так с помощью, как? А?

Сергей Сергеевич уверенно сказал:

– Помяните моё слово: сейчас нас в контратаку поднимут. Какая помощь нужна, Николай?

– У нас большие потери, мать бы их! – тот выругался. – И патронов с гулькин нос осталось!

– Евсеев! – распорядился Алябьев. – Бери отсюда пулемёт и тащи его на правый фланг.

Солдаты по команде фельдфебеля сняли с бруствера тяжёлый «максим», понесли…

– Быстрее, миленькие мои!! Быстрее!! – торопил их Краснов. – Серёжа, а гранат нет? Хоть пяток штук, а? Хоть парочку, а? У нас ведь там совсем «караул»!

– Кузьмин! Бери своих богатырей и гранаты! Пойдёте со штабс-капитаном! Живее!

– Ох, спасибо, Серёжа! Ой, спасибо! – обрадовался Краснов, вновь поторапливая воинов: – Быстрее, рόдненькие! Быстрее! Вытопчем их сейчас! Вытопчем!

Солдаты протискивались мимо офицеров – суровые, решительные, в громоздких серых шинелях, и те были вынуждены прижаться к стенке окопа, выпрямиться. И вот тогда это случилось.

Лежащий на животе матрос поднял голову и вскинул «маузер», целясь в Алябьева. Сергей Сергеевич увидел это слишком поздно, зато не прозевал Радеев. Он толкнул друга в сторону и принял пулю Алябьева своей грудью. Краснов тут же несколько раз выстрелил в матроса из «нагана» и выругался так громко, что, наверное, в Симферополе было слышно.

– Дюша… – замирая сердцем, Сергей склонился над Андреем.

– Дюша! Дюшенька! Ты живой? Санитаров сюда! Живо!! Живо!!

– Серёжа… – прошептал Радеев. – Там сейчас их законопатим, а тут дырка… Прорвутся… Отходить надо…

– Молчи! Молчи! Нельзя тебе говорить! Где санитары, мать вашу так?!

– Милану поцелуй за меня, и живи, Серёжа… И попробуй только отказаться… – прошептал Андрей, закрывая глаза.

– Дюша! Дюша!..

Подбежали два санитара с носилками и остановились.

– Что встали?! – закричал Алябьев. – Живо в лазарет офицера! Живо!

Краснов обхватил его руками, потащил в сторону:

– Всё, Серёжа! Умер он…

Сколько смертей видел Алябьев за годы гражданской, а после этой душа выгорела в нём окончательно. Даже пепла от неё не осталось. Только одна пустая боль.

– Умер, ваш бродь… – подтвердил санитар, пощупав пульс Радеева. – Умер он…

Алябьев оттолкнул Краснова, взял винтовку и полез на бруствер.

– Куда?! Куда?! – Краснов и солдаты бесполезно пытались удержать его.

Едва Сергей Сергеевич поднялся в полный рост, как со стороны красных донеслось: бах-бах-бах-бах! Пули просвистели совсем близко у уха и над ним, но Алябьев не заметил их. Он подошёл к матросу, выбил из его руки ногой «маузер» и перевернул тяжёлое тело на спину. Орёл-балтиец был ещё жив, дышал судорожно и смотрел на него с обречённой классовой ненавистью. Алябьев вонзил ему штык в сердце – матрос дёрнулся и вытянулся. Потом так же спокойно под градом выстрелов он вернулся в свой окоп. Санитары уже положили Радеева на носилки и понесли. Алябьев на секунду остановил их и поцеловал друга в лоб.

– Ты с ума сошёл?! – зашипел ему Краснов. – Ещё бы в контратаку всех нас поднял?!

– Все мы тут сумасшедшие, – отозвался Сергей Сергеевич. – А в контратаку нас сейчас поднимут, – и зло спросил Краснова, считая, что если бы он не появился, то Радеев наверняка был бы жив: – Собственно, что ты здесь до сих пор?

– Я… – начал говорить Краснов, но махнул рукой и побежал вдоль окопа на свою позицию, теперь уже не пригибаясь.

Потом, действительно, корниловцев подняли в контратаку, увы, бесполезную, и они опять отошли в свои окопы. На рассвете красные опять сильно нажали, и белые отошли к Юшуни, а Андрей Радеев так и остался лежать в крымской земле.

Теперь, после того, как Милана вспомнила последние слова своего брата, сказанные ему перед смертью, Сергей Сергеевич ответил:

– Отказываться не стану. Буду в гостиной через полчаса.

Без семнадцати дней сорокалетний красавец-мужчина – г-н Алябьев, одетый с иголочки, появился в гостиной ровно через тридцать минут. Тут находились двое господ, сидящих друг напротив друга в глубоких креслах. Один из них, супруг Миланы, – Этьен де Маршаль, в меру симпатичный, в меру упитанный, по своей натуре весьма жизнерадостный человек, о чём-то тихо беседовал с седовласым худым старичком, с лица и фигуры похожим на голодного грифа, с одежды – на сытого торговца чёрной икрой. Было в его костюме богатое, добротное, и даже как будто деньгами от него пахло, а, судя по массивному перстню с синим бриллиантом, так в крупных купюрах.

– Простите, господа. Задержался, – повинился Алябьев.

Де Маршаль вскочил, подошёл, пожал другу жены руку:

– Ничего, Серж! Ничего! Всякое случается. Собственно, в том наша вина: мы с Миланой думали, что ты приедешь на автомобиле. – И затем представил Алябьеву своего визави, тоже поднявшегося из кресла и подошедшего к ним: – Господин Тетерин, твой соотечественник.

Соответственно, Тетерину он представил и Алябьева. Старичок-гриф чуть-чуть поклонился и протянул Сергею Сергеевичу сухую ладонь:

– Дмитрий Иванович – тёзка Менделеева, но не Менделеев.

Глазки у старичка были колючие и какие-то плоские, как острия двузубой вилки. Пока Тетерин пожимал руку Алябьева, он медлил и очень-очень пристально всматривался в его лицо, а потом, разорвав рукопожатие, словно оставшись довольным от увиденного, он также сухо улыбнулся, и глаза его будто отупели и стали оловянными.

Мсье де Маршаль дал понять, что выполнил свою миссию:

– Не стану вам мешать, господа, – сказал он и ушёл в соседнюю комнату.

– Приступим к делу? – предложил «но не Менделеев», и теперь он явно торопился.

– Пожалуй, – согласился Алябьев. – Ещё раз прошу простить меня за ваше ожидание.

– В сегодняшнем случае оно оказалось для меня даже полезным, – ответил Тетерин, но почему полезным, не пояснил. – Итак, – начал он, – я буду говорить откровенно, насколько это возможно. Милана Игоревна охарактеризовала мне вас, господин Алябьев, как честного и порядочного человека. Это верно?

– Для Миланы Игоревны я, возможно, такой и есть, но это не значит, что я буду таким для кого-то другого, – не обнадёживая старичка, ответил Сергей Сергеевич.

– Иного ответа я от вас и не ожидал. Вы уже ответили мне честно. – Тетерин предложил присесть, но как только они сели в кресла, он тут же поднялся и, заложив руки за спину, начал болтаться маятником перед глазами Алябьева – о чём-то напряженно думал этот гриф-падальщик, торговец чёрной икрой, и эти раздумья его как будто волновали.

«Пошёл к чёрту! Не буду вставать! Хочешь – мельтеши, а я посижу!» – решил Алябьев, чувствуя, что он ещё не оправился от своей неловкости перед Миланой: и одежду она ему дала, и обувь, и деньги… Ах, как стыдно-то! Как стыдно! Но он отдаст. Он обязательно отдаст, как уже не раз было. Но зачем же он потребовался этому мутному старикашке?

– Скрывать не стану: вы заинтересовали меня, господин Алябьев, – говорил Тетерин, – и я навёл о вас все справки, какие только смог. Вы живетё во Франции с 21-го года, семьи у вас нет, своего жилья тоже. Вы нуждаетесь в деньгах, вы можете работать сутками напролёт, вы не жадный, вы не клянчите у тех, кто может дать, вы не наркоман, не алкоголик, выпиваете только под настроение и знаете меру. Вы умеете постоять за себя, вы не позволите кому-либо обидеть слабого, вы умеете водить авто, вы в допустимых пределах жестокий, чёрствый и справедливый, у вас нет друзей, разве что госпожа де Маршаль. И ещё вы не святой, и, самое главное, вы русский офицер с боевым опытом. Это верно?

– Не святой – это верно, – согласился Алябьев, оценивая данную ему характеристику.

– И, конечно же, вы умеете держать язык за зубами, – дополнил Тетерин и добрался до того, к чему подводил: – А поэтому я решил сделать вам одно предложение… – Он выдержал паузу и выдал: – Мсье, я предлагаю вам съездить в Советскую Россию, в ваш родной город Ярославль. И, само собой разумеется, за мой счёт и за вознаграждение.

– Это зачем же? – спросил Алябьев, на ходу анализируя речь господина Тетерина, которая предшествовала его предложению съездить в Совдепию, и начиная с конца этой речи: с того, что он русский офицер с боевым опытом.

– Я очень хорошо вам заплачу, господин Алябьев. Вам надолго хватит, – вместо ответа сказал старик, и на его лице появилось выражение миллионера-благодетеля.

– Почему бы вам самому не совершить этот вояж? Или слишком опасно?

– Я не справлюсь, – признался Тетерин. – Я слишком стар для подобных путешествий.

– Я не приму вашего предложения, не зная цели поездки, – сказал Алябьев.

– Цель такая: забрать из одного укромного места небольшую шкатулку и привезти её ко мне в Париж при непременном условии: вы дадите мне слово дворянина, что не будете её открывать. – Он дал Алябьеву подумать и спросил: – Итак, вы согласны? Вы дадите мне такое слово?

– А каких размеров будет эта шкатулка? – не отвечая на вопрос, уточнил Алябьев. – Они разными бывают. У моей матери, например, она была размером с сундучок.

– Э-э-э… Вполне уместится в большой дорожный саквояж, плюс-минус… Или как говорят у нас в России: туда-сюда… где-то около…

– Понятно… Как у нашей кухарки Дуни: где-то около левого бедра или около правого, но не спереди и не сзади, особенно сзади – руками не охватишь. Как я догадываюсь, господин Тетерин, в вашей шкатулке будут не стеклянные бусы, и тогда как же я провезу её в Польшу через советскую границу? Как я слышал, большевики проводят тотальный досмотр всей ручной клади. Да и остальными границами как быть? С немецкой? С французской? Каким будет маршрут из России во Францию?

– Маршрут будет нелегальный. Вам обеспечат надёжные «коридоры».

– А нельзя ли вывезти эту шкатулку дипломатической почтой? Вы купите какого-нибудь дипломата, он съездит в Ярославль, заберёт вашу шкатулку и привезёт её вам в Париж. Просто и надёжно.

– Исключено, господин Алябьев.

– Нет такого дипломата или у вас не хватит на него денег, господин Тетерин?

– У меня хватит денег на всё наше французское посольство, – глазки старичка вновь стали двузубой вилкой, – но в услугах дипломатов я не нуждаюсь. Итак, вы согласны? Вы даёте мне слово дворянина, что не будете открывать шкатулку? – опять спросил Тетерин.

И тогда Сергей Сергеевич сказал:

– Прежде чем согласиться на ваше предложение и дать вам слово дворянина, я задам вам самый главный корыстный вопрос: сколько вы мне заплатите за эту поездку?

Ответ у Тетерина был заранее готов, поэтому он ответил без промедления:

– Сто тысяч франков.

Ого! При материальном положении Алябьева эта сумма была просто огромной. Однако лицо офицера не выразило радости от услышанного, наоборот, оно даже поскучнело, как будто печать разочарования на нём поставили, ибо Сергею Сергеевичу стало яснее ясного: если Дмитрий Иванович не скупится на такие приличные деньги, то ярославская шкатулка стоит много-много дороже, а, следовательно, богом положено и поторговаться.

Заметив реакцию Алябьева, Тетерин склонил набок голову и настороженно спросил:

– Нет? Сколько же вы хотите, Сергей Сергеевич?

– Сто тысяч франков – аванс, и сто пятьдесят тысяч после выполнения вашего поручения.

– Это же четверть миллиона! – не удержался от возгласа гриф-падальщик.

– Да, – твёрдо ответил Алябьев. – На меньшее я не согласен, и вот почему: я офицер Белой армии. В стране и городе, куда я поеду, я могу столкнуться нос к носу с теми знакомыми, кто будет рад поставить меня к стенке, – и, помня о своих чувствах к Лилиан Мартен, Сергей Сергеевич добавил: – А умирать мне совсем не хочется. В последний год я стал очень ценить свою жизнь.

Тетерин вновь прошёлся по кабинету, остановился, покачался на ногах, взял правой рукой себя за ухо, пронзительно взглянул на Алябьева и ответил:

– Хорошо! Я согласен с вашими условиями!

Теперь предлагаемая Тетериным авантюра стоила свеч. К слову говоря: денежная реформа премьер-министра Пуанкаре, приводя в устойчивое состояние сильно подешевевший франк, в июне 1928 года узаконила его стабилизацию и девальвацию, и заменила временный золотодевизный стандарт на золотослитковый. Теперь минимальная сумма банкнот, подлежащих размену на золотые слитки, составляла двести пятнадцать тысяч франков, что приравнивалось к двенадцати с половиной килограммам драгоценного металла. И такой размен банкнот на золото мог позволить себе только весьма состоятельный человек. Для несостоятельных граждан их мелкие банкноты были практически неразменными. То есть, в настоящий момент, выторговывая у Дмитрия Ивановича Тетерина двести пятьдесят тысяч франков, Сергей Сергеевич Алябьев одним прыжком перескакивал из разряда нищих в разряд богачей. При нынешних ценах, с учётом того, что он не будет шиковать налево-направо и останется жить в доходном доме господина Мартена, этих денег ему хватило бы на три года. А если ещё найти более-менее приличную работу, так совсем благодать!

Выслушав ответ Тетерина, Алябьев кивнул и вновь спросил:

– Кем именно я поеду, и с какой легендой?

– Разумеется, поедете не под своим именем. Положим, у вас будут три паспорта: русский, французский и немецкий. Насколько мне известно, со вторым и с третьим языком у вас никаких проблем нет, особенно с французским. Паспорта будут на разные имена, но если вы пожелаете, то французский и немецкий можно и на одно. Цель вашей поездки – коммерция. Это в общих чертах. Если вы согласитесь с моим предложением, как я сейчас согласился с предложенной вами ценой, то я доведу до вас и остальные детали дела.

– Мне нужно хорошенько подумать, – сказал Алябьев. – Сколько дней у меня на это есть, господин Тетерин?

– Три дня довольно?

– Предположим, что пока да.

Старичок понятливо усмехнулся:

– Вряд ли вам хватит трёх дней, чтобы собрать обо мне информацию, и поэтому я помогу удовлетворить ваше вполне законное любопытство. Я – коммерсант. Покупаю и продаю всё, что может принести прибыль. Я – вдовец. Живу во Франции с 1912-го года. Мой старший сын живёт в Америке, младший – в Швейцарии. Они занимаются тем же, чем и я. Другой родни у меня нет. Думаю, что господин де Маршаль, с которым я знаком вот уже пять лет, может добавить обо мне ещё нечто, что будет принято вами к сведению. Что ещё вас интересует, господин Алябьев?

– Откуда вы родом, господин Тетерин?

– Я родился в Москве, но мне довелось пожить и в других русских городах. Что-то ещё?

– Вы забыли упомянуть о своём политическом кредо и о связях с криминальным миром, ибо всё, что приносит прибыль, без них, к сожалению, никак не обходится.

Тетерин остановился, взял правой рукой себя за ухо, покачался на ногах и ответил:

– Мне плевать на политику. Как коммерсант, я смогу договориться с любой властью, лишь бы она не мешала моему бизнесу. То есть, в этом плане я человек беспринципный. Что же касается моих связей с теми, кто не чист на руку, то да – у меня есть знакомые среди них.

– Насколько у вас горит эта поездка, Дмитрий Иванович?

– Чем быстрее, тем лучше, Сергей Сергеевич.

– Тогда на обдумывание вашего предложения, господин Тетерин, мне нужны не три дня, а неделя – ровно неделя. Через неделю я дам вам свой ответ. Если я не соглашусь, то обещаю: между нами не было этого разговора. В этом случае я забуду о вас – опять же даю вам слово.

– Опять согласен! – коммерсант протянул Алябьеву руку. – Со своей стороны я вам тоже обещаю: если вы согласитесь, то сразу же получите свой аванс. Если же нет, я тоже забуду о вашем существовании.

Сергей Сергеевич в ответ пожал сухую и ещё довольно крепкую ладонь старичка-грифа, вновь отметив: от костюма Тетерина явно пахло крупными денежными купюрами.

Мсье де Маршаль пригласил своих гостей на домашний ужин, но Дмитрий Иванович отказался, сославшись на то, что ему некогда и у него есть ещё некоторые неотложные дела.

Воспользовавшись телефоном хозяев, Тетерин позвонил кому-то и приказал:

– Машину мне!

Когда он попрощался и вышел на улицу, Алябьев полюбопытствовал в щёлочку штор: за Тетериным приехал автомобиль, но отнюдь не шикарный, а из тех, какой можно было смело назвать «Марнским такси», то есть, старик-гриф и торговец чёрной икрой вовсе не хотел показаться богачом, откуда можно было сделать соответствующий вывод.

– Расскажите мне о господине Тетерине, – сказал Сергей Сергеевич супругам де Маршаль после ужина.

– Я знаю Тетерина пять лет. Деловой человек с железной хваткой, всегда держит слово. О его личной жизни ничего сказать не могу, и от наших общих знакомых я о ней тоже никогда ничего не слышал, – коротко ответил Этьен де Маршаль.

Милана подтвердила слова мужа и поведала подробнее: – А ещё вот что: любой русский эмигрант, коснись его жизни в России, всегда что-то вспомнит, что-то расскажет, просто охнет, наконец, выразив свои эмоции. Тетерин – никогда. И ещё… – она на несколько секунд задумалась и добавила: – Ещё я думаю, что до Франции жизнь Тетерина была тесно связана с Ярославлем, и вот почему: как-то в разговоре он спросил, откуда я родом и где жила до большевистского переворота. Я ответила, что родилась и жила в Ярославле, после чего он как-то удивленно и радостно спросил: «Вот как? И на какой же улице вы жили?» Я ответила, что на Малой Варваринской. Тогда Тетерин воскликнул: «А-а-а!» – и кивнул, причём сделал это совершенно уверенно, дескать, как же? знаю! Я заинтересовалась и спросила его: «Вы на ней бывали?» Он засмеялся, уклончиво ответил: «Я много где бывал!» – и в свою очередь спросил: «А знаете, что Варваринская улица есть, например, в том же Санкт-Петербурге?» Потом слово за слово… В общем, ушёл от дальнейшего разговора. Две недели назад он вдруг обратился ко мне: «Милана Игоревна, мне нужен честный мужчина, желательно русский. У вас нет такого на примете?» Я ответила ему: «Честный и русский – это наш с вами земляк Сергей Алябьев». Намеренно сказала «наш с вами земляк», и он принял это как должное. И это мне не показалось, тем более что он кивнул и сказал: «Ага!» Потом Тетерин о чём-то подумал и попросил рассказать о тебе, причём в его просьбе проглядывался явный интерес. Я ответила: «Рассказывать о честности, всё равно, что врать». Вот, пожалуй, и всё.

– И этого вполне достаточно, – ответил Сергей Сергеевич.

Потом они нашли другую тему для беседы и спустя полчаса, поскольку было уже девять вечера, Алябьев стал прощаться. Перед уходом, он попросил у Миланы её хромированный «Смит и Вессон», подаренный ей братом на день рождения в январе 1917-го. Этот револьвер ей очень нравился, потому что имел систему Доджа, в которой при переламывании рамки со стволом специальный стержень приподнимал гильзы над каморами, что упрощало процесс перезарядки оружия.

– Не потеряю, – обещал он. – Просто родился один план, и «шпалер» может потребоваться.

– Ясно, – ответила она, поняв, что своё оружие он продал, и вздохнула: – Видимо, Серж, совсем тебя с деньгами прижало. Что же ты всё таишься-то от меня, чай не чужая?

– Ничего, Миланочка! Всё уладится!

Он так же обещал ей, что не пойдёт пешком, и, дойдя до площади Этуаль, возьмёт такси, что он и сделал, но до доходного дома мсье Мартена не доехал, вновь увидев проститутку Люси. Она всё так же стояла под зонтом, прилипая к стене дома, хотя, надо сказать, что дождь, непрерывно шедший уже три дня, часа два, как вдруг закончился, наполнив город тяжёлой сыростью и лёгким озоновым дыханием приближающейся ночи.

Алябьев протянул женщине сто франков:

– Люси, мне нужна твоя услуга, но не та, что ты оказываешь.

– Серж, для тебя, что хочешь.

– Твой сутенёр Мишель. Прямо сейчас.

Она взяла деньги, спрятала их на груди и сложила зонт:

– Как скажешь!

Алябьев заметил, что нижняя разбитая губа Люси опухла ещё больше, чем была опухшей три с половиной часа назад – наверняка добавка от Мишеля.

Они свернули с улицы за угол, пошли какими-то тёмными мышиными переулками, где красные фонари горели только у тех домов, где было спиртное, развлечения и девочки.

– Сегодня ни одного клиента! – тихо жаловалась проститутка, крепко зацепив рукой локоть Алябьева. – Если бы ты знал, Серж, как я их всех ненавижу! Особенно щенков! Они же!..

– Так брось! – перебил Алябьев, пресекая подробности.

– А жить на что? Возьми меня в жёны – брошу! Сейчас же! Пусть даже убьют!

– Я подумаю над твоим предложением.

– Над убьют или над в жёны?

– Над убьют.

– Вот-вот… Не в жёны… Все вы такие. Сначала испортят девушку, а потом ей гнушаются.

– Ты плачешь, что ли?

– Сейчас – дождёшься! – Люси смахнула ладонью набежавшую на её щёку слезу. – Только, Серж! Я сама туда не пойду, хорошо?

– Да я тебя и знать-то не знаю.

– Как приятно с тобой договариваться, – шепнула она и сообщила о сутенёре: – Он такой большеголовый, кудрявый. У него шрам на виске перед правым ухом.

– Видел его один раз, не спутаю. Скажи мне, Люси, тебе что-нибудь говорит имя Тибо по прозвищу «Колотушка»?

– Говорит. С его бандой предпочитают не связываться, в том числе и власть. Это не какая-нибудь там кучка неотёсанных дегенерирующих «апашей» из Сент-Антуанского предместья. Это как одна семья. Это организация, поддерживаемая неким кругом определённых парижан.

– Твоя манера выражаться не свойственна проституткам, – заметил Алябьев. – Ты кто?

– Так… Было… Прошлое не вернуть, – ответила она, ускользая от ответа: – Между прочим, благодаря Тибо, я в своё время устроилась в бордель на Пигаль. Там я зарабатывала в четыре раза больше, чем теперь на улице. И в синяках не ходила.

– Что же потом?

– Через три года выжали как мокрую тряпку, вытерли ноги и выбросили. Ах, какие были времена, Серж! Какие были клиенты! Да что теперь…

Они подошли к серому дому. Люси пояснила:

– Второй этаж. Налево по коридору третья дверь. Стукнуть пять раз: сначала два, потом три. После того, как изнутри спросят «Кто?» – ответишь: «Посылка». Тебе откроют.

– Что это – посылка?

– То есть «свои». Я пока вон туда отойду, за угол. Подожду там…

– Договорились. Если что – сматывайся.

– Хорошо…

Алябьев поднялся на второй этаж, свернул налево, подошёл к третьей двери, взглянул на замок, прикинул глазом и стукнул каблуком чуть выше замочной скважины. Дверь отлетела в сторону, словно оторвалась с петель, и он быстро вошёл в комнату. За столом сидело трое: играли в карты, пили вино, и было очень накурено, несмотря на настежь отрытую форточку.

– У вас горит, господа, – спокойно сказал Сергей Сергеевич. – Приехала пожарная команда.

Мужчины на секунду замерли, как один посмотрели на распахнутую дверь, положили на стол карты и опустили руки к поясам брюк.

– Ты кто? – спросил большеголовый и кудрявый, со шрамом на виске перед правым ухом.

– Посылка.

– Пошёл вон, а не то вылетишь в окно, – предупредил Мишель.

– Даже присесть не предложите, господа? – с тем же спокойствием спросил Алябьев. Он взял свободный четвёртый стул от стола, отставил его на два метра и сел, положив на колени зонт, данный ему Лилиан, создав, таким образом, свободное пространство между собой и своими оппонентами. Не давая им опомниться, он добавил: – Не хотелось бы мне жаловаться Тибо-Колотушке на вашу грубость. Но я забуду о вашем неласковом приёме, если мы сыграем в русскую рулетку.

Услышав «Тибо-Колотушка», мужчины переглянулись, и затем большеголовый кудрявый Мишель со шрамом на виске сказал:

– Тибо? Хм? Ты от Тибо? Но я тебя не знаю!

– Да и незачем – себе дороже. – Алябьев вынул «Смит и Вессон» и крутанул барабан: – Так как насчёт рулетки?

Однозначно: его неожиданное появление, его спокойствие и наглость их обескуражили. И даже если бы у Мишеля и его подручных тоже нашлись револьверы, Алябьев всё равно был бы первым и вряд ли бы дал ими воспользоваться.

– Хорошо… – помедлив, сказал Мишель. – И сколько же ставим?

– Пятьсот! – Алябьев привстал и бросил на стол купюры: что, мол, мелочиться?

С высоты своего роста он увидел: у каждого за поясом было по длинному ножу.

Мишель запустил руку в брюки и тоже выложил деньгу: – Кто начнёт?

– Никто, – ответил офицер. – Вы проиграли, – и взвёл курок.

Напарники Мишеля дёрнулись на стульях, но тот взмахом руки остановил их.

– Разумно, – подтвердил Алябьев, собрал весь куш и сложил его в карман.

– Я не привык, когда со мной так обращаются, – Мишель побледнел.

– Я тоже, – ответил Сергей Сергеевич и передразнил: – Пошёл вон! Вылетишь в окно!

– Однако ты тоже вышиб двери, – напомнил сутенёр.

– У меня нет времени скрестись под ней как бездомная кошка. Наше дело с Тибо не терпит отлагательства.

Фраза «наше дело с Тибо» опять попала в цель, и Мишель перешел на «вы».

– Что вам нужно, мсье?

– Завтра в девять утра я жду Тибо в кафе «У друзей» на Муфтар. Передай ему: «Напарник хочет вернуть ему то, что забрал, и просит взять на себя его обязательства». И ещё – это уже от себя лично: не надо бить женщин по лицу, пусть даже они того и заслуживают. Их, собственно, вообще нельзя бить, разве что любовно хлопнуть по круглой попке. Если ещё раз тронешь хоть одну девчонку, я отрежу тебе голову на уровне твоего шрама. Не веришь – спроси у Тибо. И не вздумай прицепить ко мне «хвост». Теперь уж я буду точно недоволен.

– Я понял вас, мсье.

– Вот и славно, Мишель. Надеюсь, что ты не намерен нарываться на неприятности.

Не убирая револьвера, Сергей Сергеевич покинул квартиру. Афёра удалась, и за Люси он тоже отомстил. Теперь он был точно уверен: Тибо обязательно придёт на встречу с ним.

К слову сказать, месяца два назад он случайно разговорился с одним старым лавочником, с детства лично знавшим этого ушлого грабителя, и лавочник совсем неплохо о нём отозвался. Тибо был с самого «дна» Парижских трущоб, но отнюдь не быдло – голова у него варила. С детства он тянулся к любым знаниям и легко их усваивал. Например, в шестилетнем возрасте по брошенной газете выучил алфавит и научился читать, доняв своей настойчивостью всех ему известных грамотных людей. «Помню, он мне говорит, – рассказывал о Тибо лавочник, тепло улыбаясь, – «Мсье Дюкре! Научи, как из букв получаются слова!» Стоит передо мной такой грозный: босой, в пятнадцать раз залатанных широких штанах: одна рука в бок, в другой замусленная газета. Брови нахмурены, губа оттопырена: Гаврош-гаврошем. «А не научу, так что?» – смеясь, спрашиваю его. Он ткнул в меня газетой: «Все стёкла тебе побью!» Как тут не научить? Ведь точно – побьёт! Тот ещё хулиган был, хотя и от земли не видно». Тибо рос не по возрасту сильным мальчишкой. С тринадцати лет он работал грузчиком, в пятнадцать стал участвовать в нелегальных драках за деньги. Говорили, что драться его учил какой-то старый марсельский моряк, из тех, кто в совершенстве знал сават¹, кому в своё время в нём, да и на кулаках не было равных. За своё преуспевание в драках Тибо и получил прозвище «Колотушка» – валил наповал одним ударом. Уже тогда вокруг него роились крепкие бойкие парни с суровыми лицами. Но они открыто закона не нарушали, честно свою трудную деньгу кулаками зарабатывали. А потом началась война, и Тибо, как все честные французские мужчины, ушёл воевать. Вернулся он через год, после ранения, хромая на левую ногу. Те, кто его ещё помнили, говорили: «Кончился Тибо-Колотушка…» Однако, невзирая на это «кончился», он снова стал тренироваться, скоро избавился от своей хромоты – на нём словно на собаке зажило – и не прошло трех-четырёх месяцев, как знающие люди опять о нём в голос заговорили, пророча ему знаменитую спортивную карьеру. Но…

…но, что толкнуло Тибо однажды на преступный путь – неизвестно: только он сам о том знает, да Господь. Он бросил драться и сколотил надёжную банду с крепкой дисциплиной, где весь барыш делился поровну, без обмана. Он грабил только богатых, никого не калечил и не убивал, но тем не менее «работал» жёстко, быстро и тихо, и, как тогда понял Алябьев, слушая лавочника Дюкре, то что он изловил Тибо в прошлый раз в подворотне при грабеже мсье Мартена, было из ряда вон выходящим случаем. С другими бандами Тибо всегда умел договариваться. Если человека из его шайки вдруг несправедливо задевали, всегда стоял за него горой. С полицией он тоже умудрялся держать нейтралитет. Ещё грабитель не любил,

сават¹ – боевое искусство марсельских моряков драться ногами в грубых ботинках без каких-либо правил (руки в бою занимают второстепенное положение).

Когда обижают женщин, и особенно детей, и тут его ярости не было предела, тут он мог и изменить своим принципам «не калечить и не убивать». Много ли, мало ли времени прошло, и слава о неком Тибо-Колотушке потихоньку расползлась по всему Парижу. Его при определённых условиях поминали, однако спроси такого упоминающего: «Как этот Тибо выглядит?» – никто толком описать не мог, а те, кто знал Колотушку – держали язык за зубами, даже дети. Поговаривали, что однажды некий комиссар с Монмартра взял некого мальчишку за густые вихры и тряхнул как следует: «Кто такой Тибо-Колотушка? Укажи! Знаю, что он тут где-то рядом!» Испуганный пацан прокусил губу до крови, но могильно молчал, а стоявший рядом с комиссаром полицейский, рискуя своей карьерой, тихо ответил начальнику: «Ради бога! Отпустите ребёнка, мсье! Тибо-Колотушка наверняка обидится. Вам это нужно?» «Что ты сказал?!» – взъярился комиссар, но, взглянув в глаза своего коллеги, выругался и отпустил мальчика.